Держиморда

Глава 15

Товарищ Гоц нервно смял гильзу папиросы в хрустальной пепельнице, что он держал на коленях и быстрым шагом, практически выбежал из комнаты военная комиссия Петросовета. Я пожал плечами, подошел к ближайшему столу и со словами «Извини браток, но очень надо.», изъял стул из-под попы курящего за столом молодого человека в, перешитом из шинели, коротком бушлате. Так, мы и просидели эти несколько минут до возвращения товарища Гоца — я на стуле, а напротив, три члена военной комиссии, старательно старающиеся не смотреть на меня. Гоц, появившийся из коридора, явился в сопровождении трёх солдат, вооружённых винтовками с примкнутыми игольчатыми штыками.

— Вот! — не дойдя до меня пару шагов, член Военной комиссии ткнул в мою сторону пальцем с криво обгрызенным, пожелтевшим от табака, пальцем:

— Арестуйте этого человека.

— Документик мой верните, гражданин Гоц, а то присвоите его себе или в ломбард сдадите. — я старался вывести «бундовца» из себя, одновременно пытаясь найти достойный выход из сложившейся ситуации.

Бундовец саркастически хмыкнул и бросил мне на колени мой мандат.

— Арестовать-то мы можем, оно дело нехитрое. Нам бы какую записку? — Низким голосом прогудел один из солдат: — Куда арестованного вести и за что?

— Одну минуту, господа! — Гоц бросился к ближайшему столу и что-то начал нервно писать на клочке бумаги, брызгая чернилами во все стороны:

— Вот, здесь всё написано! Неустановленная личность, явный шпион.

— И куда его везти? В Петропавловку или куда ещё? — солдат держал бумажку от Гоца вверх ногами, читать он явно не умел.

— Конечно, такую сволочь необходимо доставить в крепость!

— Вставай барин и не балуй. — фигуры в серых шинелях расступились, давая мне дорогу.

Я продолжал раздумывать, покачиваясь на стуле. В Петропавловскую крепость мне идти не хотелось, я же числился в розыскных листах, как лютый пулемётчик и хладнокровный убийца сотен мирных жителей. Как вариант был сдёрнуть кольцо с гранаты, украшенной табличкой «химическая», кинуть в толпу революционной общественности и, пользуясь неминуемой паникой, попытаться уйти через тысячную толпу вооружённых людей. Звучит лихо, но, боюсь, даже в моём, коматозном сне, этот вариант не прокатит, я просто не пробьюсь через такую толпу.

— Подчиняюсь грубой силе и полнейшему беззаконию со стороны гражданина Гоца. До свидания граждане. Ведите меня бойцы! — я встал со скрипнувшего стула и потопал на выход из комнаты двадцать восемь. На лестнице, ведущей вниз, меня остановили мои конвоиры.

— Тимофеич, погоди-ка. Если мы этого шпиона поведём в Петропавловку, то опять без пайка останемся. — заговорил один из бойцов, придержав меня за рукав шинели: — Давай его вниз, в подвал сведём, где фараоны сидят, а завтра его, вместе со всеми, в крепость и отведут.

— Добро. — самый бородатый солдат и, очевидно, самый авторитетный, кивнул головой и подтолкнул меня к другой лестнице: — Нам туда, ваше добродие.

Снизу, из подвала Таврического дворца, куда мы вчетвером и направились, доносился десяток голосов и тянуло ядовитым ароматом, вездесущий в этом мире, махорки. Чуть не упав на полутемной лестнице, мы наконец, пройдя два пролета, вышли в освещенный парой керосиновых ламп, висящих под потолком, круг света.

В обширном подвальном помещении, по углам, стояли две большие цилиндрические печи, от которых тянуло теплом. На полу, вповалку, расположившись вокруг гудящих печей, лежали, завернувшись в шинели и надвинув на лицо шапки, десяток солдат, чье оружие было составлено в козлы. У широких, кованных металлом, дверей, ведущих дальше в подвал, стоял двухтумбовый стол, за которым сидел военный моряк, с унтер-офицерскими лычками на погонах. На столе перед моряком лежал толстая амбарная книга, стояла чернильница и несколько перьевых ручек. Несколько солдат столпилось у стола, лузгая семечки, сбрасывая шелуху в карман и похохатывали, слушая разгорячённого, подпрыгивающего от возбуждения, юношу, со знакомым мне лицом, одетого в гимназическую форму.

— Ты это, товарищ, арестованного прими. — Тимофеевич сильной рукой отодвинул в сторону самозабвенно вещающего что-то важное для него гимназиста и положил на стол, перед матросом записку от Гоца:

— Вот арестантская записка, а мы пойдём.

— Угу. — матрос, бросив на меня равнодушный взгляд, положил сопроводительную записку от Гоца на раскрытую страницу амбарной книги и вновь повернулся к замолчавшему гимназисту: — И что там дальше было, Сашок?

Мои конвоиры, ни слова не говоря, развернулись и дружно потопали в сторону лестницы, ведущей наверх, а я, скромно встав в уголок, прислушался к рассказу гимназиста.

Этого парня я знал, мы с ним поцапались в аптеке на Невском, когда он приревновал меня к своей барышне. А сейчас он с жаром рассказывал внимательным слушателем, как он, возглавляя группу товарищей, таких же молодых, но хватки, революционеров, штурмом брали гнездо немецких шпионов.

Когда количество убитых лично рассказчиком шпионов превысило десяток, я не выдержал:

— А Акулину вы куда дели, тоже застрелили?

— Как-как- какую Акулину? — Гимназист ошарашенно уставился на меня.

— Ну, когда я двух немецких шпионов убил в кухне этой квартиры, то отправил горничная Акулину запиской за помощью, что, мол, все шпионы умерли, а немецкий резидент ранен и ему нужен доктор. Вы куда после этого девку дели, лишенцы?

— Да никакой девки мы не видели, нам агитатор из завкома сказал сходить посмотреть, мы и посмотрели. Не было там никакой горничной! — лицо гимназиста сделалось плаксивым: — Только немцы дохлые валялись и все.

— То есть, пока вы по набережной телепались и на третий этаж поднимались, резидент немецкой разведки помереть успел? Ну вы и тормоза, ничего поручить вам нельзя.

— А вы кто такой товарищ будете? — военмор переключился на меня.

— Я, товарищ главный корабельный старшина, — чуть-чуть лизнул я самолюбие местного начальника стола: — капитан Революционный народной милиции Мексиканской республики Педро Котов. Приехал к вам помогать революцию делать.

— Правда, юноша? — Я ткнул пальцем в сторону, выпучившего глаза, гимназиста: — вот он меня знает. Видите, товарищи, второй день всего, как приехал, а уже успел явку немецких шпионов разоблачить. Правда, тут же местные юные дарования приписали сей подвиг себе. Да и на здоровье, мы еще много подвигов совершим. А вот то, что в камеру, к царским опричникам засунуть пытаются, это, товарищи, очень обидно. Странные у вас, в России, традиции встречать своих собратьев по революционной борьбе.

— А документы у вас есть гражданин? — задал мне резонный вопрос военный моряк.

— Конечно, товарищ. — я улыбнулся моряку, как другу, товарищу и брату:

— Вот мой мандат, ознакомьтесь.

Краса и гордость Балтийского Императорского флота долго крутил мою бумажку, даже поднял ее вверх, к мутному свету керосинок, пытаясь увидеть что-то на просвет.

— Я интересуюсь, что тут написано, товарищ мексиканец, а то я еще не всеми языками заграничными владею. — моряк вопросительно уставился мне в глаза. — Вот господин гимназист нам мой документ прочитает, он языки иностранные в гимназии точно изучал и мне соврать не даст. — я протянул мандат вспотевшему учащемуся. Гимназист долго вчитывался в короткий текст мандата, что-то бормотал себе под нос, возводил глаза к небу, потом разочарованно положил бумагу перед моряком.

— Всё правильно тут написано. Мексиканская Народная милиция, капитан Педро Котов.

— И за что, вас, гражданин, сюда определили? — моряк подтянул мой мандат к себе и с ленинским прищуром на лице ждал моего ответа.

— Да там, в военной комиссии Петросовета, с каким ты чернявым сцепился. Гоц его фамилия. Я ему говорю, что негоже солдатам — калеками по городу бесприютно обретаются и милостыню клянчить. Предложил товарищам, что раз полицию разогнали, военных инвалидов вооружить, обучить и к полезному делу приставить. Пусть обывателей охраняют от всяких мазуриков, себе самостоятельно, на достойный паёк зарабатывают, по мере сил, конечно. Ведь, товарищи, даже безногого калеку можно в тёплое помещение, за телефон посадить, и пусть он на звонки отвечает, или вот, в журнал задержанных записывает, как ты товарищ. А товарищ моряк не сидел бы здесь, штаны протирая, а вместе со здоровыми товарищами контру давил, там, где она еще окапалась. Правильно я говорю, товарищи?

Получив самую горячую поддержку со стороны окружавших меня военных, что сухопутных, что водоплавающих, я продолжил:

— Я руководителям военной комиссии сказал, что у меня почти сорок человек, военных инвалидов, готовы в это новое, прогрессивное дело включится. А там сидит такой холеный Гоц, на кожаном диване развалился и папироску «Ира» курит, бутербродик с ветчинкой кушать изволит и смеётся мне в лицо. Говорит, что Европа не поймёт и нас высмеют во всех газетах. Ну, я ему и сказал, что он какой-то неправильный революционер, а этот гад конвой вызвал и меня сказал в Петропавловскую крепость препроводить, так как я лицо подозрительное и явно контрреволюционное. Я этого Гоца хотел бомбой подорвать, но думаю, что при этом другие товарищи пострадать могут, а это будет ущерб делу революции. Хотя товарищи, если эти товарищи из военной комиссии молча с этим Гоцем соглашались, так, может быть, они нам и не товарищи вовсе, и стоило их бомбой угостить?

— А какой бомбы ты хотел Гоца подорвать, товарищ? — моряк откинулся на спинку стула.

— Да вот, у меня за пазухой граната. — я распахнул ворот шинели и показал ручку от гранаты. — У меня с Мексики привычка такая — гранату с собой всё время таскаю, чтобы враги в плен не взяли. А то там, товарищи, в Мексике, что характерно, если империалисты возьмут в плен революционера, или крестьянина — повстанца, то, очень жестоко с ними поступают. Или на кол их садят, или на кактус голой жопой. Вот такая вот, товарищи, как писал товарищ Плеханов, диалектика классовой борьбы.

— А что такое кактус, товарищ? — робко спросил один из солдат.

— А это, товарищ, такое растение в пустыне растёт, вот с такими иглами! — я развёл руки в стороны, как рыбак, что показывает размер выловленного им подлещика: — Представляете, если на эти иглы тебя задом посадят. Но, что характерно, из кактусов ещё самогон делают, мексиканский. Текила называется.

— Суровая там видно страна, эта Мексика. — посочувствовали солдатики.

— И не говорите, товарищи. Только жара, пустыня и мухи. Хлеб не родится, только кукуруза. Край, типа вашего Туркестана, только ещё хуже. Земли хорошей мало, поэтому крестьянство местное с помещиками бьются не на жизнь, а на смерть. Вот он соврать не даст! — я обернулся в поисках гимназиста, на его в подвале уже не было.

— Ты, товарищ мексиканец, иди с Богом по своим делам. — моряк протянул мне мой мандат.

— А как же гражданин Гоц, товарищи? Мне кажется, что революционная молодёжь к нему сейчас побежала, докладывать, что я здесь контрреволюционные разговоры веду.

— Ты не волнуйся, товарищ. — Моряк похлопал рукой по амбарной книге:

— Коли придёт товарищ Гоц по твою душу, я его в подвал отправлю тебя искать, а там у нас почти сотня фараонов в темноте сидят и света нет. Вот пусть тебя он там самолично и ищет. Давай поспешай, а то, правда, нелегкая кого кого ненужного сюда принесет.

— Спасибо товарищи. — Я пожал руки моряку и солдатам, после чего, не мешкая, заспешил к выходу из подвала. Вторая встреча с гражданином Гоцем в один вечер была излишней, я с ним попозже еще встречусь.

Всю ночь я, бесстыдно проспал на складе купца Пыжикова, под охраной моих инвалидов и, вполне приободрившегося, Трефа, который выглядел значительно бодрее. Правда, пес лапу у стенки пока не поднимал, но консервированные сосиски принял от меня вполне благосклонно, после чего, дал себя осмотреть, лишь скаля белые зубы в профилактических целях.

А утром, после завтрака, случился у меня грандиозный скандал. Прибывший с утра, купец Пыжиков, выглядевший злым и не выспавшимся, повел себя со мной неправильно: — ругал меня в присутствии моих подчиненных, брызгая слюной и тряся бородой и, при этом, в выражениях не стеснялся. Через несколько минут мне надоело слушать вопли разошедшегося купчины и я, не обращая внимания, на впавшего в раж работодателя, вывел со склада нервничающего пса, снял с поста своих охранников, которым отдал команду следовать за мной.

— Эй ты, куда! Эй ты, как тебя там…Котов, что я тебе говорю! Куда пошёл? — орал мне в спину, срывающимся до визга голосом, обезумевший промышленник.

— Пошёл ты в жопу, неблагодарный торгаш! — я сплюнул под ноги оторопевшему Ефрему Автандиловичу Пыжикову и продолжил свой путь.

Когда мы удалились от склада торгового дома Пыжикова на достаточное расстояние, я остановил своё воинство.

— Так, братцы, прошу прощения, что с этим торгашом не получилось. — я виновато развел руки в стороны.

— И ты извини нас, барин, что подвели мы тебя и теплого места лишили.

— Инвалиды скинули с плеч винтовки и протянули их мне.

— Миша, Вася, братцы, вы меня не так поняли. Ничего ещё не кончилось. Сейчас ещё раз расскажите мне, как вашу артель найти, и винтовки я у вас не забираю. Надеюсь, что за пару дней вы их не потеряете и не продадите… И сразу, задание даю всем вашим ветеранам — надо найти брошенный или пустой особняк, или небольшой дом, желательно со своим двором, откуда хозяева надолго выехали. В этот особняк я вас и планирую переселить. Желательно это сделать за сегодня — завтра. Ну всё, не прощаюсь с вами, еще увидимся. Я вас сам найду.

Букинист, в лавку которого я привёл, быстро уставшего, Трефа, ничего мне не заявил в отношении водворения в кладовую не оговоренный нами в договоре собаки. Пёс обнюхал новое для себя помещение, нашёл самую тёплую стенку и со вздохом улёгся возле неё, а мне ещё предстоял вояж к казармам егерского полка.

Унтер — офицера по имени Тарас я встретил в помещении вчерашней каптёрке, только сегодня она была пуста и печальна. Чернявый унтер сидел за столом, уперев голову в скрещенные руки и явно маялся с похмелья.

— Чем меня обрадуешь, дорогой Тарас?

— О, пришёл! Скорей пойдём! — унтер при виде меня необычайно оживился, накинул на плечи шинель и шапку и потащил меня к выходу из казармы.

Сооружение, к которому увлек меня возбужденный унтер, больше всего соответствовала названию цейхгауз, такое оно было утилитарно-основательное. Гулко постучав кулаком по железным воротам, Тарас даже начал приплясывать на месте от нетерпения.

Через несколько секунд унтер вновь потянулся кулаком к воротам, чтобы постучать ещё раз, но там распахнулось маленькое окошечко, за которым мелькнула чья-то усатая физиономия.

— Господин прапорщик, я привёл человека, как договаривались! — обрадованно зачастил унтер, склоняясь к окошку, видно, хороший процент от сделки ему пообещали.

— Пришли? Заходите! — заскрипели массивные металлические петли и в воротах цейхгауза открылась небольшая калитка.

Через час я устало отодвинул от себя стакан с недопитым чаем и откинул голову назад, оперявшись затылком в прохладную стену у меня за спиной. Торг в маленькой каптёрке начальника склада был весьма эмоциональным, но закончился к взаимному удовлетворению договаривающихся сторон. Вороватый зауряд — прапорщик меня утомил до крайности, заставив понять, что я не могу считаться зажиточным человеком. Практически все деньги, экспроприированные мной в пользу революции у немецких шпионов, пойдут в счет уплаты за шестьдесят карабинов «Арисака» под японский патрон и два пулемёта «Шош», с ограниченным запасом патронов. Причем прохиндей — прапорщик с удовольствием выразил горячую готовность принять у меня всю наличную валюту, включая доллары и фунты.

— Только вывоз ваш, гражданин хороший. Нет у меня возможности самому отсюда вывозить военное имущество. И конвой в сопровождение, должен быть военный.

— Хорошо, конвой и транспорт я найду, а вот грузчики должны быть ваши. Расчёт тут, по факту получения груза, и точка. — Я встал и протянул руку своему контрагенту.

— Будет в чём нужда и деньги, заходите, всегда рады! — зауряд — прапорщик лучился от удовольствия, провожая меня на выход, видимо, тоже был доволен завершившимися торгами.