Деньги не пахнут 2

Глава 2

"Off-label?"

Рэйчел наклонила голову чуть набок, как любопытная птица, будто пробуя слово на вкус. В её взгляде читалось полное непонимание – термин был для неё чужим. В отличие от неё, медицинское образование подсказывало, что за этим кроется.

"Off-label" – это использование лекарства не по назначению, для целей, которых в инструкции и близко нет. Не для той болезни, ради которой его одобрили FDA, а для совершенно иной, порой неожиданной. Другими словами….

– Считаешь, лечение уже существует? – вырвалось, и взгляд упал на собеседника. Дэвид ответил хитрой, почти лисой, улыбкой.

– Точно. Возможно, лекарство уже на рынке. Мы просто пока не знаем об этом.

Мысль, о которой и не приходилось задумываться.

Не то чтобы это было невозможно. Лекарства не создаются с единственной миссией. Иногда одно средство решает проблемы в разных системах организма. Вот пример – силденафил.

Знакомое большинству под именем Viagra, это средство в 1998-м получило зелёный свет для борьбы с эректильной дисфункцией. Но к началу двухтысячных его уже применяли у младенцев с пороками сердца и лёгочными патологиями. Всё дело в механизме – расширение сосудов, позволяющее бороться с лёгочной гипертензией. Официального разрешения на это показание пришлось ждать до 2023 года, когда FDA наконец внесла его в перечень.

– Не по этикетке, значит…, – вырвалось вполголоса. Если Виагра справлялась с гипертензией, то почему бы не предположить: где-то есть препарат, который сработает и при болезни Каслмана? Нужно только найти его.

– Допустим, такая возможность есть, – слова сами сорвались с губ. – Но почему ты так уверен?

– Придётся немного объяснить, – Дэвид чуть подался вперёд. Голос стал тише, но в нём звенела сталь гипотезы. Суть сводилась к следующему:

– Болезнь Каслмана – это, по сути, поломанный переключатель в иммунной системе. На сегодня учёные нашли лишь один – Interleukin-6, IL-6. Интерлейкины – это такие сигнальные молекулы, цитокины, которые клетки шепчут друг другу, передавая команды.

– Но последние клинические исследования показали: две трети пациентов не реагируют на терапию, бьющую по IL-6, – Дэвид сцепил пальцы. – А если у этих людей дело не в IL-6? Не в цитокиновых путях вообще? Что, если работает совсем другой механизм?

Логика была ясной, как утренний иней: неисправен не один переключатель, а несколько. Просто остальные ещё не раскрыты, и, возможно, их работа не похожа на IL-6.

– Наука зациклилась на интерлейкинах и цитокинах, а шестьдесят шесть процентов больных не получают ни грамма пользы, – продолжил он. – Прогресс стоит на месте. Расширим поиск на всю иммунную систему – и шансы найти работающий препарат вырастут.

Проблема в том, что будущее уже подсказывало: Дэвид не ошибался. Ключевым было одно – как вычислить оставшиеся переключатели?

– Если хочешь охватить всю иммунную систему, круг поиска будет бесконечным. На какие пути нацелиться? – слова прозвучали сухо, как щелчок костяшек.

– Поэтому нужны препараты off-label, – уверенно бросил Дэвид.

– Что?

– Нужно сузить кандидатов, – пояснил он, глядя прямо в глаза.

Шестьдесят шесть процентов… тридцать три… горло сжалось. Такой подход казался безумием.

– Ты предлагаешь идти в обратную сторону? – прозвучало почти с недоверием.

– Именно, – в уголках губ проскользнула улыбка.

Сумасшедший.

Обычно всё начинается с теории, потом переходят к испытаниям: сначала находят причину, потом создают лекарство. А он предлагал перевернуть этот порядок.

Начать с того, что уже есть. Взять все существующие препараты, хоть как-то связанные с иммунитетом, и гнать их через тесты один за другим. Вероятность успеха? Мизерная. Но она есть.

Это было безрассудно. Нет, даже слово "безрассудно" звучало слишком мягко для того, что происходило. Но…

- Если мы хотим найти лечение в течение следующих десяти лет, у нас нет другого выхода, – произнёс Давид, и в его голосе звучала твёрдость человека, загнанного в угол.

И чертовски верно сказал. Благодаря этому методу Давид уже сумел найти второе средство против болезни Каслмана. Стоило хотя бы выслушать подробности.

- Звучит разумно, но список кандидатов… он огромен, – не выдержалось.

FDA одобрила сотни препаратов, влияющих на иммунную систему. Проверить каждый? Даже десяти лет не хватит.

- Конечно, я не собираюсь тыкать наугад. У меня есть гипотезы, я сузил список до наиболее перспективных….

- Можно взглянуть? – спросилось, почти перебивая.

- Вот, – Давид протянул лист. На нём, аккуратным почерком, выведен перечень, а первую строку перечеркнула жирная линия. Глаза сразу зацепились за этот штрих.

- Ты уже попробовал, – сорвалось прежде, чем успело остановиться.

Давид дёрнулся, а затем разразился смехом – сухим, с каким-то надломом:

- Ха-ха! Попался! Да, я стал собственной морской свиньёй!

Это было очевидно. Когда смерть дышала в лицо, хотелось схватиться за любую соломинку. Даже умолять врача о запрещённых препаратах. Но тогда сказали: "Не существует". И оставалось только гнить заживо. А Давид – другой. Даже после четырёх приступов у него хватило сил разыскивать лекарства и испытывать их на себе.

- Как ты уже догадался, начал с первого – циклоспорина. Симптомы не исчезли, но три дня приступов не было.

Циклоспорин – иммунодепрессант, который врачи применяют, чтобы органы после пересадки не отторгались. Он лишь замедлил рост дефектных клеток, но не остановил полностью.

- Возможно, дело в подавлении активации Т-клеток. Если так, значит, Т-клетки играют ключевую роль на раннем этапе кризиса.

Он пока не понимал всей картины, но знал одно: чем больше данных – тем ближе ответ.

- Повторю первый тест. Если результат подтвердится – перейду ко второму", – сказал Давид, словно обсуждал что-то обыденное, а не собственную жизнь.

- Каких побочных эффектов ждёшь?

- Понятия не имею. Главное – чтобы не убило.

Взгляд снова упал на список.

Чрезмерная активация Т-клеток: циклоспорин

Сверхэкспрессия VEGF: бевацизумаб (одобрен в 2004-м для лечения колоректального рака)

Нарушения пути mTOR: рапамицин (одобрен в 1999-м как иммунодепрессант)

В комнате повисла тишина, и даже стрекот старого кондиционера звучал как тиканье часов, отсчитывающих время, которого не было.

Всего оказалось пятнадцать кандидатов с дефектами переключателя. Список выглядел сухо-научным, словно его выдернули из учебника, но сам метод таил в себе смертельную опасность.

Тестировать препараты в неутвержденном формате – значит шагнуть в туман, где никто не знает, какие побочные эффекты подстерегают. Желудочно-кишечное кровотечение, кровоизлияние в мозг, сердечный приступ – любая из этих бед могла оборвать жизнь. Даже если выдержать первый удар, повторные дозы наверняка разорвут печень или почки на куски.

Смерть могла прийти не от болезни Каслмана, а от самого лекарства. И средство нужно было найти до того, как случится худшее.

– Это русская рулетка…, – вырвалось сквозь стиснутые зубы.

– Уместная метафора, – отозвался Давид. – Я кручу барабан, потому что, в любом случае, умру.

Это уже не медицина и не наука. Это азартная игра на грани безумия. Нажать на курок, не зная, раздастся ли выстрел.

– С таким подходом нужен не один человек – нужна группа, – вырвалось резко.

– Да, – признал Давид.

Играть в русскую рулетку в одиночку – глупость. Один участник не выдержит: шансы умереть от побочек перевешивают малую надежду найти лекарство. Тут нужна цепь людей, готовых встать на линию огня. Если первый падает, второй берет револьвер. Затем третий. И так до тех пор, пока не появится шанс на спасение.

– ….

Скулы свело от напряжения. Какая бы развращенная ни была страна в плане морали, это – край. Речь не про игру собственной жизнью. Речь про то, чтобы играть жизнями других. Значит, придется стоять перед бесконечной очередью тех, кто нажимает на курок… и перешагивать через тела, чтобы дойти до лекарства.

– Умрешь, но пожертвуешь собой ради других…. Не многие пациенты пойдут на это.

– Не обязательно.

Голос Давида прозвучал жестко, а взгляд впился, словно холодный клинок. Ни капли уступки.

– Сообщество больных само ищет такого шанса, – сказал он.

Как уже было сказано, ингибиторы IL-6 не помогают в 66% случаев. Давид был в этом числе. Его глаза медленно скользнули вниз, остановившись на сером полу. Никаких эмоций. Только твердость.

– Пациенты смотрят иначе, – произнес он, будто отрезал. – Врачи дают одну терапию. Шанс на успех – тридцать три процента. Для остальных – это смертный приговор. Завещание пишешь заранее, а потом ждешь очередного приступа на больничной койке. Жизнь, где смерть гарантирована, но день ее прихода – загадка.

Слова звучали ровно, но в этой ровности угадывалось отчаяние, выжженное до пепла. Поведение человека, давно привыкшего к тьме безысходности.

– Для таких пациентов русская рулетка – не просто игра. Это последняя возможность выжить.

Это не было жертвой ради других. Это был единственный шанс вырваться из петли.

– Правильно… так оно и есть, не так ли?

Оказавшись в этом безумии, похожем на лихорадочную азартную игру, всё вокруг перестало иметь привычные очертания. Казалось, стены кабинета дышат тревогой, а тишина давит на виски, как раскалённый металл. Перед глазами вертелась мысль: если бы в тот миг кто-то вложил в ладонь холодный, отягощённый сталью револьвер, палец без колебаний лег бы на спусковой крючок. Пусть исходом станет смерть – по крайней мере, выбор будет сделан на собственных условиях.

Умереть, ничего не предпринимая, или рискнуть в игре, где ставка – жизнь, – эти два пути разделяла пропасть. И лишение даже этой призрачной возможности казалось болью, не уступающей самой болезни.

Пациенты, стоящие на краю, мечтают о русской рулетке с отчаянной жадностью, словно о последнем глотке воздуха.

"Что делать?"

Пальцы легко отбивали ритм по бедру, будто помогая собрать в кучу разбегающиеся мысли. Пришло время принять решение, а тишина комнаты будто подталкивала к краю.

В этом не было ничего изначально задуманного. План казался простым и логичным: следовать по накатанной научной колее, строить гипотезы в лабораторной тишине, выстраивать формулы и создавать лекарство на их фундаменте. Вся эта дорога была ровной, проверенной, как мощёная улица старого города.

Всё изменил Дэвид. Он открыл второе лечение, и именно поэтому на него пал выбор. Казалось, в нём живёт редкий гений – тот, кто способен совершить прорыв, не покидая стерильных стен, среди запаха спирта и стеклянного звона пробирок. Казалось, достаточно дать ему финансирование, и появится третий способ победить болезнь.

Но ожидания рассыпались, как песок в сухой ладони. Дэвид не был гением науки. Он оказался игроком.

Его метод – это русская рулетка. Даже он сам не знает, где скрыт правильный ответ. Он приходит только тогда, когда курок уже нажат, и барабан с глухим щелчком останавливается. Что выбрать – исследования или игру?

"Если сравнивать шансы…"

Десять долгих лет учёные тщетно искали причину болезни Каслмана. Болезнь упрямо хранила свои тайны, словно насмехаясь над всеми микроскопами и пробирками мира. А русская рулетка уже принесла второе лечение. Пусть оно не помогло, но, если колесо продолжит вращаться, может появиться третье, четвёртое, пятое….

С точки зрения голой вероятности – преимущество на стороне игры. Но…

"Риск выше любой меры".

Эта игра вырывает ответы ценой человеческих жизней, перемалывая их без пощады. В сущности, это лишь обнажённая форма экспериментов на людях. Обратная реакция будет подобна взрыву.

Дэвида заклеймят убийцей, азартным игроком, использующим жизни как фишки. А тот, кто профинансирует эту игру, станет соучастником. Пятьдесят миллиардов долларов превратят в клеймо – "инвестор в убийство".

Опасно? Несомненно. Но любой инвестор знает одну простую истину: безопасных путей не существует. Риск – это не только угроза. При должной хватке он оборачивается возможностью. Чем выше риск, тем выше награда. Решение созрело, как сталь в горниле.

Нужно войти в эту игру. Прямо сейчас.

– Что? – Глаза Дэвида расширились, блеснув смесью изумления и страха. Он ожидал, что это обдумают, взвесят, возможно, откажутся. Но не рассчитывал услышать согласие.

– Я покрою все расходы на русскую рулетку.

Эти слова прозвучали тяжело, как падающий слиток на металлический стол. Цена будет чудовищной. Но в смете уже есть пункт – пятьдесят миллиардов. Однако деньги не уйдут без условий.

– Но… есть правила.

***

Между тем в голове клубились противоречивые мысли. Неожиданное появление молодого человека лет двадцати выбило почву из-под ног. Сначала встреча показалась удачей: может, судьба подкинула благодетеля? Но затем он вдруг заговорил о пятидесяти миллиардах долларов. Слишком невероятно, чтобы поверить на слово. Похоже на грубое мошенничество.

Но… а вдруг это правда? Ведь слышались смутные слухи о богатых магнатах, живущих будто в другом мире. Шанс ничтожен, конечно, но… отчаяние заставляет цепляться даже за тень надежды. Взгляд сам собой скользил по гостю, выискивая мельчайшие намёки на чудо.

Он не был обычным. Эти глаза – холодные, цепкие, будто линзы, отражающие свет, этот выверенный, резкий способ переходить к сути, отбрасывая пустую болтовню… всё это говорило о человеке, привыкшем повелевать. Может быть, о том, кто родился для власти.

Сухой смешок сорвался с губ, будто хруст льда в тишине. Чепуха. Сейчас не время строить воздушные замки. Нужно трезво оценить ситуацию. Скорее всего, он мошенник, охотящийся на отчаявшихся. Схема до боли знакомая: пообещать астрономическую сумму, дать аванс, чтобы зажечь искру надежды, а потом провернуть аферу.

Звучит логично. Но что-то не давало покоя. Для мошенника он странно неубедителен…. Да и его легенда о связях с Уолл-стрит выглядела криво. После краха репутация Уолл-стрит лежала в руинах. Зачем подчеркивать то, что вызывает только подозрение?

А может, дело во внешности? Слишком безупречный лоск, глаза – острые, настороженные, как у хищника, в каждом движении читается уверенность. Не похоже на человека, который поднялся с нуля. Скорее – на того, кто привык к высоте.

И всё же… для афериста он странно прямолинеен. Когда речь зашла о болезни, не было даже дежурного сочувствия. Пара сухих кивков – и сразу к делу. Как будто говорил: "Не трать время попусту, переходим к сути2.

Неужели просто лишён такта? Он и идеи принимал слишком легко. Любой опытный жулик играл бы осторожнее, отражал бы сомнения. А этот – наоборот: уверенность, даже готовность принять спорную теорию.

Та теория годами была предметом насмешек. Никто не воспринимал её всерьёз. И вдруг появляется человек, верящий в неё после пары минут разговора? Странно. И всё же… что-то тронуло.

Этот человек слушал. Не делал вид, а слушал. Попросил список кандидатов, который никто не решался даже открыть.

– Ты сделал это сам, я вижу.

Одной фразой он подвёл черту под годами борьбы.

– Если метод сработает, потребуется не просто помощь, а коллективная работа.

Он признавал риск.

– Я покрою все расходы.

Пообещал пройти весь путь вместе, до конца. Такого не говорил никто. Никогда. Для того, кто столько лет бился один, это значило слишком многое. И вдруг:

– Есть условие.

Слово, прозвучавшее как треск сухой ветки в тишине. Условие. Оно заставило насторожиться. Как и ожидалось… мошенник.

Мысли быстро выстраивались в порядок. Лучшее решение – оборвать разговор. Всё ясно. Но….

– Какое конкретно условие?

Любопытство вспыхнуло остро, как искра от кремня – невозможно было заглушить этот порыв.

– В этом нет ничего страшного. Просто нужно иметь равное право решать, когда задействовать определённые триггеры, – голос мужчины звучал ровно, почти мягко, но под этой гладью пряталась сталь.

– Иными словами, требуется совместная власть в принятии решений.

Всё сводилось к влиянию. К власти – а точнее, к полномочиям определять момент применения тех или иных методов лечения. Сергей покачал головой.

– Это исключено. Я сам прохожу лечение. Нельзя ставить чужое мнение на один уровень с моим.

Жизнь висела на тончайшей нити. Отдать её в руки постороннего? Немыслимо. Решения должны приниматься самостоятельно – до последнего вздоха. Но гость не дрогнул.

– Я не могу вложить деньги в проект, где моё мнение будет полностью проигнорировано. Особенно когда речь идёт о такой значительной сумме.

– Как странно ты на всё смотришь….

Голос Джесси резанул воздух, как тонкое лезвие. Она подалась вперёд, скрестив руки на груди.

– Ты серьёзно думаешь, что мы настолько наивны, чтобы поверить: кто-то вот так просто отдаст пятьдесят миллиардов? По-моему, это похоже на аферу.

Обвинение прозвучало резко, словно хлёсткая пощёчина. Но на лице мужчины – ни дрожи, ни тени раздражения. Гладкая маска невозмутимости.

– Мы отчаялись настолько, что готовы идти на безрассудство, лишь бы выжить. Но что движет тобой?

– Ты, должно быть, не знаешь, но эта болезнь уже забрала у меня дорогого человека.

Джесси сузила глаза. Голос стал колючим, как морозный иней.

– Если бы всё было так просто, каждая семья пациентов выложила бы всё своё состояние ради лекарства. Но мир так не работает.

Дэвид коснулся её плеча лёгким движением, почти невесомым – жестом, в котором звучала просьба о мире. Вернул взгляд к собеседнику.

– Я годами собирала пожертвования. Даже семьи пациентов открывают кошельки только тогда, когда есть шанс спасти близкого прямо сейчас. Никто не жертвует миллиарды ради надежды, которой уже нет.

Она произнёсла последнее спокойно, но в словах сквозила твёрдая логика, холодная, как сталь.

– Так что неудивительно, что мне кажется странным твоё желание влить такие деньги ради кого-то, кого уже не вернуть. Как бы благородно это ни выглядело.

Мужчина прервал её с внезапной жёсткостью:

– Вы неправильно поняли мои намерения.

Тон потяжелел, словно в нём неимоверно возросла гравитация.

– Речь не об альтруизме.

Эти слова заставили Джесси едва заметно моргнуть. Внутри будто что-то качнулось, сместив привычные опоры.

– Меня интересует только решение проблемы. Каким оно будет – хорошим или дурным – не важно. Главное, чтобы был результат.

***

"Этот тон с Уолл-стрит? Прямо реплики злодея", – мелькнуло в голове.

– Я хочу решить это деньгами, – мужчина произнёс коротко, как удар молотка.

Суть обнажилась: русская рулетка жизни требует капитала – огромного. Но разве можно было довериться незнакомцу, свалившемуся словно из ниоткуда?

– Извини, но поверить в это сложно.

– Да, и мне трудно верить.

– …?

– Было бы странно доверять друг другу после первого же разговора. Ты подозреваешь меня – и правильно. Но и я нахожу тебя подозрительным. Деньги пока в кармане.

В голосе звучала сухая констатация факта, за которой не угадывалось ни злости, ни оправдания. А затем последовало неожиданное:

– Поэтому предлагаю испытательный срок. Шесть месяцев.

– Что?

– Всё просто. Когда покупают машину, сначала делают тест-драйв. А это вопрос жизни и смерти – разве решение можно принимать без пробы?

Идея казалась логичной… на первый взгляд. Но означала одно: полгода Дэвид будет обязан делиться правом принимать решения о собственном лечении. Абсурд.

– Боюсь, придётся отказаться.

– Да, пожалуйста.

– Что?

– Введём систему вето.

Мужчина говорил так, словно предлагал обсудить новый сорт чая, а не судьбу человека.

– Не нравится моё предложение – накладываешь вето. Тогда и я не обязан финансировать проект. Точно так же, если твоё решение меня не устраивает, тоже отказываюсь. То, что ты борешься за жизнь, не делает меня обязанным оплачивать твой выбор. Давай проверим, насколько мы совместимы, на условиях равного права вето.

– Должен был отказаться.

Любое продолжение разговора – шаг к ловушке, расставленной умелым мошенником. И все же…

Даже при этих мыслях мозг уже лихорадочно перебирал варианты, прикидывал затраты, выгоды, возможности.

– Финансирование будет только при условии договоренностей. Не договоримся – денег не будет".

Отсутствие средств стало бы ударом, но план оставался прежним – действовать в одиночку. Терять нечего.

– Сначала скажите, сколько денег потребуется на ближайшие полгода.

Мужчина бросил взгляд на стальные часы на запястье, словно давая молчаливый знак продолжать.

Сомнения не исчезли… но решение созрело. Согласиться – хотя бы на время.

– Не стоит жадничать и сразу просить все пятьдесят миллиардов долларов.

Даже если перед ним мошенник, для начала аферы придется вложить нечто реальное. А как только эти деньги окажутся под рукой – связи можно разорвать. Достаточно осторожности – и средства, столь необходимые прямо сейчас, будут получены.

- Главная преграда – академическая среда, – начал он, наконец выговаривая то, что жгло изнутри.

- Учёные отказываются слушать всё, что выходит за рамки IL-6. Даже после того, как на последней гематологической конференции представил свои клинические результаты.

В памяти вспыхнуло то, чего никто не захотел понять: собственные опыты с циклоспорином и иммуноглобулином, три долгих дня без судорог – прямое доказательство того, что проблема кроется в гиперактивации иммунной системы. Открытие, за которое заплачено риском жизни, оказалось выброшено в мусорное ведро. Ни один светило науки не воспринял всерьёз.

- Вы неопытны, вам пока этого не понять, но у медицины всегда есть свои красные линии. Делать выводы по одному случаю – опасно.

Слова застряли в горле. Уголки губ мужчины не дрогнули. Для них он – никто. Ни профессор, ни врач, ни признанный исследователь. Лишь двадцатидевятилетний выпускник медфака, пытающийся казаться знатоком после нескольких лет учёбы. Для академического мира он – всего лишь пациент, играющий в учёного. Казалось, доказательства изменят их мнение. Но и они были сметены одним словом – "совпадение".

- Они слепо верят в существующие ответы. А когда показываю данные, твердят: тесты ошибочны.

- Значит, нет ни одного предварительного исследования, указывающего на иммунную систему как причину? – уточнил мужчина.

Ответом стала тишина. Попытка объяснить всю абсурдность и тупиковость ситуации рухнула – собеседник словно вырезал из речи даже намёк на сочувствие.

- Раз академическое сообщество таково, достать немаркированные рецепты тоже будет непросто.

Холод его голоса пробирал сильнее ветра за окном. Вопросы были сухи, как листы статистики.

- Да. Врачей, готовых помочь, почти нет.

Чтобы план ожил, нужно было сотрудничество. Даже если не для назначения самих препаратов, то хотя бы для прописанных процедур. Но играть в "русскую рулетку" с методами лечения, противоречащими общему консенсусу, никто не согласится.

- Вот почему фундаментальные исследования критически важны. Нужны доказательства за пределами IL-6. Но в академии мои взгляды никто не поддерживает. Профессора не хотят связываться, я уговаривал исследователей, но….

Ответы били в лицо ледяной правдой:

– Ты же знаешь. Болезнь Каслмана – не наш приоритет. Время, ресурсы ограничены, мы должны вкладываться туда, где польза для большего числа пациентов.

Редкость болезни делала её невидимой. Для них она стоила меньше, чем цифра в бюджете. Даже безразличие прикрывали благородными словами о спасении множества жизней. Чем больше отказов приходилось глотать, тем глубже затягивалась петля безысходности. Когда поток горечи иссяк, мужчина задал всего один вопрос:

– Сколько стоит один исследователь?

Фокус его взгляда сместился на числа.

– Примерно сто пятьдесят тысяч долларов в год… – сумма была слегка завышена. Последняя надежда на то, что он способен оплатить.

Но ответ сбил с ног.

– Предложи вдвое больше.

– …Что?

– Если не получится – втрое.

– Что…?

– Они говорят, что дело не стоит времени? Что пустая трата? Преврати это во что-то, от чего глаза загорятся. Если всё равно откажутся – значит, цифра мала.

Молчание оборвалось хриплым смешком, а потом разродилось громким смехом.

– Ха-ха-ха! Прости, но никто ещё не говорил об этом с такой наглостью.

– Я же говорил, хочу решить вопрос деньгами.

– Ха-ха… и всё-таки…

– Даже тройной суммы может не хватить, – собеседник произнёс это так спокойно, словно речь шла о покупке буханки хлеба.

Разбег составил от $150 000 до $450 000. Что было бы, если он столько был бы готов предложить. Вспыхнули бы лица десятков исследователей, когда-то отмахнувшихся от его просьб, прикрываясь холодным словом "принцип". Интересно, станут ли цепляться за этот принцип, если на стол положат в три раза больше?

Будем честными хотя бы с самими собой…. "Ни за что".

Да они сами прыгнут на этот шанс, может, даже с глупой застенчивой улыбкой. Мысль об этом наполнила грудь тихим торжеством. Будто тяжёлая стена, перегородившая путь, наконец треснула под ударом.

– Давайте дальше. Сколько нужно для фундаментальных исследований?

Сергей Платонов, всё такой же собранный, холодный, продолжал стучать пальцами по воображаемому калькулятору. Раньше это раздражало, казалось отстранённостью, но теперь… теперь этот жест воспринимался иначе. Решение проблемы упиралось в деньги. Всего лишь деньги. Впервые до конца стало ясно, какую силу это даёт.

– Сколько стоит один спусковой крючок?

Его интересовали только цифры. Ни капли эмоций. Препятствия впереди? Да хоть тысяча – всё сметёт бульдозером из денег.

– Мгновение, – пальцы сами сложились в привычный счёт, мозг торопливо искал нужные числа.

– Включая персонал, сбор образцов, аналитиков… фундаментальные исследования потребуют минимум миллион долларов. Плюс немаркированные препараты – страховка их не покроет. Это ещё прибавка. При $200 000 на пациента в год нужно хотя бы десять пациентов… Получается, минимум четыре миллиона на одно испытание.

Слова прозвучали – и сразу захотелось забрать их назад. Сумма прозвучала чудовищной. Зачем вывалил всё? Можно было назвать управляемую цифру…. Но реакция Сергея не изменилась ни на йоту.

– Тогда организую перевод четырёх миллионов в течение полугода.

Что? Ослышался? Пришлось переспросить, чувствуя, как поднимается жар в висках.

– Четыре… миллиона долларов?

– Убедишься, когда проверишь счёт.

Это казалось невероятным. Но тон у Сергея был такой, будто речь идёт о покупке пачки бумаги. И, если он прав, если эти деньги окажутся на счету… тогда какой смысл не верить? Пока внутри всё ещё кипело от растерянности, рядом заговорила Рейчел:

– Сергей, если не закончите сейчас, пропустим поезд.

Два часа. Всего два часа на встречу – и вот она подходит к концу.

– Остальное уладим письмами и звонками. Сейчас пришлёшь мне материалы по процессу рулетки. Согласен?

– Подойдёт.

Сошлись на шести месяцах сотрудничества. Если деньги придут, сомнений не останется.

– Рад был встретиться, – прозвучало искренне, почти с облегчением.

Даже если не получит ни цента… всё равно.

– Ты первый, кто не рассмеялся в лицо. Это уже стоит многого.

Рука потянулась вперёд, и Сергей ответил крепким, уверенным пожатием.

– Было приятно познакомиться.

Рука к руке – и пронзительное чувство: странная близость. Сколько знакомы? Несколько часов. А ощущение – будто старый товарищ. Причина стала ясна только теперь. Сергей… он тоже решился пойти до конца. Найти лекарство любой ценой, отбросив эмоции, не тратя силы на жалость, а только на действие.

Да, вероятность обмана оставалась. Но инстинкт кричал об обратном. Этот человек – такой же. Поэтому разговор не прервался, поэтому слова ложились легко:

– Жду возможности поработать вместе.