Дамнат

Часть III. Охотник и видящая. Леший

Огонек лучины затрепетал и погас.

— Проклятие, — прозвучал в темноте голос — глубокий обволакивающий баритон с легкой, весьма приятной хрипотцой. Охотник на магов всегда говорил, лениво растягивая слова, из-за чего ей казалось — особенно когда она его не видела, вот как сейчас, например, — что стоит открыть глаза, и перед ней окажется вельможа, как и полагается: утонченный, манерный, предупредительный. Слегка в годах; с бородкой клинышком, чуть затронутой сединой; в бархатном дублете, глубокого синего цвета; в алом атласном шарфе, присборенном на груди с видимой небрежностью…

Раздался стук кремня о кресало и спустя минуту лучина, вставленная в рогатину, наконец-то занялась тихим устойчивым пламенем.

Лив отвела глаза. Она не могла долго смотреть на темное, обветренное лицо с обширными залысинами; лицо неподвижное, изборожденное частыми морщинами; смотреть в глаза, хоть и голубые, но иссеченные крохотными кроваво-красными трещинками; следить за потрескавшимися, плотно сжатыми губами. Тоскливый человек, как она называла про себя охотника на магов. Весь его облик говорил о неизбывной печали, о смертельной усталости. С ним не о чем было поговорить, он никогда не смеялся, но изредка улыбался, и скупая ухмылка очень красила того, кто когда-то слыл весельчаком — она не сомневалась в этом, видя, как разительно менялся облик охотника, как извечная заскорузлая маска тоскливого человека вдруг уступала место утонченному, манерному, предупредительному вельможе…

Она и боялась его и жалела (о, как бы хотелось узнатьспутникапоближе!). В охотнике на магов по имени Адриан, предпочитавшем странноватое прозвище Капканщик, скрывалась тайна. Воспоминания, которые он запрятал в такую глубину своей души, что они, видно, пугали его самого. Может, он и был когда-то этим вельможей и манера говорить — это отголоски прошлого? Ведь она — видящая, она смогла бы разгадать эту загадку, если бы… посмела. Но не хотелось влезать в душу Адриана. И страшно и неловко. Да и кто она такая? Девчонка. Хотя, если подумать, само слово — Капканщик — говорило о том, что еще не всё потухло в недрах его души. Адриан был склонен к самоиронии. Он — охотник, она — его капкан.

— Ты проголодалась? — спросил он.

— Да, — тихо ответила она, и, на секунду подняв на него робкие, обрамленные удивительно красивыми, выразительными ресницами, глаза, сказала чуть громче: — Да, очень. И устала.

Адриан кивнул.

— Сиди. Я сейчас.

И вышел, осторожно притворив жалобно заскрипевшую дверь. Они находились в захудалом постоялом дворе, где-то на задворках королевства Анната, где именно, Лив и не желала знать. Лив была видящей, хотя капкан — более точное наименование того, чем девушка занималась вот уже два года. Ее задача — не давать пользоваться «тайной стихией», как ее называли в идшуканте, магам, колдунам, ведунам и прочим. Тяжелая работа, требующая предельной концентрации внимания, постоянного напряжения и точного выполнения всех правил, которым она научилась в Батхосе — цитадели разрушителей Канга.

Лив расслабленно вздохнула. Теперь можно спокойно помечтать. Поговорить вслух. Сама с собой. Снова и снова выдумывать истории и их героев — бесстрашных рыцарей, прекрасных дам, магов, нищих, странников, да кого угодно! И тут же — вести диалоги, прикидываясь то тем, то этим, имитируя голоса, жесты, движения…

Бывало, Капканщик заставал ее врасплох, что дико смущало. Хуже всего — охотник делал вид, что ничего не замечает. До того, как попасть в идшуканту, и предстать перед этим ужасным стариком — камиллом Рогволодом, с тех пор игравшим роль главного злодея в ее переполненном красками мирке, — Лив не раз слышала от соседей в родном селе, что она немного… того. Перешептывания, слухи, даже мысли — девушка слышала их, видела, знала наперед все предрассудки, которые рождаются, когда толпа сталкивается с чем-то, выходящим за рамки обыденного. И эта предсказуемость, как ни странно, успокаивала и наполняла чувством сострадания к людям. Бедным и несчастным людям не дано то, чем она может пользоваться всецело. Мечтать.

Мечтать!

Нет, она безумна, упрямились они. Она одержима. Ведьма, гореть ей в аду. Рыжая бестия. Вся их ненависть, подозрительность растворялась в ее неуемной фантазии. Вдохновляла.

Высокая, худощавая, плоская, угловатая девушка с необычайно бледным лицом, состоящим, казалось, из острых стремительных линий, на котором горели диким огнем те самые серые глаза с ресницами, словно взмах крыла. Глаза как будто воспаленные, под ними пролегли тени от недосыпания — следствие профессии. И вьющиеся волнующиеся рыжие волосы — густые, крепкие. Парни сторонились ее, считая некрасивой, но вот Рогволод сказал — и, похоже, совершенно искренне, она умела распознавать фальшь, как никто, — что прекрасней женщины не видел. Она тогда смутилась и растерялась. И камилл, поняв, что его заявление выглядит несколько необычно, добавил, что истинная красота раскрывается не сразу.

Красоту, сказал он, загадочно усмехнувшись, надо искать. А после — оберегать.

Рогволод нанес значительный урон столь тщательно выстроенному дворцу грёз. Роль блаженной устраивала девушку. Ее никто не трогал, а разговоры, сплетни — да пусть! Что с того? Но теперь Ливстала деталью огромной, громыхающей, завывающей, смердящей махины под названием идшуканта. Официальное наименование этой зловещей организации, если она правильно помнит, звучит следующим образом: «отдел разыскания и лишения теургии служащих бывшей Предвечной церкви при короле Канге». В брюхе идшуканты множество искалеченных судеб, а на челе красуется сияющее адским огнем око властелина, этого дряхлого, трясущегося старца. Несмотря на возраст камилл по-прежнему вселял ужас. По-прежнему одним мановением руки пресекал жизни.

Вернулся Капканщик. Поставил на стол миску с жареными бараньими ребрышками, несколько вареных картофелин, две кружки пива, ломоть хлеба — еще горячего. И яблочный пирог.

— О! — восхитилась она. — Откуда у тебя деньги? И к чему такое обильное угощение?

(За два года странствий с ним Лив привыкла к неприхотливой, можно сказать, к аскетичной пище).

— Я узнал, где искать дамната, — ответил он после краткого раздумья. А потом… улыбнулся и добавил: — И еще у меня сегодня день рождения. Выпьешь пива?

— А почему бы и нет? — весело ответила она, протягивая руку к кружке с пенным напитком.

Но после первой радости от того, что Адриан наконец-то, хоть чуточку, и так неожиданно приоткрыл дверь на пути к ней как к другу, а не просто как к тени рядом, пресловутому капкану, известие о том, что дамнат обнаружился, вмиг наполнило сердце смутной тревогой.

Лив нахмурилась и он, словно почувствовав ее беспокойство, сказал:

— Он в Вехании. В селении под названием Лесной Удел. Это у самой границы Вечных Гор. Неделя, может, больше. Возьмём лошадей, доберемся быстрей.

— Как ты узнал?

— Получил сигнал от самого.

— От… от камилла? Во сне?

— Во сне, Лив. Как же еще? Только старик на такое и способен. Мерзавец сам вскрылся.

— Как мы его узнаем?

— Узнаем, поверь.

Капканщик откинулся на спинку стула.

— Это будет главным делом моей жизни, — проговорил он, закрыв глаза и глубоко дыша, словно вдыхая некий неповторимый аромат. — Безусловно, главным. Поймать подлеца дамната. Из-за кого всё и произошло. О-о!.. Это непременно нужно отметить, Лив. Мне даже дышать стало как-то легче. Надо же…

Лив молча кивнула. От былой радости не осталось и следа. Не зная почему, но предстоящее дело всё больше и больше пугало.

Они остановились на ночлег в заброшенной лачуге, случайно обнаруженной в лесу, в стороне от тракта. Лачуга — покосившаяся, с прорехами в крыше, стены поросли мхом, — подвернулась очень даже кстати: небо нахмурилось, грозя разразиться ливнем.

Нет, подумала Лив, нахмурилось — не то слово. Небо затянулось тучами очень даже устрашающего вида, налилось до предела.

И вечером ливень грянул, с молнией и громом, от которого сотрясались стены ветхого домика. Лошадей пришлось завести внутрь, что мало помогло — крыша протекала как решето.

Тем не менее, было в этом ненастье что-то завораживающее, и в то же время угнетающее. Лив почему-то вспомнила, как бегала под таким вот дождем, громко шлепая босыми ногами по теснящейся в дорожной колее воде, по мокрой, тяжелой и колючей траве. Мать ругалась, мать грозилась отлупить ее, но Лив, охваченная каким-то неземным ликованием, неслась куда-то, а вслед ей тревожнолаяла, спрятавшись в будке ее любимаялохматая Неста.

Как предавалась мечтам, закопавшись в пряное сено. В раскрытые ворота сенницы врывался косой дождь. В неистовом водяном вихре гнулись деревья; бежали с полей, укрывшись чем попало, запоздавшие пахари; пастухи погоняли коров и овец, отчаянно сквернословя…

Как плакала у себя в комнате, уткнувшись лицом в подушку, отвергнутая… как же его звали-то? А дождь сочувственно бил в стекло.

Это было так давно. Кажется, в прошлой жизни ей пришлось распрощаться с мечтами о первом поцелуе, о семье, об огненно-рыжей дочке — непременно огненно-рыжей! — которая обязательно будет хохотушкой; о конопатом, может быть, сынишке — нескладным, неуклюжим, но серьезным, как всякий мальчишка, пытающийся выглядеть взрослее, чем он есть. Она будет готовить им горячие пшеничные лепешки и клубничный пирог и рассказывать сказки на ночь. О Принцессе-жабе, о Полуденной Деве и рыщущем в ночи призраке Печального Рыцаря. А дети будут смеяться, и визжать от страха. А потом она обнимет мужа. Муж будет пахнуть махоркой, потом, щетина будет колоться… Он поцелует ее и шепнет, своим глубоким бархатным голосом что-то бесконечно нежное. Он скажет ей, что любит ее…

Любит ее… Ах, опять этот воображаемый, но такой близкий Адриан… Где же ты, милый мой Адриан?

Невеселые мысли переполняли Лив весь вечер. Скудный ужин и шквальный поток воды, с гневом, как ей чудилось, трепавший этот всеми богами позабытый край, только усилил их.

Капканщик стоял под дырявым козырьком на пороге, и молча, угрюмо (всё как всегда, пропади он пропадом) взирал на завесу дождя, поливавшую раскачивающиеся деревья и жалобно гнущуюся траву. Капли стекали с лица, словно высеченного из камня.

Она нашла место более-менее сухое, расстелила плащ и предалась размышлениям.

Лив никогда так не боялась, как в последние дни. Всё из-за человека, которого им предстояло «сковать», или «взнуздать», как любил выражаться Рогволод.

О дамнате она знала крайне мало. В Батхосе вообще люди предпочитали больше помалкивать. Поговаривали, что дамнат был (и есть — иначе, зачем они здесь?) необыкновенно могущественным магом. Единственным в своем роде.

Но от бдительного ока Лив не ускользнуло, что некоторые обитатели Батхоса, — старые служки Предвечного, бывшие правоверные маги, променявшие свою религию на служение Рогволоду и помогавшие ему в его дьявольских делах, — лишь усмехались в ответ на эти слова. Или ей померещилось? Может, за усмешкой таился страх? Может и так, она ведь такая фантазерка.

Еще она слышала, что мать дамната была убийцей. Настоящим исчадием ада. Но самое главное — что послужило причиной Проклятой Ночи, что же там случилось, — всегда находилось под жесточайшим запретом. Вроде как всё произошло по вине Рогволода, или тех, кому он служил до своего возвышения. С другой стороны, вот Капканщик уже обмолвился однажды, что именно дамнат нёс вину… или как он там сказал?

Лив вздохнула. Если она начнет думать об этом, то наверняка забредет в мыслях в далекие дали.

Деревня Лесной Удел — всего-то десяток домов — примостилась на узком участке земли, между порожистой речкой и горами, густо поросшими хвойным лесом. С гор спускался клочковатый туман, окутывая речку призрачной дымкой. Двускатные крыши срубов выглядывали из тумана, словно спины диковинных зверей.

— Нужно переправится на ту сторону, — озвучила Лив в общем-то очевидную истину. Капканщик бросил на нее равнодушный взгляд, в котором всё же проглядывалась толика раздражения.

Они стояли подле хлипкой сторожки. Рядом находился паром — простой плот с бортами. На нем лежали скатанный в бухту трос и четыре длиннющих шеста. Ни слова не говоря, Капканщик вошел внутрь.

Паромщик — взлохмаченный парнишка — вылетел из сторожки с жалобным криком. Так же мрачно и отрешенно Капканщик схватил несчастного за шиворот, будто какого-нибудь котенка, потащил к реке и окунул в воду.

Кажется, он держал его под водой нескончаемо долго. Лив шагнула было в их сторону, но заставила себя смириться. Лучше не злить спутника понапрасну. Да и потом, сама тоже взвинчена. Нескончаемо долго — это ведь по ее понятиям. А на самом-то деле, может прошло всего несколько секунд.

— Чё вам надо?! — захлебываясь, заорал паромщик. Вода струилась по плоскому лицу. — Вы ж чё? Вам же ж за это…

Капканщик захотел вновь искупать бедолагу, но Лив не выдержала:

— Оставь его.

На какое-то мгновение Адриан задумался и отпустил парня. Паромщик отбежал, отплевываясь и высмаркиваясь.

— Нам нужно переправиться на тот берег, — обратилась к нему Лив. — Позарез нужно, понимаешь?

— Да кто ж против? — ответил паромщик. — Да я… я ж вот он. Надо, так скажите. Только сейчас нельзя. Туман, ёж твою мать. Бестия ж коварная. С ней шутки плохи.

— Бестия?

— Ну вот… речка. Бестия.

— Ладно, — изрек, наконец, Капканщик. — Подождем.

— Ну, а я о чем! Щас туман рассеется. Пара часов, господа.

На этом разговор закончился. Паромщик, которого Лив про себя нарекла Подсолнухом, удалился в сторожку, где устроился с обиженным видом, изредка громко и совершенно неожиданно чертыхаясь.

Спустя час туман рассеялся и заморосил дождик. Подсолнух вышел и, стараясь не глядеть на Капканщика, так и простоявшего на берегу в полной неподвижности, стащил паром на воду, обнаружив недюжинную силу и ловкость.

— Хватайте, — сказал он, бросив им шесты. — Будете помогать.

Бестия не зря так называлась. Паром то и дело норовил завертеться волчком. От Лив толку было мало, но Капканщик управлялся с шестом ничуть не хуже Подсолнуха.

Прибившись к берегу, паромщик обвязал веревку вокруг пня, торчавшего у самой воды. Помог спустить коней на берег, после чего поспешно отвязался и поплыл обратно.

Лив понаблюдала за ним некоторое время. Она опасалась, как бы его не снесло в быстрине, но напрасно — не прошло и трех минут, как Подсолнух благополучно добрался до того берега.

— Зачем ты так с ним обошелся? — спросила она Капканщика, не надеясь, впрочем услышать ответ.

— Отстань, — бросил он, поднимаясь по тропинке наверх, ведя коня под уздцы.

«Ну вот, как обычно. Будто я не его боевая подруга, а несмышленая девчонка. Обуза».

Дождь продолжал накрапывать.

Лив окинула утомленным взглядом деревню. Однообразные деревянные постройки, типично в веханском стиле — она уже насмотрелась на зодчество этого народа. Девушка недолюбливала восточных соседей, хотя и не понимала, почему. Может, из-за Рогволода?

Поправила заплечный мешок, вздохнула и поспешила за спутником.

Они не сразу нашли трактир. Пришлось побродить по деревне. Бросались в глаза ухоженность и чистота — необычная черта. Вехане довольно неряшливый народ. Многие их села откровенно поражали обилием мусора и заброшенностью. Однако Лесной Удел вряд ли походил на идиллические лубочные картинки, так распространенные в Вехании. Скорее это была чистота кладбища. Странное сравнение, но глядя на посеревшие от времени избы, тишину, лишь изредка прерываемую лаем собак, Лив подумала именно так. Где дети? Бабы с коромыслом? Где старики с трубками в зубах? Такое впечатление, что едва завидев непрошеных гостей, все попрятались по домам. Да, их визиту обычно никто не радовался, но не до такой же степени…

Один из домов несколько отличался от остальных величиной и некоторым изяществом. Из большого сарая рядом доносился стук молота о наковальню. Слышались голоса. Буквально в нескольких шагах за кузней начинался лес.

Понятно. Жилище кузнеца. У вехан кузнецы — особо уважаемые люди. Один из местных богов, кажется, являлся кузнецом — об этом рассказывал как-то Рогволод.

Редкие жители, не совладав с любопытством, разглядывали их откровенно враждебно. В конце концов, по совету древнего старика, сидевшего у ветхой избы на завалинке, и курившего пахучий самосад (дед показался причудливым изваянием, слепленным из глины и из корней усохших деревьев, эдаким сказочным персонажем — Лешим), они углубились в лес. Там, на опушке и обнаружилось окруженное приземистым забором питейное заведение — изба с пристроенным к ней навесом. Под навесом, за одним большим столом, сидели мужики, и пили, судя по запаху, самогон, и ели мясо.

Из дому выглянула горбатая женщина, вытиравшая покрасневшие, словно ошпаренные кипятком руки засаленным передником, и тут же скрылась. Капканщик медленно осмотрел собравшихся и остановился на толстяке с чрезвычайно тяжелым и неприветливым взглядом. Видимо наличие такого же грязного, как и у хозяйки, фартука на необъятном брюхе, натолкнуло охотника на мысль о том, что неприветливый толстяк и есть трактирщик.

Трактирщик — Дёготь, тут же назвала его Лив, — как и остальные долго ждал, когда же, наконец, незнакомец вымолвит хоть слово (на Лив, робко прятавшуюся за спиной спутника никто не обратил внимания, что ее, если честно, немного задело). Но Капканщик молчал, глядя трактирщику в глаза с какой-то роковой неотвратимостью. Трактирщик не выдержал (чего и следовало ожидать) и отвел глаза, буркнув при этом:

— Кто такие? Чего надо?

— Мы хотели бы подкрепиться, — ответил Капканщик, сев на свободное место. Лив осталась на месте, держа обоих лошадей под уздцы. Он обернулся и бросил ей: — Что стоишь? Стреножь коней и присаживайся.

Вот тут все уставились на нее. Кто-то сказал:

— Ух ты, какая!

— Жопа плоская и сисек нет.

— Заткнитесь, идиоты! — рявкнул трактирщик. Лив шмыгнула за стол, поближе к Адриану. За время странствий мужчины не раз отпускали в ее адрес шуточки, почище этих. Несколько раз ею пытались овладеть силой, но Адриан был начеку. Но зачастую до этого не доходило. Мужчины, даже самые разбитные и безбашенные неизменно охладевали, стоило услышать, кто она и кто ее спутник.

— Это не кабак, — нагло сказал Трактирщик, несмотря на наличие посетителей в изрядном подпитии. Кое-кто уже дремал, положив голову на стол. — У нас тут пьяницам не рады.

Капканщик молчал, равнодушно разглядывая лес.

— Ты слышал, чего я сказал? — повторил Дёготь.

— Добрый человек, — вмешалась Лив. — Мы издалека…

Трактирщик воззрился на нее с такой яростью, что она отшатнулась.

— Мы пришли издалека, — продолжила она, собравшись с духом. — Мы ищем… человека.

Услышав последнее, народ стих. Кто-то застыл, не донеся кружку до рта.

— Скажем так, нехорошего человека.

— Дак это ж охотнички! — вскрикнул старичок, худой и весь какой-то ломкий. — Во-от братцы! Вот и дождалися, шоб мне повалится!

— Заткнись, старый! — осадил старичка Дёготь.

— А чего такого-то, Индро?

— Заткнись, я сказал.

Деготь, ах, нет… Индро не сводил с девушки глаз.

— Нам бы поесть, люди добрые, — сказала Лив, глядя на свои руки. — Мы никому не причиним хлопот. И вреда не причиним. Даю слово. Мы только зададим пару вопросов и… и скоро уйдем.

— А «скоро» — это когда?

— Не ваше дело, — ответил Капканщик и кинул на стол пару серебряных монет.

— Понял, — сказал трактирщик, засовывая монеты в карман. Хотя выражение его лица никак не изменилось (наверное, родился с такой скверной миной на физиономии, подумала Лив), он немного смягчился. Да и прихлебатели приободрились. — Только хочу предупредить, гости дорогие, — добавил он. — Мы тут люди простые и честные. Мы не будем наушничать властям, и не будем никого выдавать, ни на кого указывать не тожебудем. Не будем и точка. Вынюхивайте, чтоб вас, высматривайте — мы вам не помощники и к нам не лезьте. Все понятно?

Лив кивнула. Капканщик усмехнулся.

— Эй, женщина! Ленка, дура ты эдакая! Вошь колченогая! Что, спишь? Сейчас как вдарю, манда! Тащи поесть гостям.

Пока несчастная женщина — (Цветок. Точно Цветок, пусть увядший, жалкий, но Цветок. Распухшее ухо ясно свидетельствовало о крутом нраве деспотичного мужа), — раскладывала перед ними деревянные миски с вареным горохом и жареным мясом, пучки зеленого лука, ломти хлеба и кружки с темным и густым, как патока пивом, Лив заинтересовалась мужчиной, сидевшим на противоположном конце стола. Мужчина был полностью сед, несмотря на довольно молодой возраст (лет сорок, может, больше). Оспины на лице не уродовали, а даже как-то облагораживали. Придавали шарм. Заметно, что мужик породистый. Облачен в кожаный фартук, но на шее шарф, который он постоянно поправлял, хотя на улице тепло. Наверняка это и есть кузнец.

Капканщик тоже обратил на него внимание.

Здесь пахло землей. Сырой такой, затхлый запах. «Старость, — подумала Лив. — Вот на что это похоже. Здесь пахнет старостью».

В очень ограниченном свете лучины виднелись почти черные от копоти балки и часть бревенчатой стены, обильно покрытая мхом.

— Надо бы завтра наведаться к кузнецу, — прозвучал голос Адрианаво тьме.

Лив только хмыкнула в ответ.

Они остановились в доме у того самого лешего, что сидел на завалинке. Напросились — ничего лучшего Лив не придумала, а Капканщику было все равно. Старик представился как Матвян или Бадян — она, если честно, не расслышала. Да и зачем ей его имя? Леший подходит больше. Трактирщик стал Дегтем, а кузнец… кузнеца она почему-то назвала Родриком.

Капканщик лежал на охапке сена. Лив сидела на скрипучем плетеном кресле, накрытом тулупом.

— Зачем мы пойдем к… — Лив чуть не обмолвилась: «к Родрику», но вовремя удержалась. Еще подумает, что влюбилась. И если бы Адриан в ответ посмеялся над ней, позубоскалил… О! Она бы даже обрадовалась. Но…

И тут ей пришла в голову неожиданная мысль, настолько неожиданная, что она пропустила мимо ушей слова Капканщика:

— Мне он показался наиболее цивилизованным человеком во всей этой усохшей глуши. Да и тебе тоже. Я это заметил. Так что завтра нанесем визит. Кстати, ты почувствовала что-нибудь? Ты слышишь меня? Спишь, что-ли?

Ведь она любит его. Не Капканщика, нет. Она любит Адриана. Того самого вельможу в бархатном дублете глубокого синего цвета.

— В общем, ты меня поняла. Побеседуем с ним. А потом прогуляемся в лес. И постарайся поймать след.

Может, поэтому равнодушие и черствость спутника так ранят? А если призадуматься… Самую сильную боль причиняет вот это чудовище, Капканщик, внутри которого и прячется Адриан.

За время, проведенное у Дегтя (редкостная скотина, даже Капканщик это признал), они по большей части помалкивали. Отделывались ничего не значащими фразами. При этом Капканщик выразительно посматривал на нее. Он был нетерпелив. Да еще и слегка пьян.

И ведь она почувствовала магию. Очень слабый след. Но ничего ему не сказала. Пока. Говорить о столь неуловимой, исчезающей ниточке преждевременно. Ее спутник во взведенном состоянии, а значит может выкинуть что угодно. И хорошо, если, по обыкновению, выразится о ее неуемной фантазии.

А магический след, или, скорее, дымка, нечто такое, что не выразить словами, заинтересовал девушку не на шутку. Лив притронулась к шкатулке в дорожной сумке. В ней лежал сковывающий амулет из руин Арута. Вещица, наполненная скверной. Носить эту страшную вещь она училась долгие четыре года. Четыре года неистовых головных болей, ночных кошмаров и много чего еще…

Лив сравнила след с чем-то древним. Забытым. Причем забытым нарочно. К этому примешивалась какая-то грязь. Ворожба местных. В Вехании полным-полно местечковых божков, и здесь, в Лесном Уделе, наверняка есть что-то подобное. Скорее всего какой-нибудь зловещий культ с человеческими жертвоприношениями… Стоп. Она опять начинает фантазировать.

Леший по-прежнему сидел на завалинке, глядел на звездное небо, смолил свой самосад и бормотал. Дед определенно был не своем уме. Но он нравился Лив. Она надолго запомнит его.

— Узри, узри! — бормотал он, как-то беспокойно похлопывая себя по коленям. — Тьма, как есть. Тьма. Куда бы ты не пошел. Тьма, как есть. А возможно ли узреть тьму? Ведь тьма — ничто. В том-то и дело. Вот в чем суть. Узри тьму, человече, и откроется. Вот только. Что откроется-то?

Леший вздохнул.

— Более не скажу ничего, — едва слышно сказал он. — Более ничего. Все пыль и тлен. Все пыль и тлен. И тьма.