Цифраторий

Глава 2. Цитадель. Часть 2

Илон недовольно кивнул, лесть нисколько не скрашивала просьбу. Ну выявил он однажды митфана среди мастеров хаоса. Да там бы кто угодно справился. Просто повезло. И теперь получается, что его будут приставлять нянькой к каждому желторотому сотруднику?..

Как там его звали… Илон напрягся, в очередной проверяя память на прочность. Слово крутилось в голове, каталось на языке, но все никак не обретало ясности. А… Ан… Антонио или Антон. Нет, Антонио. Да, точно Антонио.

Антонио — тощая дылда с черными, лоснящимися волосами до плеч и носом, как у Пиноккио.

Антонио — наверняка бесталанный и несчастный человек, живущий на сытое пособие. Дон Кихот наших дней, воюющий с ветряными мельницами — с мифической Цитаделью Зла.

Антонио и его разговоры про свободу и рабство, его сочувственные взгляды на митинги под Цитаделью… Такой же шизик, как робофаны и реалфаны. Странно, что ни СБ, ни Интел ничего не заметили — видимо, в его мозгах недурственно покопались перед тем, как запускать в Шэлл Интертаймент.

Довольный восстановленной картиной прошлого, Илон поднялся и смело приблизился к столику, за которым сидела Инста, прячась от всего мира.

— Привет, — добродушно сказал Илон.

Угрюмая девушка, совсем молоденькая и короткостриженая, почти лысая, подняла на него глаза. Один тускло светился, второй заплыл, укрывшись под налитой кровью гематомой. На щеках и на носу таяла голубая пенка наноидов, скрывая синяки, ссадины и царапины.

— Чего тебе? — шепеляво спросила Инста, еле двигая опухшими губами.

Илон не уловил смущения, стыда — только нотки раздражения.

— Хотел помочь, — ответил он, уткнувшись взглядом в ее стол, где белел выбитый зуб и угасал, изгибался пустой тюбик с лечебными наноидами.

— Хэлсиды есть? — поинтересовалась она устало, словно из последних сил.

— А… Да. Сейчас. Бро!

Дрон с жестяным шелестом метнулся из-под стола и черной медузой завис над экраном Инсты.

— Дай мне наноиды.

Лапка Бро змейкой юркнула под днище и извлекла оттуда светлый тюбик с красным крестом на поверхности. Через несколько секунд голубая мазь толстым слоем покоилась на раздутом веке, на распухших губах, на сбитых костяшках пальцев.

— Утренняя разминка? — невесело улыбнулся Илон.

— Типа того.

— Могла бы взять отгул.

— П-ф! — дунула она оскорбленно и поежилась от боли.

— Оно того стоило? — Илон обвел указательным пальцем вокруг своего лица.

— Полуфинал.

— Поздравляю, — вздохнул он и вернулся на свое рабочее место.

— Илон, — лицо в забавной голубой маске высунулось из-за экрана Инсты. — Спасибо, — она потрясла пустым тюбиком и покосилась на вход.

В зале хаосмастеров появился незнакомец. Выглядел он немного потерянным: озирался по сторонам и ступал робко, как по тонкому льду.

Новичок, конечно, новичок, не сомневался Илон, разглядывая умопомрачительную прическу незнакомца. Желто-медные волосы стояли дыбом, а их кончики сводились в заостренную кисточку — наподобие тех, какими Мэй писала настоящие картины.

Такой антенной, наверное, можно сигналы из космоса принимать, — с иронией подумал Илон.

— Мне нужен…

— Иди сюда, — Брюс махнул ему рукой.

Инста резко подняла свое лицо, покрытое голубой пеной, из-за экрана, и новичок отшатнулся от нее, как от огня. Гагарин хрипло усмехнулся. Брюс улыбнулся, но сразу принял серьезный, невозмутимый вид.

— Вон там твое рабочее месте, — услышал Илон, включая экран.

Через несколько секунд к его столу протянулась худая, бледная рука.

— Денис. Но друзья зовут меня Дэн.

Илон пожал ладонь и тоже представился:

— Илон. И друзья зовут меня Илон.

Дэн сел на свой стул, с удивлением покосился на дрона, дремавшего у ног Илона, и включил экран.

— Красные зоны и красных шэллов не трогай — это для Цивы и прочей фигни. Золотых тоже не трогай — в них пассажиры. С синими делай, что пожелаешь.

— Знаю, — ответил Дэн. — Прошел ускоренный курс обучения, — с непонятной гордостью заявил он.

Самоуверенный болван, — подумал Илон, провожая взглядом уходящего Гагарина, который пару секунд пялился на новичка — видимо, узнав в нем клиента.

В зал начали стекаться мастера хаоса, когда Илон набрал первые строчки черновика: «Эдварду не хватает денег на избирательную кампанию. В двенадцать часов дня он едет в ближайший киоск и покупает лотерейный билет…».

Борода…

Черная, как уголь, и аккуратно подстриженная. Совсем не та длиннющая борода, что традиционно болтается у жрецов высшего духовенства. И уж, конечно, совсем не та борода, что спутанными, мохнатыми гроздями отвратительно свешивается с опухшей морды какого-нибудь пьянчуги. Но… все-таки борода. Борода и… усы.

Эдвард примостился на стуле в гримерке телеканала «Саншайн» и изучал свое задумчивое отражение, пока воздушные пальцы кудесницы, словно крылья бабочки, кружились над его макушкой, укладывая завитки темных волос.

Борода была палкой о двух концах, сторонами одной монеты, плюсом и минусом. Камнем преткновения, о который не один пиарщик сломал свой острый меч, желая отправить ее под бритву. Все они, ухоженные и прилизанные, морщились при виде бороды, недвусмысленно высказывая свое презрительное «фи». Она, видите ли, старит. Она, понимаешь, не нравится избирателям-технократам, да и нейтралам тоже. Некоторые не ходили вокруг да около, а говорили прямо: «Многим представителям среднего класса борода кажется архаикой, своего рода атавизмом и вызывает нехорошие ассоциации с невежественным мужиком из дремучего леса». Архаика, атавизм… Шэлла-Спасительница, слова-то какие! Слова — не слова, но, согласно последним опросам, от своего главного соперника он, Эдвард Скам, все еще отставал на пять процентов. И, в отличие от него, Юко Накамура, будь она проклята, в силу понятных причин не носила бороду. С другой стороны, никто вообще не ожидал от обычного и неизвестного фермера такой прыти. Пять процентов — всего лишь пять процентов. И, если подумать, борода тоже принесла немало очков. Она нравилась зеленым районам, а духовенство было от нее в полном восторге.

Нежные, едва уловимые прикосновения молодой и обаятельной гримерши никак не давали Эдварду сосредоточиться на предстоящем интервью. Она мило улыбалась, когда замечала его растерянный взгляд, тихо шелестела своим тонким васильковым платьем и божественно пахла — жасмином, черной смородиной, мандаринами… Эдвард старался дышать спокойно, вполсилы, но шустрые яркие запахи все равно настырно просачивались в самый мозг, где взрывались оглушительным салютом ароматов.

Эдвард посмотрел на часы: «10:35». Казалось, белая секундная стрелка ползет по черному кругу циферблата черепахой.

Еще десять минут до начала. Память играет с ним… Он уже слышит нарастающий шум: оглушительные и лживые аплодисменты несутся роем огромных цикад, воздух дрожит от напряжения — стрекочет, словно по нему проскакивают электрические разряды; в груди холодеет от ледяных улыбок, а перед глазами мелькает несколько десятков мужских и женских незнакомых лиц. Они сияют в свете студийных прожекторов, а затем… размываются, словно мир во время дождя, и ускользают за призрачную вуаль — остаются где-то там, далеко-далеко, — за порогом Шэлл Сити, среди мертвой пустоты…

Эдвард грустно улыбнулся, вспоминая свое первое публичное выступление. О, это было потрясение! Когда его, взмокшего и испуганного, почти невменяемого, впервые выставили в центре оживленного стадиона. Ноги тогда сделались чужими и все норовили его подвести, а влагой из мокрой рубашки можно, наверное, было наполнить ведро. Он выслеживал кабанов и волков — смело, решительно, с каменным лицом, но перед улюлюкающей толпой оказался беспомощным, как новорожденный теленок. И каждый объектив кинокамеры хищным дулом упирался в голову, в грудь, и, казалось, какой-нибудь из них обязательно громыхнет подлым выстрелом.

— Скажите честно, как вам моя борода?

— Вам идет, — улыбнулась гримерша.

Эдвард хотел спросить ее о предпочтениях на предстоящих выборах, но проглотил вопрос, решив не сбивать себе боевой настрой перед интервью. Что, если гримерша ответит «нет»? Он непременно расстроится, как глупый мальчишка, которому только что разбили сердце. Пусть лучше дальше укладывает ему волосы и пудрит его красные от духоты щеки. Август Фокс — тот еще фрукт. Глазом моргнуть не успеешь, как загонит в ловушку. Интересно, за кого он будет голосовать?

Отражение в зеркале поджало губы. Если Фокс его сторонник, то это только на руку. Но если нет, то придется его переубедить. Причем переубедить так, чтобы после интервью он с удовольствием пожертвовал все свои сбережения на нужды зеленой партии. Эдвард ухмыльнулся в усы, живо представляя, как матерый журналюга выписывает чек с шестизначной суммой.

Перед тем, как очутиться здесь, в гримерке «Саншайна», на шоу «В Шэлл Сити всегда солнечно», он просмотрел с десяток интервью, желая найти слабое место Фокса. И, как показалось, нашел. Это была правда — откровенная, иногда шокирующая правда. Но Фокса она обезоруживала. Он немного терялся, когда на неудобные, грязные и интимные вопросы ему вдруг отвечали без стеснения и откровенно. О внебрачных детях, о разрыве двадцатилетнего брака, о сексуальных предпочтениях, об изменах и о вкусе дыма забитого косяка.

Правда и уверенность, — подумал Эдвард. — Пусть роется в грязном белье, сколько душе угодно. Сам и испачкается.

В гримерку заглянул щуплый темноволосый парнишка лет восемнадцати и, хлопая большими черными глазами, запыхавшись, произнес:

— Мистер Скам, пора.

За парнишкой в дверном проеме возник телохранитель Боб — великан с сердитой бульдожьей мордой. До того, как его увидеть, Эдвард считал себя крупным мужчиной, но после встречи с ним пересмотрел свои взгляды. Да, теперь у него, у обычного фермера из зеленого захолустья, был не только личный водитель, но и самый настоящий телохранитель, который следовал за ним тенью. Увы, эта тень умела еще и говорить, причем, как ни странно, иногда довольно умные вещи. Но сейчас громадная тень, занявшая все пространство дверного проема, молчала и просто взирала на него немигающим взором.

Эдвард поднялся и критическим взглядом смерил свое отражение. Галстук цвета зеленого яблока лежал на груди ровно, темно-синий костюм на крупной фигуре сидел как влитой, о стрелки брюк, казалось, можно было порезаться — только пальцем проведи, а начищенные туфли, вне всякого сомнения, годились для того, чтобы пускать солнечных зайчиков.

Расправив плечи и выставив грудь колесом, он последовал в коридор. Пусть все видят — вот идет будущий мэр Шэлл Сити. Не человек — глыба, гора, которую не сдвинуть никому на свете. Полный сил, несгибаемый и… с бородой.

— Мистер Скам, — окрикнула его гримерша.

Он остановился и повернулся, подумав, что о чем-то забыл.

— Просто хотела сказать, что буду голосовать за вас.

Эдвард поймал ее теплую улыбку и тоже улыбнулся в ответ, только сейчас осознав, что не знает имени этой чудесной девушки, сделавшей правильный выбор. Улыбка была почти осязаема. Этот маленький кусочек солнца, поддержки и счастья будто раскрылся незримой волшебной накидкой, нежно лег на широкие плечи, и Эдварду показалось, что теперь он неуязвим.

И все же, когда рокот оваций и музыки ударил по ушам, а глаза ослепили студийные прожектора, он вдруг подумал: «Шэлла, зачем я во все это ввязался?!!». Мысль возгорелась на мгновение и растворилась в темноте, как искра, взметнувшаяся над ночным костром.

— Я думаю, вы все узнали нашего гостя?!! — сквозь шелестящий океан света прорвался голос. — Конечно, это Эдвард Скам! Кандидат в мэры Шэлл Сити, в котором… — Август подставил ладонь к уху. — Что?!!

— Всегда солнечно!!! — взревела трибуна, когда Эдвард оказался в центре съемочного павильона.

Нестройный хор голосов проскакал табуном, ударился о стены и разбежался по коридорам. Статисты угомонились, отбив ладони, и молча застыли на своих местах, точно глупые птицы на жердочках. И глядя на них, не замечая их лиц, только неясные образы, Эдвард понял, что больше почти не боится появляться на публике, лишь направленные камеры все еще ворочали в груди холодный колючий ком. Каждое новое интервью, каждое новое выступление подтачивало страх, отгрызало от него по кусочку, и Эдвард надеялся, что со временем он вообще забудет о нем, как о ночных кошмарах. Но, видимо, не сегодня.

Ведущий, высоко поднимая уголки губ, словно скалясь, встал и протянул руку. Эдвард осторожно пожал ладонь своего будущего «дознавателя». Рука Августа Фокса оказалась совсем худой, мелкой и гладкой, как у ребенка. А сам он, несмотря на говорящую фамилию, походил больше на барсука или скунса, чем на лиса. Не было в нем ничего от лисицы: ни рыжей шевелюры, ни грации, ни острого носа, ни хитрых глаз. Зато в темных пышных волосах белели продольные сугробы седины.

— Мистер Скам, Эдвард, — не переставая лыбиться, Август так развел руки, словно хотел его обнять. — Наконец-то вы здесь! Я очень рад… Вам кто-нибудь говорил, что у вас прелестная борода?

Трибуна взорвалась наигранным смехом. Но Эдвард подавил раздражение, проглотил его, всем своим видом показывая, что ему нет дела до каких-то там колкостей. Он расстегнул пуговицу на пиджаке и опустился в кресло — спокойно, с каменным лицом посматривая на интервьюера холодным ясным взглядом.

— Ну а если серьезно: как так случилось, что обычный фермер вдруг решил стать политиком?

Эдвард подумал, что хотел бы и сам знать точный ответ. Это было какое-то озарение, словно сама Шэлла нашептала на ухо свои желания, когда он, потный от полуденного солнца, бродил среди высоких зарослей кукурузы. Но такое объяснение вряд ли устроило бы ведущего, да и звучало слишком религиозно для технократов.

— А почему нет? Я люблю Шэлл Сити, как и все мы, и хочу сделать его лучше. Моя ферма входит в тройку лучших, работает как часы, а конкурс на любое вакантное место на ней составляет от пятнадцати до двадцати человек. И, конечно, ее работники ни в чем не нуждаются. Но у меня осталось еще очень много энергии, очень много сил, и, полагаю, я сумею найти им прекрасное применение на посту мэра. К тому же, мне кажется, Юко засиделась в своем кресле. Шэлл Сити нужны новые люди. Со свежим взглядом на проблемы, которые, на мой взгляд, не решаются годами.

— Хорошо. Раз уж вы заговорили о проблемах, то какую бы из них вы назвали ключевой?

— Конечно, экология. Здоровая еда, свежий воздух, чистая вода. В конце концов, мы то, что мы едим, чем дышим и что пьем.

— Спасибо за откровенность. Обычно представители вашей партии не склонны так открыто говорить о своих приоритетных задачах. И я их понимаю. Ну а вы — вы не боитесь отпугнуть некоторых избирателей подобными заявлениями? Вам же известно, как вас называют?

— ? — Эдвард не хотел сам произносить это слово.

— Дровами, — улыбнулся Август, разгадав маневр и решив подыграть. — Многие городские жители опасаются, что вы хотите вернуть нас в каменный век.

— Ах, вы об этом, — Эдвард театрально закатил глаза. — Послушайте, хватит воспринимать фермеров как каких-нибудь пещерных людей, — он на мгновение обернулся к аудитории. — Мы ведь тоже пользуемся комбайнами для сбора урожая, смотрим передачи по ТВ и звоним по телефону, чтобы вызывать врача. Врача, Август, а не знахаря из землянки! Однако я также вижу, как задыхаются промышленные районы и как с каждым годом в родильных домах появляется все больше больных младенцев. Вот что я вижу, Август. И если мы сейчас не займемся экологией, то… — Эдвард состроил страдальческую мину. — Что касается дров. Не вижу в них ничего плохого. Дрова — это тепло, идущее от раскаленного камина в холодный зимний день. Дрова — это сытное блюдо, тонко пахнущее дымком. Дрова — это яркое пламя костра, играющее искрами. А пламя — это отражение Шэллы, которая сгорела во имя всех нас, чтобы развеять тьму.

Послышались робкие одинокие хлопки, через секунду они стали увереннее, громче и наконец ухнули салютом.

Эдвард выдохнул, понимая, что слишком увлекся, поддаваясь жару риторике. Последняя фраза выглядела чересчур религиозной. Но публике, судя по не гаснущим овациям, вроде бы понравилось.