Чужак

8

Мы прочли уведомление, приклеенное к столбу возле пирса. Еще несколько таких же желтоватых листков висели на деревьях вдоль дороги, ведущей в город.

— Занервничали.

— Не они одни. — Бен еще не пришел в себя после того, как увидел в куче мусора человеческую голову. — Весь мир попал в переделку.

Я видел голову не больше секунды до того, как она соскользнула с ветки и ушла вниз. Жутковатое зрелище. Жутковатое и омерзительное. Поверьте, я даже обрадовался тому, что не увижу ее больше, но Бен стал кричать, требуя подцепить голову багром и вытащить на берег. Он даже предупредил, чтобы я ни в коем случае не прикасался к ней руками. Боже, у меня и в мыслях этого не было: я бы не дотронулся до головы за все золото мира. Между тем серый ком опустился на дно и мягко улегся на подводные камни. Шагнув на мелководье, я, должно быть, вызвал движение водных пластов — во всяком случае, объект нашего внимания колыхнулся и ушел на глубину, скрывшись из виду к величайшему моему облегчению. Бен отозвал меня на берег, заметив, что здесь неподалеку находится провал футов в пятьдесят глубиной.

Итак, голова уплыла.

Но и того короткого мгновения, когда я увидел ее зацепившейся за ветку, вполне хватило, чтобы страшная картина отпечаталась у меня в памяти. Голова мутанта, едва тронутая разложением, она, по всей видимости, еще несколько дней назад принадлежала человеку вполне живому и здоровому.

Я употребляю слова «живой и здоровый», но… Как бы это объяснить… Кое-что в этой голове было не так. Длинные волосы, небритое лицо указывали на хлебного бандита. Глаза закрыты. Можно было бы попытаться убедить себя в том, что парень просто уснул, если бы не лохмотья кожи и мяса на месте шеи. Но самое главное, то, отчего у меня перехватило дыхание, а Бен вскрикнул, заключалось в отвратительном коричневом наросте на месте щеки. На этом тошнотворном вздутии я ясно увидел два широко открытых голубых глаза. И, черт возьми, глаза казались как бы живыми. Они смотрели на меня. Потом голова сорвалась с ветки, ушла под воду и погрузилась на глубину пятьдесят футов. Слава Богу.

Обычно все новое и непонятное вызывает у Бена прилив идей. На этот раз он хранил молчание и с трудом справлялся с тошнотой.

Желтый листок на столбе по крайней мере отвлек его от увиденного раньше.

— Это все из-за чужака… — Я уж подумал, что сейчас он скажет, которого ты убил. Но нет. — Из-за того, последнего. — Бен вытер губы, словно никак не мог избавиться от вкуса собственной рвоты. Парень не был ни бандитом, ни латиноамериканцем, он здешний, а потому Совещание и решило, что болезнь инфицирует и североамериканцев.

— Так они считают, что он действительно был инфицирован?

— Ты же это знаешь, — твердо сказал Бен. — Ты увидел это в нем. Одному Богу известно, как это тебе удается, но ты всегда видишь.

Холодок прокатился по моим жилам.

— Я мог и ошибиться.

— Пока еще ты не ошибался.

— Пока.

— Город верит в тебя. Ты наделен каким-то особенным инстинктом. Ты распознаешь в людях болезнь.

— Поэтому горожане закрывают глаза, когда я выпускаю кишки какому-нибудь бедолаге. Но я не хочу убивать, Бен. Это происходит помимо моей воли, как будто с кем-то другим, живущим на противоположной стороне улицы. Черт, почему бы пришлых просто не сажать на карантин до полной ясности, а? Разве обязательно ждать, пока я вынесу приговор? Почему бы не взять ответственность на себя? — Я чувствовал, что начинаю злиться. Мне для этого много не надо — чуть только разговор заходит о том, что я сделал, как злость прорывается кроваво-красными вспышками.

Бен быстро все понял и постарался меня успокоить.

— Грег, нам всем повезло, что ты появился в городе. Ты спас нас.

— Повезло? — Я горько усмехнулся.

— Конечно. Раньше мы впускали сюда всех без разбора. Даже хлебных бандитов. Мы же не знали, что у них в крови или в голове. Давали людям приют, кормили их. Все они были вполне нормальные, без каких-либо отклонений. А потом… — Он щелкнул пальцем. — Потом их прорывало. Один чилиец называл себя врачом. Приятный, вежливый парень. Но как-то ночью он схватил нож и перерезал горло всем членам семьи, у которой жил. Теперь у нас есть ты, Грег. У тебя нюх на инфицированных. Ты видишь в них то, чего не видим мы. Ты наша лучшая система раннего предупреждения.

— Да, верно… но теперь я убил мальчишку-американца. Местного. Может быть, он родился где-то здесь.

— Это означает, что болезнь распространяется. Теперь она может и нас инфицировать. — Бен ткнул пальцем в очередной желтый листок. — Город принимает меры предосторожности. По необходимости. Отныне никто не войдет и никто не выйдет.

— И это означает, что мир стал вдруг намного меньше. — Я оглянулся. — Мы превратили остров в тюрьму.

Бен покачал головой.

— Какая разница.

Мы отправились к Бену. У него в морозильнике всегда лежало несколько банок пива. Хотя электричество отключили в полночь, пиво было еще достаточно холодным. А еще у Бена имелся запас батареек. Мы сидели, заливали чудесное холодное пиво в наши горячие, иссушенные зноем глотки и слушали изумительные гитарные пассажи Хендрикса.

Разговор не клеился. Слишком много вопросительных знаков появилось вдруг на горизонте. Темных, сулящих беду, как грозовые тучи.

Почему болезнь внезапно перекинулась на наших соотечественников?

Есть ли инфицированные здесь, в Салливане?

Если есть, то когда проявятся первые симптомы?

Или болезнь распознаю только я?

Если да, то не придется ли мне вскоре поднять топор на соседа?

Например, на Бена, сидящего рядом на диване и наслаждающегося взывающей к вечности музыкой Джимми Хендрикса?

Я глотал пиво, не чувствуя вкуса.

Был еще один вопрос. Вопрос без ответа. Вопрос, не выходивший на первый план, притаившийся в далеком уголке мозга, но такой же страшный, как и остальные.

Что произошло с той головой, которую мы нашли в прибившихся к берегу ветках? Как случилось, что на ней появилась дополнительная пара глаз?

Вопросы, Валдива, вопросы, вопросы…

Мы провели в квартире Бена около часа, когда завыла сирена. Ее вой ворвался в комнату, неся плохие новости.

Услышав сигнал, все здоровые мужчины и женщины Салливана должны были взять оружие, явиться на определенные сборные пункты и быть готовыми к неприятностям. Неприятностям с большой буквы. Бен не попал в это ополчение из-за своих трясущихся рук — одна мысль о том, как поведет себя винтовка в этих не знающих покоя пальцах, могла до смерти напугать любого сержанта. Но он все равно пришел. Бен часто писал статьи для местной (постоянно худеющей) газетенки. Сменив одну шляпу на другую, мой друг превращался из клерка в репортера. Через десять минут я уже сидел в кузове пикапа вместе с полудюжиной других «гвардейцев». Мы ехали к так называемой «стене», представляющей собой двадцатифутовый стальной забор, опутанный колючей проволокой, пересекавший перешеек и отрезавший наш остров от внешнего мира.

Какой-то парень в инженерной каске прокричал нам, что неизвестные предприняли попытку прорыва в Салливан.

Державшийся за борт Бен покачал растрепанной головой и посмотрел на меня.

— Похоже, мы имеем дело с первым вторжением, — сказал он.