Чужак

16

— Еды у нас нет.

Это сказала мне девушка с черными глазами, когда мы сидели у трещавшего, как пулемет, костра, разложенного во дворе дома. Назвав ее глаза черными, я не имел в виду ничего такого. Нет, у нее действительно были черные зрачки. Чистый оникс. Блестящие, сияющие. Можете поверить, таких глаз я в жизни не видел. Она говорила — а я пялился на нее. Но в ней и впрямь было что-то неотразимое. Тонкое, исхудавшее лицо и стройное тело ему подстать. Чистая, учитывая обстоятельства, одежда, длинные, шелковистые черные волосы, столь же прекрасные, как и глаза. Возраст? Я бы дал лет восемнадцать.

— Все, что оставалось от продуктов, мы потеряли два дня назад. На то место, где мы стояли, напали шершни. Нам еще повезло, что мы сами уцелели.

— Шершни? — Я непонимающе покачал головой.

— Шершни. Знаешь?

Я пожал плечами.

— Хлебные бандиты?

— А, да. — Я кивнул.

Теперь уже девушка покачала головой.

— Ты что, только вышел из спячки? Этих ребят уже никто не называет хлебными бандитами. — За время разговора она ни разу не улыбнулась. Вообще, вся компания подобралась довольно хмурая. Кивнув в сторону мальчишки, девушка продолжила: — Его это так потрясло, что он сбежал, едва мы попали в город. Искали его несколько часов, пока не увидели вас двоих на улице.

— Он рассказал вам, что случилось?

— Сказал, что вы нашли улей в какой-то квартире, что ты поджег дом. — Губы ее дрогнули в подобие улыбки. — Хорошая работа. Так этому дерьму и надо.

В разговор вступил парень лет двадцати в ковбойской шляпе.

— Только вот непонятно, почему шершни не охраняли этот улей. Обычно они его просто так не оставляют.

Я нахмурился.

— Снова не понимаю. Улей? Что такое улей? Ваш мальчонка тоже называл эту штуку ульем.

— Господи, да ты совсем отстал от жизни. — Девушка подбросила в огонь еще несколько веток. — Где ты жил? В каком таком городе? Может, на луне?

Да, она шутила, но при этом не улыбалась.

Я пожал плечами.

— Мы никуда не высовывались.

— Это и заметно.

— Но местечко, похоже, премилое, — заметил кто-то. — Ты сказал, что у вас там есть электричество? Чистая вода? Еда?

— Да. Нам, должно быть, повезло.

— Еще как.

— Мне бы хоть пригоршню грязи из вашего городка — я бы положил ее в карман. — Парень мрачно усмехнулся. — Может быть, ваша удача тогда перешла бы на меня.

— Да, прилично поесть было бы неплохо.

— Неплохо? Приятель, мы чувствовали бы себя в раю.

У меня на языке вертелись вопросы, на которые хотелось бы получить ответы, но сидевшие у костра начали перебрасываться короткими репликами.

— Мне бы — бифштекс с майонезом.

— С майонезом?

— Сам не знаю почему. Просто хочется майонеза. Я не ел его несколько месяцев.

— Бифштекс. Весом в пару фунтов. Средней поджаренности. Мм, это чудо.

— С двумя банками пива.

— И жареной картошкой.

— Золотистой.

— А мне бы буханку хлеба. Это все, что нужно именно сейчас.

— Кофе и сигарету. Я уже пару недель не держал во рту сигарету.

— Ты же не куришь.

— Курил когда-то, пока не началось все это веселье.

— Видишь? Нет худа без добра. Не будешь курить и доживешь до ста лет.

— Точно. Дожить до ста лет в какой-нибудь лачуге, где нечего жрать, кроме грязи и листьев, и нечего пить, кроме воды из канавы.

— Подождите, — вмешался я в эту воображаемую оргию. — Расскажите побольше об ульях.

— Ты что, приятель? — раздраженно спросил любитель майонеза. — Не нравится? Мы же говорим о еде.

— Нет ничего, так хоть помечтаем, — добавила черноглазая девушка.

— Извините, но в мире что-то происходит. Что-то важное, о чем я не знаю. Послушайте, мы нашли комнату, забитую розовой слизью, в которой плавали части тела. Черт, они были совсем как живые! Как рыбы в аквариуме! По-моему, это важно!

— Как и майонез, — сердито рыкнул парень в ковбойском шляпе. — Или ты думаешь, мы все тут жируем на свежем воздухе?

— Нет, извините, но…

— Извините… Да пошел ты в задницу.

Голос подал его сосед.

— Мы увели тебя с улицы, защитили, приютили у огня, а ты заводишься оттого, что нам хочется поговорить о еде.

Другой сердито сплюнул на землю.

— Да, вдоволь мы не едим никогда. Тебе не понять, что такое быть постоянно голодным. Иногда кажется, что уже мозги дымятся.

Пришлось проявить терпение.

— Я только хочу знать, что такое ульи, о которых вы постоянно говорите. Нужно ли предупредить людей в том городе, где я живу? — Кто-то поправит: предупредить своих, — но считать жителей Салливана своими… нет. Я не имел с ними ничего общего. И все же… В городе жили дети. Там жил Бен и другие вполне приличные ребята, в том числе муж и дочери Линн. Что касается остальных, то будь они прокляты. На них мне было… как бы это помягче сказать? Ну, вы поняли.

— Ты действительно хочешь знать, что такое ульи? — Девушка посмотрела на меня глазами, столь же прекрасными, как черный жемчуг.

— Конечно, хочу. В конце концов, они опасны? Их много? Может быть, их нужно отыскивать и сжигать? Я имею в виду, что…

— Подожди. — Она подняла руку, призывая меня помолчать. — Хочешь получить ответы?

— Если эти штуки опасны, то мы должны…

— Секундочку. — Девушка снова перебила меня. — Знаешь, как говорится, ничего не дашь — ничего не получишь.

Я кивнул.

— Тогда, — сказала она, поднимаясь, — доставь нам еды, а мы расскажем тебе, что знаем.

Я оглядел худые, изможденные лица.

— Хорошо. Но на это потребуется какое-то время.

— Нам на самолет спешить не надо, — проворчал парень в ковбойской шляпе. — Не торопись.

— Но не забудь майонез, — напомнил его сосед. — Большую-большую банку.

— И пива.

— И бифштекс. Устроим барбекю. — Ковбой отбросил в огонь деревяшку. В ночное небо взлетели искры.

— Постараюсь.

— Да уж, постарайся. Нет еды — нет разговора. Понял?

— Я вернусь через пару часов.

— Мы будет здесь.

— Тебе нельзя идти одному, — сказала девушка. — Здесь же повсюду ползают шершни. — Она подняла с земли обрез.

— Все в порядке. Только дайте мне ружье. Одолжите.

Ковбой рассмеялся.

— Одолжи мою задницу.

Девушка покачала головой.

— Если бы ты знал, скольких мы потеряли, добывая эти штучки, ты бы понял, что незнакомцам мы их не даем. — Она поднялась. — Пойдем. И давай побыстрее. Мы все здесь голодные.

Мы прошли через центральный район Льюиса, направляясь к тому месту, где я оставил моторку. Первые лучи восходящего солнца окрашивали ржавые автомобили и развалины домов в кровавый цвет.

Минут десять мы шли молча, потом она сказала:

— Не понравилось, да?

— Отчего же. Я ведь вас даже не знаю.

— Может быть, ребята показались тебе грубоватыми. Но начинали мы не так. Тони из семьи профессиональных теннисистов, они жили на Лонг-Айленде. Зак, парень в ковбойской шляпе, учился в еврейской школе на Манхэттене, когда мир опрокинулся и смиренно поднял лапки. Вообще-то он из Ванкувера. Знаешь, у него были такие черные завитушки. — Она повертела пальцами за ушами. — Но он потерял волосы при пожаре. Мы тогда устроились на ночь в детском саду, и какой-то идиот опрокинул во сне лампу. Волосы так и не отросли: ни на бровях, ни на руках. Обгорел он несильно, но, наверное, шок… подожди… — Она остановилась и посмотрела на меня. — Все не так, да?

— Что не так?

— Мы так одичали, что позабыли о манерах. — Девушка протянула руку. — Здравствуйте, я — Микаэла Форд.

Я пожал ее руку.

— Грег Валдива.

— Приятно познакомиться, Грег.

— Взаимно, Микаэла.

Получилось здорово. Мы стояли в сожженном городе, посреди разбросанных черепов, и пожимали друг другу руки, как будто только что познакомились на каком-нибудь светском приеме.

Она кивнула. Похоже, ей стало легче.

— А ты откуда, Микаэла?

— Я? Из Нью-Йорка. Моя мать работала в издательстве. Мы только переехали в квартиру на Гринвич Виллидж. Мне там нравилось, особенно уличные базары по воскресеньям. Я даже помогала продавать африканские украшения.

— Звучит шикарно.

— Шикарно? — Она улыбнулась. — Это из какого же века словечко?

— Слово из репертуара моей мамы. Шикарная одежда, шикарная машина, шикарный дом.

— Она умерла?

— Она умерла.

— Моя тоже. Я переехала к отцу в Кэтскилс, когда начались все эти ужасы. Как и все, мы полагали, что беспорядки дело временное, но они продолжались и продолжались. Шершни поджигали школы, дома, потом целые города. Мои родители уже пять лет жили раздельно, но отец очень волновался за маму, особенно после того, как мы увидели, что творится в Нью-Йорке, где столько людей погибли уже в первый день.

Мы шли по улицам сожженного городка, где из-под обломков проглядывали человеческие черепа, похожие на жуткие белые грибы, а Микаэла говорила и говорила.

Судя по ее рассказу, они с отцом просто запрыгнули в машину и рванули на юг, в Нью-Йорк. Страна уже летела ко всем чертям. Хлебные бандиты, или шершни, как она их называла, вылезали из каждой дырки. Вдоль дороги горели дома и церкви. Микаэла не верила своим глазам, когда появились первые трупы, и даже сказала отцу, что у нее галлюцинации, увидев десяток повешенных под мостом людей. Им пришлось проехать под мостом, и ноги мертвецов касались крыши автомобиля. Этот звук до сих пор преследовал ее, являясь в ночных кошмарах. Чем ближе к Нью-Йорку, тем тяжелее было ехать. Вскоре их затопил поток беженцев, устремившихся из города. Каждый час на них нападали хлебные бандиты, рыскавшие вдоль дорог, как стаи голодных волков. Беженцев никто не охранял. Почти ни у кого не было оружия. Взгляд у Микаэлы стал отрешенным, когда она стала описывать, как около сотни обезумевших хлебных бандитов атаковали запертые в пробке машины, вытаскивая из них людей, бросая грудных младенцев на асфальт, поджигая автомобили, вырывая у своих жертв глаза.

Тем не менее, отец Микаэлы продолжал пробиваться к городу, не снимая руку с клаксона, включив фары. До Нью-Йорка оставалось еще добрых двадцать миль. Когда ей позвонили на мобильный — это был один из последних звонков перед тем, как вся система связи вышла из строя. Одна из подруг матери успела прокричать, что квартира миссис Форд разграблена, а сама она лежит в ванне.

— Ее утопили в собственной ванне, можешь такое представить? Какой ужас! Твоя мать помогала этим людям, работала в общественной столовой в парке, делала все, что могла. И вот теперь они вломились и утопили ее в ванне! — крикнула в телефонную трубку женщина.

Им ничего не оставалось, как повернуть назад. Теперь они присоединились к тем, кто бежал из Нью-Йорка. За три часа проехали четыре мили. Потом кто-то оторвал дверцу со стороны водителя. Чьи-то руки схватили ее отца. Он сопротивлялся целую минуту, но его все же вытащили и уволокли куда-то.

Микаэла думала, что толпа вернется за ней, и уже смирилась с худшим, но никто не пришел. О ней забыли. Другие беженцы не сделали ничего, чтобы помочь ей. Такое случалось слишком часто, и люди привыкли к чужому горю. Проезжая мимо, они только сигналили. Просидев час, Микаэла поняла, что отца уже не спасти.

Она пересела на водительское место, повернула ключ и влилась в общий поток.

Через неделю Микаэлу приняли в небольшую группу беженцев, лагерь которых разместился на заброшенной ферме. На протяжении нескольких месяцев они переходили с места на место в поисках крова и пищи. Обычно через какое-то время на них натыкались шершни, и тогда приходилось сниматься и уходить дальше. Иногда они вступали в бой, но хлебных бандитов было слишком много. Кто-то погибал, кто-то умирал от голода и болезней. Теперь в группе, сидевшей у костра и ожидавшей нашего возвращения, осталось десять человек.

Бедолаги.

Если задуматься, то я неплохо устроился в Салливане. Народ там малоприятный, но зато у меня были и дом, и пища.

Мы уже подходили к паромному терминалу, когда Микаэла спросила, что случилось со мной в тот первый день июля.

— Сначала повсюду был запах горелого. Когда я проснулся, дома на противоположной стороне уже пылали. Те, шикарные дома, как называла их мама. Да, она завидовала их хозяевам. Мы жили… — Я скривился, — в довольно убогой квартире. Хлебные бандиты выстраивали соседей у дороги. И знаешь, в лицах этих людей — я имею в виду шершней — было что-то нечеловеческое. Выстроив горожан в шеренгу, они стали… в общем, бить их по головам… молотками. Били всех без разбору: и мужчин, и женщин… ну, что описывать, ты и сама можешь представить себе картину. — Я пожал плечами. — Что мы могли сделать? Заперли дверь и включили телевизор. Смотрели, как горят города, как беженцы наводняют улицы. Даже видели по Си-Эн-Эн, как эти ублюдки ворвались в студию и до смерти забили ведущего. Это шло в прямом эфире. Тогда-то мы и поняли, что пришло время убираться, так сказать, подальше от места событий. Нельзя же забиться в угол и надеяться, что тебя оставят в покое. Стали складывать продукты — знали, что с продовольствием будет плохо. И вот когда уже заканчивали, в кухню вошел какой-то парень. Черт возьми, мы даже не слышали, как открылась дверь. Он стоял и смотрел на нас, и выражение у него было такое странное, как будто он выискивает какой-то своей мысли. Мама схватила Челлу, и тогда парень набросился на них с кулаками. Мама прижала Челлу к себе и повернулась к нему спиной, так что удары пришлись ей по спине. — Я посмотрел на свою спутницу. Вряд ли в моей истории было что-то особенное: каждый из выживших мог рассказать свою, отличную в деталях, но схожую с другими по сути. Но Микаэла слушала внимательно, с серьезным выражением лица. Мне даже показалось, что она как бы подбадривает меня, дает возможность выговориться, облегчить душу. — Ну, я и прыгнул на того парня. Он ведь хотел убить маму… — в горле у меня пересохло.

— И?

— На меня что-то нашло… на какое-то время я потерял сознание. Очнувшись, понял, что лежу на полу среди битой посуды. Сначала думал, что этот тот парень… что он меня вырубил, но потом выяснилось… В общем, это было что-то вроде затмения. Но его я все же одолел. Мама рассказала, что мы дрались, и он разбил мне нос и лоб, но потом я схватил его за горло и так ударил головой о стену, что даже плитка треснула. — Я вздохнул. — Маме плитка очень нравилась, она называла ее роскошной.

— Ты спас их.

— Да.

— Что потом?

— Парень не шевелился. Может, отключился, а может, и умер — не знаю. Мы забрали мешки с продуктами и уехали. По чистой случайности нам удалось найти домик на горе. Настоящая нора. Там и сидели несколько месяцев.

— И шершни вас не нашли?

— Нет. Впрочем, я мало что помню. Напился воды из речки, а она оказалась зараженной чем-то. Мне было очень плохо. Лихорадка, бред… я даже ночь ото дня не отличал. Все как в тумане.

— И твои мать и сестра смогли тебя выходить?

— Да. Добывали продукты в брошенных домах и магазинах. Но, как я уже сказал, у меня провал в памяти.

Мы подошли к ступенькам, которые вели к лодке.

— Потом по какой-то причине мы снова оказались на дороге. Приехали в небольшой городок в горах… от него мало что осталось. Я все еще не мог есть, и почти не приходил в сознание. Не знаю, что именно произошло, но мама и сестра заболели. Я уже начал искать помощь, когда на нас наткнулись охотники из Салливана. Салливан — это городок на том берегу озера. Нас отвезли к врачу, но мама и Челла все равно умерли, почти одновременно. Врач сказал, что причиной было заражение крови. Я до сих пор не уверен, что ему удалось установить действительную причину. Что ты делаешь?

— Сажусь в лодку.

— Нет, тебе лучше остаться здесь. Я привезу продукты.

— Это ты так говоришь. А если передумаешь и решишь остаться там, на своем райском островке?

— Я привезу продукты.

Микаэла сняла с плеча обрез.

— Неужели ты собираешься прострелить мне голову, если я не выполню твой приказ?

— А что мне это даст? От мертвеца толку мало. — Она положила оружие на сидение.

— Послушай, Микаэла, я не могу привезти чужака в город. Черт, нам даже запрещено покидать остров.

— Я с тобой.

— Нет. Если тебя увидят, нас обоих убьют. Поверь.

— Грег, я поеду с тобой, — твердо сказала она.