Черная вдова и три ее мужа. Первый муж (СИ)

Глава 3. День второй, третий, четвертый. Прогулка

Утром я проснулась от громкого хриплого рыка.

– Опа! Охуеть! Вот это да!

Отлепилась от мужнего плеча, на котором спала, с усилием продрала глаза и увидела своего «деда», с изумлением взиравшего на собственный стоящий член.

– Ваше Сиятельство, опять вы орете. И это с утра пораньше.

– Детка, ты только посмотри!

Его Сиятельство завороженно взирал на свой член.

– А так не должно быть?

Я успела удержать свой язык и не поинтересовалась, что может быть необычного в утреннем стояке.

Он закинул руку за голову, почесал затылок, по-прежнему с недоумением глядя на стоящий ровно на двенадцать часов ствол.

– Как бы да, но у меня такой утренней эрекции не было уже года три.

«Это как? Неужели все настолько сурово? И он на полном серьезе не собирался выполнять супружеские обязанности? Зря девица топилась. А вот я – молодец!»

Я развернулась и сползла вдоль его бока вниз. «Кто молодец? Я – молодец!» – еще раз похвалила себя и обхватила губами головку члена. Сон в руку.

Муж застонал.

– Солнышко, ты что творишь?

Я бы подумала, что он против, но его рука легла на затылок, поощряя меня. Потом приподнялся, поймал мою правую руку и положил себе на мошонку.

– Детка, покатай яйца аккуратно. А-аагх. Нежнее. Не спеши.

Он запустил свою руку мне в промежность, обхватил ладонью лобок и подтянул мою нижнюю часть тела к себе ближе. Получилась почти классическая 69. Нежно прикасаясь ко входу в лоно, смочил пальцы и заскользил по клитору. Я чувствовала его взгляд… там.

«Блин, обожаю его – он помнит, что ночью мне все раздраконил». Я с еще большим энтузиазмом облизывала и посасывала головку, катая пальцами о низ ствола упругий мешочек. Он иногда подталкивал мою голову, забивая член до горла, я давилась, но не противилась: его понукания только еще больше заводили меня. Минуты через три рев моего медведя огласил спальню.

Я кончить не успела, да и не очень-то хотелось. Я не особенно любила внешнюю стимуляцию ни в исполнении мужчины, ни, тем более, собственными стараниями. Ладно еще как часть любовной игры. А так… Зачем? Проникновение члена, и сам процесс мне доставлял больше удовольствия, даже больше, чем удовольствие от оргазма. Оргазм – это мгновения, а процесс – это кайф, которым можно наслаждаться долго.

То, что я не кончила, для него не было тайной. Выбравшись из постели он, как и ночью, потащил меня в купальню:

– Пописай!

Подтолкнул к «унитазу» – магической хрени очень похожей на обычный унитаз, но без сливного бачка, которая сразу сама каким-то образом утилизировала прибыток. Такого дивайса в родном доме экс-Саши не было.

И, не стесняясь меня, начал мочиться в раковину умывальника, которая при его росте как раз находилась на уровне паха. Меня он не смутил и не удивил, я такие приколы уже наблюдала прежде и каждый раз вспоминала анекдот про Менделеева: якобы он проверял удобство новой лаборатории по высоте умывальника, годного для справления малой нужды и последующего омовения. Естественно, анекдот рассказал тот любовник, который первым при мне использовал рукомойник вместо писуара. А что? Удобно. Типа биде. И это в разы гигиеничнее, чем традиции парижан*. В общем-то и мне уже приходилось справлять малую нужду при любовниках. А здесь я просто сделала вид, что послушалась его.

(* Мужчины-парижане справляют малую нужду на улицах города в весьма условно огороженных писуарах, руки не моют ни до того, ни после того. Представьте себе, что после встречаются с девушкой и очень романтично прикасаются к ее лицу. Ага. Или эротично к губам.)

Митя довольно ухмыльнулся на мое журчание и сразу потащил в купель. Ополоснулся сам, ополоснул меня, потом усадил на борт купели и, как я ночью, расположился меж моих колен.

Мои немаленькие ягодицы как раз уместились в его ладони-лопаты. Он, опять же, помня, что я «ранена», ласкал губами и языком только верхнюю часть половых губ и клитор. Я кончила дважды, потому что после первого раза он не остановился. Он гудел мне в клитор, будто что-то говоря, обнимал губами, посасывал, лизал и нежно дразнил языком. Я сходила с ума от запредельных ощущений и не в силах больше сидеть, распласталась на полу, подрагивая от затянувшихся спазмов и выстанывая остатки возбуждения.

Пол был жестковат, но очень теплый, мне не хотелось вставать: я превратилась в желе. Муж все же стащил меня в купель, я снова заползла на него, и мы оба задремали. Ненадолго, но утреннее омовение, в результате, затянулось почти на час.

Потом он отправил меня к себе. Оказывается, между нашими покоями была смежная дверь. Мне служанка помогла одеться и проводила в столовую, где был накрыт поздний завтрак.

После завтрака сиятельство взял меня за руку и повел к главному входу.

И… сюрприз! Все население поместья: и домашние слуги, и дворовые были выстроены перед входом.

Едва мы вышли из главных дверей особняка, он подвел меня к балюстраде, что полукругом обходила верхнюю площадку лестницы, громко хэкнул, привлекая внимание челяди:

– Вот ваша новая хозяйка – Ее Сиятельство графиня Потемкина Александра Николаевна – слушать ее, как меня самого, и выполнять!

От ряда слева отделился дворецкий, назвался Федором и начал представлять людей, которые стояли ближе к крыльцу на нижних ступенях лестниц, что двумя крыльями спускались от верхней площадки.

Я запомнила только Матвея, камердинера Его Сиятельства («Вот он Матюша!» - отлегло от сердца) и экономку (домоправительницу, ключницу – все эти названия прозвучали в речи дворецкого) Дарью – женщину лет сорока-сорока пяти. Мне она показалась приятной: вид уверенный, взгляд открытый, симпатичная, с доброжелательным выражением лица. Надеюсь, мы поладим: ведь на новом месте мне нужны союзники. Я все еще не понимала, что нужно учиться приказывать, а не дружить, но от своего заблуждения отказываться пока не собиралась: каждому по делам его.

Потом Его сиятельство предоставил мне выбор: либо экономка проведет экскурсию по дому и отдыхать, либо заняться своим гардеробом и отдыхать. А у него накопились дела: «Встретимся за обедом».

Этот день и следующий так и были посвящены экскурсии по дому и общению со швеей, которая, с интересом поглядывая (наверняка слуги уже обсудили наши громкие, буйные отношения в спальне), сняла с меня мерки, показала дамские модные журналы, почеркали-порисовали с ней на листах бумаги, обсуждая фасоны. Потом они с экономкой отвели меня в кладовую, где мы вместе выбирали ткани, подходящие к задуманным фасонам. Швея меня поставила в известность, что часть отделки у нее есть, а что-то нужно будет заказать в городе, и придется подождать. Я ее утешила, заверив, что не спешу, но утреннее, дневное и платье для прогулок она обещала с помощницами закончить к утру следующего дня. Я подивилась расторопности и спорить не стала.

Эти два дня вечерняя программа наших с мужем любовных игр ограничивалась посиделками на бортике купели по очереди, что никак не влияло на наш энтузиазм и удовольствие. Правда Его Светлость слегка неуверенно сообщил (видимо, ему очень хотелось поскорее получить доступ к моему телу), что есть полковой целитель, и он мог бы подлечить, но мой сморщенный недовольно носик – вот еще вмешивать в нашу интимную жизнь каких-то полковых лекарей – зарубил идею на корню, и мы решили, что минет в купели утром и вечером тоже неплохо.

***

Утро четвертого дня я встречала с членом мужа, подвалившего ко мне спящей сзади, в своей уже зажившей вагине. Он с урчанием и бормотанием нежных глупостей целовал мою шейку и плечи, мял грудь, потягивая соски, отчего я выгибалась еще сильнее навстречу его движениям. Он сначала медленно и мягко скользил в лоне, постепенно все более ускоряясь, вжимая в себя, а когда я утонула в длинном и томном оргазме, перевернул меня на спину и ворвался как дикарь, с рычанием тараня мое тело. Кончал громко и бурно. Как обычно.

Да, и утренний обоюдный минет в купели никто не отменял. После оргазма меня опять клонило в сон, но Сиятельство безжалостно вытащил меня из купальни и отправил одеваться к завтраку.

По окончании завтрака Его Сиятельство хитро посмотрел на меня и спросил:

– Ну что? В койку или гулять?

Я позволила себе то ли усомниться, то ли, наоборот, потешить его самолюбие:

– А вы еще можете, Ваше Сиятельство? Я пока не в силах. Спать хочу.

Он хохотнул, но честно признался:

– Я пока тоже не могу. Значит, гулять!

Мне пришлось опять сходить переодеться. Через полчаса у главного входа нас ждала пролетка.

***

Экипаж катил по ухоженной грунтовой аллее, почти не трясло, видимо, рессоры в этом мире не были одним названием. Пока еще ехали по территории усадьбы, я глазела по сторонам, а Дмитрий комментировал, куда от основной аллеи отходят дорожки, но затем, махнув рукой, сказал:

– Потом прогуляемся пешком, покажу все.

Территория парка в поместье оказалась огромной, до главных ворот ехали примерно пятнадцать минут. На воротах стояли два привратника с огнестрельным оружием. Оружие внешне не отличалось от той же винтовки, потому было вполне узнаваемым, и меня не удивило. Хотя позже, пришлось признать, что ошиблась: оружие было магическим.

Выезд из поместья после короткого – метров двести – прогона по грунтовке упирался в широкую мощеную большими, хорошо подогнанными каменными плитами дорогу.

Кучер остановил пролетку.

– Куда, Ваше Сиятельство?

Муж глянул на меня.

– Здесь везде все земли мои. Это имперский тракт. Здесь он идет по моим угодьям.

Я пожала плечиком:

– Давайте, налево.

– Кузьма, слышал? Давай, пошел!

Пролетка свернула налево.

Справа от дороги были разноцветные поля, поделенные рядами деревьев лесополос, в просветах в отдалении один раз видела большое стадо коров, пару раз были видны деревеньки. Муж озвучил их названия.

Слева от дороги дубовые рощи перемежались густыми ельниками.

– Эти земли – неотторжимое и главное наследие нашего рода именно из-за дубовых рощ, – пояснил Его Сиятельство, когда я удивленно отметила, что дубы растут упорядоченно. – Их наш род высаживает больше тысячи лет. Чтобы ты знала, детка, в прежние времена вся европейская часть континента была покрыта дубовыми лесами. В Европе, а потом и в России дуб столетиями активно вырубался. Сосна и береза мусорные дерева. Они распространяются и растут легче. Наш род плоть от плоти дубрав. Это начало и основа нашего благосостояния. Мы веками не вырубаем бездумно дубовый лес, а выращиваем дуб на продажу и возобновляем его: высаживаем и растим. Наш род поднялся на войнах за дубы. То, что ты видишь, это самый край леса, а в глубине есть реликтовые рощи, и там же живой источник магии нашего Рода. Ему не меньше двух тысяч лет. Даже имперский тракт, по которому мы сейчас едем прокладывался с учетом расположения наших дубрав.

Я зачаровано слушала. Что интересно, на своей Земле я читала похожую историю об исчезновении дубовых лесов.

– А почему тогда вы не Дубровские. А Потемкины?

Муж рассмеялся.

– Род Потемкиных уже существовал, когда взял под свою руку дубравы. Так что теперь дубы потемкинские, а не наоборот. А род Дубровских вассальный род Потемкиных. Именно они приглядывают за дубовыми рощами.

– Там, – он махнул влево, в сторону могучих деревьев, – нет хороших проезжих дорог, только тропы для лесничих и узкие грунтовки для вырубщиков, лишь бы прошла телега или волокуши.

Ареал произрастания Дуба черешчатого на Земле

Мы недолго ехали, когда впереди увидели встречную карету, которая, едва появившись в поле нашего зрения, свернула налево в лес.

– Эт-то что? – озадачено протянул Его Сиятельство. – Кузьма, гони! Посмотрим, кто это там гуляет по моим землям.

Еще подъезжая, мы услышали визг и женский плач.

Когда наша пролетка поравнялась с каретой, ее кучер увидел нас, скатился с козел и рванул в ельник.

В карете происходила какая-то возня, слышались звонкие звуки оплеух и глухие удары. Женщина – по голосу совсем молоденькая – рыдала и причитала:

– Вашество, не надо, пожалуйста! Матерью Богиней прошу, не надо!

Дмитрий подал какой-то знак Кузьме, сам резво покинул пролетку и распахнул дверцу кареты.

Мужчина лет тридцати пяти-сорока на вид, в одежде добротной, даже щеголеватой, но находящейся в полном беспорядке, с рычанием охаживал тумаками и затрещинами, совсем молоденькую девчонку в крестьянской одежке. Он рвал и задирал на ней юбку, а она, как могла, отбрыкивалась.

Митя, недолго думая, заехал ему кулаков в ухо. Насильника отнесло к другой стенке кареты, он диким, безумным взором глянул на его сиятельство, дернул противоположную дверцу и рыбкой выскользнул из кареты. Только там его встретил ударом в челюсть Кузьма.

Его сиятельство быстро обогнул карету сзади, и я услышала:

– Кузьма, вяжи его! – а его сиятельство зычно гаркнул: – Эй, человек, выходи, а то егерей с собаками пущу по следу.

Я, стараясь не навернуться, спрыгнула с высокой подножки пролетки и забралась в карету.

Девчонка продолжала рыдать, но уже тихо. А на противоположной ей лавке, где прежде сидел мужчина, на привязанных к крюку в стенке кареты руках висела еще одна девчонка без признаков жизни. Я приложила руку к ее шее с почерневшими следами пятерни. Ничего. Её блузка спереди была разорвана, на груди уже переставшие кровоточить следы зубов, юбка тоже разорвана, бедра почти до колен в засохшей крови.

Мне поплохело, но выбор был невелик: либо падать в обморок, либо помочь живой девочке. «Пусть Митя думает, что хочет, но в обморок я падать не буду!»

У живой девчонки руки тоже были привязаны к крюку, кисти налились нездоровой краснотой. Я разглядывала и пробовала хвосты узла. Ножа у меня нет, а любые узлы я всегда мастерски развязывала: можно сказать, хобби у меня такое. Вот, да, я чуть ослабила пару витков и растянула, а потом и полностью развязала узел. Непослушные уже руки упали девчонке на колени, она взвыла от боли и прижала распухшие кисти к животу.

– Сашенька, – с улицы заполошно проревел Его Сиятельство.

– Я здесь, – и вывалилась из кареты прямо в руки мужа.

Он испугался, не найдя меня в пролетке, и взгляд его нельзя было назвать адекватным.

– Митя, – я чувствовала, что моя как бы заморозка чувств, появляющаяся в экстремальных ситуациях, отходит, и в глазах закипают слезы, – он – не только насильник. Он – убийца! Посмотри!

Граф заглянул в карету, прижал мою голову к своей груди, чтобы я больше этого не видела, глянул на живую девочку:

– Ты кто? Он кто?

Девчонка со стонами баюкала свои руки, но ответить смогла:

– Нас прежний хозяин продал… в Торжище на ярмарке, а этот… барин, – она мотнула головой за пределы кареты, – купил. Я его не знаю... У него есть бумаги на нас… Сначала он ссильничал Фросю… а в конце… удавил ее. А теперь вот, меня хотел… – она снова заревела. – Богом молю, барин, миленький, не отдавайте меня ему.

– Митенька, – зашептала я в плечо Его Сиятельству, – забери ее, пусть со мной будет.

Мне, конечно. было очень жаль девочку, но и не совсем бескорыстна я была. Вдруг поняла, что я – одна одинешенька в его доме, и вообще в этом мире, никого не знаю, и девочка – тоже новенькая – одна, к тому же будет мне благодарна. Так что станет мне она какой-никакой опорой и тылом. И, судя по ее вполне грамотной речи, девочка умненькая, польза от нее будет.

Кузьма и вышедший из леса кучер погрузили слегка побитого, связанного упыря в карету, бросив его на пол между сиденьями.

Я хотела посадить в пролетке девчонку рядом с собой, но его сиятельство не позволил:

– Пусть сидит на полу, она рук не чует, держаться не сможет, упадет с сиденья. Не держать же ее всю дорогу.

«Ну, да, мы – барин. Куда нам держать крестьянку», – подумала я раздраженно, но спорить не стала. Подтянула девчонку за плечо к себе, позволив ей угнездиться у меня между колен, как в кресле.