Чёрная печать империи

Глава XVIII

Расставшись с Лёшей, Даша долго брела по Зверинской улице, засунув руки в карманы просторной куртки электрика. Она злилась. На Лёшу, так легко предложившего расстаться, отправив её к какой-то старухе за полтысячи вёрст от себя. Он так просто решил вычеркнуть её из своей жизни! «Компаньонкой, горничной…» Прислугой. И этим разом разрушил баррикаду гордости, годами выстроенную Дашей. «Мне плевать, что скажут окружающие», «кому какое дело до моей жизни?», «я люблю, меня любят, на остальное – плевать» и всё в этом роде.

Сейчас Даша чувствовала себя униженной. Плотина рухнула, и вонючая река реальности затопила сознание.

Любовница женатого жениха. С которой можно в любой момент расстаться. Которую не будешь защищать, а… спрячешь куда-нибудь подальше.

Ей казалось, что окна окружающих домов смотрят на неё, словно старухи на скамеечках у парадной. С брезгливым недоумением, с презрительным превосходством. И это было бы ещё ничего, если бы не: «можно сиделкой, горничной, компаньонкой». Даша задыхалась от боли.

Больная собака, ставшая ненужной хозяевам…

«Я десять лет служила империи… Не щадя себя. Почти без выходных. Я… но всем насрать. Мавр сделал своё дело, мавр может уйти». Она была уверена: Николай Николаевич не вступится. Никто в отделе даже не подумает принять её сторону, бороться за неё. Она там чужая. Всегда была чужой. Так долго билась, чтобы стать своей, чтобы доказать: она может не хуже, чем они. Доказала. Может. И всё равно осталась чужой. «Жандармерия – это не работа, это – семья». Семья, в которой Даша – изгой. Наверняка, будь на её месте Тимыч, или пьянчуга Сергеич – за них бы выступили, их бы попытались отбить у Опричнины.

«Ваша задача – выйти замуж, – проник в её сознание мерный голос Анастасии Михайловны. – Высший смысл женщины – родить детей, продолжить род. Для этого боги вас и создали».

Даша остановилась, съёжилась под курткой.

«Я пошла против системы, и я проиграла, – подумала устало.

А зачем тогда это всё? Зачем бороться против Шаховского? Скалы, о которой разбивается её волна снова и снова. Зачем? Ну, предположим, Даша узнает тайну князя, и что? Предположим даже, она одержит вверх, и Шаховского… снимут? арестуют? Да неважно. И на его место взойдёт… Филарет, например. Или другой оборотень. Какая разница? Что Даше до их подковёрных интриг? Она всё равно останется тем же, кем и была: шавкой под столом. Захотели – бросили кость, захотели – пнули вон.

Перед глазами возникли светящиеся буквы «Пёсья голова». Даша моргнула. А, паб. Возвращаться в ангар не хотелось: Даше не нравилась красавица Вероника, идеальная, правильная барышня, образованная, волевая, не ругавшаяся матом. Невозможно было представить, чтобы Ника легла в постель к чужому мужу. Да ей бы даже предложения такого не посмели сделать! И Влад смотрел на девушку с восхищением и уважением, и Паша перед ней явно благоговел. Чем-то неуловимым Вероника напоминала Елену Стахову, героиню романа Тургенева «Накануне». Такая честная, чистая и принципиальная.

Но и бог бы с ней, и даже с тем, что Даша рядом со студенткой чувствовала себя никому не нужной старухой. Хуже было то, что Трубецкая ей завидовала. И не могла обманывать себя, заявив, что это не так. И не могла не презирать в себе это мелочное грязное чувство.

– Ну и отлично, – пробормотала Даша зло. – Пойду и напьюсь. И, может, брошусь с моста. С Литейного, там глубже. Я устала.

Можно было бы бороться за хорошую Дашу, за ту девушку, которая стоила любви и уважения, но за отвратительную Дашу, мерзкую и ненужную никому, за чью-то там любовницу… оно того не стоило.

Трубецкая сбежала по ступенькам в полуподвал, вошла. Замерла, привыкая к сумраку. Это был незнакомый ей паб, что радовало. Вряд ли она встретит тут знакомых людей.

– Мы закрыты до десяти, – от стойки поднялся молодой человек с копной пшеничных волос, чем-то похожий на поэта Есенина.

– Тогда просто продайте бутылку, – попросила Даша.

Она никогда не была склонна к суициду, но сейчас… Похоже, даже здесь она не нужна. Даже её деньги – не нужны. Капля упала в переполненную бочку.

Подавальщик заглянул в девушке лицо и, видимо, что-то в нём прочёл страшное. В круглых глазах вспыхнуло сочувствие.

– Ладно, проходите. Я всё равно уже здесь, и вы мне не помешаете. А на улице зима, кажется. Холодно. Садитесь вон за тот стол. Вам эля? Или чего покрепче? Есть настойка на медовых шишках.

– Покрепче, – шепнула Даша и прошла на указанное место.

Забралась на стул, сколоченный из зашкуренного бруса, положила руки на стол, голову на руки. Ей хотелось плакать, но было стыдно. Жандармы не плачут. Даже бывшие жандармы. Даже мёртвые жандармы всё равно не плачут. Только пьяные. Достала собственную банковскую карточку. Если уж прыгать с моста, то какая разница: следят за ней или нет? Подавальщик принёс глиняный кувшин с алой сургучной печатью на бечёвке. Поставил низкий стакан для ликёра.

– Скажите, вы любите жандармов? То есть… ну…

– А кто ж их любит? – удивился «есенин».

– Но ведь это жандармы берегут империю, – вяло заметила Даша, глядя, как струйка заполняет бокал чем-то тёмным, похожим на жидкий гречишный мёд.

– А кому оно нужна эта империя? Рюриковичам? Ну так те, наверное, любят своих жандармов. Вот только кто ж любит Рюриковичей? Тот, кто бухает во дворцах, а не подвалах, не вроде нас с вами. Многие бы только порадовались, если бы всё это великодержавие рухнуло в бездну. Может, дышать стало бы посвободнее. Да вы и сами знаете ж. Или, может, электрики тоже во дворцах живут, на золоте едят, золото пьют?

– Рухнет государство – рухнут защитные купола, и твари вторгнутся в наши земли, – более твёрдо произнесла Трубецкая, взяла стакан, запрокинула его одним движением.

Задохнулась, закашлялась. Огненная лава брызнула изо рта, из носа, а ей показалось – из глаз и из ушей – тоже.

Подавальщик рассмеялся:

– Осторожнее, господин хороший. Просили ж покрепче. Если что, я лично за государя нашего императора. И вон – голова пса над прилавком. Опричнина – наше всё. Да здравствует империя. Вот только… Знаете, иногда я думаю: а почему в правление проклятых Романовых тварей не было? Откуда они появились-то? Не знаете?

– Налейте ещё. Пожалуйста. У меня руки дрожат.

Парень выполнил просьбу и вернулся за стойку, продолжил что-то протирать. «Если бы я, как Вероника, пошла в медицину, а не в жандармерию, ничего бы не было, – подумала Даша вяло. – Я бы не сомневалась, что делаю хорошее дело, и меня бы никто не ненавидел…».

Она цедила свою лаву, и внутри всё отогревалось, а вскоре из сердца начали подниматься и долгожданные слёзы. Даша подозвала подавальщика.

– Возьмите мою карту. У меня есть намерение напиться до беспамятства. Запишите код, пожалуйста. Не хочу, чтобы на мне остались долги.

Тот записал карандашом на кусочке бумажки, и Даша выдохнула.

Это было очень уютное помещение под широкими кирпичными сводами, с которых полностью сбили штукатурку. Свет горел лишь в бра за баром, выполненных в виде керосиновых ламп. Уютный красный свет. По стенам висели головы разных животных (искусственные, как догадывалась Даша), паутины из распушённых бечёвок. Были расставлены какие-то чугунки, развешены мечи, копья и щиты. И всё в целом производило приятное впечатление дикости. Посетителей не было – ведь паб открывался только на ночь.

Даша пила, плакала и вспоминала всю свою непутёвую жизнь. Как отчаянно пыталась выкарабкаться из асоциального круга, из участи бедной несчастной незаконнорожденной сиротки. Избежать любой зависимости. Доказать, что она что-то может. Как зубрила по ночам учебники. Как вставала до зари на пробежку, как, превозмогая боль, заставляла себя подтягиваться ещё и ещё…

Зачем? Для чего?

Она больше не знала ответа на это вопрос.

– Я устала, – пожаловалась вслух. – Был бы у меня пистолет, всё было бы проще.

– И чтобы вы сделали, будь у вас пистолет?

Даша поморщилась:

– Шаховской! Почему обязательно вы? Мог бы явиться кто-то другой.

– Наверное, потому что вы часто обо мне думаете. Я прав?

– Видимо, да, – угрюмо согласилась Трубецкая. Налила себе ещё, пригубила. – Но это обидно видеть в такую минуту именно вас.

– А кого бы вы предпочли?

– Лёшу. Николаича. Да даже Тимыч с каперсами был бы лучше.

Видение напротив облокотилось о стол и посмотрело на девушку золотыми глазами, мерцающими в темноте.

– Вы любите Баева?

– Естественно.

– Почему?

– Он – Лёша.

– Так себе аргумент. Эгоист. Чёрствый и меркантильный.

– Плевать. Он добрый. Заботливый… чёрт, я не знаю. Он простой, и с ним просто. Тёплый, и с ним тепло. Как можно сказать, за что ты любишь человека? Если за что-то, то значит – не любишь. Ценишь, но не любишь.

Они помолчали. Даше казалось, что головы зверей внимательно наблюдают за ними со стен.

– Ещё? – спросил Шаховской.

Девушка кивнула. Он налил. Себе и ей.

– Так что там с пистолетом?

– Я не люблю холода, – ответила Даша со вздохом. – Чтобы утонуть, понадобится минут десять, думаю. Там водовороты и мост, опять же. Но даже если пять, это очень холодно. И больно.

– Вы пьяны, вряд ли особенно что-либо почувствуете, – возразило видение.

– Может, и нет. Но нельзя отвергать саму вероятность…

У неё путались мысли, и почему-то вопреки расхожему мнению, что пьяному смерть по колено, становилось страшнее и страшнее. Она даже не знала, путает ли слова, или произносит их связно. В голове звучало довольно неплохо.

– Хорошо, – согласился Шаховской. – Давайте начнём сначала: зачем вам топиться?

– Я запуталась.

– Распутайтесь.

– Я зашла в тупик.

– Найдите лестницу наверх.

– Я устала.

– Отдохните.

Она со злостью посмотрела на него:

– Вы – отвратительный человек!

– Я – не человек.

– Но были человеком когда-то. Ненавижу. И ещё больше ненавижу потому, что ничего не могу с вами сделать. Вы – бог. Злой, древний бог этого мира. Вы всемогущи. Непобедимы. Отвратительное качество.

Шаховской наклонился, взял её запястья, словно считывая пульс.

– Найдите того, кто сильнее, – шепнул мягко. – Вы ненавидите меня персонально, или меня как класс? Как весь род?

– Вас персонально, Родион Галактионович. Вы разрушили мою жизнь. Жизнь Симы. Жизнь Агриппины… Вы просто чудовище.

– Но есть ведь тот, кто выше меня, разве нет?

Даша нахмурилась, пытаясь понять, о ком он. Вырвала руки:

– Подонок!

– Что опять не так?

– Вы сейчас, конечно, намекнули на царя, верно? Но вы же не можете не знать, что опричники меня не пропустят! До императора не добраться. Вы издеваетесь надо мной!

Шаховской прищурился – золотые глаза превратились в золотые щёлочки.

– Дарья Романовна, вы православная, но не религиозны, верно?

– Я верю только в себя. Верила.

– Однако по исповеданию – православная? Раз в год на причастие ради справки на службу, так?

Даша насторожилась. Нахмурилась, скривила губы.

– К чему этот вопрос?

– Вы всегда с кем-то боретесь, – выдохнул князь, откинулся на спинку стула, и тьма поглотила его фигуру. Остались лишь золотые щёлочки. – Пошли в жандармы вопреки попыткам вбить в вашу голову иные цели: замуж, дети, кухня. Стали жить с мужчиной вопреки мнению окружающих. Двинулись на семьдесят четвёртый этаж, вопреки отсутствию лифта. Вы всё время прёте против чего-то.

– Зачем вы отключили лифт?

– Решил, что никто в здравом уме не отправится пешком на семьдесят четвёртый. Любой адекватный человек оставил бы «Алатырь» на стойке консьержа и ушёл восвояси. Признаюсь, разговаривать мне не хотелось, но и нарушать своё слово я не привык. В приюте, где вы получили воспитание, директор исповедовала древле-славянство. Значит, исходя из основ вашего характера, можно предположить, что вы рванули в православие. Я прав?

– Да, – процедила Даша.

Было досадно, что Шаховской (пусть он и был лишь видением её пьяного сознания) так точно её прочитал.

– И, возможно, первоначально даже с ревностью?

– Д-да. Но к чему это?

– Почему вы вернулись из монастыря?

Даша устало потёрла виски. Ей не нравилось, как работает её подсознание. Куда приятнее было бы, если бы этот самокопательный вопрос ей задал Лёха. Князь снова возник из тьмы, налил ей настойки.

– Ну же, – подтолкнул к ответу мягко.

– Я сбежала из приюта в монастырь. Они меня выдали обратно. Только для того, чтобы не ссориться с властями. Они знали, что отдают меня язычникам. Но им важнее было сохранить отношения с властьимущими.

– И вы разочаровались?

Даша молча выпила. Гортань уже привыкла, и в этот раз получилось проглотить лаву одним махом. Отвечать не стала.

– Карачун, – пояснил князь. – Сегодня. Самая долгая ночь в году. Костры, маски чудовищ, ночные пляски. В отличие от вас, император исповедует древле-славянскую веру. Что, впрочем, ему не мешает участвовать в пасхальном крестном ходе. Мероприятие состоится на Елагином острове. Конечно, остров будет оцеплен, но ведь у вас осталась магнитка Ярополка, разве нет?

– Её давно заблокировали.

– Уверены?

– Было бы странно, если бы…

– Было бы странно, если бы вы бросились с Литейного, не проверив сначала, вдруг есть иной шанс.

Что-то было в этом не так, что-то было неправильно. Даша закрыла лицо руками, потёрла лоб ладонями. Уставилась на Шаховского, который двоился в глазах.

– С чего вдруг вы мне советуете это? Зачем вам подсказывать, как действовать против себя самого?

– Ну, я же плод вашего пьяного сознания, разве нет? Глупо обвинять собственный бред в алогичности.

Он поднялся, обошёл стол, положил тяжёлые руки ей на плечи, наклонился и шепнул:

– Если вы прямо сейчас встанете и пойдёте пешком, вы как раз успеете. А по пути пары́ «Вельзевула» развеются. Настойка сильная, бьёт сразу в голову, но хмель проходит быстро. А если продолжите пить, плакать и жалеть себя, Дарья Романовна, то вам действительно останется один лишь Литейный мост. Не будьте кисейной барышней, вы же жандарм.

Даша запрокинула голову и увидела прямо над собой его бледное лицо с чёрными провалами глаз.

– Я не знаю, – прошептала, хлюпнув носом. – Не знаю. Не понимаю, зачем и куда иду. За что борюсь.

Шаховской помассировал ей плечи, его горячие пальцы поднялись по её шее, возвращая кровоток, надавили на шейные позвонки. Даша тихонько застонала от удовольствия.

– Разберётесь. Не на пьяную голову. Алкоголь лишь приглушает резкость боли, но в нём нет правды и исцеления. Давайте мы вызовем вам такси? Не до Елагина, но на Крестовский, например, можно. Снимем вам номер на… сейчас шесть… на четыре часа. Вы выспитесь и немного придёте в себя.

– Номер на Крестовском – это всё моё жалованье, – проворчала Даша.

Князь хмыкнул:

– Не всё ли равно вам сейчас?

Он положил ладони на её виски и помассировал круговыми движениями. Даша проворчала:

– Вы хотите вычислить, где я. Как только я оплачу гостиницу, информация поступит в Опричнину…

– Карачун, – шепнул князь. – Я тоже буду на Елагином, с государем. Вы не являетесь персоной номер один, поэтому о деньгах, снятых с карты, мне, безусловно, доложат, но уже после праздника. Часов в… пять утра. И, безусловно, я вас найду, но…

– Но сначала я встречусь с императором.

– Именно. Единственные ночи в году, когда Опричнина почти не бдит. Вернее, три дня. Сегодня – первый. Ну же, Трубецкая, решайтесь.

– Но ночь ещё не наступила. Если я вызову такси…

– Я узнаю, что вы оплатили такси. Но не увижу, откуда и куда вы приехали. Мне нужно будет сделать запрос в службу такси, они поднимут базу и перешлют мне. Отсюда до Крестовского ехать не больше десяти минут. Информацию я получу через двенадцать. В лучшем случае. Сегодня у Шереметьевых концерт Паганини в исполнении самого Джованьоли. Как вы думаете, я пропущу это мероприятие?

– Откуда мне знать?

– Ну же, Трубецкая, не разочаровывайте меня. Жизель, Мариинский, я был один в ложе. Зачем?

Даша задумалась. Попыталась собрать мысли в кучу, но они разбегались, словно перепуганные овцы. Сюрреалистичность видений подавляла. Она откинула голову на его живот, позволяя массировать плечи, предплечья…

– Вы любите музыку. Классическую музыку.

– Верно. Так могу я пропустить приезд итальянского маэстро в Петербург? Эксклюзивный концерт в столице?

– Нет. Шаховской, я запуталась. Вы – моё подсознание. Но откуда моё подсознание знает о концерте у Шереметьевых? Ладно, про Карачун мы учили, и даже если я забыла, где-то в мозгу всё равно помню. Но концерт?

– Вы видели объявление по телевизору. В газете. В светской хронике.

– Я не смотрю светскую хронику.

– Поэтому сознание не помнит. Но всё, что мы видим даже мельком, так или иначе откладывается в памяти. Главная проблема – как это оттуда достать.

Звучало логично.

Даша поднялась, её повело. Она схватилась за спинку стула и оглянулась. В зале никого не было, кроме неё самой и «есенина».

– Серёжа, – прохрипела Трубецкая, – дайте счёт.

– Вы уже всё оплатили.

– Тогда… вызовете мне такси. Прошу.

– Уже. Такси ждёт вас на улице. Извольте, помогу вам надеть куртку.

Даша изволила. Подавальщик взял её под локоток и помог выйти и усесться в аэрокар.

– Н-на Крестовский, – выдохнула Даша устало.

– Адрес в заказе указан.

«Я очень пьяна, – подумала девушка, когда водитель, остановив аэрокар на крыше гостиницы, помогал пассажирке выйти. – Это ужасно. Я не помню, почему я пьяна. Шах прав: мне лучше выспаться».

– Мне нужен номер, – прохрипела, оказавшись в фойе верхнего этажа.

– Госпожа Трубецкая? Да, пожалуйста. Ваш ключ.

– Сколько…

– Вы всё уже оплатили.

Даша не стала спорить, прошла за мальчиком-лифтёром, держась рукой за стену, и, оказавшись в просторной приятно пахнущей комнате с огромными окнами, упала на кровать. Голова гудела.

– Разбудите меня сегодня в десять, – приказала девушка и закрыла глаза.

Обняла подушку, уткнулась в неё лицом. Ей показалось, что рядом лежит Лёша, гладит Дашу по волосам и что-то тихо шепчет. Что-то очень тёплое. Даша всхлипнула и прижалась к подушке плотнее.