Чёрная печать империи

Глава XVII

Они вышли во внутренний дворик, где журчал маленький фонтан.

– У вас пятнадцать минут, – князь обернулся к капитану. – Что вы хотели мне сказать?

– Прекратите преследование Дарьи Романовны Трубецкой, – выпалил Лёша.

У него не было времени заранее обдумать речь.

– Вы беспокоитесь о своей любовнице? – холодно осведомился оборотень. – И для этого…

– О любимой женщине. Неважно. Для меня – важно, для вас – нет. Давайте говорить прямо, как дворянин с дворянином. Дарья Романовна – профессиональный жандарм, специалист высокого уровня, рассекретивший…

– Я в курсе. Алексей Иванович, думаю, вы знаете о запросе в Особый из Опричнины?

– Знаю.

– Тогда не тратьте моё время. Все достижения могут быть перечёркнуты государственной изменой. И вы это понимаете.

– Даша? Государственная измена? – Баев расхохотался. – Князь, вы… Послушайте, давайте устроим ведомственную проверку. Передайте дело в Особый отдел, это наша…

Лицо оборотня поскучнело.

– Капитан, я вас услышал. Мой ответ: нет. Дело Трубецкой останется в Опричнине.

Шаховской учтиво поклонился и повернулся, чтобы уходить.

– Даша просто наступила вам на хвост, господин оборотень, – зло выдохнул Лёша. – И вы испугались. Не закона, нет, вы ведь на́д законом. Испугались предстать перед глазами общества тем, кто вы есть на самом деле. Что вот это ваше внутреннее дерьмо всплывёт наружу.

Он летел со скалистого ущелья в бездну, летел со свистом. «А и похрен», – подумал зло и весело. Князь медленно обернулся. Глаза его зажглись золотом.

– И кто же я есть на самом деле, господин капитан?

– Вы, – с наслаждением произнёс Лёша, доставая сигарету и ломая её пальцами, – мерзкий ублюдок, кровосос на теле общества. Растлитель невинных девушек и убийца.

– И кого же я растлил, позвольте спросить?

– Серафиму Гавриловну Птицыну. Пообещали, обманули и…

– … отказался жениться. Вот же подлец какой, – Шаховской вдруг усмехнулся. – Но вы не думаете ли, Алексей Иванович, что в этом случае мы с вами – одного поля ягода? Или Дарья Романовна с вами живёт в честном браке? Просветите меня, если я ошибся, сделайте милость.

Баев вытаращился на него, поперхнулся и раскашлялся.

– Не смейте! Сравнивать вашу связь с несчастной Симой и наши отношения с Дарьей Романовной! – ему вдруг отчего-то понадобилось оправдаться, и почти против воли вырвалось: – Я люблю Трубецкую, а она – меня. И я от неё ничего не скрывал…

– Да-да. А я Серафиме Гавриловне ничего не обещал. В том, что Дарья Романовна стала вашей любовницей добровольно, я не сомневаюсь. Вот только сути это, Алексей Иванович, не меняет. Дарья Романовна вас любит? Охотно верю. Человек, жертвующий своей репутацией, а, следовательно, и карьерой, и положением в обществе, жертвующий возможностью обзавестись собственной семьёй и детьми, допустим, действительно любит. А вот относительно вас… Любит ли тот, кто принимает от любимого подобные жертвы?

Лёше показалось, что его ударили под дых. Он никогда не задумывался о таких вопросах. Не пытался понять, как всё это видит Даша, как это отражается на ней. Ему просто было хорошо рядом с ней, и ему казалось, что и ей – тоже. «Врёшь! Даша счастлива со мной!» – захотелось заорать, а потом ударить подлеца. В печень. В переносицу. В почки. Он почувствовал, как его затрясло от бешенства, и, прежде чем сделать невозвратную глупость, поспешил прохрипеть:

– Я вызываю вас на дуэль, князь.

И вдруг успокоился. «А ведь это, пожалуй, выход, – подумал холодно и рационально. – Моя смерть даст Даше шанс начать новую жизнь. Моя победа избавит её от смертельной угрозы». Князь минуты две молча созерцал противника. Потом поинтересовался:

– Вы осознаёте, что дуэли запрещены? Закон не различает убийство в честном поединке и любое другое. В случае если, неожиданно, вы меня убьёте, вас будут судить не как победителя, а как убийцу лица императорской крови.

– В курсе.

Шаховской посмотрел на капитана с любопытством, как на редкую зверюшку. Пожал плечами.

– Извольте. Когда и где?

– Шуваловский карьер. Завтра. Вам удобнее в шесть или семь?

– Стреляться, верно понимаю?

Лёха ухмыльнулся. Фехтование умерло ещё в позапрошлом веке. Да и саблей против оборотня… не вариант.

– Естественно.

– Тогда в одиннадцать, когда будет достаточно светло.

– О, да вы великодушны?

Князь пожал плечами:

– Мне всё равно, когда вас убить. Но пусть лучше вы это увидите. Честь имею.

Кивнул и вышел. Лёша подошёл к фонтану, окунул голову в чашу, выпрямился и встряхнулся. С души словно свалился безмерный груз.

«А ведь он прав, – вдруг подумал мужчина, глубоко вдыхая морозный воздух. – Прав. Я – такой же подонок, как и он. Я ведь пользовался любовью Дашки. Она, конечно, гордячка, не признается никогда, не попрекнёт, но… Ни семью не завести, ни женой быть, ни матерью… Да и… Скотина ты, Лёха».

– Прости, – прошептал он тихо. – Дашуня, мне просто очень нужна твоя любовь. Такая… преданная.

Возвращаться в салон просто не имело смысла. Баев глянул на время: начало восьмого. Можно пойти в кино, как раз шла премьера «Девочки из Иркутска», драма, боевик, эротика – то, что нужно. Но сначала… Алексей вытащил телефон, ткнул в избранные номера.

– Привет.

– Поздно уже, Лекс, – проворчал родной голос, даже через трубку пахнущий пирогами с вишней. – Ты не можешь завтра перезвонить? Я уже спать ложусь.

– Да, конечно. Мам, я только спросить хотел: ты как? Вот эти вспышки на солнце… бури магнитные?

А потом Лёша просто слушал, брёл мимо Симеона и Анны, медленно, глубоко вдыхая морозный воздух. Говорил привычное «угу» и «ух ты», задавал вопросы про всех, кого мог вспомнить: кузин, племянниц, соседей. И в груди ширилась и росла тёплая, нежная волна. Под ногами похрустывал снег – ночь обещала быть холодной. Как-то внезапно из темноты выплыл Инженерный замок, навис над Баевым своей башенкой, золотым штыком шпиля с наколотым на него чёрным небом в светлых розоватых тучах.

– Так а что ты звонил-то? – сварливо уточнила мать.

Ему хотелось сказать ей «спасибо» за пироги с вишней, за беззаботное детство, с непременным выездом в усадьбу, за её морщинистые руки, за… Но он понимал, что она бы разволновалась и непременно что-то почувствовала бы.

– Да мне тут премию выдали. Боюсь пропить. Скину тебе на карту?

– Дашке своей отдай. Она сбережёт.

Мать знала про их отношения и не одобряла их. Даша ей отчаянно не нравилась, казалась распутной девицей. Лично Трубецкую мать не видела, но: «порядочная девушка в постель с женатым мужиком ложиться не будет». Откуда она взяла про постель, Баев не знал. Ей всё казалось, что сынок сам в своей жизни не разберётся.

– Даша замуж выходит, – внезапно брякнул Лёша.

Он сам не знал: зачем. Просто стало обидно за Дашку. Обычно ворчание матери капитан пропускал мимо ушей, лишь посмеивался. Но сегодня всё было иначе. В трубке воцарилось молчание.

– И за кого же? – осторожно уточнила мать.

Обратного пути не было, и Лёша принялся врать, словно пятилетний пацан, пойманный за руку в банке с вареньем.

– Князь тут один влюбился в неё без памяти.

– И эта шалава тебя бросила? Лёшенька, ты поэтому решил в загул уйти? Сынок, а я говорила…

Капитан растерялся. Отвёл от уха телефон, удивлённо уставился на него. Пнул снег.

– Мам, я потом перезвоню. На службе. Николаич зовёт.

И поспешно положил трубку. На душе стало пакостно. Как будто он сейчас только что предал Дашку. Лёшу замутило. Он задрал голову в небо и заорал:

– Люди! А не охренели ли вы?! Может, те, что снаружи, это не твари? Может, это мы – твари?!

Ночь молчала. По набережной неслись аэрокары, Садовая привычно гудела. Люди спешили со службы домой, к семье. И Лёшка тоже мог бы спешить сейчас, к Даше. И они могли бы заказать доставку откуда-нибудь и валяться на диване, хохоча над «Гробокопателями», чернушно-милашным мультсериалом, или пересматривать старые фильмы в духе «Изумруд императора» или «Не говори: прощай». А, может, Даше захотелось бы какой-нибудь итальянской драмы, и Лёша уснул бы на её коленях под рыдания красавиц с экрана. И Даша потом бы злилась немного на то, что он такой бесчувственный, но Лёша бы принялся её целовать и... А за окном бы падал и падал вот этот снег, и жизнь шла бы своим чередом, таким понятным и простым.

«Она будет ждать от меня сведений. Если я завтра умру, то всё, что я раздобыл…». Баев задумался.

Ветер стих, и крупные хлопья, плавно кружась, падали на землю, точно грешные звёзды. Капитан запрокинул лицо им навстречу и принялся ловить языком. Как когда-то, когда мир был огромен, отец всесилен, а мать всемудра и вседобра.

«Я выживу. Заберу Дашу и увезу её туда, где её никто не обидит». И внезапно подумал, что Дарья Романовна Баева звучит намного лучше, чем некняжна Трубецкая.

***

Ночь накануне встречи с Лёхой Даша провела почти без сна. Лежала и думала, уставившись в потолок. Где-то слева, ближе к окну, посапывала Вероника. Влад устроился на раскладушке у двери и дышал ровно и глубоко. Даша думала.

Ну, хорошо. Она найдёт ту самую страшную-ужасную тайну Шаховского и что дальше?

Даша сотни раз прокручивала встречу с князем в скале, вертела и так, и сяк, и в итоге нашла лишь два варианта, чего мог опасаться… Гал. Не смерть Симы. Даже если князь выбросил девушку из окна – это не доказуемо. Он бы не стал бояться подобного. Если бы Трубецкая докопалась и выявила любые причины – конфликты, шантаж, принуждение –это бы не являлось прямым доказательством её убийства. А без прямых доказательств… Значит, не это.

Первым более-менее разумным вариантом стала мысль, что причина в фотоаппарате. Но тоже сомнительно. Ведь «Алатырь» остался у князя, который, естественно, уничтожил бы все улики. «Надо было не подниматься к нему. Я зря отдала фотоаппарат. Наверняка там сохранилась память, и могли быть снимки…» – закусила было губу Даша, но тут же поняла: нет. Ни один судмедэксперт, ни один жандарм любого ранга не полез бы смотреть, что находится на электронке фотоаппарата генерала Опричников. Шаховскому бы всё равно вернули «Алатырь» невскрытым. И князь знал об этом. Значит, если причина гонений всё же связана с фотоаппаратом, то не с содержанием памяти, а с тем, чей это фотоаппарат. Тайна могла заключаться в том, почему он вообще находится у Шаховского. Другого логичного объяснения нет.

И второй вариант: Птицына дружила с наркодельцом по кличке Чёрный дрозд. Девушка не была наркоманкой, иначе анализ крови выявил бы присутствие битбубурата. А что если… что если наркоман – сам Шаховской? Если на минуту допустить, что главный опричник держал Симу не столько ради постельных утех, сколько для этой самой связи с Дроздом? Агриппина заявила, что сестра поссорилась с поставщиком. Возможно ли, чтобы причиной стало нежелание Серафимы быть посредником? Что если девушка в какой-то момент испугалась? В ней проснулась совесть? Или, например, любовь?

Даша снова восстановила в памяти всю встречу.

Князь вёл себя странно. Если бы нужно было одним словом охарактеризовать его состояние, то Трубецкая назвала бы его: сонным. Апатичным. Вялым. Заторможеным.

Девушка резко села на постели.

– Почему я сразу этого не предположила?!

Это бы объяснило всё. Лифт, который забыли включить, внезапные перемены в диалоге, когда князь из валяжно-добродушного вдруг превратился в холодно-агрессивного. Арест. Мог ведь задержать прямо там, едва она вышла из скалы, и даже до того, как вышла – скала князя и была Псарней – но отчего-то сделал это лишь на следующий день. Поведение в Мариинском, с вот этими дурацкими откровениями о Жизель, да и вообще странное предложение угостить первую встречную незнакомку… Гнев на государя, внезапный и яростный. И даже Дашин побег из Кронштадтской тюрьмы объяснялся: кто-то из высшего руководства Опричнины в курсе, что князь… неадекватен.

Трубецкая встала, прошла в душ. Сполоснулась и вышла в ангар.

Паша, очевидно, уже проснулся: его весёлый свист доносился откуда-то из-под яхты. Даша подошла и присела рядом:

– Можешь меня выпустить?

В темноте засветились зелёные глаза.

– Уже встала? Пятый час только, иди досыпай.

«Мы не переходили с вами на ты», – чуть было не осадила его Даша, но сдержалась. Ей не доводилось прежде общаться с монстрюками, разве что участвовать в задержании. Кто его знает, какие у них правила вежливости?

– Ты же не спишь уже, – миролюбиво заметила девушка.

– Не «уже», а «ещё», – мягко рассмеялся Паша и вылез из ямы. – Я ж из кошачьих, мы предпочитаем спать днём. Пошли, чаем напою.

Он вытер промасленные руки о штаны, сморщил морду, отчего усы встали торчком, и тряхнул ушами. Даша только сейчас увидела мохнатые кисточки на них.

– Вы рысь? – уточнила с любопытством.

– Каракал. Колбаса? Сыр? Сыр с колбасой? Есть ещё курица и суп, но…

– Сыр. То есть, режим дня монстрюков напрямую связан с животным, которое…

Даша запнулась. Паша зевнул, блеснув четырьмя длинными клыками.

– Тут я мог бы обидеться на «монстрюка». Так-то это оскорбление, барышня. Мы предпочитаем называть себя «зооморфной формой человека». Ну или зожниками. Есть ещё такой стёб: «чем люди отличаются от нелюдей? Люди Ж». Но я не буду обижаться. Да, конечно, зависим. Я вот сплю весь день. Мои заказчики знают об этой особенности. Звонок Ники меня разбудил.

– Ваш отец оборотень?

Они поднимались по деревянным ступенькам сварной лестницы, и Даша вдруг подумала, что никогда раньше даже не предполагала в монстрюках человеческий интеллект. Единственное, что она о них знала: они опасны, непредсказуемы, асоциальны. Значит, всё не так? Ну или, что-то не так?

– Очевидно, – рассмеялся Паша. – Достаточно посмотреть на меня, верно? Но не всё, что очевидно, является истиной. Мой отец… э-э-э… монстрюк. Прошу.

Он откинул пыльное байковое одеяло, приколоченное к двери, распахнул сбитый из досок щит, и оба оказались в небольшой кухне а-ля-рус: деревянный грубый стол, а скорее козлы, лавки, самовар… Всё было заставлено запчастями для лодок, ящиками с транзисторами и резисторами, с потолка свисала лампочка-груша (тоже пыльная), а в углу гудел холодильник. Даша аккуратно сняла с лавки пачку пожелтевших чертежей и села. Паша взял грязную чашку, понюхал, вылил содержимое в эмалированную раковину. Достал влажные салфетки, тщательно протёр чашку изнутри и снаружи и поставил на стол.

– На меня в баре напал один из ваших. Почему?

– Да ладно? На барышню? Не, ну всякая гопота случается… Но так-то мы – милые котики. Даже если не котики. Бьём исключительно жан-поля.

– Кого?

Даша вдруг вспомнила странное распоряжение князя: «привлечь Жан-Поля».

– Жандармов и полицию, – рассмеялся коточеловек и проделал со второй чашкой то же самое. Включил чайник.

– Почему?

– По первым слогам…

– Нет, почему вы бьёте именно… их?

– А кого ещё?

Чайник вскипел. Паша обернулся к девушке, и Даша поняла, что тот улыбается.

– Чай? Кофе? У меня только сублимированный.

– Чай. А никого не бить не вариант?

– А вы представьте, что вы… э-э… монстрюк. Вот вы родились обычным ребёнком, затем с каждым месяцем, с каждым годом ваше лицо и конечности меняются, а вместе с ними и отношение окружающих. Отец разводится с матерью…

– Разводится? Разве развод не…

– Запрещён. Для всех, кроме оборотней. Но если человек, скажем, может развестись по причине измены супруги, то оборотень обязан убить изменившую ему супругу. По закону обязан.

– Я не знаю такого закона.

– Его нет в сводах Российской империи, если вы об этом. Законы для оборотней не издают для простых граждан. Это внутренние дела клана Рюриковичей. Так вот, если жена изменила, оборотень вправе её убить. Сам или через опричнину.

– А если муж?

– Сахару?

– Нет, спасибо.

Паша протянул ей кружку, взял себе то же и сел напротив. Протянул Даше булку, нож и сыр на пластиковой доске. Зажмурил глаза, принюхиваясь.

– Гадость, конечно, эти пакетики. Так о чём мы? А. О разводах. Если у жены появляется монстрюк, то оборотень может… нет, не может – обязан развестись. Значит, что-то напортачили с генной совместимостью. А она либо есть, либо её нет. Священный же долг любого оборотня перед империей – родить другого оборотня.

– А если появляется человек?

Котик посмотрел на девушку поверх чашки.

– Так а все оборотни рождаются людьми, Даш. Ты считала, что они вот прям так и появляются на свет сразу оборотнями? Не. Никакого врождённого дара не существует, если ты об этом. Просто человеку, когда он достигает физической зрелости, вкалывают специальный раствор, и он становится оборотнем. И магом. А монстрюк остаётся монстрюком. На нас это средство не влияет. Поэтому мы – отбросы общества. Поэтому мы ненавидим Рюриковичей, и поэтому мы бьём жан-поля, который поддерживает весь этот ненавистный миропорядок. Мир, в котором нам нет места.