Цепи грешника

Глава 17. Безвыходный вопрос

Пусть покои Галахада и защищены толстыми стенами, отборная ругань и крики из коридоров слышались прекрасно. Кто-то носился, командовал, пытался удобнее распределить раненых в крепости. Хоть Слеза Антерры рухнула — ей удалось уцелеть. Прочности, все же, ей было не занимать.

Очнулся я на рабочем столе Галахада, скрюченный, с переломанными костями и ужасной болью в изувеченных конечностях. Мортус покинул меня, и потому я испытывал боль до невыносимого человеческую. Выть от нее хотелось, но не выходило — сломанный кадык мешал, и казалось, мне в шею по самую рукоятку вогнали раскаленный нож.

— Играйте «Балладу без боли!» — приказал Галахад. Он сорвал со стены карту, и достал из небольшого хранилища черный плащ из дорогой ткани. — Будет очень больно, — Галахад обратился ко мне. — Главное не вырубайся!

Да куда еще больнее?!

Захотелось слезть со стола и сбежать, чтобы спокойно умереть у стеночки — ощущение было таким, будто зубной врач собирался вогнать мне дрель в десну, причем без наркоза.

В две лютни музыканты мягко перебирали пальцами по струнам, играя спокойную обезболивающую мелодию. Теплая красная энергия окутала мое тело, и боль ушла, но не полностью. Она стала отдаленной, будто бы меня обкололи опиумом. И ощущения возникли странные — перед взором появились битые пиксели, в ушах гудели слуховые галлюцинации, словно бы мимо окна с ревом пролетал реактивный самолет. Потолок внезапно выкрасился в оранжевый.

Ей богу, я будто бутана нанюхался.

Я успел проклясть всех, и проклясть все, когда Галахад набросил на меня эту чертову тряпку. Она была как живая. Скользила по телу, будто змея, и обхватила меня за спину, вцепившись уголками в плечи.

Но проклял я ее не по этому.

Она резко сжалась, и меня выгнуло дугой, едва не скрутив в бараний рог. Даже музыкальное обезболивающее не смогло унять болевой вспышки перед глазами.

— С-су-к-а! А-а-а! — ругнулся я, и закричал. Кадык волшебным образом встал на место, и я снова мог говорить.

На мне появилась легкая темная броня, возникшая из роя крохотных мерцающих огоньков. Что случилось потом — лучше не вспоминать. Плащ исцелял меня, но исцелял так, что врагу не пожелаешь.

Меня подняло в воздух, и кости с хрустом вставали на место, словно их вправляли большие руки жестокого костоправа. Кровавые раны затянулись, и когда тело обрело нормальный вид, я шлепнулся спиной на стол. Воздух из легких выбило как пушечным выстрелом, и меня одолел кашель.

— Твою-то мать! — я свернулся в позу эмбриона, и постанывал. В висках гулко пульсировала кровь.

— Играем, — спокойно приказал Галахад. — Берем на тон выше.

Одно заклинание в разных тональностях могло иметь разные эффекты. «Баллада без боли» в Ми Мажоре избавляла от настоящей боли, а в Фа Мажоре гасила фантомную. Почувствовав облегчение, я распластался на столе, обливаясь холодным потом и пытаясь отдышаться.

— Что…. — я пытался говорить сквозь тяжелое дыхание. — Что случилось с Машей….

Богом клянусь, я до сих пор чувствовал, как она меня душила.

— Хотел бы я сказать, что не знаю, — Галахад отстраненно взглянул в пол, погрузившись в воспоминания, а затем присел на стул. — Но, к сожалению, мне известно.

— Известно что? — нахмурился я, и сел на край стола. От перепада давления в ушах зашумело, и голова закружилась.

— Это произошло из-за меня, — признался Галахад. — Из-за моей любви к ней, из-за моего желания сохранить ей жизнь.

— Что?

— Когда я оказался в Антерре, то основал клан, чтобы обрести определенную независимость от местной власти. Руководить кланом лучше, чем ходить в прислуге, хотя независимость — понятие относительное…. Из-за этой относительности мне не удалось избежать очень неприятного момента. Видишь ли, так или иначе человек от кого-то зависит. Будь это лидер клана, или обычный Новорожденный, вроде тебя. Новорожденный зависит от руководства, а руководитель клана зависит от воли Совета Семи Перьев. Его лидеры принимают важные решения, в том числе и решения о праве нового клана на жизнь и экономическую деятельность. Когда я пришел к ним, они потребовали от меня жеста исключительной преданности, а я, как бывший босс Якудзы, не видел проблем в исполнении воли клана. Мне поручили найти девочку, которая явится согласно пророчеству в определенном месте и в определенное время, и убить. Принести им ее голову. Тогда они были бы готовы признать меня полноправным членом Совета Семи. Обычное жертвоприношение, и я не был против…. — Галахад задумчиво взглянул на меня.

— Но? — в нетерпении спросил я. Всегда есть какое-нибудь «но».

— Как ты понимаешь, я не справился с заданием, — Галахад отвернулся. — Машу удалось найти в глухой деревне на отшибе Мэрдрида, ее укрывали эльфы-маргиналы, которые тоже хотели принести ее в жертву. Я подумал, что это хорошо. Эльфы сделают за меня работу, а я принесу Совету Семи ее голову. Но когда жрец занес кинжал над головой невинного ребенка, и когда я посмотрел в ее полные страха глаза…. — Галахад нахмурился. — Я перерезал их всех. И забрал девочку. Подумал, что прикончу Машу где-нибудь в дороге, сам, с закрытыми глазами, и не смог. У меня не было детей, и когда чья-то маленькая жизнь оказалась в прямой зависимости от меня, мне не удалось справиться с инстинктами. Это был мой личный позор, мое личное бесчестие — предать интересы клана ради собственных чувств, но тогда я пересмотрел и понятие позора, и понятие чести. Если клан требует убить ребенка, то какая же это честь? Сражаться лицом к лицу с врагом — честь. Бить из тени — позор. Вот что характеризует настоящего воина. И воин — не детоубийца. Воин — тот, кто одолевает противника равного себе или сильнее себя. Возможно, я зря тогда так подумал.

— Почему зря? Это же хороший поступок.

— Хорошо ли спасти одного человека ценой жизни миллионов людей? — спросил Галахад. И вопрос поставил меня в тупик. С одной стороны, чисто математически, убить одного ради спасения миллионов людей — правильно. Но так думают политики, а я не политик. Они допускают маленькое зло во имя большого блага, но всегда есть какое-нибудь «но».

Что делать, если ты привязан к жертве внезапными отцовскими инстинктами? Чувство жалости, чувство сострадания и желание позаботиться о беззащитном, чувство банальной привязанности к ребенку, которого ты немного знаешь, не дадут тебе спокойно выполнить долг. Любой бандит на месте Галахада, наверное, не растерялся бы, но видимо, преступная жизнь не убила в самурае современной Японии человека.

Понятно ведь, он наплевал на тех, кого в глаза не видел, и решил спасти девочку, к которой привязался, пока добирался до Совета Семи.

Благородный ли поступок? С общественной точки зрения благородный. Люди бы рукоплескали и радовались: «Подумаешь, маленькая спиногрызка умерла ради того, чтобы мы все, такие бесценные, выжили, и Создатель с ней». Да вот только захочется ли спасать тех, кто стал бы так думать? А именно так бы они и думали. Не их детей принесли в жертву ради общего блага. Не их жен и не их матерей.

С одной стороны слабость и эгоизм, а с другой стороны отказ от жертвоприношения в пользу социума. Что из этого плохо? Тот еще вопрос.

— Она не была похожа на олицетворение Силы Греха, — продолжил Галахад. — Пророчество гласило, что как только ее поразит ангельское проклятие — она станет главным оружием Алландела в войне. Тогда я в это не поверил, и не верил до сей поры, — Галахад встал, прошелся по покоям, и взглянул на Скид в окно. — Похоже, Совет Семи Перьев не ошибся.

Галахад обрел мир на гнусное существование в угоду собственного эго. Надо бы посмотреть на него с укоризной, надо бы сказать: «Негодяй! Подлец!», но как бы вы поступили на его месте? Убили бы человека, которого всем сердцем и душой любите? Я бы спас Машу. Пусть трудно было себе в этом признаться, но я бы спас Машу, потому что человек, во всяком случае я, стремится сохранить известное и любимое. Хорошо знакомое.

Именно потому многие из нас не вмешаются, когда увидят, как незнакомый мужчина бьет по лицу незнакомую девушку. «Она сама его выбрала — пусть платит», но теперь я бы вмешался.

Я готов защищать людей ценой собственной жизни, но не готов жертвовать тем, кого люблю, и пусть это будет самым большим грехом.

— Что делать? — вздохнул я. Меня одолело чувство страшной беспомощности. — Как ее можно спасти?

— Шестикрылый зверь восстанет из недр земли, и погибель будет шествовать за ним пламенной поступью, — цитировал Галахад. — Семьсот семьдесят семь ночей и семьсот семьдесят семь дней сердце зверя будет полниться злобой Мира, которая обратит все сущее в пекло. Так гласит пророчество. У нас есть около двух лет, чтобы разобраться с этим вопросом. Это значит, — Галахад ответил на мой вопросительный взгляд, — что я не знаю, как ее спасти, но это можно выяснить. На кону твоя любовь. Твой мир. Твоя жизнь. Если мы не справимся — то все потеряем. Готов ли ты рискнуть жизнью ради ее спасения? Готов ли подвергнуть мир риску, не уничтожая Машу, а пытаясь вытащить?

Очередной словесный тупик. Тупик с нереально высокими стенами — сколько ни прыгай, не перескочишь. Если я намерен спасти Машу, придется рисковать миром, а я ведь только загорелся мыслью сохранить его. Спасать хотелось вместе с ней. Рука об руку. Я хотел, чтобы мы спасли Антерру вместе, и вернулись домой.

— Должен быть способ спасти всех, — я уверенно взглянул на Галахада. — Если ради спасения Маши и Антерры мне придется умереть — я умру. Но только если вы пообещаете вытащить мою дочь с Земли и исцелить ее.

Я не сомневался, что Галахад это сделает.

— Не факт, что твоя жертва приведет к оптимистичному исходу, — Галахад прикрыл глаза. — Но все же, если придется выбирать, что ты выберешь?

— Я найду чертов способ спасти всех! — сорвался я, и стукнул кулаком по столу. — Я — Первозданная Смерть! Я — Второй после Бога! И если кому-то по силам спасти всех, то это либо я, либо Первое Творение!

— Мне понятна твоя злоба, — с сочувствием произнес Галахад. — Но иногда приходится делать сложный выбор. Я не знаю, как все обернется, но будь готов к принятию трудного решения.

Мне захотелось закричать. Страшно понимать, что тебе на плечи водрузили груз огромной ответственности, и страшно понимать, что ты не готов к такой ноше.

Чертов безвыходный вопрос.

«А вот если я и Лизка будем висеть над пропастью с лавой, на веревках, и ты сможешь спасти только одного. Кого спасешь?» — вспомнилась дурацкая игра Саши Гревцева. Он обожал задавать мне вопросы, из которых нет оптимистичного выхода, и в его играх всегда кто-то должен умереть. Я называл такие вопросы безвыходными, и ненавидел их.

Кто знал, что подобными играми решит развлекаться сама жизнь.

На вопросы Саши Гревцева я всегда отвечал: «Вы мои друзья. Я придумаю способ спасти всех!», а Саша Гревцев смеялся, и говорил: «Лапух! В жизни так не бывает».

Ему рано пришлось повзрослеть, а вот я, похоже, снова стал маленьким мальчиком, который верит в чудеса и счастливые финалы.

— Я сохранил Маше жизнь, и подверг опасности Антерру, — продолжил Галахад. — Соврал Совету Семи, что убил ее, но голову сохранить не удалось. Я растил ее, заботился как о собственной дочери, и представь, насколько тяжело мне теперь осознавать необходимость ее уничтожения. Не повтори мою ошибку, когда будешь решать.

Оставалось одно — любой ценой найти возможность спасти и Машу, и Антерру, чего бы мне это не стоило. Я видел, как страдали жители Антерры, видел, как Маша стремилась спасти их, и ее альтруизм оказался заразительным.

Твердая воля пробьет путь сквозь любые скалы, и главное — не сдаваться, идти до конца, и найти именно тот выход из ситуации, который тебя устроит.

— Каков план? — спросил я.

— Вернуть тебе силу, — уверенно произнес Галахад. — Необходимо отловить всех архангелов, и вручить тебе оставшиеся элементы циферблата, чтобы ты был в состоянии сражаться с Алланделом, и с Машей. Данных у нас мало, архангелы слоняются по Антерре и выполняют поручения Алландела, но мы не знаем, кто и где находится. Энграду штурмовать бесполезно. С нынешним уровнем военной мощи мы не возьмем город. Все поляжем. И мы, и ангелы. Необходимо силовое превосходство, либо неординарное стратегическое решение.

— Господин! — в покои без стука ворвался запыхавшийся клерк. — Господин! Мы поймали лазутчика!

— Какого лазутчика?

Два бравых молодца, облаченных в военную броню, втащили Таламриэля в покои, и бросили Галахаду под ноги.

— Пощадите! — тут же взмолился Таламриэль, пав ниц перед Галахадом. — Я не причиню вам вреда! Я здесь, чтобы помочь!

От удивления я вскинул брови. Таламриэль был одет в потрепанные обноски, будто бездомный, а самое главное — его коротко остригли, и обрезали крылья, оставив мелкие обрубки с ровным срезом. Основную часть айцура ангелы перекачивали через крылья, и если крылья обрезать «Призрачным кинжалом пустоты», то даже архангел свалится в маги 2–3 разряда, станет обычным.

Только сильнейшие маги фантомов могли призвать «Призрачный кинжал пустоты». Магия фантомов доступна лишь арфистам, а на арфах, как заведено, играют лишь в раю. Таламриэля изувечили собственные братья.

— Да ты уже ничего и не сделаешь, бескрылый, — строго произнес Галахад. — Но за то, что ты учинял в концлагере, я могу вынести тебе смертный приговор.

— Нет! Не нужно! — взмолился Таламриэль. — Я сам к вам пришел! Я знаю, где находится шестой архангел! Я скажу, где он, если вы позволите мне жить и присоединиться к вам. Я покаялся…. — Таламриэль всхлипнул. — Я увидел жестокость собственных братьев и сестер, стал жертвой власти, за которую сражался, и понимаю, что ошибся с выбором стороны. Я был слеп. Мне просто хотелось власти, господин! Я не видел всего! Потому прошу, — Таламриэль сложил ладони в молитвенном жесте. — Умоляю вас, помилуйте!

— Он говорит правду, — вмешался я, испытав внезапное желание заступиться за ангела. — Стоит его выслушать. За свои действия он получил сполна. Разумнее дать ему возможность искупить вину, чем убивать.

— Под твою ответственность, — Галахад покосился на меня.

— Спасибо, милостивый господин! — Таламриэль зашаркал ко мне на коленях, и воодушевленно схватил край моего плаща. — Спасибо! Я обязан вам жизнью!

— Встань, — раздраженно велел я. Терпеть не могу, когда передо мной лебезят. — И расскажи, что с тобой случилось.

— Да, сию минуту! — Таламриэль встал. Неловко было видеть трехметрового ангела таким беспомощным. За заносчивость и зависть я ненавидел Таламриэля, за силу побаивался, а теперь он вызывал лишь жалость. — Я пришел к братьям, как вы и велели, сказал, что вы шествуете по их души. И они не приняли меня. Они забрали у меня все. Отрезали крылья. Лично Алландел сбросил меня с седьмой стены Энграды, с самой высокой, и велел убираться прочь. Мои братья предали меня….

Беспринципны, и пойдут на все. Не ведают жалости даже к братьям. Решили взять меня той же психологической уловкой, которой я попытался взять их. Таламриэль был посланием.

Приходи, мы ждем.

— А ты, в свою очередь, решил предать их? Это не делает из тебя надежного союзника, — сказал я. — Как мы можем тебе верить?

— Не сочтите за дерзость, но без меня вам будет намного сложнее. Я знаю, где шестой архангел будет в течении трех недель, а еще знаю Энграду, и знаю, как подобраться к Древу Греха. Господин, поверьте…. Я испытал боль, которой никогда не испытывал, потому что не знал равных противников кроме братьев, и вам удалось раскрыть мне глаза. Больше не хочется жить в таком мире…. Мы ангелы. Ангелы должны нести в Антерру свет, как завещал Создатель, а не учинять кровавые расправы. Всему виной алчность Алландела, и властолюбие молодых архангелов. Нам предложили перестать быть рабами Создателя. Предложили создать собственный мир с собственными правилами, а потом Алландел изгнал Мортуса на наших глазах. Мы боялись ему перечить, увидев, что он победил Второе Творение. А потом вошли во вкус, господин…. — Таламриэль виновато посмотрел на меня. — Мы молоды по сравнению с Алланделом, нас было легко напугать и подкупить. Мы хотели безопасности и власти. Никто не догадывался, как именно Алландел будет править, а когда увидели — было слишком поздно, и пришлось смириться. Войти во вкус, чтобы не превращать жизнь в каторгу.

— И чем ты хочешь нам помочь? — спросил я.

— Как и любые перебежчики, — кивнул Таламриэль. — Я хочу помочь свергнуть Алландела. Он не прощает ошибок. Мне уже никогда не вернуться в палату Семерых из семи, а с вами у меня есть шанс на новую жизнь, и шанс показать людям, каковы ангелы на самом деле.

С одной стороны трудно ему поверить, а с другой — куда ему было идти? Он стал типичным третьеразрядным магом, его лишили имущества и влияния, его лицо много где знали, и линчевали бы на месте, если бы он заявился. Может, он действительно хотел новой жизни?

Я решил дать ему шанс. Время покажет, конечно. Стоило относиться к нему настороженно, но не убивать.

— Пусть поможет, — одобрил я. — Думаю, под чутким присмотром он не будет делать глупостей. Я за ним присмотрю.

— Великодушная Смерть, — ухмыльнулся Галахад. — Так тому и быть. Где шестой архангел?

— Изабэль в храме Алландела на вершине Драконьего Хребта, — сказал Таламриэль. — Она там с небольшой ротой, примерно сотня ангелов, семьдесят берсерков из «Батальона Небесного грома» и тридцать музыкантов из него же.

— Но как же, господин, — изумился клерк. — Мы не можем выделить роту для задания. В этом месяце точно. Мы не способны на это в экономическом плане, особенно теперь, когда восстановление Скида требует огромного количества ресурсов.

— У нас будет помощь, но воевать пойдут не люди, — я взглянул на клерка, а затем на Галахада. — Со мной пойдут грешники. Драконий Хребет на Западном берегу, а на Западе у меня есть дивизия. Около восьми тысяч грешников. Этого вполне хватит, чтобы ворваться в храм.