Цена светлой крови

Глава 3

Ханай, погребальный костер. Росква, арсоланка с зелеными глазами.

Костер пылал, выстреливая в небо фонтаны искр - дрова были сухими, смолистыми, из стволов благовонного кедра, добытых заранее в лесах Сайберна. Народа на фамильном кладбище собралось тысяч пять или шесть, но места всем хватило: площадка в кольце кипарисов и надгробий могла вместить и большую толпу. Ее устроили лет двести назад, рассудив, что с каждым из рода Джума будут прощаться многие, и эта церемония должна происходить без толкотни и суеты, совсем неподобающих благородным людям. В первые годы площадка была засыпана песком, теперь ее покрывал желтый мрамор из сардских каменоломен.

Согласно обычаю, слева от костра стояли близкие, Джумин и Никлес с семьей, и три священнослужителя из ханайского Храма, тянувших сильными голосами Прощальные Гимны. Справа виднелась рослая фигура Протектора, окруженного советниками и помощниками; все - в черном и сером, цветах Коатля, божества Великой Пустоты. Дальше, также в траурных одеждах, широким кругом расположились знатные люди Хапая и Аталн, те, кто век за веком отдавал роду Джума своих сестер и дочерей и принимал супругами их женщин. Среди них были посланники Бритайи и Иберы, Норелга, Эллины, Объединенных Территорий и других держав, ибо для Дома «Великий Арсолан» границы, за редким исключением, не существовали, и его глава всюду пользовался уважением и долей власти. Пожалуй, лишь в Бихаре, Южном Лизире и Северной Федерации к нему относились настороженно - имелись там свои магнаты, не любившие соперников. Но и эти страны почтили его, прислав если не первых своих людей, то, во всяком случае, не последних.

За кольцом знати собрался народ попроще, работники Банкирского Дома и его филиалов, слуги из поместий и ханайского дворца, управители заводов, верфей, трансепортных компаний и энергостанций, акдамы морского и воздушного флотов. Дли них Катри Джума был хозяином тридцать два года, с той поры, как умер Гм, его отец. Те, кто постарше, еще служили Ги и вспоминали о нем с теплотой - он был не так суров, как его наследник. Хотя, если пахло выгодой, мог утопить конкурента в кружке пива.

Остальных ханайцев, не имевших к покойному прямого отношения, охрана оттеснила к обрамляющим площадку кипарисам. В этой толпе мелькали хроникеры из мелг-новостей, разносчики вин и соков, стражи порядка в полосатых плащах, вездесущие мальчишки и прочие любопытствующие. Здесь цветов Коатля было меньше, но люди стояли в молчании, глядя на костер и внимая Прощальному Гимну. Должно быть, не каждый в этой толпе грустил из-за смерти Джумы - хватало у пего завистников и врагов, - но порядок соблюдали все.

Жена и дочь Никлеса плакали, сын-подросток крепился, стараясь не выдать слабости. Джумин подумал, что даже не знает, как их зовут. Очнувшись после летаргии, он провел в Ханае, в фамильном дворце, слишком недолгое время и ни с кем не встречался, кроме отца, брата и целителей - да и те большей частью были из Нефати. Он смотрел на своих племянников, на жену Никлеса, Протектора, других мужчин и женщин, знатных и простых, но - странное дело! - не ощущал какой-либо связи с этими людьми. Он - ханаец из рода Джума?.. Возможно, так, но Ханай пока не стал его родным городом. Шесть лет, вся его сознательная жизнь - пусть вторая, не первая! - прошла в Куате, и Джумин уже тосковал по его тихим улочкам, запаху моря и сосен, шуму прибоя и своему одинокому хогану. Там скоро наступит весна, здесь же - осень... А что до одиночества - не так уж он одинок, есть у него друзья в Куате, Логр, Ират, Цонкиди-ако и остальные; где они, там и его отечество. Как говорилось в старину, у стен родного дома цветы благоухают слаще...

Огонь ярился, взмывал вверх, и в ярких его сполохах уже не было видно ни тела отца, ни богатых носилок, увитых цветами, только догорало нечто черное, обугленное, уже неотличимое от объятых пламенем поленьев. Внезапно Джумину почудилось, что он уже видел это зрелище, видел не раз и не два, и слышал Песни Прощания - возможно, на других языках; в других местах, но это было, было! Сердце его сжалось от тоски, но горевал он сейчас не об одном лишь умершем отце, но о многих, многих людях, чьих имен не помнил, однако мнились они Джумину любимыми и близкими. То был отзвук канувшей в забвение первой его жизни, эхо былых утрат, еще более мучительное из-за того, что он не ведал, кто и когда им потерян. Дитя?.. Возлюбленная?.. Близкий друг?.. Мудрый наставник?.. Ему казалось, что вместе с отцом он потерял их всех. И, вспомнив слова древней рукописи, он подумал, что и не очень долгая жизнь может сделаться горькой как земляной плод, а если выплеснуть эту горечь, то станет она, как сказано в Книге Тайн, посевом зла. А потому нужно справиться с болью, смириться с неизбежным и сохранить в себе душу человеческую...

Должно быть, он побледнел, и это заметили - Никлес склонился к нему, прошептав:

Держись, Джу. Не только черные перья дарит жизнь. Возможно, ты...

Врат сказал что-то еще, но Джумин не расслышал - на него смотрели, и он ощущал этот взгляд будто касание солнечного луча. Смотрела женщина, затерявшаяся среди знатных ханайцев, так что он не видел ни ее фигуры, ни лица, скрытого под темной вуалью, но чувствовал с удивительной ясностью, что его изучают - внимательно, неторопливо и с большим интересом.

Впрочем, в этот день на него глядели многие. Он находился рядом с Никлесом и его семьей, а значит, был очень близок покойному. Но, кажется, в Ханае не знали, что у Катри есть младший сын, и Никлес, представляя Джумина Протектору, не назвал его братом, а сказал коротко: Джу.мин Поло из нашего рода. Очевидно, ханайскую знать, как и посланцев других держав очень занимало, что за человек стоит у костра - еще один претендент на наследство?., родич по женской линии?., потомок Катри от тайного брака?.. Так что смотрели на него нанайцы, поглядывали любопытные иберы, косились мрачные посланники Северной Федерации и росковиты из ОТА, а смуглые лизирцы и крючконосые бихара просто поедали Джумина глазами.

Но эта незнакомка глядела иначе. Как, он не сумел бы объяснить, однако был почему-то уверен, что ей безразлично, наследует он Катри или нет, поделят ли они с Никлесом состояние отца или Дом «Великий Арсолан» получит двух хозяев. Похоже, до этого Дома ей было как до пыли под ногами! Она стояла шагах в сорока от Джумина, и завеса вуали не давала увидеть ее черты и выражение лица, но он знал, что интерес у нее личный, тог, какой испытывает женщина к мужчине.

Внезапно она приподняла вуаль, и сердце Джумина глухо стукнуло.

У нее были яркие пухлые губы, маленьких рог, золотистая кожа, сияющие глаза и брови, подобные взмаху крыльев сокола. Очаровательная женщина... и будто бы знакомая... Но где он мог повстречаться с ней? На площадях и улицах Южного Куата? Вряд ли, вряд ли... Ират и Логр показывали ему всех прелестниц, явившихся из столицы и других городов - вечерами, когда гости Куата прогуливались по набережной от лавки к лавке, пили вино и веселились в кабачках. Джумин был совершенно уверен, что там он этой женщины не видел. Кадиани не пропустил бы такую красавицу!

Она снова закрыла лицо, повернулась и исчезла в толпе. Ее заслонил рослый меднокожий мужчина в накидке, отороченной перьями - явно тайонелец из Северной Федерации. Этот тоже разглядывал Джумина - холодно, мрачно, словно примериваясь, куда всадить боевой топор. Кстати, топор у него имелся, висел на ремне, но не боевой, а ритуальный, определявший в Землях Севера ранг батаба.

Поленья в костре догорели и рассыпались седой золой, смолкла Прощальная Песня. Родичи Катри Джумы, Протектор и его советники разом преклонили колено, поднялись, зачерпнули по щепотке пепла и развеяли его над мраморными плитами. Обряд завершился, люди начали расходиться. Уже без них кладбищенекие служители соберут обгоревшие кости, поместят их в серебряный ларец, изготовят надгробие с подобающей надписью, и дня через два или три Никлес, старший сын, опустит ларец в землю. Но присутствовать на этой церемонии будет только семья: сыновья, невестка и внуки.

Богатые и знатные, вместе с посланцами из ближних и дальних стран, негромко переговариваясь, потекли к экипажам. Отбыл Протектор со своей свитой - дорогу ему расчищали стражи порядка на иберийских скакунах. Народ попроще двигался к станции городского одноколесника и ближним харчевням, где, вероятно, в память Катри Джумы будет распит не один кувшин белого ханайского и красного с Сарда. Парни из Листов и мелг-новостей сматывали кабели, собирали аппаратуру, но самые настырные не угомонились, целились камерами в важных гостей, в близких ушедшего в Чак Мооль и, особенно, в Джумина. Он шел, обняв за плечи племянников, и то и дело озирался, искоса поглядывая на девушек и женщин. В черном п сером все они казались одинаковыми, но ни одна не скрывала лица, не было в Ханае такого обычая. Старые, молодые и совсем юные, красивые или уже отцветшие, полные или стройные, одинокие или в окружении мужчин, они проходили перед Джумином бесконечной чередой.

Но та, что носила вуаль, исчезла.

С Катри Джумой прощались в День Камня, двадцать седьмой день месяца Плодов, завершающего лето. Впрочем, щедрый солнечный жар и осенью не покидал столицу Атали; Ханай нежился у теплого моря, а от холодных северных ветров, дувших с равнин за Днапром, его защищала горная цепь. По красоте и удобству расположения немногие города могли соперничать с Ханаем - может быть, Сернди в Ибере, а на других континентах - древний одиссарский Хайан да Инкала, столица Арсоланы. Росква в Россайнеле была, конечно, больше, многолюднее и не менее красива, однако климат в тех краях суров - осенью идут дожди, зимою замерзают реки, падает снег и свищут ледяные ветры. Впрочем, россайнов, как и народ Северной Федерации, это не смущало, хотя в мелг- повостях поговаривали, что Роскву скоро накроют куполом, устроив в городе вечное лето.

В День Ветра, последний день месяца, серебряный ларец с прахом Катри Джумы упокоился пол мраморной плитой. Вечером Никлес повел Джумина в отцовский кабинет, где еще витали запахи лекарственных снадобий, усадил на диван, налил брату вина, но сам пить не пожелал - устроился па отцовом месте у огромного стола из розового дуба и обратил к Джумину задумчивый взгляд. Эта комната была одной из немногих, которую помнил Джумин - здесь отец беседовал с ним, а иногда и с целителями, старавшимися вернуть ему память. С Джумином Катри говорил как любящий родитель, а вот на лекарей, выписанных из Нефати, случалось рявкал и рычал, напоминая им без стеснения о выплаченных гонорарах. Целители возились с Джумином несколько месяцев. Все они были знающими людьми, из лучших в своем деле, и признавать, что лечение бесперспективно, им не хотелось. Но пришлось, со вздохом подумал Джумин.

За шесть лет рабочая комната отца не изменилась - тот же диван и кресла, обтянутые кожей лизирских быков, те же лампы в виде серебряных пальмочек с чеканными листьями-абажурами, те же шкафы и стенные панели - как и стол, из розового дуба, корабельной древесины, которая шла в старину на обшивку боевых драммаров. Поверх шкафов - черно-белые снимки династии ханайских финанеистов: на первом, еще несовершенном, полуторастолетней давности - Аполло Джума, потом Борго, его старший сын, потом Кини, младший - и так до почтенного Ги, который Джумину приходился дедом. Восемь снимков владык Банкирского Дома «Великий Арсолан»... Теперь к ним добавится девятый.

Джумин перевел глаза с портрета Ги на Никлеса и поразился их сходству: тот же разрез глаз, та же твердая узкая линия губ, тс же скулы, подбородок и редкая щеточка усов... Сам он выглядел иначе, совсем иначе! Возможно, когда он очнулся от летаргии, его разум был слишком затуманен, слишком инертен, чтобы отметить этот факт. Но последние дни, проведенные с Ннклесом и племянниками - теперь он знал, что мальчика зовут Раф, а его сестру - Коранна, - стерли пелену неведения. Он - не зерно из колоса Джума, не капля из их сосуда... Но кто же тогда?

Никлес откашлялся. Выглядел он так, словно растерял обычную уверенность, что было для него совсем не характерно. Хочет говорить о делах?.. - мелькнуло у Джумина в голове. Об отцовом наследстве и том, как его делить? И делить ли вообще?

Он отодвинул недопитый бокал и произнес:

- Брат, отныне ты - глава нашего Дома, и все, что связано с ним, в твоей власти. Если нужно засвидетельствовать это, я готов. Будет ли достаточно, если мы пойдем к Протектору и подпишем нужные бумаги? Или отец оставил какие-то распоряжения?

- Хмм... Да, оставил.

Голос Никлеса казался сдавленным, чуть ли не дрожащим.

Подождав немного и убедившись, что продолжения не будет, Джумин сказал:

- Отец отправил меня в Куат, приказав жить там до полного исцеления. Но прошли годы, а я так ничего и не вспомнил... возможно, уже и не вспомню. И вот я нарушил волю отца, приехал в Ханай - но мог ли я поступить иначе? Отца уже нет, а я обязан исполнить сыновний долг, проводить его в последнее странетвие...

- Долг ты исполнил, Джу, - обронил Никлес. - Я рад, что ты здесь, со мной.

Они помолчали. Хочет сказать что-то важное, но не решается, подумал Джумин, наблюдая за лицом брата. По его разумению важным было лишь одно - первая жизнь человека, которого звали теперь Джумином Поло. Очевидно, Никлес что-то расскажет ему и, может быть, прояснится, кто та женщина под вуалью... Просто незнакомка, чье внимание он привлек?.. Или бывшая возлюбленная?.. Возможно, жена, не устроившая по каким-то причинам семью ханайских банкиров?..

Он чувствовал, что Никлес в затруднении, и стремился ему помочь.

- Брат, ни ты, ни отец не говорили со мной о прошлом. Отец объяснял мне, что лекаря из Нефати этого не советовали, чтобы не возникло ложных воспоминаний. По их мнению я должен все вспомнить сам. Но, как было сказано, прошли годы и

ничего... Я думаю, какой-нибудь намек не повредил бы... - Опустив глаза, Джумин уставился в пол. - Скажи, в моем прошлом таится что-то постыдное? Такое, о чем ты не желаешь мне сказать?

Никлес всплеснул руками.

- Видят боги, нет! Почему ты так решил?

- Потому, что чувствую твои сомнения. А это на тебя не похоже.

Брат с невеселым видом покачал головой.

- Сомнения, да... Нелегко сказать близкому человеку то, что должен, что обещал отцу... А ты мне близок, Джу! Много раз я приходил к тебе, смотрел на тебя и думал: вот сейчас он очнется, встанет, заговорит и расскажет нечто чудесное... Мы возьмемся за руки, и я покажу ему наше жилище, и парк, и барса с Небесных Гор в зверинце, и розовых лизирских журавлей... А затем мы выберем самую большую и лучшую яхту из тех, что есть у отца, поднимем парус цветов Сеннама и поплывем на Дальний материк... или, возможно, на остров Ама-То... Трудно поверить, Джумин, но в детстве я был таким романтиком! И я был очень одинок. Мать рано умерла, отец вечно занят... Ты стал моим другом, Джу, моим единетвенным другом!

Брови Джумина поползли вверх. Никлесу стукнуло сорок, и в ето волосах уже мелькала седина, а лоб прорезали первые морщины. Романтика, парус цветов Сеннама, барс и розовые журавли остались в прошлом, в очень далеком прошлом!

- Ты приходил ко мне... приходил в детстве? - с изумлением вымолвил он. - Прости, брат, но это невозможно! Ты ведь старше меня!

- Если считать прошедшие годы, я не старше тебя, и ты мне не брат, - тихо пробормотал Никлес. И добавил: - А Катри Джума - да войдет он в чертоги богов по мосту из радуги! - не твой отец. Что, впрочем, не мешало нам тебя любить.

Джумин внезапно успокоился. Что-то такое ожидалось, и хотя он не мог утверждать, что воспринял новости равнодушно, однако волнения не испытал: Совсем другие чувства обуревали его - благодарность к Никлесу и Катри, любопытство и жадный интерес. Он был готов услышать любые откровения и поверить всему, что скажет Никлес.

Тот поинтересовался:

- Что ты помнишь, Джу? Вернее, что рассказывал тебе отец?

Меня нашли в порту, у яхтенных причалов, в полном беспамятстве. Никто не знает, что со мной случилось - целители толковали о внезапном стрессе, затмении разума и сонной болезни... Около года я пролежал в летаргии - здесь, во дворце, на внутривенном питании. Отец... - Джумин запнулся, - твой отец говорил, что за мной наблюдали лучшие лекари. Им удалось вывести меня из комы, но я ничего не помнил.

- Правды в этом немного. - Никлес покачал головой, плеснул вина в бокал Джумина. - Пей! Тебе необходимо подкрепиться. От того, что я должен рассказать, можно сойти с ума.

Но Джумин к вину не прикоснулся.

Я слушаю. Сказано в Книге Повседневного: боги говорят с юношей устами вождя, отца и старшего брата... Я уже не юноша, но ты попрежнему мой брат, а Катри Джума - отец. В наших отношениях ничего не изменилось, Никлес. И не изменится, о чем бы ты мне не поведал.

- Не изменится, - эхом отозвался Никлес. - Но поведаю я воистину странное, Джу, если не сказать больше. Ты спросил, как я мог приходить к тебе ребенком, в шесть лет, и мальчишкой в двенадцать? Мог, братец, мог! Потому что не год ты провел в этом дворце, не год ты проспал, а почти три с половиной десятилетия! - Джумин сделал жест изумления, но Никлес, наконец решившись, заговорил быстро, без пауз: - Ты лежал на постели в той же комнате, где очнулся, и дед Ги, а потом отец, в самом деле приглашали к тебе лучших целителей, но им не удавалось пробудить тебя. Тебе не вводили питательный раствор, ты в нем не нуждался... дважды в месяц слуги обмывали тебя, еще стригли ногти и волосы... волосы росли, но медленно... Слуги наши не болтливы, а целителен выписывали издалека, так что Хапай остался в неведении. Помню, когда мне стукнуло тринадцать, отец, отчаявшись, обратился в один эйпонский храм - кажется, в Глас Грома. Они прислали лекаря-майясца, настоящего мудреца, и он, поглядев на тебя, промолвил: пусть спит. Его душа в смятении. Когда минует должный срок, он проснется... Так оно и случилось, Джу, так и случилось!

Джумин машинально отхлебнул вина и сказал, усмехнувшись:

- Выходит, я и правда старше тебя, Никлес. Проспать три с лишним десятилетия... Великие боги! Ну и шутки происходят в этом мире! - Он задумался, глядя, как переливается вино в бокале, потом пробормотал: - Розовое из Одиссара... кажется, я его любил в прошлой жизни... Впрочем, не уверен. Скажи, брат, меня действительно нашли в ханайском порту? Кто? При каких обстоятельствах?

- Порт - выдумки. На всякий случай, для объяснений слугам и целителям. - Никлес встал и, сделав несколько шагов, остановился перед портретом Ги. - Тебя привез дед. Он ездил в Хинг, в княжество Джайна, где теперь наш юго-восточный филиал. Ездил по делам, а привез тебя. В закрытом ящике из сандала. Ты так благоухал! Это по словам отца. Я тогда еще не родился.

- И что же я делал в Хинге?

- То же, что здесь - спал. - Впервые за этот вечер Никлес улыбнулся. - Дед рассказывал отцу, а отец - мне, когда я повзрослел, что у джайнитов ты устроился с удобствами. Лежал в храме, и тебя считали святым или, возможно, богом. Да, богом! Самим Арсоланом!

- Почему?

- Хмм... Ну, ты красивый мужчина, братец, и походишь на эйпонца. Джайниты суеверны. Представь, что они могли подумать? Спящий не стареет, почти не дышит, и ему не нужны еда и питье... К тому же собой хорош... Несомненно, бог!

- И что же, они отдали меня без всякого сопротивления?

- Как бы не так! Дед хотел тебя забрать, но жрецы возмутились. Дед, похоже, уже собирался перебраться в Бихару, нанять там сотни три головорезов и отбить тебя вооруженной рукой... Но вмешался местный князь - сотрудничество с нашим Домом сулило ему большие выгоды. Князь урезонил жрецов, и ты поехал в Ханай в качестве подарка.

- В сандаловом сундуке, - уточнил Джумин с усмешкой.

Именно так. Где еще держать уснувшего бога? Разумеется, в ящике из драгоценного дерева. Хинг богат серебром и золотом, но они, в отличие от сандала, не благоухают так сладко.

- Джайниты говорили Ги, как я очутился в их святилище?

- Вряд ли. - Никлес пожал плечами. - Жрецы, возможно, знали, но отношения с ними накалились... сам понимаешь, приехал какой-то чужеземец и похитил их спящего Арсолана...

Осталось выяснить, зачем он это сделал, - задумчиво произнес Джумин. - Я имею в виду Ги. Не думаю, что он счел меня божеством.

- Об этом мне ничего не известно, брат. Помню только, что отец поминал о каком-то долге... И еще сказал однажды, что есть тайны, которые лучше предать забвению. Мол, героическая эпоха закончилась, и теперь миру нужны не герои, а работники - ученые, строители, пилоты, умельцы, что готовят программы для мелгов и машин Ута.

- Кто же я такой? - спросил Джумин, придя в замешательство. - Как и где прошла моя первая жизнь? Кем я был?

- Героем, если верить отцу, или самим Арсоланом. - Никлес снова улыбнулся. - Наш Банкирский Дом зовется издревле «Великий Арсолан». Предположим, дед, увидев тебя, решил, что ты подойдешь нам в качестве символа. Или же, как говорил отец, им двигало чувство долга и вера: несомненно, глава «Великого Арсолана» обязан вырвать солнечное божество из лап невежественных джайнитов.

- Версии не хуже прочих, - заметил Джумин. - Ты уверен, Никлес, что рассказал мне все?

Да, как было обещано отцу. Я исполнил его волю.

Наступила тишина. Джумин глядел на портрет старого Ги, и чудилось ему, что тот взирает на свое джайнитское приобретение слегка насмешливо: что, герой, я тебя озадачил? попробуй сам доискаться истины!., не все же тебе корпеть над тайнами долгожителей!.. Вспомнив об этом и о старинной рукописи, присланной Никлесом, Джумин очнулся от своих раздумий и сказал:

- Прости, брат, я забыл выразить тебе благодарность. Этот старинный свод Чилам Баль, разысканный тобой, настоящее сокровище, и он оказался очень кстати. Мои исследования продвинулись, хотя не все в древнем тексте мне понятно... Где ты нашел эту книгу? Купил? Или обменял на что-то столь же ценное? Надеюсь, ее не похитили из храма?

Глаза Никлеса стали печальными.

- Бедный, бедный мой Джу! Ты и этого не помнишь? - молвил он и пояснил: - Это твоя книга. Она была в том сандаловом ящике... Возможно, джайниты ее туда положили, или ты нес ее с собой, пока не лишился сознания. Перед отправкой в Куат я позволил взглянуть на нее опытным людям, экспертам по майясской письменности. Они утверждают, что книге не меньше четырех веков, а скорее - половина тысячелетия. По их словам, ее изготовили в Цолане, в конце Первого Средневековья.

- Что еще было со мной кроме рукописи? - с внезапно вспыхнувшей надеждой спросил Джумин. - Если деньги, то какие - монеты или банкноты? Может быть, оружие? В хинганеких лесах без карабина не гуляют... Там еще необходимы фляга, нож, топор, кое-какие лекарства. И наверняка меня нашли не голым... Как я был одет? Моя одежда сохранилась?

Никлес сделал жест отрицания.

- Очевидно, все это осталось у жрецов. В ящике тебя держали нагим, под покрывалом из тонкого китанского шелка - Хинг, знаешь ли, знойная страна. Сожалею, Джу, но сюда привезли только книгу.

Кишу Джумин взял с собой, и сейчас она лежала в сумке, в его покоях. Он подумал, что нужно изучить рукопись повнимательнее - если этот старинный свод Чилам Баль принадлежал ему, то, возможно, отыщется в нем какая-то зацепка, некий след прошлого. Книга была ему дорога - ведь, невзирая на изрядный вес, он потащил ее в джунгли! Собирался продать?.. Или хранил как драгоценную семейную реликвию?..

Никлес снова уселся за столом отца, сейчас пустым. Видимо, деловые бумаги он хранил в своем кабинете н в банке.

Что ты намерен делать, Джу? Теперь, когда ты знаешь, что тобою приключилось... знаешь не все, но больше, чем вчера и чем шесть лет назад. Отец перед смертью кое-что посоветовал, сказал: пусть ищет себя, но будет осторожен. Разные люди тебя ищут... женщины, мужчины...

Что им нужно?

Не знаю. Женщина была похожа на арсоланку, а как выглядели мужчины, отец не говорил. Должно быть, что-то такое ожидалось... Не зря отец послал тебя в Куат... собственно, не послал, а спрятал. Более дальнего места в мире просто не найдешь.

Я вернусь в Куат, - промолвил Джумин. - Там сейчас мой хоган, и я вернусь в него, чтобы все обдумать. Куат хоть и дамское место, но тихое и безопасное. Отец верно сделал, послав меня туда.

Что ж, выбор за тобой... Но, братец, не лети в Куат через Риканну, тем путем, каким добирался сюда. Слишком простое решение... любому в голову придет, что ты вернешься этой дорогой. Если отправиться на восток, вариантов больше. Из Ханая можно вылететь в Нефати, Бихару или Хинг, в Роскву или Айрал, есть даже беспосадочный рейс до Удей-Улы. А там...

Джумин поднял руку, и Никлес смолк.

Пожалуй, я отправлюсь в Роскву, а оттуда - в Шанхо. Затем - в Чилат-Дженьел или в Инкалу. Вид городов, где еще не бывал, радует и развлекает... А если мне случалось посетить их в прошлом, я, быть может, что-то вспомню. Ведь так, Никлое?

- Мои благие пожелания улетят с тобой. Не хочешь ли взять охранников, брат? Думаю, пара крепких сеннамитов или бритунцев тебе не помешает.

- На сеннамитов я нагляделся в Куате, и бритунцев мне тоже не надо, - ответил Джумин. - Я полечу один. Как говорили в старину, мужчина должен отбрасывать собственную тень.

От Ханая до Росквы лету было полтора кольца времени. Решив, что лучшая защита - незаметность, Джумин отправился в дорогу ночью и отдельную каюту не взял, а устроился в общем салоне воздушного лайнера. Тут оказалось не слишком многолюдно - ханайцы не спешили покинуть свой теплый город, чтобы перебраться под северные хляби. В основном, домой возвращались росковиты, главы семейств с женами и детьми, явно люди не бедные: женщины щеголяли в изысканных ханайских туалетах, а мужчины выглядели гак, будто каждый - сагамор или, в крайнем случае, сахем. Впрочем, если судить по мелг-новосгям и фильмам, которые смотрел Джумин, все россайны, китаны и дейхолы отличались гордым нравом и изрядным самомнением, как и положено жителям самой огромной, самой богатой и самой могучей страны. После войн за независимость прошло полтора столетия - достаточный срок, чтобы бывшие аситские колонии стали первой державой мира.

К счастью, не очень агрессивной, подумал Джумин, незаметно поглядывая на дремавших соседей. Учение о Неощутимом, раскрывшее тайны атомного ядра, было создано в Россайнеле, сразу же после войн с империей аситов - так что россайнские умельцы смогли бы выковать чудо-оружие, сверхбомбу невероятной мощи, а уж россайнские военные добрались бы с нею до Чилат-Дженьела и других имперских городов. Но этого не случилось. Вместо кровавого мщения бывшим владыкам россайны предпочли экономическую борьбу, вытесняя Асатл с рынков и ограничивая поставки сырья. В результате через половину века империя превратилась во второразрядную державу.

Незримая ладонь прижала Джумина к спинке кресла; давление этой огромной руки было мягким, но неодолимым. Лайнер поднимался ввысь, чтобы сделать петлю на границе атмосферы и Великой Пустоты, а затем устремиться к земле, к месту, лежавшему далеко от Ханая, от теплой страны Атали, что нежилась среди лазурных морей.

Но далеко ли до Росквы? Или до Шанхо, Инкалы, до Дальнего материка или Южных Льдов? На самом деле слова «далеко» и «близко» уже потеряли прежнее значение, и меры расстоянии сменились мерой времени. Так было на планете, где за половину дня человек мог добраться до любого города, где есть посадочное поле. О расстоянии имело смысл говорить лишь применительно к Великой Пустоте и путешествиям из мира в мир.

Или к звездам, подумал Джумин, всматриваясь в широкий овал иллюминатора. Лайнер, совершая петлю над континентом, мчался на такой высоте, что тучи, облака и воздушная среда не скрадывали великолепия ночных небес. Они сияли победными огнями, словно напоминая, что кроме мира людей и планеты, что делалась меньше и меньше с каждым десятилетием, есть иной простор, безбрежный и вечный - и он терпеливо ждет грядущих обитателей. Наверняка эти гигантские пространства были преодолимы, ведь кто-то уже прилетел из Великой Пустоты, бросил взгляд на океаны, материки и жителей этой земли п, решив, что они еще слишком дикие и невежественные, исчез, продолжая путь к своей загадочной цели. Исчез, но оставил след, шесть искусственных спутников, круживших в заатмосферных высях. Джумин попробовал их разглядеть, но тут же вспомнил сказанное Цонкиди-ако: без мощных инструментов эти звезды были не видны.

Его мысли обратились к собственной тайне и своей судьбе. Ему не доводилось слышать, чтобы кто-то провел в летаргии несколько десятилетий, и он решил, что расспросит об этом Ирата, опытного целителя. Но поводов сомневаться в словах Никлеса у Джумина не было, и значит, сон его длился столько же лет, каков его биологический возраст. Сложив эти два числа, Джумин подсчитал, что родился примерно в 1933 году от Пришествия Оримби Мооль. И чтобы это значило? Например, то, что он никак не мог сражаться в Последней Войне - тогда ему было три-четыре года. Но локальных конфликтов и мелких столкновений хватало и после войны, и если он-в них участвовал, то видения битв и схваток, пробужденные рассказами Грзы, могли оказаться реальностью. В начале пятидесятых годов он повзрослел, а забытье настигло его в шестьдесят третьем или шестьдесят четвертом... Чем же он занимался целое десятилетие? Стал наемником и непрерывно воевал? Это вряд ли - все случавшиеся столкновения были кратковременны. Выходит, он зарабатывал на жизнь как-то иначе. Скажем, приобрел модную специальность вычислителя - тогда как раз создавалась общепланетная сеть... Но, чтобы сделаться вычислителем, надо учиться! И он, конечно, учился и жил в разных странах! Он не профан в истории, литературе, математике, умеет обращаться с мелгом и знает множество языков, знает их в совершенстве! Майясский, одиссарский, арсоланский, бритунский, аталийский и другие... Можно ли овладеть таким количеством языков за десять-двенадцать лет? Похоже, он только и делал, что учился! А на какие средства жил?

Вопрос снимался, если его семья - настоящая семья, а не Джума, приютившие уснувшего беднягу, - владела крупным состоянием. В Книге Повседневного сказано: чем богаче человек, тем длиннее его рука, и это верно - богатый может жить где Пожелает и учиться до седых волос. Но смысл изречения еще и в другом - рука богатого может обшарить все страны и континенты. С какой целью? Например, в поисках потерянного сына... «А меня не искали, - с тоской подумал Джумпн. - Ни мать, ни отец, ни другие родичи...»

Не искали? Он вспомнил сказанное Никлесом о женщине и еще каких-то людях, приходивших к Катри Джуме. Его близкие? Видимо, нет; Катри, человек многоопытный, не стал бы прятать его в Куате без причины. Выходит, семьи, настоящей семьи, у него не имелось, но были враги - или, говоря осторожнее, недоброжелатели... Такие, чей интерес к нему не остыл со временем - а ведь прошло сорок лег!

Женщина, похожая на арсоланку... Никлес не знал, когда она встречалась с Катри. Если в давние годы, размышлял Джумин, лет ей теперь немало. Если же она пришла, когда он был в Куате, ситуация другая - вполне возможно, незнакомка под вуалью п есть та женщина. Он представил ее лицо, явившееся ему на мгновение, и удивился, как сохранились в памяти ее черты, маленький яркий рот, темные, приподнятые к вискам брови и глаза... кажется, зеленые... не просто зеленые, а цвета изумруда... В самом деле, похожа на арсоланку! Тогда, у погребального костра, ему подумалось, что, быть может, он знал ее в первой жизни, и что-то связывает их, какая-то романтическая история... Но сейчас Джумин не сомневался в нелепости подобных домыслов - женщина была слишком молода. Когда он уснул, з га красавица еще не родилась.

Мощная ладонь инерции снова прижала его к креслу. Лайнер тормозил, спускаясь к земле, и через недолгое время в иллюминаторе открылся вид на огромный, залитый светом город. На передней переборке вспыхнул экран, зазвучала музыка, и картины Росквы поплыли бесконечной чередой: Пять Пирамид на речном берегу, каменные мосты причудливой атлийской архитектуры, старинные башни арсеналов, пирамида Ах-Хишари, отданная под музей, Дворец Правосудия, торговые комплексы, парки, театры, взметнувшиеся над улицами и домами линии городского одноколесника, центральная площадь с храмом Святого Тассилия, напоминающего крепость, и широкие проспекты, затопленные лавиной машин. Наконец промелькнула резиденция Совета Объединенных Территорий, здание в форме гигантской раскрытой книги, сверкающей металлом и стеклом; грянул торжественный гимн, и лайнер пошел на посадку.

Приземлились в Западном порту. Еще не рассвело, и зал с хрустальными сводами, куда спустились пассажиры, был почти пуст. Сотня заведений по его периметру, лавки сувениров, кабачки, киоски с Листами Новостей, бассейн и салоны, где можно было освежиться, все сияло огнями, но стеклянные двери не раскрывались для посетителей, а голос портового мелга бормотал извинения, обещая, что все переменится с солнечным восходом. За стенами порта шумели под ветром деревья, но дождь не лил и даже не намечался - небо было звездным, и висел в нем тонкий серп нарождавшегося месяца.

Росковиты, недавние гости Ханая, дружной гурьбой двинулись к стоянке винтокрылов и наземных экипажей. Поглядев им вслед, Джумин остановился у выхода, соображая, ехать ли в город или лететь в Восточный порт и дальше в Шанхо и Арсолану или, возможно, в Чилат-Дженьел. С одной стороны, он был непрочь взглянуть на столицу Объединенных Территорий, полный чудес мегаполис, давно шагнувший в двадцать первый век; с другой, хотелось ему скорее очутиться дома и поразмыслить над рассказом Никлеса. А также обсудить его с коллегами по «Теокалли»; историк Аранна наверняка знал что-то любопытное о Хинге, целитель Ират мог поискать информацию о летаргии, что длится годами, а прочие были людьми разумными, чьи советы выслушать не помешает.

Рядом с аркой выхода Джумин заметил открытую дверь. За ней виднелись столики, окружавшие непонятный агрегат, что-то наподобие колонны из матового стекла, переливавшейся разноцветными огнями. В такт мерцанию огней невидимая флейта наигрывала тихую мелодию, и в воздухе плыли знакомые ароматы: пахло то сосновым бором, то луговыми травами, то цветущими кустами роз. Решив, что это какое-то развлечение, Джумин подхватил сумку, вошел и опустился на сиденье у ближнего стола.

Музыка стала тише. Приятный женский голос спросил на россайнеком:

- Твой заказ, почтенный хозяин? Прохладительное, березовый сок, вино или более крепкие напитки? Есть медвежье молоко, кедровая горькая, китайская кровь дракона и фирменная смесь «Пять Пирамид». Что пожелает лорд?

- Что-нибудь горячее, - произнес Джумин, догадавшись, что попал в питейное заведение, единетвенное работавшее в этот час. - Есть ли настойка из арсоланской коки?

- К сожалению, нет. Могу предложить ее аналог из целебных байхольских трав. Половина чейни или треть куны. Монету нужно опустить в прорезь в середине столика.

Кун у меня нет, есть чейни. Подойди, н я отдам их тебе. - Джумнп подбросил монетку на ладони.

Это невозможно, лорд. Здесь нет людей. Заведение обслуживается машиной Ута.

Вот как! - Джумин с любопытством уставился на колонну - в Куате и Больших Башнях, даже в Ханае он такого не видел. Воистину Росква - город чудес!

Он сунул монету в щель. Огоньки на колонне перемигнулись, нежно засвистела флейта, затем из люка в хрустальном потолке выплыл поднос с дымящейся кружкой и маленьким сосудом с золотистой массой. Мед, понял Джумин, разглядывая металлическое щупальце, присосавшееся к подносу. Он опустился точно перед его сидением, щупальце отдернулось и исчезло где-то наверху.

Что еще ты умеешь? - спросил Джумин, отхлебнув ароматный напиток.

- Менять музыкальную программу, - сообщила машина. - Какую мелодию предпочитает лорд? Грустную, веселую, воинственную?

- Оставь ту, что есть, другой не нужно. Знаешь, в городе, где я живу, много харчевен и кабачков, которые держат люди. Там принято, чтобы хозяин развлекал гостя беседой. Ты можешь мне что-нибудь рассказать?

- Несомненно, лорд. Прогноз погоды, список достопримечательностей, информация о лучших гостевых дворах, цены на товары, расписание полетов из любого порта. Что желает лорд?

Джумин засмеялся. Разговор его забавлял.

- Ты не очень интересный собеседник! Или собеседница? Как будет правильно?

- Могу развернуть экран и включить мелг-новости, - добавила машина, проигнорировав его вопрос. Должно быть, он не входил в программу.

- Лорд желает?

- Нет, не желает. Лучше помолчи, дружок. Лорду нужно подумать.

Сталкиваться с машинами Ута, да еще говорящими, Джумину не приходилось, но их историю он знал. В позапрошлом столетии трудился в Эммелитовом Дворе под Рос к во и некий Ут, выходец из Нефати. В те времена Эммелитовый Двор был первой и единственной общиной, где собирались люди знания, центром, где возрастало древо наук и новых, невиданных прежде умений. Там поднялся в небо винтокрыл Слава Градича, там работали Кехара Ди изРенигн, изобретатель светочувствительной эмульсии, и аталиец Лито Прада, создавший беспроводную связь, с полигонов Двора стартовали первые ракеты Нево Ах-Хишари, и там гениальный Лех Менгич сотворил свое Учение о Неощутимом, а его последователи запустили первый реактор на сайберните. Что до Ута Нефатца, то он был конструктором станков для обработки камня, металла и дерева. И заметил Ут, что многие действия его машин не зависят от материалов и деталей, приготовляемых из них, а выглядят похожими: все те же резка, сверление, шлифовка и прочее в том же роде. Увидев это, он изготовил блок из шестерен для каждой операции, а вскоре шестеренки заменили вакуумные эммелитовые лампы, потом - особые схемы, в которых уже не было ни электродов, ни стекла, ни проводов. В середине двадцатого века, когда появились мелги и общепланетное Сплетение, машины Ута стали такими совершенными, что нужно было лишь смонтировать агрегат и ввести в него программу; программы же выбирали в сети, где накопилось их много тысяч. Возможно, эти машины заменили бы труд человека повсюду, но эта идея казалась неразумной, чреватой обнищанием работников и, как следствие, мятежами и социальным взрывом. Поэтому машины Ута применялись на вредных и опасных производствах - в сайбернитовых шахтах и добыче другого сырья, при выплавке металла, на энергостанциях, транспорте и химических предприятиях. Так что кабачок, в который попал Джумин, являлся скорее забавным курьезом или же свидетельством того, что в Роскве

Не обращая более внимания на музыку и переливы огоньков, он смаковал бодрящий напиток, закусывал медом и думал, что дыни в Куате хороши, а вот такого меда не найдешь, мед чудесный, лучше, чем с горных лугов Арсоланы. И напиток хорош; должно быть, у Байхола, огромного н самого чистого в мире озера, произрастают удивительные травы... Будет любопытно увидеть Байхол, если лайнер, летящий в Шанхо, спустится с заоблачных высот... Он слышал, что па россайнекпх рейсах это делают, чтобы пассажиры взглянули на Удей-Улу и озеро, чудо света.

Внезапно его размышления были прерваны - у дверей раздался шорох, кто-то вошел, звонко застучали каблучки, на лицо Джумина упала тень, столик под его ладонями дрогнул. Он поднял глаза, рассерженный такой бесцеремонностью, и замер с раскрытым ртом - напротив пего сидела женщина. Золотистая кожа, темные длинные волосы, зрачки с изумрудной радужкой, брови как взмах птичьих крыл... Та самая незнакомка! Та, которую он видел в Ханне, у погребального костра!

- Как... - Джумии собирался спросить, как зовут очаровательную тари и чем он может ей помочь, но горло у него перехватило. Он поперхнулся и закашлялся; женщина ждала, улыбалась и разглядывала его. Не просто разглядывала - смотрела так, словно он был для нее дороже всех сокровищ мира. Словно ей удалось обрести нечто такое, что искалось долгие годы - возможно, века или целую вечность. Ее взгляд окончательно смутил Джумина.

- Твое лицо не изменилось, - вдруг молвила незнакомка на арсоланском. - Стало лишь немного мягче... Годы по-прежнему не властны над тобой.

Голос у нее был звонкий, и Джумии мог поклясться, что слышал его не раз и не два. Вот только где, когда и при каких обстоятельствах? Он хотел узнать ее имя, но машина его опередила:

- Твой заказ, достойная хозяйка? Прохладительное, березовый сок, вино иберское, нефатское, агалийское, напитки из меда и ягод. Что пожелает госпожа?

Джумин, ощутив, как разрядилось напряжение, засмеялся и махнул рукой в сторону колонны с огоньками.

- Умный! Знает, что предлагать мужчине и что - женщине! - Почти бессознательно он тоже говорил на арсоланском. - Итак, что пожелает госпожа?

- Ничего, - отмахнулась таинственная собеседница Джумина и добавила, снова улыбнувшись: - Ты смеешься как прежде, мой дорогой. Во имя Шестерых, Джен! Я узнала бы тебя с закрытыми глазами!

- Да будет с тобой их милость, - ответил он, как полагалось по обычаю эйпонской старины. - Меня зовут не Джен, а Джумин. Для друзей просто Джу. Могу я услышать имя прекрасной тари?

Ее улыбка погасла.

- Значит, правда, что ты ничего не помнишь... правда, что ты все забыл... даже меня, твою Айчени, твою чакчан... Не помнишь, как явился ко мне в Цолан под видом наставника Баратцу-Има... не помнишь, о чем мы тогда говорили... и как ты меня похитил из цоланского дворца...

- В последние шесть лет я точно никого не похищал, - произнес Джумин, чувствуя, как приливает кровь к вискам. - Раньше... да, раньше я непременно бы похитил такую прелестную женщину. Но это невозможно, тари, ты слишком молода. Что до наставника Баратцу-Има, то с ним я никогда не встречался.

Он дал бы ей лет двадцать восемь, самое большее - тридцать. Жизнь ее прошла, пока он спал. Нельзя отправиться в Цолан во сне, да еще кого-то там похитить!

Незнакомка, назвавшаяся Айчени, тряхнула головой, темные пряди рассыпались по плечам.

- Баратцу-Им давно уже в Великой Пустоте, да будут боги к нему благосклонны! А мы с тобой здесь, Джен! И наше прошлое, твое и мое, не исчезло! - Ее веки опустились, скрывая блеск изумрудных глаз. - Вспомни, милый, как ты рассказывал мне о кораблях, о своих драммарах... «Тофал» и «Сирим» с синими парусами... «Арсолана» с золотыми... «Одиссар» с пурпурными... и еще «Кейтаб», чьи паруса были оттенка бирюзы... Пять птиц, прилетевших из-за моря... нe открывая глаз, она тихо запела:

Я, О’Каймор, тидам О’Слады, владыки Ро’Кавары,

Господин надела Чыо-Та, водитель кораблей,

Я, О’Каймор, достигший берегов Лизира На драммаре своем «Од’тофал кон’та го»,

Что значит - Алая рыба, летящая над волнами,

Я, О’Каймор, кейтабец, говорю вам...

Это сказание мне знакомо, - выдавил Джумин, стиснув кулаки. Ему мнилось, что сейчас он вспомнит что-то важное, что-то случившееся с ним в далеком прошлом - хотя могла ли его первая жизнь начаться во времена, когда эйпонцы плыли на восток, к неведомым континентам? Даже мысль об этом мнилась нелепостью! Но, может, он был певцом? Певцом, исполнявшим старинные баллады?

- Там, в Цолане, ты сказал мне слова, которые я помню до сих пор. - промолвила Айчени, оборвав песню. - Ты сказал, что каждый из нас - женщина ли, мужчина - делает свой выбор: любовь или что-то вместо любви. Слава, власть, почести, богатство и остальное, что тоже человеку дорого, что приносит ему радость... Временами эти символы успеха сочетаются с любовью, по и тогда нужно выбрать главное и знать: отрину все ради любви или расстанусь с нею, ибо другое дороже... Так ты говорил, мой сахем! И мы оба знали, что дороже нашей любви нет ничего! Мог ли ты забыть об этом? Даже когда я...

Внезапно она смолкла и повернулась к двери. Там стояли трое мужчин в отороченных перьями накидках. Один постарше, два помоложе, но все рослые, мускулистые, меднолицые, с длинными прямыми волосами, черными как крыло ворона... Тайонельцы, подумал Джумин. Старший показался ему знакомым - у этого на ремне висел топорик, и смотрел он на Джумина так же холодно и мрачно, как несколько дней назад, у погребального костра. Батаб из Северной Федерации с парой подчиненных... Что им тут надо?

- Господа желают крепкие напитки? - Машина Ута не дремала, но ее вопросы не отличались разнообразием. - Рекомендую кровь дракона и смесь «Пять Пирамид». Что пожела...

- Заткнись, черепашье яйцо! - рявкнул тайонелец помоложе. Другой ухмыльнулся, разглядывая Айчени.

- Уходи, Джен. Скорей уходи отсюда! - сказала она напряженным голосом. Ее лицо вдруг изменилось, сделавшись таким же холодным, как у тайонельского батаба.

- Женщина уйдет, а ты останешься, - негромко, но властно произнес мужчина с топором. - Ты меня понял, милостивый тар? Сиди и не двигайся.

Он приблизился к Джумину, а два его спутника заняли позиции слева и справа у стен. Под накидками у них виднелись короткие стволы и рукояти лучеметов. Джумин знал, что это такое, но гордость его была выше страха и осторожности. Он начал подниматься.

- Я сказал, сидеть! - Окрик батаба хлестнул его точно кнутом. - Сиди, тар, если не хочешь неприятностей. Клянусь печенью Отца Медведя, мы не причиним тебе зла.

- Неприятности будут у вас, клянусь в том клыками Брата Волка! - передразнила его Айчени на тайонельском. Она была похожа на разъяренную тигрицу, но когда повернулась к Джумину, ее взгляд смягчился. - Уходи, дорогой, и продолжай свой путь. Я тебя найду. Только разберусь с тремя вонючими шакалами.

- Я не могу тебя оставить, - произнес Джумин. - Сетанна повелевает защищать женщину.

- Не в этих обстоятельствах. Поверь, ничего плохого со мной не случится.

Он уже стоял, и Айчени подтолкнула его к выходу. Батаб, протянув мускулистую руку, попытался остановить Джумина, но охнул и сложился вдвое, получив сильный удар в подбрюшье. Тайонельцы у стен схватились за оружие, но в следующий миг в одного полетел стол, а в другого - кресло.

- Иди! Всю жизнь ты защищал меня, а сейчас сам нуждаешься в защите! Иди, милый!

Она выкрикнула это так повелительно, что Джумин, подхватив сумку, выскочил в зал и бросился к выходу, за которым в предрассветном сумраке маячили силуэты винтокрылов и наземных экипажей. Но тут его шаги замедлились; все же он, мужчина, не мог оставить ее в такой момент! Да еще с вояками из Федерации, что были, конечно, не из последних бойцов!

Он повернул было обратно, но тут из дверей кабачка нулей вылетел тайонелец помоложе, прокатился по полу и замер, обратив к Джумину помутневший взгляд. Его приятель покинул заведение с той же поспешностью, однако сознания не потерял - его правая рука висела плетью, из носа хлестала кровь, и он. проклиная бешеную девку, пытался зажать ноздри пальцами. Судя по звукам, доносившимся из кабачка, там еще сражались, опрокидывая кресла и столы, потом кто-то зарычал от боли, и этот рев не походил на звонкий голос женщины. Похоже, Айчени слов на ветер не бросала, пообещав шакалам неприятности. Джумин усмехнулся, пробормотал: «Столь же опасна, сколь красива» - и покинул порт. Лицо Айчени плыло перед ним, ее зеленые глаза сияли, губы были полураскрыты, словно в обещании поцелуя. Он не знал, увидит ли ее когда-нибудь снова. Знал другое: забыть ее невозможно.