#Бояръ-Аниме. Кодекс Агента. Том 3

Глава 15 В роли мавра

Мы с Трубецким просидели в кафе до позднего вечера и безостановочно говорили, видимо, наверстывая упущенное. Он сопротивлялся моему плану столько, сколько мог, но в итоге уступил. Да и сопротивление его было продиктовано скорее неверием в успех, чем нежеланием в нем участвовать.

Разговор мы продолжили у него дома, а ночью, за то недолгое время, пока я спал в одной из гостевых комнат, Андрей окончательно обдумал мое предложение, просчитал возможные риски и теперь, поздним утром, рвется в бой даже сильнее, чем я сам.

— По-моему, я выгляжу как неопытный охранник! — возмущается он, внимательно разглядывая в зеркале собственное отражение. — Ненавижу эти классические костюмы!

— Мы оба так выглядим, — возражаю я, невозмутимо попивая кофе, сваренный чудо-кофемашиной Трубецкого, которая стоит целое состояние. — Меня больше волнуют наши невыспавшиеся рожи: незачем было всю ночь слушать музыку и орать караоке!

— Ну, да — тебе бы только с бабами трахаться, — язвит Трубецкой, поправляя галстук. — А нужно заботиться о душе! Наши отекшие лица с черными кругами под глазами как нельзя лучше подходят моменту: мы едем проведать друга, находящегося при смерти!

— А ты циник!

— Причем прожженный! — самодовольно заявляет Андрей и поворачивается ко мне. — Может, заедем к тебе, и ты наденешь свой костюм?

— На мне и твой сидит практически идеально, — возражаю я: ехать в Шуваловскую высотку мне не хочется от слова совсем.

— Костюм синий! — продолжает убеждать меня Трубецкой. — А ты из рода Фиолетовых!

— Насрать!

Я встаю с кресла, подхожу к Андрею и становлюсь перед зеркалом.

— Если я надену синие линзы и немного изменю прическу, то вполне могу сойти за тебя! Или ты — за меня!

— Нет уж! — возмущенно произносит Андрей. — Мне позора в Царском Селе хватило!

— Ладно тебе! — я хлопаю друга по плечу. — Если бы к тебе пришла Аллочка, а не Бестужев, ты бы пел совсем другие песни!

— Тьма меня забери! — восклицает он принюхиваясь. — У нас даже парфюм одинаковый!

— Мы едем или так и будем у зеркала крутиться⁈ — нетерпеливо спрашиваю я.

В Кремле нас уже ждут. Гвардия предупреждена, Службы Безопасности все согласовали, и потому контроль мы проходим быстро. Бестужев-младший встречает нас у входа в скромную квартиру Цесаревича и, поздоровавшись, приглашает внутрь. Его взгляд холоден и отрешен, он смотрит на меня столь же спокойно, как и в прошлый раз, хотя совсем недавно я едва не отправил его отца на тот свет.

Мы идем по уже знакомому мне коридору, и я наблюдаю, как Трубецкой вертит головой и удивленно разглядывает дешевые интерьеры, никак не вяжущиеся с привычным Кремлевским пафосом. Он явно здесь еще не был и не предполагал, что Наследник Престола живет простецки, словно заурядный бездарь.

В бывшей гостиной все также толпятся чиновники и врачи, только охранников стало больше. К рядовым гвардейцам добавили пару зеленоглазых магов, сидящих в креслах по обе стороны от двери в спальню. Они на мгновение отрываются от чтения газет, обводят нас с Трубецким скучающими взглядами и кивают Бестужеву — проходите, мол.

— Алексей Николаевич без сознания, — тихо сообщает Бестужев, открывая дверь. — Надолго не задерживайтесь.

Мы заходим внутрь, и я вздыхаю с облегчением: ни царственной бабки, ни царствующей матери в спальне нет, у кровати стоит лишь Наталья. Она выглядит расстроенной, усталой и немного растерянной. На ней темно-зеленый, почти черный кринолин и короткая вуаль. У меня возникает ощущение, что траур в Кремле уже идет, просто о нем еще не объявили.

— Привет, мальчики! — тихо произносит Наталья. — Я очень рада, что вы приехали!

Мы приветствуем ее в ответ, и Трубецкой бросает на меня укоризненный взгляд. Правда состоит в том, что мы явились не к Цесаревичу, а в музей Рода Зеленых, и моего правильного во всех отношениях друга от этого немного коробит. Мы неловко топчемся в дверях, понимая, что формальные аристократические приветствия сейчас не к месту и не ко времени, но как нужно себя вести, не понимаем.

— Как он? — спрашиваю я, подходя к кровати и обводя взглядом многочисленные аппараты жизнеобеспечения — с момента моего прошлого визита сюда их стало намного больше.

— В сознание так и не приходил, — сдавленно отвечает Наталья и опускает плечи, сразу становясь меньше.

Я делаю знак растерявшемуся Трубецкому. Спохватившись, он подходит к убитой горем девушке и обнимает ее за плечи. Она кладет голову на плечо Андрею, и я поспешно отворачиваюсь. Опускаю взгляд на плохо освещенное лицо Алексея и невольно вздрагиваю. Былая красота поблекла, и я вижу перед собой бледного мертвеца с оплывшими и заострившимися чертами лица.

Я так и не смог понять, что случилось тогда в Царском Селе. Почему Темные напали на дворец, наверняка зная, что Цесаревич — один из них? Почему еще один Темный вместо того, чтобы задержать меня или убить, отправил Цесаревичу на помощь? Наконец, почему Темный Романов пытался спасти всех остальных от нападения Темных же?

— Останешься со мной⁈ — тихо просит Наталья Андрея. — Я так устала от одиночества! Хочу, чтобы все было как в детстве — только ты и я!

— Конечно! — с готовностью соглашается Трубецкой и обнимает Наталью за талию.

Мавр сделал свое дело, мавр может уходить! Я ликую и пытаюсь придумать предлог, под которым покину эту богадельню, но на помощь приходит Наследница Престола.

— Саша, ты не будешь возражать, если музей тебе покажет Князь Бестужев? — спрашивает она.

На самом деле она испрашивает у будущего мужа разрешение остаться наедине с Трубецким, и мы понимаем друг друга с полуслова.

— Нисколько! — отвечаю я. — Желаю выздоровления твоему брату и максимального спокойствия тебе!

Я целую руку Наталье и крепко жму Трубецкому, внимательно глядя в его синие глаза. В моих фиолетовых горит ярко-красная надпись: «Не просри эту возможность!», и я надеюсь, что друг ей внемлет.

Из спальни, превратившейся в усыпальницу, я выхожу с облегчением. Цесаревич не был моим другом, судьба свела нас всего на несколько дней, а Наследником Престола руководил корыстный интерес. Конечно, по-человечески мне его жаль, но не более того. Я не привык себя обманывать.

А вот кому по-настоящему плохо, так это Бестужеву-младшему. Он встречает меня в дверях, бросает быстрый взгляд на кровать Цесаревича, и его лицо мрачнеет. Мой Темный Дар безошибочно определяет его состояние: парня накрыло вселенское горе, и он держится из последних сил.

Быть может, Романов был для него чем-то большим, чем просто другом? Или я всегда мечтал о настоящей дружбе, но так и не понял, что это такое? И стал циничным ублюдком, которого из меня лепили в Приюте последние десять лет?

— Наталья Николаевна сообщила, что в музей мы сходим с вами! — сообщаю я ему официальным тоном, играя на немногочисленную публику.

— Почту это за честь! — также официально отвечает он, с трудом оторвав взгляд от закрывшейся двери.

Обратно мы идем тем же маршрутом, которым пришли. Говорить не хочется ни мне, ни Бестужеву, и я нарушаю молчание уже в машине, которая везет нас в Оружейную палату.

— Прости, что покалечил твоего отца! — извиняюсь я, внимательно наблюдая за его реакцией.

— С ним все в порядке, — отвечает князь, — а вот Алексей со дня на день умрет…

Он замолкает, потому что к его горлу подступает ком, а из глаз текут слезы. Я впервые вижу, как большой и сильный мужчина ревет, словно маленький ребенок. Смотрю на его заплаканное лицо и не знаю, что делать и что говорить.

— Ты должен это пережить! — выдавливаю из себя я, наклоняясь вперед и сжимая плечо Бестужева. — Я знаю, что Наталья очень нуждается в тебе!

Замолкаю, потому что говорю не то, и не так. Замолкаю и молча смотрю в зеленые глаза Князя. Слезы начинают течь сильнее, губы — дрожать, а грудь — сотрясать глухие рыдания.

Тьма меня забери! Сажусь рядом с парнем и приобнимаю его за плечи. В утешители я не гожусь, это факт. Развеселить или покуражиться — это запросто, а вот проявлять сострадание не умею. Не научили, потому что для любого агента это кандалы. В идеале агент вообще должен быть социопатом, но, Слава Разделенному, до социопатии мне столь же далеко, сколь и до полноценной эмпатии.

Лимузин останавливается у входа в Оружейную палату, но мы не выходим из машины. Бестужев приводит себя в порядок, и я чувствую, что парню стало легче — он выплакался. Выплеснул горе, тяжестью которого не мог поделиться ни с кем.

— Спасибо! — тихо произносит он и смотрит на меня привычным холодным взглядом.

А затем открывает дверь и выходит из лимузина. Я следую за ним, и мы останавливаемся перед желто-белым фасадом трехэтажного здания, подобных которому в Москве тысячи. Невзрачное оно только снаружи, внутри собраны самые ценные сокровища правящих династий Империи. В детстве я сбежал от преподавателей сиротского дома сразу после посещения именно этого музея.

Из-за состояния Наследника Престола Кремль закрыт для туристов, и мы с Бестужевым гуляем по пустынным залам вдвоем. Я рассматриваю творения древних мастеров, которые, честно говоря, особого интереса не представляют. Сотню лет назад среди них случайно обнаружили могущественнейший артефакт, созданный еще при жизни Разделенного, но вряд ли мне выпадет такая же удача, и потому я неспешно перехожу от витрины к витрине, делюсь впечатлениями и постепенно втягиваю обычно молчаливого Бестужева в разговор.

Когда мы заходим в зал парадного оружия, парень на время забывает о терзающем его горе, и в его глазах разгорается неподдельный интерес. Мне скучно, но я поддерживаю беседу. Иногда даже мнение о том или ином клинке высказываю, хотя, честно сказать, драться умею только на кинжалах. Агентам не нужны двуручные мечи, их сложно спрятать на грудной перевязи, на бедре или в паху, в отличие от миниатюрных клинков.

В зале артефактов скука поглощает меня окончательно. Смотреть на тысячи пустых безделушек и читать о том, что с их помощью творили в прошлом наши беспринципные, но героические предки неинтересно. Я машинально следую за не на шутку увлекшимся Бестужевым и держу пальцы скрещенными за Андрея.

Коллекция подарков Темных немного оживляет мой интерес, но их артефакты и оружие практически не отличаются от наших, что и понятно, потому что жесткое размежевание цивилизаций произошло относительно недавно.

Историческая одежда поражает не роскошью и вычурностью, а прежде всего размерами. Мысленно я ставлю себя на место молодого аристократа, которому досталась в жены бабища в три раза шире его, и гадаю — смог бы я выполнить с ней супружеский долг или нет. Да еще и не один раз! А ведь выполняли, иначе бы нас в природе не существовало! Хочется взять золотой, украшенный драгоценными каменьями кубок из витрины, наполнить его хорошим вином и махнуть за непоколебимое здоровье предков, не испорченное утонченными порнографическими изысками.

К залу, в котором собраны государственные регалии, я похожу в твердом убеждении, что сделал правильный выбор и мой план прекрасен. Все, что связано с государством и его управлением, мне неинтересно. Ни в ретроспективе, ни в настоящем, ни в будущем. А социология и экономика — особенно. Вчера вечером, слушая увлеченные комментарии Трубецкого о проблемах во всех сферах экономики страны и разглядывая громоздкие графики и таблицы, я радовался, что скоро буду от этого далек. Если выживу.

Управление Империей — не мое, в этом нет никаких сомнений!

Увлеченный собственными мыслями, я не сразу замечаю, что мы оказываемся в небольшом зале, где собраны регалии нынешней правящей династии. Вокруг меня щедро рассыпано золото, изумруды, зеленая эмаль всех оттенков и зеленые же шелка.

— Мы у цели, — сообщает Бестужев и кивает на небольшую витрину, столбиком возвышающуюся в центре зала.

Я иду прямо к ней, игнорируя сверкающее великолепие вокруг. Останавливаюсь у оливковой полупрозрачной маски, покоящейся на темно-зеленом бархате, провожу пальцами по стеклу и вопросительно смотрю в глаза моего верного сопровождающего.

— Ты хочешь ее вытащить? — удивленно уточняет Бестужев, и я невозмутимо киваю.

— Один момент! — с готовностью произносит он, достает из кармана телефон и кому-то звонит.

Чтобы убить время, я блуждаю среди экспонатов, любуюсь портретами многочисленных зеленоглазых предков Романовых и думаю о следующих двух посмертных масках — голубой и желтой. С Воронцовыми мне поможет Трубецкой: нужно будет поспешить, пока договоренности о его помолвке с Еленой в силе. А вот что делать с Нарышкиными — ума не приложу. Наверное, придется просить о помощи Шувалова.

— Добрый день, Ваша Светлость! — меня приветствует похожий на колобка невысокий мужчина, вкатившийся на коротких ножках в зал. — Анисим Петрович Бабушкин, директор оружейной палаты, к вашим услугам!

Его лицо расплывается в улыбке, отчего глубоко посаженные глаза окончательно тонут в складках кожи лица, а на покрасневшей лысине выступают крупные бисеринки пота. Несмотря на солидные размеры, он явно относится к тому типу людей, которые влезают в любую, даже самую узкую задницу без мыла.

— Добрый день, Анисим Петрович, я хотел бы подержать в руках посмертную маску Основателя Великого Рода Романовых, — надеваю на лицо самую располагающую улыбку и склоняю голову.

— Как можно, Александр Игоревич! — толстяк по-бабьи всплескивает руками и закатывает глаза. — Это даже студентам и ученым запрещено, а вы — всего лишь…

Непроизнесенное слово «бастард» колобок проглатывает, и пылкий румянец уступает место мертвенной бледности.

— Игорь Всеволодович должен был вас предупредить! — мои брови взмывают вверх, а губы превращаются в тонкую, режущую взгляд линию. — Но если он этого не сделал, я ему напомню…

Достаю из кармана смарт и делаю вид, что собрался сделать звонок.

— Не стоит, князь! — поспешно заверяет меня Анисим Петрович, достает телефон и кому-то звонит.

С невидимым собеседником он разговаривает властным, привыкшим повелевать голосом, и вызывает у меня чувство омерзения. Уже через минуту к нам подбегает пара старушек божьих одуванчиков, одна из которых протягивает мне белые перчатки, а другая — открывает витрину маленьким блестящим ключом.

— Сигнализация отключена⁈ — на всякий случай уточняю я, не желая стать героем очередного скандала.

— Не извольте беспокоиться! — заверяет меня колобок елейным голоском, предано глядя в глаза, словно собака.

Я неспешно надеваю перчатки, сдвигаю стекло и аккуратно беру маску в руки. Внимательно рассматриваю ее, держа в поле зрения старушек, следящих за каждым моим движением, словно цепные болонки.

Я резко прикладываю маску к лицу, уже зная, что сейчас испытаю, но происходящее далее выходит за рамки моего воображения. Я закрываю глаза, ощущаю привычные уколы кожи, боль, переходящую в сладкую истому, а затем меня хватают за голову цепкие старушечьи пальцы.

Бабки срывают маску с моего лица, она вываливается из их рук и падает на пол. Все происходит медленно, как будто во сне, и, прежде чем спасти древний артефакт, я замечаю выражение искреннего удивления в глазах Бестужева, и невообразимого ужаса на лице Анисима Петровича.

Я окружаю маску конструктом в десятке сантиметров от пола, дергаю его к себе, как учил Шувалов, и маска снова оказывается в моих руках. Я аккуратно кладу ее на темно-зеленый бархат, виновато улыбаясь старушкам, и замечаю в их глазах неподдельный религиозный экстаз.

Прежде чем закрыть стекло витрины, я внимательно разглядываю маску. В том, что это древний конструкт, я больше не сомневаюсь. В момент контакта с Фиолетовой Силой, на его гладких обводам вспыхнули ярко-белые всполохи.