Блуждающие огоньки

Глава XXVII

Что это за место? Двери распахнуты, ставни в окнах всюду выбиты. Заходи, милый гость, каким угодно путем, как душеньке твоей будет удобно! А внутри светло и тихо, как на кладбище. Войдешь и оставишь позади разочарование, месть, обиду и тяжёлые воспоминания.

Там уже давно ждут с распростертыми объятиями любимая маменька в длинной бежевой сорочке с рыжими косами-улитками на голове, до неузнаваемости спокойный отец с длинными каштановыми волосами, завязанными в небрежный узелок, который держал в руках не привычную для него одноручную саблю, а совсем маленькую дочурку, что была похожа на него как две капли воды. Здесь же стоит в ожидании своей очереди высокий мужчина с неясным силуэтом, казавшийся одновременно и незнакомым, и знакомым до боли в сердце. И хоть силуэт был совершенно невнятным, однако можно было заметить, как мужчина улыбается во весь рот и смотрит на гостью взглядом, полным любви.

Безмолвно расположились в кресле и две совсем молоденькие девушки, не дожившие до замужества, которые также не казались знакомыми, однако при виде их душа отзывалась дикой болью, а на глазах наворачивались слезы. Из одной залы в другую бегали ещё две пышногрудых не по годам девчонки, силуэты которых были уже четкими и понятными. Дом залился громким девичьим смехом и тяжелым учащенным топотом.

Анаис, испуганно осмотревшись по сторонам, осторожно вошла через распахнутую дверь. Рыжеволосая женщина, слегка наклонившись, потянула руки в ее сторону, как бы зазывая к себе. Девушка вмиг почувствовала себя маленьким ребенком, кинувшись ей в объятия и заплакав навзрыд. Женщина нежно провела по ее красным волнистым волосам и поцеловала в лоб:

— Птичка моя, что же ты тут забыла?

— Мамочка! — с придыханием произнесла девушка.

— Что же ты здесь делаешь, доченька?

— Я устала, маменька!

— Я знаю, птичка, — нежно произнесла женщина, ее мелодичный голос убаюкал Анаис, и она сладко зевнула и довольно улыбнулась. — Жизнь — это одни сплошные препятствия на пути к отдыху и успокоению. Но в этом ее шарм, — с легкой грустью добавила мать.

— В тебе еще достаточно кипит жизнь, Анаис, — твердо произнес мужчина с немаленьким орлиным носом, что стоял подле матери.

Анаис нехотя отошла от нее, откинула мокрые от слез волосы назад, еще раз обвела взглядом помещение. По нему ходило множество других человеческих силуэтов, не все из них были ей знакомы. Те же очертания, что отзывались ей болью глубоко в сердце, заставляли ее взгляд останавливаться на них, и Анаис, силясь вспомнить, где она могла их видеть, в конце концов отворачивалась и уходила от них прочь. С трудом вырвавшись из залы, она вышла наружу в кромешный белый свет и потеряла сознание.

То место называется смертью.

В полуобморочном состоянии Анаис, взявшись одной рукой за иссиня черную гриву, а другой — за повод, стремглав мчалась на своей серой лошади, чья шерсть в лучшие времена могла похвастаться здоровым серебристым отливом, сейчас же скорее напоминала золу с печки, равномерно распределенную по всему ее телу. Проведя рукой по лошадиной мордочке слева, она нащупала огромный шрам прямо под глазом, а части щеки попросту не было — на том месте зияла дыра, откуда были видны ее зубы.

Девушка с трудом понимала, где они, куда они так быстро едут, почему идет проливной дождь и, почему в этом месте много голых мертвых деревьев, огромных папоротников и рогоза, когда еще недавно Анаис прогуливалась по пустынным заброшенным городам без единой капли жидкости. Иногда она теряла не только пространство и время, но и собственное “я”. В непонимании, кто она и что она здесь делает, Анаис в совершенно запутанном сознании просто плыла по течению, не стараясь и не пытаясь даже определиться с местоположением и возможным планом развития события. Безмерная дикая усталость сразила ее наповал, она то и дело засыпала сидя, совершенно лишившись сил, и просыпалась лишь на мгновенье после того, как очередной сон вскрывал все новые и новые ее особенно яркие и непростые обрывки воспоминаний. Именно обрывки, а если еще точнее сказать, то воспоминания из жизни у Анаис в голове мелькали, как те самые силуэты людей: не все было понятно и едва различимо; вроде бы знакомо, а вроде бы и не очень…

Какая у нее была главная цель, мотивация жить? Вернуться домой. Зачем? Там же вроде нет никого: и как будто бы ни маменьки, ни строгого высокого мужчины с большим орлиным носом, ни маленькой сестренки, ни любимой бабки, которая учила ее с малолетства искусно лазить по крыше особняка. Да и как будто бы некуда возвращаться — особняк-то сгорел. Так какова же цель? Месть за внезапную смерть любимых людей? Возможно. Смутные обрывки воспоминаний давали ей понять, что они погибли неслучайно. А ведь Анаис об этом даже не особо задумывалась, будучи молодой практически беззаботной девчушкой.

Почему она не обращается за помощью к единственному родному и близкому ей человеку? Кажется, он сделал что-то не очень хорошее. Или замыслил неладное, что ей не пришлось по душе. Поэтому она бежит без оглядки туда, где никто не сможет ее отыскать. Но кто этот единственный родной человек для Анаис — голова не давала ответа. Лишь смутные воспоминания, едва заметный образ взрослого невысокого мужчины с небольшой, каштановой бородой, где то и дело проглядывала седина.

Кто тот молодой коренастый юноша, что кричал ей бежать быстрее ветра? Запомнился Анаис лишь его невысокий рост, густые волосы, испуганный взгляд и надрывный крик, сообщающий о страшной беде. Запомнила она и невероятно теплые и одновременно с тем тяжелые чувства и боль утраты, которые она испытывала от его громкого крика. Она плохо помнила, как он выглядел. Она не знала, где он, кто он. Но Анаис точно не видела его в той зале.

Как гром среди ясного неба ее сразили последние, недавние события. Анаис снова почувствовала, как сильно ей не хватает воздуха, а сердце заколотилось в бешеном ритме, в такт мчавшейся стремглав кобыле. Она зарыдала, схватившись одной рукой сначала за сердце, потом за голову, пытаясь отогнать от себя жуткие воспоминания: она вновь ощутила, как нечто темное, тяжелое и щекочущее проникло внутрь нее и захватило ее тело. Тогда же в том воспоминании она не могла пошевелиться, ноги стали совершенно ватными, она не поняла, как в сильной панике залезла на лошадь, путаясь в своих же конечностях и несколько раз падая. Она хотела убежать из того треклятого места. Голова кружилась и гудела; то и дело неизвестный низкий женский голос внутри нее твердил:

“Цени мой дар выше всех других.

Страх. Страхов много бывает. Кто-то боится высоты, кто-то боится оказаться посреди реки, не ощущая дна под ногами, кто-то боится ходить в лес. Но что стоит за этим? Тот смертный, что стоит перед обрывом со страхом высоты, всего лишь боится ненароком поскользнуться, упасть вниз и разбиться; оказавшийся в глубокой реке страшится утонуть, а в лесу водятся дикие страшные звери, жуткие демоны и черти. Что же объединяет все эти страхи? Человек прежде всего боится только одного. К чему говорить об этих всех ужасах, когда любого смертного тяготит смерть. Страх смерти и предостерегает от лишних бед, и заставляет совершать абсурдные вещи. Он сковывает тело и душу, не давая возможности смертному жить, пока он жив.

Кто-то считает, что страх смерти — всего лишь главный шаг к взрослению. Чем старше смертный, тем больше он всего боится. И боится он не только за себя, но и за других. Кто-то считает, что необходимо отбросить страх смерти, чтобы стать взрослее, ведь это детское, инфантилизм. А для того, чтобы взрослеть, как полагается, смертные придумали, что смерти попросту не существует. В этом им помогли мнимые боги, что обещают им жизнь после жизни. Если при этом после смерти ничего нет, так это смертный сделал что-то не так, пока жил, а отнюдь не вера в те сказки и байки, что повествовали о существовании рая, виновата. Все поверья мира, как и все страхи, объединены только одним.

Правда лишь в том, что после жизни есть только смерть. Есть только черная зияющая пустота. После жизни ты никто; никакие регалии, должности и богатства мира не спасут тебя от этой пустоты. И если бы смертные знали о том, что никакие мнимые боги не обещали им рая, были бы они так же храбры, смотрели бы они смело мне в лицо?

Я принесла тебе ценнейший дар. Я подарила тебе эту правду.”

Анаис не понимала, говорила ли она с собой, или голос в ее голове был совершенно ей чуждый. Он пугал ее. Она хотела бежать без оглядки еще быстрее лишь бы его не слышать.

Девушка четко помнила не только свой дом и любимую маменьку с доброй грустной улыбкой и косами-улитками, но и свою кобылу Химиру, историю ее появления на свет, а также светловолосую девушку, что заполняла часть ее души. Они были связаны древнейшим и сильным заклятием. За память об этой еще живой близкой подруге, что была ей словно сестра, Анаис вовсю держалась, как за спасительную соломинку. Ей больше не к кому было обратиться за помощью и защитой. Но также она чувствовала, как ее подруге грозила опасность, но откуда она могла исходить, Анаис снова забыла. Цепляться за обрывки памяти было бессмысленно — девушка была так сильно чем-то потрясена, что многое в ее голове попросту потерялось где-то глубоко. Однако прежде чем пытаться схватиться за эту соломинку, необходимо было эту самую соломинку спасти в первую очередь.

“Imo. Где бы ты ни была, в каких бы дальних краях ты не находилась, я буду надеяться лишь на твое благоразумие и осторожность. Я чувствую, что тебе может грозить большая опасность без преувеличения. Однако я изрядно повредилась рассудком и совершенно не могу сказать, откуда взялись мои страхи. Прошу тебя, спаси себя! Моя жизнь зависит от твоей предусмотрительности. Я не знаю, где я и, как скоро я смогу тебе хоть что-то сказать. Я знаю лишь одно — пока я жива, я буду искать путь домой.”