Близкие люди

Глава 27

…это было глупостью.

Совершеннейшей глупостью, иначе и не скажешь, потому что умный человек воспользовался бы моментом и ушел бы сам. Что Антонине до всех этих людей? Кто они ей? Соседи, с которыми, как оказывается, неслучайно свела жизнь, а теперь того и гляди смерть соединит узами, куда более прочными, чем ЗАГС накладывал.

И ей бы спасаться.

Ей бы скользнуть на туманную дорогу, чтобы выйти где-нибудь… да не столь важно, где именно, главное, что подальше от проклятой этой квартирки.

А там…

…есть места, где Антонину ждут документы и какие-никакие копейки. На первое время хватило бы. Даже… если подумать, то можно было бы повернуть все к собственной выгоде. Потеряться, наконец, для всех, примерить обыкновенную жизнь, о которой еще недавно не думалось.

А она…

Дура.

Полная.

И в то же время что-то мешало поступить разумно, заставляя возиться с глупыми нелюдьми, еще не понимавшими, во что они вляпались. Хотя, справедливости ради, и сама Антонина не очень понимала, но…

– Времени мало. Мне нужна будет ваша кровь. По капле.

Первой руку протянула Калерия, взгляд которой метался, но Ингвара на кухоньке видно не было. Сбежал? Вряд ли… но капли крови упали на язык, и Антонина едва не рассмеялась.

И эта тоже…

– Постарайся… сосредоточиться, – она проглотила обжигающе горячую каплю. – Я… открою дорогу…

– Без Ингвара не пойду, – Калерия покачала головой. – Он… где-то рядом. И надо…

– И справится без тебя. Или думаешь, твое бездыханное тельце придаст ему сил? – Антонина говорила нарочито грубо. – А нам ты нужна. Там… пригодишься.

– Чем?

– Будешь мир слушать. Ты… слышишь.

Мелькнула мысль, что надо бы выглянуть за порог, детей забрать, но ее Антонина решительно задавила. Не хватает еще… точнее, сначала надо вывести тех, кто здесь, а потом…

– Я?

– Берегиня-полуденница, – Антонина вытерла рот ладонью. – Только слабенькая, тебе еще лет пять надо, чтобы в силу войти…

Огненная кровь полуденницы, хранящая в себе память солнца, согрела.

– Берегинь не существует, – не слишком уверенно ответила плакальщица. И протянула дрожащую руку. От нее пахло туманом, тем, что обжился с иной стороны, а теперь вот и тело примерил, выбрав по себе. Кровь была кисловатой, чем-то напоминавшей дешевое вино.

– А то… – кровь смешивалась, опьяняя.

И вспомнилась вдруг матушка, которая поднимала чарку к лампочке, кривилась, разглядывая густое содержимое ее, и выпивала его одним глотком. А после, размазав красное по лицу, замирала. И лицо это искажалось, становилось страшно, отмечено печатью безумия.

Владимира всхлипывала.

Но руку протянула, и дрожащая, та была холодна.

Тоже вино, только легкое, игристое, которое шибает в голову, толкая сделать что-то этакое…

– Я без него никуда не пойду, – сказала птица-гамаюн, отчаянно моргая. И лицо ее тоже переменилось, сделавшись по-совиному округлым, лупоглазым. – Это… просто не имеет смысла.

Она поднялась, пусть каждое движение давалось ей с трудом. Опершись на опрокинутый стол, она захромала туда, где виднелось тело генерала.

Споткнулась.

Взмахнула рукой, и показалось, что мир затрещал, не готовый выдержать тяжести уже не руки – крыла. Пусть и виделось оно пока лишь на той стороне, недоступной взгляду обычных людей.

– Тогда сама тащи… – огрызнулась Антонина.

Неблагодарные.

Она тут время тратит…

– Понесем, – Калерия погладила по руке, успокаивая. – В этом весь смысл, чтобы вместе.

Смысл?

Смысл один – не сдохнуть, а остальное – как-нибудь.

Ведьмина кровь слабенькая, по всему силенок у ведьмы – капля, но это и без крови понятно, вот сердце бьется ровнее, да и в голове проясняется.

– Живой он, погоди, сейчас помогу… и надо посмотреть…

– Лешки твоего нет, – ведьма переступала через тела, и тарелки хрустели под его ногами.

Странно, но Антонина обрадовалась, и только тогда решилась поглядеть на мертвецов. А вот Мишка попал. И не то чтобы его жаль. Тут уж сколько веревочке не виться, а конец один. Редко кто из подобных ему до старости доживает. Но вот чтобы так, по-глупому.

Художник лежал, раскинувши руки.

А вот Крамов свернулся клубочком, голову закрыл, только не помогло.

– Матвей, – тонкий голос птицы вновь резанул по ушам, и Антонина испугалась, что сейчас она вновь закричит, и этого крика никто-то не вынесет.

Она точно не вынесет.

– Тише, если жив, то откачают, – Калерия положила ладони на плечи птицы, и та вздохнула спокойнее. А еще сомневается, что берегиня. Только они так и умеют.

Умели.

Раньше.

Они и в былые-то времена скрывались, прятались среди людей, ими притворяясь. А потом, выходит, и вовсе себя позабыли. Только память – одно, а сила другое.

– Помоги, – Калерия подняла беспамятного человека с легкостью, и Эвелина бросилась к нему, нырнула под руку и согнулась.

Хрупкая.

Упрямая.

Наверное, ее можно уважать за это вот упрямство, но не хочется. А вот генерал… не так уж прост генерал. Антонина едва не расхохоталась, разглядев:

– Неси сюда своего упыря…

– Хватит, – жесткий голос берегини заставил вздрогнуть.

– Так упырь и есть… – Антонина за собой вины не чувствовала, а еще чужая кровь мешала.

Мешалась.

Это как… и вправду вино с шампанским смешать, а сверху водочки и потом еще ликера. В голове шумит, тянет на подвиги.

Она поднялась. Неожиданно повело влево, и Антонина упала бы, если бы не Виктория.

– Упырь-упырь, натуральнейший… и птица-гамаюн… бросила бы ты его, честное слово!

Упырь дышал.

И глаза открыл, стоило прикоснуться. Распахнул, белесые, пустые, страшные. От взгляда его Антонина отшатнулась, но быстро с собою совладала.

– Упыри на самом деле к мертвецам отношения не имеют, – сказала она, повинуясь странному желанию успокоить. – Если разобраться, то они те же люди, но с отрицательным вектором силы. Пьют ее, в общем. Тянут с других. А что самое интересное, что благодаря этой особенности, рядом с ними и магия-то толком не работает, да…

– И твоя?

– Моя… не знаю. Кровь нужна.

Упырь смотрел на птицу, так жадно, страстно, что той впору было бы сбежать от этого вот взгляда, а она только улыбнулась этак, растерянно.

Дура влюбленная.

Упыриная кровь оказалась ледяной, она вмиг остудила и вернула способность мыслить здраво. Пожалуй, если бы Антонина первой ее попробовала бы, она бы не стала глупить, ушла бы сама. Но теперь…

– Возьмите друг друга за руки и не отпускайте. Далеко не уведу, но… если кто потеряется, искать не буду. Никто не будет. Там… нехорошо.

Она вскинула руки, подумав напоследок, что матушка бы не одобрила.

Матушка…

Мир поддался легко, будто только и ждал, когда же Антонина его позовет. Вот и позвала, и он открылся ей, откликнулся на этот зов, распахнул жадную пасть свою.

Поблекли краски.

Притихли звуки.

И Антонина, стиснув горячую руку берегини, потянула ее.

– Идем и быстро…

Существо, глядевшее на Астру, не было человеком.

Возможно, когда-то давным-давно, когда мир был другим. Он еще жил в темных глазах, но перевернутый, искаженный чужою памятью.

– Здравствуй, что ли, – сказал он, словно извиняясь за то, что вынужден будет сделать.

– Здравствуй, – ответила Астра, прижимая к себе детей.

– Идем?

Он не стал ее пленять.

И не стал грозить.

Он знал, что бежать ей некуда, разве что в лес, который рядом, куда уйти легко, а вот остаться, отказавшись, сложно. Но Астра приняла решение. И лишь потерла запястье, на котором еще виднелись алые пятна ожогов.

Драконья кровь истлела.

Или…

…она однажды пробовала ее, пусть и разбавленную человеческой.

– Глупая девчонка, – ворчала Серафима Афанасьевна, вытирая пот со лба. – И упрямая. Неможно такой упрямою быть, слышишь?

Было жарко.

И холодно.

Снова жарко. Жар этот мучил, не желая отпускать Астру, и она рвалась, скидывала, что тяжелое одеяло, что тулуп драный, которым ведьма придавливала ее к лежанке. А оставшись голой, Астра тотчас замерзала. И казалось, что скоро все кончится.

Но ведьма не позволила уйти.

– Пей, – сказала она, поднося к губам морщинистую руку, с которой сбегали темные, показавшиеся черными, капли. И Астра, не имея сил отказаться, раскрыла рот. Она глотала эти капли, одну за другой, стараясь не думать, не кривиться.

Драконье пламя причиняло боль.

То есть, тогда-то Астра ничего не знала ни про пламя, ни про драконов. А может, знала, но забыла, главное, что она прекрасно помнит это ощущение жара, огня внутри, всепожирающего, злого, поглотившего все иные огни.

И болезни.

Вот теперь снова. Огонь разгорался, капля за каплей, и ей уже было жарко. И наверное, будь она человеком, вспыхнула бы.

Но человеком Астра не была.

– Идем, – она шагнула за порог.

И дети с нею.

Не позволят оставить. Ему они нужны не меньше, чем Астра.

– Почему? – этот вопрос не то чтобы мучил ее, но молчание казалось мучительным.

– Не туда, – он решился коснуться ее плеча и руку одернул, будто ожегшись. А потом отступил, огляделся воровато и толкнул дверь в свою комнату. Отступил, махнул приглашая. Когда же Астра вошла, то дверь прикрыл.

Не на замок.

– Погоди… знаешь, дом этот старый… настолько старый, что никто уже и не помнит, каким он был прежде.

Комнатушка была узкой и тесной до того, что, казалось, стены ее того и гляди сомкнуться, раздавят, что Астру, что вот хозяина.

– Ты помнишь?

– Помню, – он протиснулся мимо Астры и девочек, оказавшись перед несуразно огромным шкафом. Резные дверцы его, украшенные единорогами и поблекшим перламутром, не открывались полностью, упираясь с одной стороны в тумбу, с другой – в стену. – Этот дом принадлежал моей семье.

– Расскажешь?

– А ты и вправду хочешь знать?

– Понятия не имею, – честно ответила Астра, нисколько не удивившись, увидев в шкафу не старые куртки с костюмами вместе, но узкую лестницу, с которой тянуло дымом. – Наверх?

– Чердак, – согласился тот, кто давно был уже мертв, но так к тому и не привык.

А драконья кровь разгоралась. И подумалось, что в этой-то сил было куда больше, нежели в той, которой когда-то наполнили Серафиму Афанасьевну. Эта вот кровь не ослабла за годы, но напротив, сделалась ярче, живее.

Выйдет ли с нею совладать?

– Как тебя зовут? На самом деле?

– Александр. Александр Платонович Бестужин, – он слегка поклонился, и поклон его был должным образом изящен. – Граф Бестужин… был когда-то.

Лестница узкая.

Ступени высокие. И страшно. Не за себя. Но оставить… оставить детей Астре не позволят. Они тоже нужны.

– Лейб-гвардия… – он идет последним, держится на расстоянии, то ли соблюдая тот, древний, этикет, то ли просто оттягивая момент, когда придется убивать.

Ему не хочется убивать.

Но и иного варианта он не видит.

– Я был верен царю. До последнего… и семье… странное время. Страшное. Сейчас, оглядываясь назад, мне удивительно, почему никто не видел и не понимал, что происходит? Насколько все серьезно… или понимали, но не желали верить? Люди, как правило, слепнут добровольно. И я не исключение.

Он говорит тихо, но голос его не тонет в толщине древних стен. А дом помнит хозяина. Дом рад возвращению, и спешит скрипеть, жаловаться на нынешних жильцов, которые не понимают, какое чудо им досталось. Которые взяли и переделали этот дом по собственному усмотрению.

Разрезали бальные залы перегородками.

Устроили… непотребство.

– Какими они были?

– Кто?

– Драконы, – а вот это Астре хотелось бы знать, потому что пламя бушует и гореть ему еще долго. А ей – мучиться, сдерживая его.

– Обыкновенными, – это слово падает в тишине. – Говоря по правде, ничего-то драконьего в них не осталось… внушали трепет, это да. И сильны были… огненные маги, но… просто маги, понимаешь?

Нет.

И да, пожалуй.

– А еще безумцы… они все сходили с ума, рано или поздно. И сперва это безумие было незаметным, оно проявлялось раздражительностью, и тогда все-то упирали на дурной нрав, на возраст. Однако раздражительность сменялась апатией. Я видел, как это происходило. Те, старые, они долго держались. То ли кровь сильнее была, то ли просто… царевич родился больным.

Дверь.

И отворяется беззвучно, стоило только чуть коснуться ее. За дверью – ковер, из тех, тонких, сотканных из шелка и солнечного света, что хранят тепло.

И тишину.

На чердаке было сумрачно.