Блаженная (СИ)

ГЛАВА 9. Ловушка для осьминога

Я просто сдвинула колоду, разбросала карты по столу. Сгребла поближе. Поводила рукой, как по сонной воде в пруду, затянутом ряской. Я ждала, когда откроется крошечное, мутное окошко, в котором я попытаюсь хоть что-то увидеть.

В детстве я с жалостью и досадой смотрела как бабочки, по неосторожности залетевшие в комнату, бьются о стекло рядом с открытым окном.

— Ну, давай! — шептала я, — Чуточку вправо — и ты на свободе.

Но бабочки продолжали искать свою смерть в шаге от жизни.

Конечно, я выпускала их. Но к чувству освобождения примешивалась горечь от того, что не у каждой бабочки есть такая большая и умная я.

Вот, к примеру мы с Ликой. Нас никто не избавит от опасности, не выпустит на волю просто из сострадания.

Поэтому моя дрожащая рука бродит поверх разложенных карт. Где-то здесь должна быть раскрытая форточка…

Мне кажется? Или я действительно чувствую ладонью тоненький сквознячок?

Первая карта. Я беру ее, не глядя, моя рука ползет дальше, бьется об стекло, ищет выход… Вторая. Главное — не потерять эту мятную прохладу в ладони… Третья и последняя.

Я открываю карты.

Как говорится, выход есть, но он тебе не понравится.

Первая карта — перевернутый Король Мечей. Человек из ближайшего окружения. Тот, кто обладает влиянием и властью. Сметает все на своем пути. Не остановится ни перед чем. И он рядом со мной.

Вторая карта — Маг перевернутый. Он пытается подчинить себе то, что лежит за пределами человеческих возможностей. Коллега. Но цели у него черные. Безжалостный. Беспринципный.

Третья карта — десятка мечей.

Если бы выпала Смерть, можно было бы допустить, что бабушка умерла естественным образом. Но десятка мечей не оставляет сомнений. Человек на карте убит.

Если верить картам и моим рукам, то у бабушкиной смерти есть автор…

— Кто же ты такой?.. — задумчиво спрашиваю я Короля Мечей.

Король на картинке кого-то мне напоминает. Мне смутно знакомы эти высокие скулы и холодный, непреклонный взгляд.

На спинке его трона бабочки. Неподвижные, будто наколотые на булавку. Неживые. Насмешка над моими жалкими попытками найти выход.

Что означает бабочка? Метаморфоза. Превращение. Умереть и возродиться…

Ничего не понимаю, ничего не вижу! Просто сижу и фантазирую. Я смешала карты.

А может, зря я все это затеяла? Может нет никакого преступления? Сердечный приступ у пожилой женщины — эка невидаль!

А машина у забора, беспорядок в комнате и рана у бабушки на голове… Что ж, бывают и не такие совпадения.

Я закрыла глаза и представила себе бабушку. Густая шапка темных с проседью волос, тяжелые серьги, правая бровь насмешливо приподнята — так она смотрела на меня, когда занималась со мной математикой, и я тупила в сантиметре от верного решения. Она сказала бы от чего умер человек. Я знаю, она умела это видеть.

“—Что с тобой случилось? От чего ты умерла?”

Я выдернула из колоды три карты.

Пятерка Мечей, Тройка Мечей, Туз Кубков.

Пятерка мечей. Победитель с довольной ухмылкой подбирает оружие поверженных противников. Побежденные покидают поле битвы.

Тройка мечей — пробитое сердце. Инфаркт? Да, все сходится. Кто-то напал на бабушку, она сопротивлялась и сердце не выдержало? А может битва была на словах? Скандал, ссора… и в результате инфаркт?

Ладно, смотрим дальше.

Туз кубков. Хорошая карта. Процветание, счастье, перемены к лучшему.

Рука из облаков протягивает золотой кубок, белый голубь несет церковную облатку — благословение. Помню, я читала об этом в книжке по Таро. Но сейчас я вижу руку протянутую из неизвестности, из тумана… Белый голубь словно подбитый летит вниз головой и что-то бросает в чашу… Белый кружок с крестом… Таблетку? Отравленная влага переливается через край и капает в озеро с кувшинками… Яд?

Я вздрагиваю, словно просыпаюсь от тяжелого сна и пытаюсь собрать воедино все, что увидела.

Опасный человек — наделенный властью, хитрый, беспринципный обладатель сверхспособностей дрался с моей бабушкой, нанес ей удар в сердце и отравил. Бессмыслица какая-то… А может это надо понимать иносказательно? Отрава — это обман, предательство… Может он принес ей весть, которая разбила ей сердце? Но зачем? Бабушка не бывала здесь последние годы. Она никому не причинила вреда. А может, она что-то знала? Или узнала с помощью гадания, раскрыла чью-то тайну и ее заставили замолчать? Каргопольский… Кто-то из театра… Соседка баба Аня… Бред!

Гадать на ровном месте можно до бесконечности. Карты не скажут мне имя. Остается одно — выуживать информацию из людей.

Первым делом надо поговорить с Вадимом — ведь это он делал вскрытие. Потом с Каргопольским — его машина стояла возле дома в тот день. И если разговор с доктором выглядит вполне невинно — внучка интересуется обстоятельствами смерти бабушки, это вполне естественно и не вызывает подозрений, то разговор с Каргопольским смахивает на фарс.

“ — Борис Павлович, вы случайно мою бабушку не убивали? Нет? Ну тогда все в порядке. ”

Ладно. Будем решать проблемы по мере поступления. Поговорю с Вадимом. Только очень осторожно, чтобы он не догадался о моих подозрениях. У меня и предлог есть. Поблагодарю за помощь с закупками, приглашу на вечеринку и как бы невзначай заведу разговор.

А с Каргопольским что делать? Может застать его врасплох и спросить напрямую, не помнит ли он, кому давал свою машину в тот злополучный день. Можно будет сослаться на Мишку. Или лучше не упоминать Мишку, мало ли что… Скажу — бабы на базаре говорили. Эх, Мишка, зачем только я тебя встретила! Готовилась бы сейчас спокойненько к репетиции… Кстати, репетиция! Я ахнула, бросила взгляд на часы. Уф! Еще целый час до начала. Еще можно кое-что успеть.

Больничный корпус я нашла по указателю. Он размещался в ближнем к театру двухэтажном флигеле и с виду не отличался от остальных построек. И внутри ничто не выдавало больницу — ни стерильной чистоты, ни специфического больничного запаха, ни стеклянных витрин с наводящими ужас железяками. Крошечная прихожая перетекает в небольшой холл, спокойный и приветливый — нежно-голубые стены, белоснежные двери, небольшие изящные диванчики. Роскошная монстера высотой под потолок приветствует меня блестящими зелеными ладонями размером с Австралию.

Я не спеша прошлась вокруг холла в поисках открытой двери. Не обнаружив ни одной, уже собралась с духом, чтобы отправиться на второй этаж, но тут мое внимание привлек небольшой выступ в дальнем углу холла. Как оказалось не зря. За выступом прятался узкий, темный коридорчик, ведущий, на первый взгляд, в никуда. Я прошла в темный тупичок и, освоившись немного в темноте, разглядела дверь, выкрашенную не в белый, как все прочие, а в цвет стены. На тусклой металлической табличке темнела гравированная надпись “ВИВАРИЙ”. Я могла только догадываться, что находится за этой дверью, но явно ничего хорошего. Неужели Вадим ставит опыты над животными?

— Там нет ничего интересного. — послышался голос рядом со мной.

В первую секунду я не опознала темный силуэт в шаге от меня и шарахнулась в сторону, стукнувшись плечом о противоположную стену.

— Вадим! Ну разве можно так внезапно возникать?

— Не так уж внезапно. Я живу на втором этаже. Услышал ваши шаги и принял вас за грабителя.

Он стоял неподвижно, перегораживая коридорчик. Я чувствовала себя крысой перед грозной тенью кошки. Что ж, придется быть храброй крысой и броситься первой.

— Вы ставите опыты над животными? — осведомилась я прокурорским тоном.

— Слово “виварий” наводит дрожь на непричастных к медицине. — ответил Вадим, не шелохнувшись, — И держит некоторых… сотрудников подальше от моих запасов спирта.

— Вот как? Значит за этой дверью…

— Склад. Медикаменты, перевязочные материалы…

— И спирт? — строго спросила я.

— Чистейший. Медицинский.

— Неужели мои коллеги настолько неустойчивы в этом смысле, что приходится пугать их виварием? — попыталась я пошутить.

— Всякое бывает. — серьезно ответил Вадим и отступил немного в сторону. — Пойдемте.

Как пить дать, врет. Врет и хочет как можно скорей увести меня подальше от вивария. Но я решила сделать вид, что ничего не замечаю и вообще дурочка. Так у меня больше шансов увидеть то, что от меня прячут. Мы вернулись в холл.

— Я могу быть чем-то полезен? — холодновато спросил он. — Надеюсь, все здоровы.

— Все здоровы. — надеюсь, моя улыбка вышла хотя бы наполовину такой же лучезарной и нежной, как у Лики, — Я пришла поблагодарить вас. Огромное спасибо, что помогли мне с вечеринкой.

Он выдохнул. Напряженные плечи немного опустились.

— Не за что. — улыбнулся он, — был рад помочь. Тем более, что я ничего не сделал. Покупками занималась… ваша подруга.

— Буду рада вас видеть завтра на вечеринке. — продолжала я, будто не заметив, что он не захотел произнести имя подруги. Ни за что не поверю, что он его забыл.

— О! Спасибо, я постараюсь прийти. Может быть, чуть позже. Завтра напряженный день в больнице — куча биопсий.

— Биопсий? Вы их тоже делаете? Вы же…

— В основном их я и делаю. Аутопсия, ну, то есть вскрытие… история нечастая.

— И что же, некому вас подменить? Вы единственный патанатом на весь Воронин?

— Врачей моей специальности не бывает много. — он сделал виноватый жест, — Непрестижная.

Возникла пауза. Я перебирала в голове варианты непринужденного перехода к главному, но Вадим меня опередил.

— У меня такое впечатление, что вы хотите меня о чем-то спросить и не решаетесь. Ваш друг что-то рассказал вам?

— С чего вы взяли?

— У вас на лице написано.

Ну да. конечно. Как я могла забыть. У меня всегда все на лице написано.

— Мой друг, да. Глупо скрывать. Конечно мы говорили о бабушке. Тогда… в мой приезд… последний… В общем, мне было не до того. И я просто не подумала… потом запрещала себе думать. Господи, как же трудно все время подбирать слова!

Он коснулся моего плеча.

— У меня есть отличный зерновой кофе. Предлагаю выпить по чашечке и спокойно поговорить.

— Спасибо, но боюсь, еще одна доза кофеина станет последней для меня. — я натянуто рассмеялась. — Может лучше на свежем воздухе?

Мы вышли из флигеля и сели на скамейке возле кенотафа Марфы Сапожниковой. С минуту я собиралась с мыслями, сосредоточенно наблюдая, как тень от кустов боярышника, словно кружевная вуаль, трепещет на грубом камне. Вадим терпеливо ждал.

— Вы делали вскрытие бабушке? — решилась я наконец.

Вадим удивленно приподнял бровь, но ясно было, что мой вопрос не застал его врасплох. Он молча кивнул.

— Вы один?

— Нет, конечно. С ассистентом. Врач из нашей больницы.

— И ни у кого из вас не возникло сомнений в причине смерти?

— Ни малейших. — быстро ответил он. — Это был инфаркт. А почему у вашего друга возникли сомнения?

— Они возникли у меня. Бабушка очень заботилась о своем здоровье после того, как… мы с ней остались вдвоем. Она говорила, что не может позволить себе роскошь умереть, пока я не стала самостоятельной. У нее было отличное сердце, я это точно знаю. Откуда инфаркт?

— Я не знаю, чего наговорил ваш друг, и лекцию не хочу читать, поэтому скажу в общих чертах. Чтобы сразу отпали вопросы. Слышали выражение — разбитое сердце? Тот самый случай. Его еще называют синдром такоцубо — ловушка для осьминога.

— Что это такое?

— Сосуды спазмируются и сердце оказывается как бы в ловушке. В результате — инфаркт. А вот причину спазма установить обычно не удается. Его может спровоцировать внезапное страшное известие. Прием какого-нибудь препарата. Сильный испуг. — он помолчал немного, — Я думаю, именно последнее было причиной.

— Почему вы так думаете?

— Не знаю, стоит ли говорить.

— Говорите.

— Когда привезли Серафиму Андреевну, — произнес Вадим, чуть помедлив, — я был поражен выражением ужаса, застывшем на ее лице.

Он говорил что-то еще, но я не слышала, не воспринимала.

Выражение ужаса… Бабушкино сердце продолжало биться даже после самого страшного события, какое может произойти с человеком. Что могло так сильно ее напугать? Она боялась только за меня. Но я была в Москве, в полной безопасности. Тогда что? Что?

— Тина… Ты в порядке? — Вадим осторожно коснулся моей руки. Я вздрогнула.

— Она ничего не боялась. Она дорожила жизнью только ради меня… она сама говорила. — прошептала я. — Подожди. Была еще рана. На голове… Мишка сказал.

— Небольшая ссадина, насколько я помню. Ударилась, когда падала.

Вадим вдруг обнял меня за плечи, будто угадал, что сейчас мне это необходимо.

— Твоя бабушка… потрясающая была женщина. Видела людей насквозь и тем не менее, была к ним добра.

Я украдкой вытерла глаза, отодвинулась немного.

— Когда ты успел так хорошо ее узнать? — мы как-то незаметно перешли на “ты”.

— Она приезжала время от времени. Мы общались. Неужели она не рассказывала тебе обо мне?

Я как будто услышала эхо. Тот же вопрос задал мне Борис Павлович во время нашей беседы у меня дома. Я покачала головой.

— Мы нечасто виделись. Я училась в Москве. Приезжала только на каникулы. Бабушка не говорила, что ездила в Воронин. Даже не упоминала о нем. Мы с ней как будто договорились никогда не упоминать о доме в Воронине.

— Твоя бабушка не производила впечатление открытого человека. Борис Павлович был того же мнения.

— Они были хорошо знакомы с бабушкой?

— Как тебе сказать… — Борис Павлович искал любую информацию об этих местах и об усадьбе. Разумеется, он пытался наладить дружбу с твоей бабушкой, но…

— Но… что?

— Серафима Андреевна даже не пожелала с ним разговаривать. Если честно, мне казалось, что она боится его.

— Бабушка? Бориса Палыча? Ерунда. Сам же сказал, они были едва знакомы!

— Это-то и странно. — ответил Вадим.

— Черт знает что такое, — проворчала я, — Все, кого я встречаю знают о моей бабушке что-то, чего не знаю я. Вдобавок врут мне и что-то скрывают!

Мне хотелось схватить Вадима за идеально отглаженный воротник и вытрясти из него все, что он знает.

Но пока я обдумывала следующий вопрос, он заговорил сам.

— Вокруг смерти твоей бабушки ходило много разговоров. Много было слухов, много версий. Но в одном я уверен — Серафима Андреевна делала все возможное, чтобы ты не приезжала в Воронин. Если она пошла на такую меру, как продажа фамильного гнезда…

— Какая продажа? Какого гнезда?

— В последний раз Серафима Андреевна приехала чтобы продать дом.

Я молча таращилась на Вадима, пытаясь осознать услышанное.

— Ты не знала об этом? — опешил он.

— Впервые слышу. Как же так…

— Насколько я понял, несколько поколений вашей семьи жило в этих краях?

— Все, кого я помню…

— Хм. Семейное место силы. — уважительно заметил Вадим, — Большая редкость в наше время. У человека должна быть серьезная причина, чтобы избавиться от такого дома.

— Место силы… — задумчиво повторила я.

Говорят, этот дом был частью “Вороньего приюта”. После отмены крепостного права дела Каргопольских медленно, но верно приходили в упадок и часть имения пришлось продать. Ее выкупил какой-то купец, родом чуть ли не из бывших крепостных, и, словно в насмешку над своими бывшими хозяевами устроил в одном из флигелей школу для крестьянских ребятишек. Моя прабабушка училась в этой школе, потом работала в ней учительницей. И в этой же школе ей выдали жилье. И даже когда школа закрылась, ее семья продолжала жить в этом доме. Здесь родилась и выросла моя бабушка. И моя мама. А мой дед выкупил этот дом, когда это стало возможно. В девяностые кажется. А потом моя мама вышла замуж за папу и они переехали к нему в Петербург. И я родилась уже там. Но мы постоянно приезжали сюда к бабушке. И летние каникулы я проводила здесь. В последний раз это было в год аварии.

Но я не стала рассказывать об этом Вадиму. Я заводила разговор совсем с другой целью. А Вадим, специально или случайно, уводит меня с темы бабушкиной смерти.

— А как Борис Павлович оказался в коляске? — вдруг вырвалось у меня.

Еще секунду назад я не знала, что задам этот вопрос. Вадима он тоже застал врасплох.

— Он попал в аварию…

— В каком году?

— В пятом, кажется. Я как раз переехал … Стоп! Подождите, при чем здесь Каргопольский?

— Каргопольский здесь очень даже при чем, если верить слухам.

— Послушайте, Тина… — занервничал Вадим, — если хотите что-то узнать о Каргопольском, то спросите его самого…

— Я обязательно это сделаю. Мне очень не нравится вся эта история.

Я как будто играю в жмурки с прошлым. Единственная, у кого здесь завязаны глаза!

— Тина… — остановил меня Вадим, — Я терпеть не могу давать непрошенных советов, но… ты бы лучше не копала там…

— Почему?

— У меня есть ощущение, что твоя бабушка и Борис Павлович знали что-то такое, за что поплатились. Каргопольский здоровьем. Серафима Андреевна…

— По-твоему они знали что-то такое, что Каргопольскому подстроили аварию, а бабушку убили?

— Я не имел в виду человеческие руки.

— А чьи же тогда… Только не говори6 что ты веришь в сверхъестественное? Человек с высшим медицинским образованием… — с наигранной укоризной сказала я. Меньше всего мне хотелось обсуждать с ним призраков.

Вадим и ухом не повел.

— Мне приходилось сталкиваться с вещами, которые сложно объяснить с рациональной точки зрения. Они существуют где-то на пересечении науки и…

— Эзотерики? — подсказала я насмешливо.

Доктор кивнул.

— Например?

— Например… один английский физик считал, что привидения — это отголоски давних трагедий. Поэтому призраки частенько появляются в театрах, где эмоции бьют через край. Говорят, Марфе Сапожниковой не нравится, что у нее балаган на могиле. — сообщил он на полном серьезе.

— Такое только бабки на базаре говорят. И Каргопольский. А ты повторяешь.

— Может и бабки. А вот некоторые свидетели вчерашнего… происшествия рассказали мне, что у тебя было такое лицо, словно ты увидели призрак. У тебя на лице был написан ужас. Ты даже попытались от кого-то закрыться руками.

— Свидетели, это Лика, надо полагать? И ты поверил? Мы же актеры! Народ мнительный, суеверный… Глупости все это. У меня просто голова закружилась.

— А тебе не кажется, что слова “ужас на лице” слишком часто всплывает за последнее время? Даже во время нашего разговора. Серафима Андреевна. Теперь ты.

— Не кажется. — отрезала я. — я об этом от тебя в первый раз слышу. Надеюсь, в последний.

— Я беспокоюсь за тебя.

— То есть, мне угрожает призрак, и, чтобы ты не беспокоился, я должна сбежать, поджав хвост?

Вадим смущенно улыбнулся, покраснел.

— Это слишком грубо сказано, но…

— Знаешь, однажды я совершила глупость. Дала волю эмоциям и в итоге рассталась с профессией. А наша профессия ревнива. Она не прощает измены. Я никуда не сбегу.

Я встала, давая понять, что обсуждать нам больше нечего. Вадим тоже поднялся.

— Ты очень смелая и целеустремленная. А твоя бабушка была умная, практичная и рассудительная. Так вот она сделала все, чтобы ты была как можно дальше от “Вороньего приюта”. Она жизни своей не пожалела, чтобы тебя защитить. И если с тобой что-то случится, то ее жертва будет напрасной.

— Вадим… я спинным мозгом чувствую, что с бабушкиной смертью что-то нечисто. Я должна узнать все о ее последнем дне. И если выяснится, что ей помогли умереть, то… этому человеку придется плохо.

Спасибо, что беспокоишься обо мне и, если может показаться, что я тебе не доверяю… то это не так. Я тебе доверяю. В смысле, как врачу, не как человеку. То есть, как человеку тоже…

Я совсем запуталась, сбилась и замолчала.

Вадим терпеливо выслушал эту ахинею и ответил с мягкой, спокойной улыбкой.

— Ты молодец! Любая на твоем месте усмотрела бы во вчерашнем происшествии дурной знак. На самом деле я рад, что ты остаешься. — он накрыл мою руку своей, — Если я вам понадоблюсь… как врач и как человек… буду рад помочь.

Я внимательно взглянула на него. Он спокойно выдержал мой взгляд, но я почему-то была уверена, что он чего-то не договаривает.

Я осторожно высвободила свою руку.

— Спасибо. Мне сейчас очень нужен… друг.

Я шла к театру и злилась сама на себя. Вадим просто мастер заговаривать зубы! Мы проговорили битый час, а что нового я узнала? Что у бабушки инфаркт непонятной природы? Это я и так знала. Что каждая собака здесь что-то знает и морочит мне голову? Тоже не секрет. Что мне грозит опасность? Только в чьем-то воспаленном воображении.

Но кое-что я все-таки заметила. Вадим очень настойчиво давал мне понять, чтобы я не лезла с расспросами к Каргопольскому и держалась подальше от “Вороньего приюта”.

Хотела бы я знать, чьи интересы он при этом оберегал, мои, свои или своего загадочного пациента?

Так или иначе, намеков я не понимаю, добрых советов не слушаю и с пациентом обязательно побеседую. Сразу после репетиции, на которую я опять опаздываю.