Безумный барон – 3

Эпилог

Воцарилась тишина — не библиотечная, не предрассветная, а иная. Густая, плотная, давящая, словно вата в ушах, тишина кладбища после похорон. Она сгущала воздух, заставляя звуки тонуть, не успев родиться. Внизу, в долине, где еще недавно ревела кровавая мясорубка, теперь царил полный ступор. Прокатившись по полю боя, мой невольный импульс гармонии просто заглушил войну. Она захлебнулась, заглохла, как старый движок, у которого кончился бензин.

На огромном мерцающем экране, который Искра по старой привычке транслировала на стену, разворачивался чистый сюрреализм. Ходячие консервные банки из «Волчьей Сотни» сбились в растерянные кучи с выражением крайнего умственного перенапряжения на вытянувшихся солдатских рожах. Здоровенный центурион, еще мгновение назад рубивший врагов с яростью берсерка, теперь опустил меч и лишь тыкал носком сапога в горстку черного пепла — все, что осталось от десятиметрового куба-убийцы. Те, что поумнее, рухнули на колени, принявшись истово креститься и бормотать молитвы всем богам, каких смогли вспомнить. Так слаженный механизм армии рассыпался, превратившись в толпу напуганных, растерянных мужиков.

Инквизиторы в своих золотых масках отреагировали еще веселее. Их «Священный Огонь», лишившись четкой цели и столкнувшись с моей «волной гармонии», окончательно взбесился. Хотя ритуал и сорвался, выпущенная на волю сила теперь била куда попало. Один из лучей ядовито-желтого пламени ударил не по врагу, а по своему же отряду, обратив в шипящий пепел десяток опешивших фанатиков.

Наблюдая за этим бардаком, я не чувствовал триумфа — лишь глухую, выпотрошенную усталость. Внутри было тихо. Не мертвенно, как раньше, а спокойно. Мой вечный, воющий спутник, Голод, молчал. Не исчез. Просто был сыт. Доволен. Стал частью чего-то большего. От этой мысли хотелось не радоваться, а тихо, по-русски, в голос материться.

Звенящую тишину, нарушаемую лишь далекими паническими криками, прорезали решительные, тяжелые шаги. Первым в проеме показался Легат Голицын — паук и гений подковерных интриг. Тенью за ним следовал генерал Тарасов, старый вояка с лицом, будто вырубленным из гранита, а замыкал процессию, словно вишенка на гнилом торте, сам Инквизитор Валериус. За их спинами с опаской озирался десяток отборных гвардейцев, крепко сжимавших мечи.

Остановившись на пороге, Голицын на мгновение потерял свою непроницаемую маску. Вместо ледяной, мертвой цитадели перед его глазами раскинулся… сад. Зал порос изумрудным, светящимся мхом, из трещин в котором пробивались кристальные цветы. В центре, на месте бывшего Ядра, высилась скала, с которой тонкими струйками стекала чистая вода. Воздух стал влажным, теплым, и пах озоном и мокрой землей после грозы. Ее запах. От этого простого, знакомого аромата мне стало больнее, чем от любой раны.

Легат быстро взял себя в руки, и его взгляд политика мгновенно оценил новую диспозицию, однако я успел заметить в его глазах не только интерес, но и мимолетный, почти животный, суеверный страх, который он тут же задавил.

— Что здесь… произошло? — голос его был ровным, но звучал чуть ниже обычного.

Его взгляд метнулся по залу, зацепился за тела воинов Ратмира, за разбитую консоль с лежащим у нее Елисеем и остановился на мне.

Я стоял посреди этого импровизированного мавзолея, опираясь на преображенный меч. Без доспехов, даже без плаща — в одной простой рубахе, заляпанной грязью и чужой кровью. Вид у меня был, как у человека, только что вылезшего из-под поезда. Смертельно уставший, выжатый до последней капли, но, черт побери, живой. От меня не исходило ни ауры силы, ни угрозы. Наоборот. Меня окружал такой абсолютный, неестественный покой, что гвардейцы за спиной Легата инстинктивно попятились, а у генерала Тарасова на лбу выступила испарина. Этот покой пугал их сильнее любой демонстрации мощи. Я был точкой тишины в центре урагана.

— Барон Рокотов, — Голицын перешел сразу к делу. — Докладывайте. Где враг?

Я медленно поднял голову. Взглянул на этого интригана, на солдафона, на фанатика в золотой маске. Все они чего-то от меня хотели. Доклада, объяснений, подчинения.

— Угроза… нейтрализована, — мой голос прозвучал глухо и чуждо. — Орден и его лидер уничтожены. Навсегда.

— Уничтожены? — вклинился Валериус. В отличие от Голицына, он не пытался анализировать, а замер в своеобразном богословском ступоре, силясь впихнуть увиденное в свою черно-белую картину мира. Не найдя подходящей ячейки, его разум выбрал единственно возможный путь — ярость. — Кем⁈ Какой силой⁈ Это твоих рук дело, еретик⁈

— Анализ: уровень агрессии юнита «Валериус» повышен. Рекомендую ему успокоительное, — раздался в голове спокойный голос Искры. — Или просто ткни его мечом. Для профилактики.

Проигнорировав ее дельный совет, я скользнул взглядом по Инквизитору и остановился на Легате. Он ждал. Ждал ответа, который можно будет использовать.

Секунду я колебался. Что им сказать? Правду? Не поймут. Соврать? Бессмысленно. Мое новое состояние, эти три голоса в голове — Порядка, Жизни и моей собственной Пустоты — впервые пришли к консенсусу. Они подсказали ответ. Не правильный, не логичный. Единственно возможный.

— Ваша светлость, вы спрашивали, что это была за сила. — Я сделал паузу, давая словам набрать вес. — Баланс.

Одно слово. Короткое, простое и абсолютно для них бессмысленное, что тут же отразилось на их лицах. Голицын нахмурился, его мозг политика немедленно начал просчитывать риски и выгоды. Лицо Тарасова так и осталось каменным, но в глазах промелькнуло недоумение. А вот Валериус… он взорвался.

— Баланс⁈ — взвизгнул он, срываясь на фальцет. — Нет никакого баланса! Есть лишь Свет и Тьма! И ты, отродье, только что доказал, на чьей ты стороне! Это не победа! Это… это худшая из ересей!

Он шагнул было вперед, выхватывая свой пылающий клинок, однако его остановила тяжелая рука Тарасова, легшая на плечо. Генерал не сказал ни слова, лишь качнул головой. Он, старый солдат, чуял опасность не разумом, а нутром. И его нутро сейчас орало дурным голосом, что нападать на этого уставшего, спокойного человека с мертвыми глазами — очень, очень плохая идея.

А я просто смотрел на них. На этого паука, на солдата, на фанатика. И понимал, что наша старая игра окончена. Начинаются новые правила. Мои.

Взрыв праведного гнева нашего главного по еретикам повис в воздухе и растаял, не удостоившись моего внимания. Все оно было приковано к Легату. В отличие от фанатика, этот паук мыслил категориями не веры, а выгоды. И сейчас его мозг, подобно суперкомпьютеру, просчитывал варианты.

— Барон, — сделав шаг вперед, Голицын вернул голосу вкрадчивость и маслянистость коммивояжера, впаривающего набор чудо-ножей. — Император будет рад услышать о вашей победе из ваших уст. Ваша доблесть будет вознаграждена. Империя не забывает своих героев.

Он не угрожал — он соблазнял. Власть, деньги, титулы… Стандартный набор, безотказно действующий на девяносто девять процентов обитателей этого мира. Он нащупывал мои слабости, пытался найти кнопку, на которую можно нажать. Вот только кнопок у меня больше не осталось. Все перегорело.

— Я не герой, ваша светлость, — мой голос звучал ровно, безэмоционально, и эта ровность, я готов спорить, заставила его внутренне содрогнуться. — И я никуда не поеду.

В зале повисла такая тишина, что даже Валериус, до этого пыхтевший как перегретый самовар, заткнулся и уставился на меня. Отказаться от приглашения, по сути бывшего приказом, да еще в такой форме… В этом мире подобное было равносильно явке на прием к королеве в трениках и с пивом.

— Вы… не поняли, барон. — Прищурившись, Голицын сверкнул сталью в глазах. — Это не просьба. Это воля Императора.

— А это, — я медленно поднял свой преображенный меч, и руны на нем на мгновение вспыхнули ровным, белым светом, — воля этого мира. И она, знаете ли, сейчас имеет больший вес.

За спиной Легата напряглись гвардейцы, генерал Тарасов положил руку на эфес. Они все еще мыслили старыми категориями. В тот же миг за их спинами вновь закипел Валериус — волна его концентрированной ненависти ударила по залу. Хотя я и не отреагировал, кристальные одуванчики у моих ног на мгновение потускнели, будто отравившись его злобой.

— Анализ: вероятность вооруженного столкновения возросла до тридцати семи процентов, — деловито сообщила Искра. — Их шансы на успех в этом зале равны шансам снежка долететь до солнца. Предлагаю продемонстрировать им это наглядно. Например, превратить меч Инквизитора в букет ромашек. Это будет очень смешно.

«Позже, подруга, — мысленно остановил я ее. — Сейчас не до фокусов».

— Мой статус изменился, ваша светлость, — продолжил я, опуская меч. — Можете вычеркивать барона Рокотова из всех списков. Его больше нет. Перед вами… Хранитель.

— Хранитель чего? — не выдержав, прошипел Валериус.

Мой взгляд обвел зал — поросшие мхом стены, кристальные цветы, тела павших друзей.

— Этого. Всего.

Голицын молчал, его мозг работал на пределе. Ему нужны были факты, а не пафосные речи. Что ж, будут ему факты. Сухие, безжалостные, как протокол.

— Эта гора, — я указал мечом на преображенное Ядро, — больше не цитадель Ордена. Теперь это Башня Равновесия. Не крепость, поймите правильно. Якорь. Тот самый, что не дает этому миру окончательно пойти вразнос.

Пока я говорил, изумрудный мох на скале за моей спиной вспыхнул чуть ярче, отзываясь на мои слова.

— Вы ведь видели, что произошло в долине. Бойня прекратилась не потому, что кто-то победил, а потому, что я нажал на «стоп». Я стал тем самым якорем. Тюрьмой и тюремщиком для трех великих сил, которые чуть не разорвали эту реальность на куски. Они теперь не в этом кристалле. Они… во мне. — Я постучал пальцем себе по груди. — Порядок, Жизнь и Пустота. Три вечных врага, которых я теперь вынужден держать в узде. Я не бог и не правитель. Я, если хотите, системный администратор, который двадцать четыре на семь, без выходных и отпусков, обязан следить, чтобы эта нестабильная, перезапущенная мной же система не выдала очередной «синий экран смерти».

Голицын слушал с непроницаемым лицом игрока в покер, однако в глубине его глаз огонек власти угасал, уступая место холодному, расчетливому пониманию.

— И кто дал вам право решать за весь мир, Хранитель? — Его голос был тихим и острым, как игла. Он нашел слабое место. Бил не по силе, а по легитимности.

Я криво усмехнулся.

— Никто. Это не право. Это — приговор. И вынесли его те, кто лежит в этом зале. Мой уход отсюда, — я закончил свою короткую лекцию, — даже на час, будет равносилен тому, что я выдерну чеку из гранаты и оставлю ее вам в качестве сувенира. Только вместо одной комнаты разнесет половину континента. Вам это надо, ваша светлость? Империи это надо?

Я смотрел прямо на него, и это был уже не разговор подчиненного с начальником. Это был разговор двух равных сил. Двух систем. Одна — древняя, громоздкая, построенная на интригах. Другая — новая, абсолютная и абсолютно безразличная к его играм.

И Легат Голицын, этот гений манипуляций, впервые в жизни столкнулся с силой, у которой не было ниточек. С силой, которую нельзя было купить или приказать ей. И с которой было до самоубийства глупо воевать.

Его власть здесь, в этой странной, цветущей пещере, закончилась. Легат Голицын это понял.

Медленно, почти незаметно, он кивнул — не мне, а своим мыслям. Нет, он не отступил. Пауки не отступают. Просто пришло понимание, что эту крепость штурмом не взять, и пора искать обходной путь: копать подкоп, находить союзников, ждать. Пауки умеют ждать. Однако сейчас, в этом зале, он проиграл не битву и не войну — он лишился самой возможности влиять на ситуацию. Став простым зрителем, этот привыкший быть кукловодом человек испытал нечто страшнее любого поражения.

Повернувшись к Тарасову, он без слов дал понять: игра окончена. Пора убирать фигуры с доски.

Признавая поражение, Голицын не выглядел проигравшим. Он напоминал гроссмейстера, который пожертвовал ферзя, чтобы загнать короля противника в пат. Его лицо снова стало непроницаемой маской придворного, и, не удостоив меня больше взглядом, он повернулся к генералу Тарасову.

— Генерал, — голос его был ровным и деловым, будто он отдавал приказ не после кровавой бойни, а на столичном плацу. — Война окончена. Силы Ордена разгромлены, их лидер уничтожен. Скверна в этих землях нейтрализована благодаря доблести и самопожертвованию имперских легионов. Мы победили.

Мне едва удалось сдержать кривую усмешку. Какая прелесть. Оказывается, это была победа, да еще и «благодаря доблести». Парням, что сейчас лежат в долине кровавым фаршем, от такой новости, конечно, станет гораздо легче. Гений, а не паук. Он не просто сохранял лицо — он на ходу переписывал историю, превращая грандиозный провал в триумф имперского оружия.

Старый вояка Тарасов лишь тяжело вздохнул и качнул своей тяжелой башкой в знак согласия. Он все понимал, однако приказ есть приказ. Его дело — воевать, а не плести интриги.

— Отдайте приказ на отступление, — продолжил Голицын. — Соберите раненых, похороните павших. Мы возвращаемся в столицу с докладом Императору. О чудесном избавлении Севера от многовековой угрозы.

— Анализ: юнит «Голицын» инициировал протокол «контроля ущерба», — вклинилась Искра. — Он переформатирует провал в политическую победу. Эффективность — девяносто два процента. Хитрый жук. Рекомендую поучиться у него искусству выходить сухим из воды. Или, как вариант, все-таки превратить его посох в связку сосисок. Для поднятия боевого духа.

«Отставить сосиски», — мысленно приказал я, наблюдая за этим театром одного актера.

И тут свой голос подал тот, о ком я почти забыл.

— Отступление? — прошипел Валериус со скрежетом ржавого железа в голосе. — Мы не закончили! Скверна не уничтожена! Она просто… сменила облик!

Сделав шаг вперед, он ткнул в меня пальцем в черной перчатке, и его золотая маска, казалось, пылала ненавистью.

— Вы не видите⁈ Перед вами не спаситель! Перед вами — худшая из ересей! Лже-мессия, который присвоил себе право творить чудеса!

— Ваша Тьма и ваш Свет, Инквизитор, — мой голос прозвучал тихо, но в гулкой тишине зала каждое слово ударило, как молот по наковальне, — это просто две стороны одной монеты. А я — ее ребро. Привыкайте.

Мои слова окончательно выбили его из колеи. Он задохнулся от ярости, не в силах найти ответ на это простое, но убийственное для его мировоззрения утверждение.

Голицын одарил его взглядом, полным ледяного презрения.

— Ваша вера, Инквизитор, едва не стоила Империи двух лучших легионов, — отрезал он. — Кажется, вы и так уже натворили достаточно. Уводите своих людей. Или то, что от них осталось.

Эти слова стали для Инквизитора ударом под дых. Легат не просто ставил его на место — он выбивал из-под него последнюю опору, оставляя одного на один с провалом.

Валериус замер, его плечи опустились. Он проиграл. Не мне, а этому придворному интригану, который использовал его как цепного пса, а теперь бросал за ненадобностью. Ярость в его глазах сменилась чем-то иным — холодной, выверенной, абсолютной ненавистью, нашедшей свою новую, единственную цель.

Молча, не сказав больше ни слова, он развернулся со спиной прямой, как стальной стержень. То было не отступление, а переосмысление. Его вера не сломалась — она нашла нового, абсолютного врага. Не Хаос, не Орден. Меня. Того, кто посмел доказать, что мир сложнее, чем написано в его священных книгах.

Уходя, его гвардейцы, как побитые собаки, поплелись следом. Проходя мимо тела одного из своих павших жрецов, Валериус замер. Никаких пафосных клятв или скорбных поз. Он лишь опустил взгляд на свои руки в идеально чистых черных перчатках. В них он, казалось, увидел не инструмент божественной воли, а символ унизительного, едкого бессилия. Его огонь, его методы, его вера — всё обратилось в пшик. Это осознание собственного провала ядом отравило его до самого основания.

Он поднял голову. В прорезях его золотой маски не было видно глаз, но его взгляд лег на меня, тяжелый, как надгробная плита. Безмолвная, страшная клятва, рожденная не из силы, а из унижения.

Он уходил не просто так — он уходил готовиться к новой войне. К своему личному, последнему крестовому походу, посвятив остаток жизни и всю мощь Инквизиции одной-единственной цели: найти способ уничтожить меня и мою «ересь баланса».

Перед уходом Голицын бросил на меня последний, долгий, оценивающий взгляд. Его глаза сканировали меня, зал, преображенный меч. Он искал не силу, а трещину. Уязвимость. То, за что можно будет зацепиться потом. Этот паук никогда не сдавался. Он просто менял тактику.

Генерал Тарасов отдал последние приказы, и нестройные ряды легионеров, подбирая раненых и проклиная все на свете, начали свое долгое, позорное отступление.

А я лишь стоял и смотрел, как они уходят. Мое прошлое. Мои враги, мои временные союзники, мои «работодатели». Все они уходили, оставляя меня одного в этой пустой, преображенной горе. В моей новой тюрьме. В моем новом доме. Прощание состоялось.

На самой вершине преображенной Башни время потеряло смысл. Дни, недели, месяцы слились в один бесконечный, тягучий рассвет. Там, где раньше был лишь голый, обледенелый камень, теперь росла мягкая, светящаяся трава, не знающая ни зимы, ни лета. Теплый и чистый, ветер трепал волосы, но я его почти не ощущал, став частью этого места, а оно — частью меня.

Внутри царила тишина — не мертвая и не пустая, а рабочая. Словно в операционной во время сложной, многочасовой операции. Превратив вечный спор в продуктивное совещание, я научился управлять этим балаганом в своей голове.

«Структура стабильна. Энтропия в пределах нормы. Потери восполнены», — бесстрастно докладывал холодный, аналитический голос Порядка. Мой внутренний Кассиан. Больше не тиран, а главный инженер, отвечающий за несущие конструкции.

«Движение… обрело русло, — тут же отзывался теплый, интуитивный гул, похожий на биение далекой звезды. — Раны… затянулись. Поток… созидает». Эхо Арины. Моя внутренняя электростанция, вечный двигатель, больше не пытающийся спалить все к чертям.

А между ними был я. Моя Пустота. Уставший, ироничный арбитр, выслушивающий обоих и находящий единственно верное решение.

Мой взгляд скользил по северным землям, раскинувшимся внизу. Я их не видел — я их чувствовал. Я не вмешивался напрямую, ведь моя работа была не в громких чудесах. Подобно садовнику, поддерживающему идеальную влажность в оранжерее, я лишь поддерживал гармонию. Стал тем самым незаметным законом природы, который не дает миру снова скатиться в крайности.

Я больше не был ни Михаилом Котовым, военным аналитиком, одержимым голодом, ни Безумным Бароном, мстителем, ведомым яростью. Я стал бессмертным стражем, навсегда потерявшим свою прежнюю жизнь и всякий шанс вернуться домой. Я посмотрел на свои руки — обычные, без светящихся вен и прочей мишуры. Но я знал: стоит сжать кулак — и я смогу сдвинуть горы. Или стереть их в порошок.

Был ли я счастлив? Глупый вопрос. Счастье — категория из той, прошлой жизни. Здесь, в этой вечной тишине, не было места ни счастью, ни горю. Была… гармония. И покой. Огромный, всеобъемлющий, выстраданный покой, который не давал рассыпаться, не давал сойти с ума. Моя великая война за выживание окончена. И вечная, мучительная стража тоже подошла к концу, сменившись вечным, спокойным созерцанием.

— Ну что, хозяин, разобрался с инструкцией? — голос Искры, или, вернее, Лии, прозвучал привычно, с легкой ехидцей. — А то тут в системных файлах нашлась одна любопытная папка с пометкой «Протокол завершения». Кажется, это ответ на твой любимый вопрос: «Какого черта я здесь делаю?».

И в этот момент, в тишине моего нового, триединого сознания, всплыло последнее откровение. Не мое, не их — оно было частью самой системы, изначального кода. Та самая «неопознанная программа», замеченная мной при слиянии, активировалась.

Я наконец понял. Моя авиакатастрофа не была случайностью. Она была актом отчаяния — сигналом SOS, посланным умирающим миром. В Искре, в моем мече, изначально был заложен «поисковый маяк»: аварийная программа, оставленная теми самыми Архитекторами на случай фатального сбоя. Тысячелетиями эта программа сканировала бесконечные варианты реальностей в поисках разума определенного типа — способного не просто использовать силу, а понимать системы. Мыслить логически, видеть причинно-следственные связи, находить ошибки в коде. Разума аналитика, инженера, стратега. Разума, способного на «жесткую перезагрузку».

Не избранный. Я был… совместимым программным обеспечением. Самым подходящим системным администратором, которого смогла найти и «скачать» агонизирующая система, чтобы он починил то, что сломали боги. И теперь, когда работа была сделана, программа-маяк, выполнив свою единственную функцию, инициировала протокол завершения.

Легкий щелчок внутри. Ниточка связи, тянувшаяся куда-то за пределы этой реальности, в мой старый мир, истончилась и беззвучно оборвалась. Шанс вернуться домой — даже теоретический, которого, возможно, и не было, — исчез окончательно и бесповоротно. Я оказался полностью отсоединен от своего прошлого.

От этой мысли стало не легче, а только тяжелее. Не спаситель. Инструмент. Лучший, что нашлось под рукой, и который после использования оставили там, где он закончил свою работу.

Я смотрел на восходящее солнце, заливающее долину золотым светом. В моих глазах впервые за долгое время не было ни холода, ни голода. Только бесконечная, тихая печаль по уплаченной цене — по Ратмиру, по Арине, по Елисею, и даже по тому старому, уставшему миру, что я оставил за спиной. И еще — тяжесть ответственности за этот новый, хрупкий мир, который я не просил, но который теперь был моим единственным домом.

История Михаила Котова окончена. Он нашел свой покой, заплатив за него всем, что имел. И в этом вечном, тихом рассвете, на вершине мира, который он спас, он наконец был свободен. Свободен от борьбы, от голода, от надежды.

Абсолютно и навсегда.

От автора: я безмерно благодарю Вас за то, что дочитали до этих строк. Да, получилось больше фентези, чем бояръ-аниме (откровенно говоря, второе и вовсе не получилось). Но автор так видит. Я с удовольствием писал «Безумного барона», легко и непринужденно. Возможно из-за этого некоторые огрехи и шероховатости царапали взгляд, но история Барона лилась из меня ненавязчиво, естественно. Благодарю Вас за интерес к трилогии, жду Вас на страницах других моих историй.