Бес сознания

Глава 16

*Внимание!!! Автор настоятельно не рекомендует читать дальнейший текст во время еды, а также советует пропускать эту главу особо впечатлительным. Приятного чтения:)

************************************************************

— Это то, что я думаю? — говорит Чуриков и улыбается.

Мерзкий урод.

— Человечина? — удивленно вскидывает брови Светлицкий, обменивается загадочным взглядом с Борисом Горой.

Затем Светлицкий открывает контейнер и настойчиво подвигает к нему:

— А вот ты мне и скажи, что это или кто это.

— И что, если докажу, серьезно выйду на свободу? — маньячина, по всей видимости, и сам не совсем верит в то, что это может быть правдой.

— Ну, не совсем, — тянет Светлицкий. Его перебивает Борис Гора и сердито говорит:

— Ты изнасиловал, убил и съел сорок шесть человек, девятнадцать из которых дети. Какая тебе на хрен свобода? Радуйся, что еще жив, ублюдок.

Фух, ну хоть кто-то здравомыслящий. Хотя после услышанного о жертвах этого изверга, мой гнев едва ли отступает. Скорее наоборот. Эта мразь должна умереть и желательно особо мучительным способом. И я бы его сжег с удовольствием — да хоть прямо сейчас, если бы был уверен, что вместе с ним сам не отойду на тот свет.

Чуриков вжимает голову в плечи и боязливо косится на Гору. Светлицкий же не настолько категоричен, он снова хищно улыбается и говорит:

— Ты будешь жить в квартире статуса проксима. Будешь всем обеспечен, но иметь возможности свободно перемещаться у тебя не будет. То есть вместо электрического стула — сытая жизнь в комфортных условиях взамен на твое сотрудничество с нашей партией. По-моему, условия более чем приемлемые.

— Ну это как-то… — начинает ломаться Чуриков. — Зачем мне ваша золотая клетка, если у меня не будет свободы? Я, знаете ли, не такой человек, который жаждет богатства или комфорта. Я человек, привыкший к скромным условиям, но на свободе.

— Знаем мы, какой ты человек, — зло пресекает его попытки торговаться Борис Гора. — Ты грязный больной выродок — вот ты кто! Делай, что тебе велят, пока я из твоей головы блин не сделал.

Насчет блина — это, кажется, и не фигура речи вовсе, учитывая, что я про него читал в инфосети — Гора вполне на такое способен.

Чуриков смотрит на мясо, наклоняется, нюхает.

— По-вашему, я совсем животное? Могли бы пожарить или хотя бы сварить, — говорит он, указывая взглядом на мясо.

Ему никто не отвечает. Зато Светлицкий сверлит его таким взглядом полным предвкушения, что я едва сдерживаюсь, чтобы не активировать трезубец и не сжечь их всех к чертям собачьим. Ну кроме разве что Бориса, он мне так-то где-то даже импонирует.

Руки у маньячины все так же прикованы к стулу, но освобождать его никто не спешит. А ему кажется и плевать, он сует морду прямо в контейнер, и хватает мясо зубами.

Теперь меня так и подмывает использовать «Изменение вкуса» и заставить почувствовать маньячину вместо сырого мяса что-то воистину отвратительное. Но я готов потерпеть, потому что мне и самому любопытно, что за способность у него такая.

Да и с заданием пока абсолютно неясно.

По всей видимости, система желает, чтобы я действовал по собственному усмотрению. А это как игра в русскую рулетку: рисковать все равно придется, но один неверный шаг и мне кранты. Поэтому я не тороплюсь, а пытаясь пока понять, что вообще здесь происходит.

Чуриков неспешно жует мясо, мне отвратителен даже нисколько вкус этого самого мяса, а то, что у нас с этой мразью один рот на двоих.

Он проглатывает кусок, откидывается на спинку стула, довольно улыбается и закрывает глаза. А перед внутренним взором тут же вспыхивает картинка — такая ясная и отчетливая, что несложно спутать с явью. Но я уже понял, что это и есть то самое ясновиденье.

Ясный солнечный день, повсюду буйно зеленеет трава, пахнет навозом и тут же неподалеку пасутся коровы, бегают куры, гуси и утки. Это, бесспорно, какая-то ферма. Справа виднеется богатое фермерское угодье, двухэтажный бревенчатый дом, хозпостройки, трактор и поле с кукурузой. Рядом несколько поросят пытаются присосаться к тому, чьи воспоминания я вижу. И тут сомнений нет, что это воспоминания свиньи.

— Свинья это! — восклицает Чуриков.

Светлицкий холодно улыбается:

— Такое можно и на вкус определить, давай-ка больше подробностей.

— Ферму видел, поросят, дом в два этажа, кажется деревянный, трактор, коровы и еще птица всякая.

— На допросе ты говорил, что можешь выбирать и видеть любые мысли, чувства и события из жизни того, чью плоть ешь.

— Да, — скрипуче и недовольно тянет Чуриков, — только с животными это не работает. У них память и чувства не такие, как у людей. А мыслей и вовсе нет, только позывы и реакции. То ли дело — человек!

— Тебе нужна именно плоть? А кровь не подойдет?

— Вы мне еще мочу или дерьмо предложите, — возмущается Чуриков.

— Что, и по ней можешь? — насмешливо спрашивает Светлицкий, но в этой насмешке слышится холодный расчет. И тут даже сомневаться не стоит, что если маньячина на такое способен, его непременно заставят и экскременты сожрать.

Главное, чтобы не пока я в нем.

— Идите вы на х**, — недовольно отвечает Чуриков и отворачивается.

Светлицкий тем временем встает с места и достает еще один контейнер, на этот раз непрозрачный и поменьше.

— Вот это еще посмотри, — говорит он Чурикову. — Если ты нам поможешь, уедешь отсюда прямо сегодня. Ну или завтра тебя казнят.

Маньяк смотрит в контейнер, там какой-то черный кусок не пойми чего, больше напоминающий сгоревшую шкурку курятины.

Светлицкий достает из чемоданчика пинцет, осторожно берет им этот кусок и протягивает Чурикову. Тот несколько секунд колеблется, потом резко подается вперед, хватает зубами кусок и в один миг проглатывает. Во рту остается неприятный горькой вкус горелого.

Чуриков снова закрывает глаза. И тут же картинка перед взором меняется, сквозь видение доносится голос Светлицкого:

— Нас интересует последний день его жизни.

Я вижу знакомое место. Очень знакомое. В реальном мире наверняка времени прошло больше, но для меня — я был там чуть больше часа назад. Это квартира Семена.

Тот, чьи видения я вижу, лежит на полу и отмахивается от чего-то невидимого. А еще я чувствую его ужас, слышу сбивчивые скачущий галопом мысли. Я не сомневаюсь кто это. Я знаю, кто вот так же отмахивался от пауков из кошмаров, которые я на него наслал.

Только что я на пару с маньячиной сожрал плоть светляка.

Но пауков в видении нет, светляк по сути отбивается от воздуха. Значит, их видел не носитель, а тот, кто сидел внутри — светящийся. И именно он страдал арахнофобией. Но сверхспособность Чурикова неспособна узреть то, что видел подселенец. К счастью.

Чуриков как-то перематывает происходящее. Меняет моменты видения, словно перематывает фильм. Только в этом фильме не только картинка, но вдобавок еще и чувства. А еще ты слышишь не только звуки, но и мысли: по сути, на время становишься тем человеком, чью плоть съел.

Маньячина в своей способности ориентируется куда лучше, чем я, что неудивительно. Теперь мы видим Семена, он душит светляка, точнее, это делал я. Становится невыносимо тяжело, нечем дышать. Но страха нет, носитель думает о том, что его спасут, он знает, что не он контролирует тело, и очень верит в того, кто им управляет.

Для меня все понятно, а вот маньячину весьма заинтересовывают эти мысли, и он начинает скрупулезно в них копаться, отматывать назад события. Мы несколько раз слушаем монолог носителя, хотя я понимаю, что это диалог, просто нам недоступны ответы светящегося:

«Что мы здесь делаем?… И как это нас спасет?… Он хочет меня убить?» — это тот самый момент, когда светящийся пытался заставить Семена выкинуться с балкона.

«Что происходит?…Я никогда не стрелял в людей!.. Я не смогу! Нет, не проси, сам это сделай. Ты ведь умеешь!.. А что потом?!.. Ты как всегда уйдешь, а мне что делать? Это же убийство! Вдруг меня найдут? Посадят в тюрьму?… — молчание длится довольно долго, а затем носитель обреченно то ли спрашивает, то ли утверждает: — Или я умру, или он?»

Чуриков снова перематывает вперёд. Теперь снова на тот момент, где я душу воина света, но немного дальше. Теперь он слышит разговор между мной и светящемся. Сам разговор перемежается испуганными скачущими мыслями носителя, и все они одного истерично содержания — он готовится умереть. И в общем-то не зря.

Последние минуты до того, как я спалил светляка, Чуриков смотрит особенно тщательно. Но когда носитель начинает гореть заживо, а мы вместе с ним все это ощущать, Чуриков резко открывает глаза, обрывая видение.

— Какая-то чертовщина там происходила, — кривится в недоумении маньяк.

— А если подробнее? — подается вперед Светлицкий.

— Не знаю, всего так много происходило. Он говорил с кем-то мысленно. Может, ментальный сверх, но я не уверен. И, кажется, этот сверх заставлял этого человека убить какого-то толстяка. Какие-то разборки и почему-то один из них обязательно должен был умереть.

— Они о чем-то говорили?

— Да, какую-то белиберду несли про новобранцев, Светлейших, про то, что они враги, про каких-то огненных Иммунов… Я ни черта не понял! — восклицает Чуриков и снова кривится.

А вот Светлицкий мрачнеет, становится строже, сосредоточеннее, я бы даже сказал, он не хило так напрягается. И, по всей видимости, для него то, что сказал Чуриков далеко не белиберда.

— Павел Эдуардович, вы знаете, что это значит? — его напряжение замечаю не только я, но и Гора.

Светлицкий поджимает губы, раздраженно мотает головой и отмахивается от него, мол, сейчас не до этого, и снова обращается к Чурикову.

— А дальше что? Как он умер?

— Сгорел. Вспыхнул как факел, и там я уже досматривать не стал.

— Боишься боли, мразь? — гадливо произносит Борис. — Те детишки и женщины, которых ты убил, тоже боялись.

— Вы правы, боль я не люблю, — преспокойно отвечает ему Чуриков, поворачивается, скалится и беззаботно тянет: — Мне нравятся только приятные чувства, именно потому я с таким удовольствием ел детей. Знаете, сколько там любопытства, радости, ласки, теплоты — и все такое искреннее, неподдельное. Взрослые так не умеют.

Борис сильно сжимает челюсти, что кажется, еще немного и можно будет услышать скрежет зубов. Я вижу, какая борьба происходит там у него внутри, как он едва сдерживается, чтобы не размозжить этому ублюдку голову. Я и сам почти на грани, чтобы не сжечь его. Но я чувствую, что пока нельзя его убивать, я все еще не уверен.

Вдруг Борис подается вперед, Чуриков резко отстраняется, едва не падая на пол вместе со стулом. В ту же секунду с места вскакивает Светлицкий и оказывается между нами. И делает это он настолько быстро, что Чуриков и глазом не успевает моргнуть. Значит, и Светлицкий сверхчеловек. Что это за способность? Суперскорость? Как-то слишком многовато сверхов для такого маленького помещения.

— Нет, не смей, — строго говорит Светлицкий Борису. — Он нам нужен живой, ты знаешь. Это приказ Верховного.

Борис злобно раздувает ноздрями, сжимает кулаки, с ненавистью сверлит Чурикова взглядом.

— Выйди, — велит ему Светлицкий, — ты только все портишь.

Гора смеряет его сердитым взглядом и, резко развернувшись, уходит за дверь.

Светлицкий медленно разворачивается к Чурикову.

— Советую тебе впредь не злить никого из нас, — произносит он стальным тоном. — Любое лишнее слово и ты мертв. Понял?

Чуриков кивает.

Потемкин помогает ему подняться вместе со стулом, какое-то время задумчиво молчит, затем что-то решает и достает очередной контейнер. В нем пуля на бинте с запекшейся кровью.

О-о-о черт!

— Здесь кровь, по ней сможешь определить? — спрашивает Светлицкий.

Чуриков не отвечает, тяжело и раздраженно дышит, сверлит Светлицкого взглядом.

— А знаете что? Идите на хрен! — злобно выкрикивает вдруг осмелевший маньячина. — Засуньте себе в жопу свои предложения! Лучше сдохнуть на электрическом стуле, чем работать на вас! Я не собираюсь остаток жизни провести, слушая ваши угрозы!

— Чего ты хочешь, Чуриков? — Светлицкий отодвигается и удивленно вскидывает брови.

— Ты сам знаешь, чего я хочу.

Светлицкий поджимает губы, отводит взгляд и думает. Отвечает он после довольно длительной паузы:

— За хорошую работу будешь получать поощрение. Например, женщину, — видя повеселевший взгляд маньячины, он тут же добавляет: — нет, не для твоих мерзких делишек. Я имею в виду проститутку.

— Этого мало, — категорично отвечает маньяк. — Я хочу эмоции. Те, что у меня были на свободе, — и понизив голос, он добавляет: — чужие эмоции.

Светлицкий глядит скучающе, стучит раздраженно пальцами по столу.

— Если твоя способность распространяется на кровь, организую тебе донорскую кровь.

— Кровь быстро усваивается! — возмущается он в ответ. — Кровь не так работает, н-е-ет. Всего несколько минут и все исчезает. Плоть долго переваривается. Мне нужно мясо!

Светлицкий тяжело вздыхает. Опускает голову и испытующе смотрит на Чурикова исподлобья. То, на что намекает маньячина, ему явно не по нраву. А мне не то чтобы не по нраву — я в ярости!

У меня даже в голове не умещается, как на такое можно согласиться. Но этот скользкий, мать его, Светлицкий наверняка выкрутится и что-то придумает. По нему сразу видно, что он из той породы людей, которые руководствуются далеко не принципами или моралью — у него их попросту нет. И он уж наверняка сделает все для достижения цели.

— Хорошо, — кивает Светлицкий и складывает домиком ладони у рта. — Я договорюсь с каким-нибудь моргом, и тебе будут доставлять мясо свежих трупов. Подойдет?

Фу-у-у, какая мерзость! Вот же гребаные ублюдки.

— Пойдет, — повеселев, соглашается Чуриков и указывает взглядом на контейнер с пулей и бинтом.

Светлицкий усмехается на одну сторону, подвигает к нему контейнер.

— Железяка не пойдет, а вот с бинтом можно попробовать, — деловито говорит Чуриков.

Светлицкий кивает и достает пинцетом бинт и укладывает его в рот Чурикову. Затем маньячина жует и сосет этот бинт.

Я тем временем сетую на свою участь. И угораздило же меня попасть на эту чертову экзотическую дегустацию. Хоть бы одна зараза человеческая накормила чем-нибудь нормальным.

Я уже знаю, что будет происходить дальше. Теперь Чуриков увидит все глазами Семена. И я уже приготовился в случае чего активировать способность. Еще в тот момент, когда увидел пулю с бинтом, я все понял. Так же, как и понял, что если он увидит Семкину Нарнию и его изобретение, у подопечного будут большие проблемы. А подвергать одержимого номер четыре я никак не могу. Значит, по всей видимости, это я и должен предотвратить. Именно это и есть мое скрытое задание.

Пока Чуриков погружается в видение, я активирую изменение вкуса. Надо же, а ведь я думал, что это способность мне вообще не пригодится, а она вон какая полезная.

Как с Санькой, я с Чуриковым не церемонюсь, хоть и понимаю, что тоже буду чувствовать этот вкус.

Лови тухлые яйца, мразь!

Я никогда не пробовал сей деликатес на вкус, достаточно одного запаха. И, конечно, не могу сказать, что данный опыт оказался приятным. Да мне всего словарного запаса нецензурной брани не хватит, чтобы описать насколько это отвратительно.

Но все эти неприятности с лихвой окупает то, что происходит с Чуриковым и Светлицким в этот миг. Да и желудок, и рот, в конце концов, не мой, я просто мысленно отстраняюсь от ощущений и сосредотачиваюсь на происходящем.

Сначала Чуриков что-то невнятно произносит. Булькает, затем бекает. Светлицкий настораживается и наклоняется к маньячине. Чуриков отрыгивает, снова пытается что-то сказать. Светлицкий наклоняется еще ближе. Ну не придурок ли? В этот самый момент Чуриков начинает блевать.

И делает он это далеко не как нормальный человек, он зачем-то запрокидывает голову, рвота из него извергается фонтаном, а еще при этом он остервенело дергается, словно его током шарашит.

Ох и мерзкое же зрелище, смотреть на это все. И одновременно такое же удовольствие наблюдать за перекошенной в рвоте мордой Светлицкого, за тем, как он резко отскакивает в другой конец комнаты, использую свою сверхспособность, и как он судорожно пытается утереть блевотину со своего дорогого костюма накрахмаленным платочком. В итоге Светлицкий и сам не выдерживает и начинает блевать.

Вот вам, мудаки, а не Семкины секреты! Получите, распишитесь!

Двадцать секунд активации способности выходят, гадкий вкус исчезает и во рту остается только привкус рвоты.

В углу Светлицкий злобно и, не стесняясь в выражениях, матерится, безрезультатно пытаясь оттереть костюм. Чуриков таращится на него и постоянно сглатывает слюну, стараясь избавиться от гадкого привкуса.

В помещение влетает Борис Гора, несколько секунд стоит в замешательстве, потом на выдохе восклицает:

— Фу, бл*! — и закрывает рукавом нос.

Я же жду, когда система наконец выкатит мне объявление о завершении задания. Да и сейчас самое лучшее время удалиться восвояси. Так сказать, нагадил, а теперь извольте откланяться, сами тут разбирайтесь. Но система почему-то молчит.

Гадство!

Это значит только одно — я задание не выполнил.

Что ж, значит надо выполнить и поскорее. Потому что сил больше нет здесь в этом теле находится.

— Что с тобой твою мать? — зло спрашивает Светлицкий, раздраженно снимает пиджак и швыряет на пол, видимо, решив его больше не спасать.

— Да это вы мне дерьмо какое-то подсунули! — в ответ орет на него Чуриков.

— Да ни черта мы тебе не подсовывали, кретин! Предупреждать надо о таких вещах!

— Значит, с бинтом было что-то или с кровью, — сбавив тон, мямлит Чуриков: — Не знаю, такой вкус был отвратительный. Дайте воды!

Несколько секунд в помещении царит тишина, откуда-то из-за спины прилетает бутылка с водой, которую ловко ловит Светлицкий и жадно к ней присасывается. Чурикову воду так и не дают.

— Ты хоть что-то успел увидеть? — напившись, спрашивает Светлицкий.

Чуриков в ответ отрицательно качает головой.

На какое-то время в помещении воцаряется пауза.

— Что решаем? Забираем? — глухо интересуется оттуда же из-за спины Гора, по всей видимости, все еще прикрывающий нос.

— Да, надо забирать, — недовольно отвечает Светлицкий. — Пусть все приготовят и машину подгонят к черному входу. И чтобы никаких свидетелей. — И смерив Чурикова брезгливым взглядом, он сварливо добавляет: — И переоденьте его!

Последнюю фразу он говорит не Борису, потому что Чуриков оборачивается и видит двух надзирателей — тех самых, что его сюда привели.

Значит, эта тварь избежит наказания? Даже несмотря на то, что он не смог увидеть ничего о Семене, он уедет отсюда и его не казнят? Хотя я и не слишком рассчитывал, что Светлицкий передумает его забирать из-за этого. Но меня невероятно злит и возмущает, что они всерьез собрались его увезти, поселить в уютном жилище, баб ему привозить и потакать его мерзким извращениям. Гребаная партия Света!

А что если он еще кого-нибудь убьёт? Или сбежать решит?

Черт, как же мне это все не нравится…

Я больше не сомневаюсь в том, что смерть маньяка не поставит под удар мое существование. Он не мой одержимый, он не мой подопечный. Он просто не может им быть.

Пока Чурикова ведут в камеру, я размышляю.

Все внутри меня буквально горит желанием скорее завершить это чертово задание. Но больше всего мне хочется даже не задание выполнить, а использовать пламенеющий трезубец и сжечь маньячину к чертям собачьим. Он должен умереть в муках, а не жить в уюте, трахаться и жрать человечину.

Так, думай, Леня, думай. Чего же хочет от тебя система?

Я спас Сему, сохранил его секрет. Но надолго ли? Если у партии Света будет Чуриков, они получается, в любой момент могут взять кусок плоти Семки и выяснить что да как. К тому же Светлицкий что-то знает про воинов света и огненный легион. И возможно это еще сильнее ставит под удар Семена.

Еще у меня есть эта идиотская подсказка:

«Свет померк, огонь все сжег,

Спаси то, что ты сберег.

Жаждет враг в мир зло впустить

Должен ты предотвратить».

Может она о Чурикове? Может это он то зло, которое враг жаждет пустить в мир? А враг — это партия Света? Не зря же у них все названия со светом связаны: Светлейший, воин света, и этот даже — Светлицкий, черт бы его побрал.

Тогда мои ощущения и желания сходятся со скрытым заданием. Значит, я просто обязан действовать по зову сердца.

Но прежде чем что-то делать, я решаю активировать новую способность и послушать мысли маньячины. Зачем мне это? Я хочу убедиться, что все делаю правильно и, наверное, добавить мотивации, прежде чем перейти к действию.

Я жду, когда нас оставят наедине.

Чурикова заводят в камеру, там уже лежит одежда и ему велят переодеться. Но он не спешит, в первую очередь прикладывается к ржавому крану, который находится прямо здесь в камере и пьет.

«Чтение мыслей 20 сек. — Активировано».

Читать чужие мысли, это далеко не то же самое, что слушать разговор или думать самому. Это какие-то бессвязные, стремительные обрывки фраз, вопросов, задаваемых самому себе, полуфраз, полуслов. Но если расслабиться и не пытаться анализировать, чрезмерно напрягая собственный мозг, кое-что можно понять и уловить. И из этого потока сознания за двадцать секунд я сумел вычленить ту информацию, которая еще больше убедила меня в правильности моего решения.

Чуриков радуется, как ребенок, что окажется на свободе. Он смеется над партией Света, потому что уверен, что сможет их обвести вокруг пальца. Он лелеет надежду, что в итоге ему удастся сбежать, а после он продолжит убивать.

Вскоре камеру закрывают, но я знаю, что это ненадолго, и смотрители остаются там за дверью. Но что они смогут сделать?

«Пламенеющий трезубец 20 сек. Активировано».

Я прекрасно понимаю, что буду чувствовать то же самое, что и Чуриков. И я не мазохист, мне не нравится боль, как и любому нормальному человеку. Но я начинаю сжигать его медленно, так чтобы он прочувствовал каждым миллиметром кожи ту боль, которую он причинил своим жертвам.

Сначала он даже ничего не замечает, а продолжает переодеваться. Но я уже чувствую тот жар, который медленно охватывает все тело.

Сильнее, еще сильнее. Жар становится вполне ощутим, но боли нет. Чуриков начинает судорожно оглядываться и тяжело дышать.

Сильнее! Жжет, печет, теперь больно. Чуриков перепугано стучит по себе, дергается, орет:

— Помогите!

Еще сильнее!

Он начинает дико орать. Боль и впрямь становится невыносимой. Я терплю, у меня нет выбора, я готов заплатить за то, чтобы эта тварь страдала.

В камеру вбегают надзиратели. Растерянно таращатся на Чурикова. Я не знаю, как он выглядит, наверно краснеет как тот светляк, наверное, кожа на нем так же пузыриться волдырями и лопается.

— Что с тобой? — орет один из надзирателей.

— Я горю! — вопит маньячина, падает на пол, но едва ли это помогает.

Я еще усиливаю жар, заставляю его неистово верещать. Я уже и сам плохо понимаю, что происходит. Боль нестерпимая, а осознание того, что я сам в любой миг могу ее прекратить, слишком соблазнительно.

Но я этого не делаю. Эта мразь должна умереть.

Сквозь крики Чурикова я слышу крики голос Светлицкого:

— Ах ты ж тварь! Изыйди!

Неужели это он мне?

Я больше не жду, я врубаю трезубец на всю мощь.

Боль длится недолго, но кажется, что целую вечность. Она сводит с ума, пронизывает каждую клетку, пульсирует, бьет, жжет. Все, на что я способен в этот миг, неистово желать завершения.

Все заканчивается.

Так резко, что по ощущениям кажется, что я прыгнул из огня в холодную воду. Такое облегчение…

Вокруг тьма, рядом неоновый трезубец тускло освещает пространство. Мне так легко и спокойно, а мысль о том, что Чуриков мертв, что он больше не причинит никому вреда, приносит удовлетворение.

Высвечивается надпись:

«Поздравляю, легионер! Ты выполнил последнее задание второго этапа отбора, как и остальные 32 легионера!»

Я даже не удивляюсь. Я, кажется, все это время и так знал, что мне делать. Я чувствовал, что это единственный верный способ покончить с этим чертовым заданием.

«Внимание! Повышение до звания Имунна получат только тринадцать легионеров. Поспеши отыскать Легата, получи информацию о миссии одним из первых или сгинь в небытие».

«Получена подсказка по поиску Легата: 50867-12-14».

«Награда за выполнение задания: Свободный выбор одержимого».