Беовульф

Глава восьмая

Грендель словно дразнил засевших в мужском доме людей — было слышно, как он бродит снаружи, то приближаясь, то отходя подальше. Раздался треск ломаемого дерева — Хродульф шепнул епископу, что чудовище наверняка решило заглянуть в Олений зал и снесло притвор за большим крыльцом.

— …Хродгара тролль не убьёт, он никогда не покушался на жизнь конунга. Тварь убивает только его ближних, словно желая, чтобы Хродгар видел, как погибает род Скёльдунгов…

— Тихо! — поднял руку Ремигий. Шагнул к очагу, взглянул наверх, окликнул Гундамира: — Где он? Вы его видите?

— Нет, — донеслось из отдушины. — Туман, будь он проклят!

У Северина, оседлавшего гребень крыши, зуб на зуб не попадал. В ясные ночи всегда холодно, обе рубахи стали влажными, ледяные капли стекают по волосам за ворот, а где-то совсем рядом…

Разглядеть Гренделя никак не удавалось, хотя он несколько раз прошёл совсем рядом с домом. Во мгле различались очертания тёмной человекоподобной фигуры, огромная неясная тень с длиннющими, почти до земли, руками и округлой головой, выраставшей из бугристых плеч. Дважды в тумане взблеснули неприятные синие огоньки — наверное, глаза.

Стало ясно, что Грендель превосходил обычного человека ростом в полтора или два раза и был гораздо шире — гигантский тролль вполне смог бы без лишних усилий убить крупное животное наподобие вола или взрослого заматерелого медведя. Двигался он медленно, но с необычной для существа такого размера плавностью, а как рассказывал Унферт, во время предыдущих нападений на Хеорот Грендель проявлял неслыханную прыть, действуя с быстротой молнии. Опасный противник, очень опасный!

Алатей был внешне спокоен и сосредоточен, лишний раз за лук не хватался — лишь однажды выхватил стрелу и натянул тетиву: чудище прошагало вдоль стены мужского дома и коснулось лапищей конька крыши со стороны оружейни. Северин зажал рот ладонью — его коснулось дыхание Гренделя, зловонное и горячее. Картулярия немедленно затошнило, но больше от ужаса, чем от невыносимого смрада. Несколько мгновений спустя тварь исчезла в мареве и тотчас послышался глухой удар: Грендель ломился в Олений зал.

— Эй, а ну посмелее! — одними губами сказал Гундамир, пихнув Северина локтем. — Поверь, конунгу Хродгару сейчас ничуть не слаще. Он там один, а нас много.

— Хродгар безумен, — ответил Северин. — Думаю, ему всё равно…

— Меньше думай, это для сбережения здоровья полезнее, — огрызнулся вандал. — Слышишь?

Со стороны хоромины донеслось тихое рычание и нечто похожее на низкое бессвязное бормотание, почти неразличимое и непонятное. Вновь хрустнуло, что-то громыхнуло.

— Скамью перевернул. Или разбил, — со знанием дела буркнул Гундамир. — Уж больно здоров, Гренделю Олений зал — как нора…

Некоторое время стояла абсолютная тишина, оставалось только догадываться, что делал тролль. Алатей вдруг поднял руку, призывая прислушаться. В отдалении кто-то плакал. Человек. Мужчина — Северин сразу понял, что это был немощный конунг, оставшийся в Хеороте.

Очень скоро всхлипы затихли, что было к лучшему — эти звуки только добавляли лишний оттенок обречённости к и без того слишком нехорошей ночи.

— Ничего не понимаю, — шипел вандал. — Куда он подевался? Решил прилечь отдохнуть в покоях Хродгара?.. Ах ты скотина!!

Дружинный дом содрогнулся. Северин едва не покатился по скату и не упал на землю с высоты нескольких локтей: расшибиться проще простого, и это если не считать поджидавшего внизу незваного гостя, промышляющего людоедством! Картулярий едва успел вцепиться в проросший кустик можжевельника — да здравствуют обычаи данов, не зря крыша выстлана толстым слоем почвы!

Как Грендель сумел незаметно подобраться к дому, никто не понял, да и не было времени размышлять. Епископ Ремигий уцелел чудом — четыре огромных чёрных когтя, длиной превосходивших человеческую руку, будто ножи прошли сквозь сосновые брёвна сруба справа от «высокого места», одновременно проткнув одного из дружинных и зацепив короткий плащ преподобного. Так не бывает, сосновое бревно и лучший клинок работы мастеров Багдада или Дамаска не пробьёт, но…

Хенгест-ют попытался нанести удар мечом по когтю, металл отскочил от гладкой роговой поверхности, не причинив Гренделю никакого вреда. Тролль аккуратно убрал лапу, захлёбывающийся кровью дан медленно сполз по стене на устланный соломой пол. Помочь ему было нельзя — когти-пики насквозь пронзили человека. Кольчуга не спасла.

— Подальше от стен! — рявкнул Хререк. — Хродульф! Скёльдборг перед входом! Полтора десятка! Остальные сзади с пиками!

Скёльдборг, «стену щитов» — похожее на римскую «черепаху» боевое построение германцев, возвели мгновенно. Но чем она поможет? Если Грендель ворвётся сюда, никто не устоит!

Однако тролль предпочёл вести собственную игру — впереди полная ночь, можно не торопиться. Чудовище снова отошло, начав кружить по склонам. На сей раз он словно нарочно громко топал и пинал попадавшие под ноги камни, со стуком катившиеся под откос холма.

— …Пускай я провалюсь в Хель, но вот там — второй, — ошалело прохрипел Гундамир. — Второй, клянусь вепрями Скандзы! Доннар могучий, их что, двое?

Алатей выпрямился во весь рост и положил стрелу на тетиву.

Верно, немногим левее от чёрного короба Оленьего зала, со стороны берега моря, в лунном свете явственно вырисовывался ещё один мутный силуэт великана или иного подобного существа. Расстояние — шагов сто или чуть побольше. Сам Грендель, ворча, постанывая и шлёпая ступнями по камням, разгуливал гораздо дальше, рядом с конюшнями.

Второе чудовище было едва видно, бесформенный сгусток абсолютного, непроницаемого мрака, никаких привычных очертаний. Однако оно шевелилось, двигалось и тихонько отползало всё дальше, исчезая в тумане.

Северин почувствовал жжение у пояса справа — ощущения знакомые, нечто похожее уже было в Стэнэ. Выхватил кинжал, глянул. По лезвию вновь гулял золотистый лучик, вспыхнет-погаснет, вспыхнет-погаснет. Руна «тюр» светится особенно ярко. Гренделя кинжал игнорировал, а вот второго монстра приметил, дал знать, что это недобрая сила!

— Алатей!

— Знаю, — коротко сказал ант. Мгновенным движением поднял лук, отправил стрелу в полёт, за ней другую, третью, четвёртую. Бил прицельно, с такого расстояния тяжёлый зазубренный «гуннский» наконечник лишит жизни и человека, и крупного зверя.

Тонкий вскрик, будто бы женский. Тень с неожиданной резвостью метнулась прочь, растворилась в туманном море. И снова тишина — даже Грендель замолчал. Руны на кинжале Северина начали угасать.

— Ничего не… — начал было Гундамир, но осёкся, больно прикусив язык. Тряхануло так, будто началось землетрясение, и сей же момент людей оглушил взбешённый рёв. — Держитесь!

Грендель налетел на дружинный дом, будто штормовой шквал. Что вызвало столь неистовую ярость тролля, осталось неизвестно, но последствия явили себя незамедлительно: могучая лапища, промелькнувшая подобно чёрной молнии, смахнула Алатея с крыши, будто пушинку. Ант с воплем улетел куда-то в темноту, но Грендель не стал охотиться за столь незначительной добычей.

Когти вонзились в дёрн у самых ног Северина, он успел рассмотреть покрытую серовато-синей шкурой костистую длань, рванувшую за перекрытия и балки.

Часть сруба со стороны оружейни обрушилась, Северину в который уже раз помог Гундамир — ловкий вандал успел за ворот оттащить приятеля в сторону. На четвереньках они перебрались на другую сторону ската и вновь едва удержались: Грендель с одного удара вышиб дверь, оберегаемую двумя готами, рассёк остриями когтей Витимера надвое, Ариариха же схватил левой «рукой», поднёс ко рту и откусил ему голову — в последний миг Ариарих успел всадить меч под глаз чудовища, но это не причинило Гренделю никакого вреда.

Весь этот кошмар происходил в полудюжине локтей от Северина и Гундамира, они отчётливо видели голову и плечи тролля, его крошечные глаза со льдисто-синим отсветом, болезненно-бледную кожу на морде…

Широченная пасть, усеянная квадратными зубами, некоторые из них сточены и обломаны. Плоский нос, будто у африканской обезьяны, светлая свалявшаяся шерсть на голове начинает расти прямиком от бровей, лоб в морщинах, щёки обвислые и покрытые бородавками, нижняя челюсть непропорционально огромная.

Страшилище, каких поискать, но в то же время в Гренделе замечаются исконно человеческие черты, которые непременно отметит любой образованный римлянин: simmetria лица, на подбородке и над верхней губой жёсткая ость, вроде усов и бороды. Розовый, а теперь ещё окровавленный широкий язык… Почти человек, только огромный и безобразный!

— За мной ползи! — хрипел вандал, тычками кулака подгоняя Северина. — Быстрее, олух! Ещё быстрее! Спрыгнем с той стороны, попробуем прорваться внутрь через пролом!

Грендель, заметив движение, взрычал и подпрыгнул, пытаясь достать людей.

Удалось.

Северин не успел произнести и первых слов «Отче наш» — понимание того, что настал безоговорочный конец пришло мгновенно. Грудь сдавили огромные пальцы, мелькнули чёрные зрачки тролля и разъятая бездонная глотка. Однако племянник его преподобия Ремигия Ланского не был пожран чудовищем — вовсе наоборот. Северин воспарил подобно птице: Грендель попросту отбросил неинтересного ему человечка с замаха. Должно быть, побрезговал вкушать ромея, предпочитая такому данов.

Говорят, будто одна удача дважды не приходит, и утверждение это неверно. Картулярий взвыл, будто терзуемый адскими бесами грешник, описал в ледяном воздухе изящнейший пируэт и рухнул в огромную скирду прошлогоднего влажного сена, находившуюся возле овчарни, пристроенной к мужскому дому.

Сильно стукнулся головой о нечто твёрдое, но чувств не потерял. Осознал, что жив.

— Я тебя сейчас прирежу, — простонали в темноте. — Скильд, ты, что ли?

— Ага, — выдохнул Северин. — Алатей? Иисусе Пресветлый, ты уцелел?

— Рёбра, кажется, сломаны. Ничего, это и раньше случалось. А колено ты мне отшиб, ромей…

— Откуда ты знаешь, что это я? Тут темно!

— Запах, ромей. Скильд, уж поверь, твой запах ни с одним другим не перепутаешь — каждый человек пахнет иначе. Да и дышишь ты особенно. Я и прежде говорил: не полагайся на зрение, верь чутью и слуху…

— Надо выбираться отсюда, Алатей.

— Надо. Только в груди больно. Потерплю. Руку дай!

Северин нашарил в кромешной тьме ладонь анта. Перепрелое сено было тяжёлым, хотя даны защищали его от влаги, укрывая полосами плетёных из соломы широких циновок.

Вылезли из скирды с трудом, но довольно быстро. Северин немедленно отметил, что туман начал редеть, подул ветер с моря.

— Лук потерял, — сокрушался Алатей. — Ничего, поутру найдём. Смотри, смотри! И не шевелись, заметит! Судьба подарков дважды не дарит!

В пятидесяти шагах от овчарен бесновался Грендель, круша и ломая дружинный дом.

Ремигий начал понимать: его затея, рассчитанная на то, чтобы приманить тролля и постараться выяснить его истинную сущность, неосуществима.

В прежние времена чудовище убивало холодно и расчётливо, будто издеваясь над Хродгаром и родичами конунга: монстр не впадал в ярость, использовал волшебство, чтобы проникнуть в Хеорот, и редко вступал в сражение с воинами конунга — обычно он незаметно похищал людей или наводил на них чары беспробудного сна, чтобы беспрепятственно разбойничать.

Этой ночью Грендель изменил привычкам — он начал уничтожать всё, что видит перед собой, обуянный невиданной прежде жаждой разрушения. Тролль обладал неимоверной силой, он запросто мог растащить сруб по брёвнышку и легко рассекал дерево когтями.

Для начала великан снёс часть крыши над входом, в проломе мелькнуло звёздное небо. Затем Грендель обрушил верхнюю часть стены — по счастью, толстые брёвна обвалились не внутрь дома, а наружу, прямо под ноги Проклятию Хеорота.

Грендель взревел, Северин с Алатеем видели, что он и сам пострадал — тролля сильно ударило по ступням и коленям твёрдым тяжёлым деревом. Но это лишь ввергло гиганта в большее исступление: над его головой взлетел фонтан щеп, обломков брёвен и балок, крыша дружинного дома просела, засыпая вставших в глухую оборону данов земляной трухой, дранкой и пылью.

«Не выберемся, — решил епископ, но немедленно запретил себе предаваться панике. Во-первых, стыдно — оба жреца, Гуннлаф и старый Эремод были полны решимости умереть, но своих не бросать. Во-вторых, остаются пути к отступлению: выскочить наружу через пролом в дальней части строения у оружейни, рассыпаться по подворью. Будет больше шансов уцелеть. Однако даны и Хенгест с Хререком на отступление не пойдут: позор и бесчестье! — …В таком случае будем надеяться на чудо».

Пыль частью осела, частью была унесена внезапно появившимся ветром со свежим запахом моря — ударили несколько сильных порывов. Грендель вдруг отпрянул от широкого пролома, помотал башкой, но тут же вновь ринулся вперёд. Эремод-годи, не выпускавший меч из правой руки, левой метнул прямиком в рожу тролля запечатанный глиняный горшочек — несколько таких висели на поясе жреца, привязанные ремешками.

Поначалу ничего особенного не произошло. Тонкостенный сосуд с хлопком разбился о коготь Гренделя — он успел поднять лапу, защищаясь. Выплеснулась и пошла паром едко пахнущая жидкость, капли попали на шкуру чудовища, урод на мгновение замер и шевельнул округлыми ноздрями.

Пф-ф! Послышалось шипение, редкая шерсть на передних лапах тролля задымилась и полыхнула язычками синеватого огня, так горит болотный газ. Ремигий немедленно отметил странность — брызги, попавшие на дерево или солому, не воспламенились, полыхала только живая плоть Гренделя.

— Отойти назад! — рявкнул Хенгест, первым сообразивший, что случилось. — Держать скёльдборг! Назад, я сказал! Ремигий-годи, держись у меня за спиной!

Грендель тем временем озадаченно смотрел на правую лапищу, по которой растекались струйки голубого пламени, попытался стряхнуть огонь левой, но и там внезапно занялась грубая кожа. Потянуло палёной шерстью и горелым мясом.

Тролль неожиданно высоко застонал, запричитал, как обиженный ребёнок, и кубарем откатился от дома, к «божьему столбу» — было видно, как он вначале сунул обе лапы под грудь — редкая шерсть вспыхнула, — а потом начал кататься по земле, подвывая и рыча.

— Снадобье Хель? — резко повернулся Хенгест к старому жрецу. — С нехорошим колдовством шутишь, Эремод! Негоже это!

— Десяток зим берег, — спокойно ответил годи. — Пригодилось, как видишь…

Действие состава оказалось кратким, пламя исчезло. Грендель, фыркая и шумно выдыхая воздух, извергавшийся из его пасти тугой струёй пара, поднялся на ноги, замер, взблеснул глазами и будто ядро, выпушенное из римской катапульты, ринулся в новую атаку. Сдержать тролля было невозможно.

— Гос-споди… — просипел Северин, наблюдавший за происходящим со стороны. — Что же это, а?

Ноги подкосились, Северину пришлось схватиться за крепкое плечо Алатея. Ант только зубами скрипел — понимал, что в одиночку помочь ничем нельзя, да и десяток-другой полностью вооружённых и окольчуженных воинов с опытом многих битв не сумели бы отвлечь чудовище, обуянное жаждой убийства.

На этот раз Грендель не стал играться и выжидать. Он прыгнул, будто нападающая рысь — оттолкнулся от земли всеми четырьмя лапами. Для такой большущей твари это казалось немыслимым, но тем не менее он в одном прыжке преодолел не меньше сорока шагов и всей тяжестью ударил в стену щитов.

Хрокмунд и ещё четверо дружинных погибли сразу, двоих ранило их же мечами. Хенгест успел отпрянуть, сбил с ног епископа, и оба откатились под столы у восточной стены. Грендель тем временем узрел главного обидчика — Эремода-годи. Сжав пальцы в кулак, тролль впечатал седовласого жреца в стену, брёвна треснули.

Эремод погиб мгновенно, пожалуй даже не успев понять, отчего умер. Меч из руки годи не выпустил.

Всё случилось настолько быстро, что восстановить строй и организовать общее сопротивление, пускай и безнадёжное, было невозможно — теперь каждый сам за себя. В уцелевшей части сруба Гренделю было тесно, что отчасти мешало ему двигаться, но всё равно действовал он с ужасающей быстротой.

Развернулся, насадил двоих данов на когти, отбросил. Увидел Гуннлафа, попытавшегося вонзить клинок в бедро твари, взмахнул лапой. Гуннлаф увернулся чудом, огромный палец монстра коснулся его волос. Отвлёкся на четверых дружинных с пиками — двоих затоптал, третий могучим пинком был выброшен через пролом в стене.

Четвёртый растерялся, на миг замешкался и был размётан в клочья: Грендель взмахнул «руками», острейшие чёрные лезвия когтей сошлись будто ножницы, превратив человека в окровавленные части плоти, ткани одежды и обрывков кольчуги.

Чудище отступило назад, желая осмотреться, своротило кладку круглого очага. На пол водопадом посыпались раскалённые угли, сухое дерево и солома вспыхнули, поднялся столб ослепительно-золотого огня.

— Быстрее за мной, не отставай! — Ремигий услышал рык Хенгеста-юта. Слева, на расстоянии вытянутой руки, разгоралось пламя. Впереди и правее в появившемся сероватом дыму различались тёмные ступни Гренделя. — Не зевай, жрец! Не время!

Сверху угрожающе затрещало, дом был готов полностью обрушиться. Слышны яростно-радостные вопли уцелевших данов: они шли на верную смерть, убеждённые в том, что вскоре будут пировать в Вальхалле с Вотаном, его братьями-асами и великими героями древности!

Грендель убивал и постепенно отходил прочь от огня — живое пламя было ему неприятно.

Потом епископ Ремигий никак не мог вспомнить, как выбрался из горящего дома. Рядом был Хенгест — громогласно (и вроде бы весело!) сквернословящий, — ют отбросил учтивость и подгонял ромейского годи изощреннейшей руганью на своём наречии и ударами кулака. Ничего, это можно было вытерпеть — Хенгест прежде и сам входил в касту жрецов, знал, что без огласителей воли богов простому человеку придётся совсем туго. Сохранил жизнь годи — сохранил жизнь рода.

Душил дым, опаляли сыпавшиеся искры, Ремигий оторвал фибулу и сбросил верхний плащ, мешавший передвигаться. Испугался до полусмерти, когда рядом шевельнулось нечто большое, живое и тяжело дышащее — Фенрир тоже спасал свою серо-серебристую шкуру!

Епископ и ют вместе с собакой выскочили наружу с дальней стороны дома как раз в тот момент, когда сруб обрушился внутрь и над ним взвилась колонна дыма, оранжевых сполохов и языков огня. Такой пожар не остановишь.

— За мной! — Ремигий вздрогнул, а Хенгест от неожиданности едва не полоснул мечом в темноту, наугад. Едва остановил руку в замахе.

Гундамир, вот кто это! Вандал успел спуститься вниз прежде, чем мужской дом загорелся. Почему его не заметил Грендель — непонятно, но вандалы, как известно, хитры и живучи.

— Быстрее к конюшням, Скильд и Алатей там!

— Скильд… — выдавил было епископ, но вдруг осёкся на полуслове и осторожно развернулся, увидев нечто такое, что потрясло его до глубины души. Прошептал на латыни: — Maria Virgo, Agnus Dei, miserere nobis…[33]

Туман исчез, изгнанный ветром с моря. На плоскую вершину холма Хеорот падали лучи поднявшейся луны, обращавшие окрестности в бесконечное чередование непроглядных провалов теней, полос серебра, лежащих на покрытых инеем камнях, и призрачно-голубых, сапфировых, белых, молочно-лазурных, сероватых и иных холодных ночных оттенков.

Посреди Универсума ночи пылал и сыпал искрами гигантский костёр — единственное яркое пятно, бросавшее отблески на Олений зал, огромный столб с ликами богов и жертвенные камни.

На фоне слепящего пламени темнели две фигуры — человека и тролля. Похоже, только эти двое сумели выбраться из огня. Грендель был узнаваем: нескладный силуэт, неестественно длинные руки с когтями, на которых тускло отражается пламя пожара, под низким лбом вспыхивают синеватые линзы зрачков.

Грендель словно был озадачен — он развёл руки в предостерегающе угрожающем жесте, но не двигается, выжидая…

Но кто же второй? Нет сомнений, это человек — как и любой из германцев, высок, широкоплеч и…

Ремигий протёр глаза — ему начало чудиться, будто зрение его обманывает. Человеческий облик противника Гренделя начал замещаться, менять форму. Это можно было бы списать на волны жара, исходящие от груды пылающих брёвен — каждому известно, как над песком пустыни или раскалёнными солнцем скалами возникают несуществующие видения или искажения сущего! Но…

— …Вутья, — заворожённо сказал обычно невпечатлительный Хенгест. — Священная ярость, дарованная богами Асгарда!

Исчез Хререк-дан, один из дружинных Беовульфа. Не было теперь человека.

Перед Гренделем встал на задние лапы огромный чёрно-бурый медведь, лютый и беспощадный в битве.

Морской ветер усилился, и епископ осознал, что вновь сталкивается с иссякающим, но всё ещё не отошедшим в иные круги Вселенной волшебством глубокой древности, почти немыслимом в разумном и просвещённом V веке от Рождества Христова. Медведь, как и все животные, находится под покровительством ванов, германских богов, оберегающих и защищающих жизнь. Ветер с моря — дуновение Ванахейма. Выводы, кажется, очевидны…

«Господи, сделай так, чтобы Хререк победил, — попросил Ремигий. — Все они дети твои, пусть и заблудшие… Все, до единого!»

Гундамир и Хенгест не шевелились — бывший годи и молодой вандал впервые видели чудо перевоплощения, когда Священная ярость, дарованная Асгардом сила, обращает человека в зверя.

Ремигий едва подавил желание схватиться за булаву и броситься на помощь Хререку: незачем вмешиваться. Сейчас бьются силы нечеловеческие, как и на поле в Арденнах, под Стэнэ.

Медведь ударил первым, хотя и был меньше Гренделя ростом. Разодрал лапами в кровь грудь чудовища, ухватился клыками за предплечье. Тролль оттолкнул Хререка, отошёл, первая краткая схватка окончилась.

Некоторое время они кружили возле огня, не нападая. Над густой влажной шерстью медведя поднимался пар.

Одновременный бросок, словно два гладиатора времён Нерона по команде ринулись друг на друга. Грендель подмял под себя Хререка, полоснул когтями по спине и загривку. Обнажились раны, коричневая шерсть залилась тёмной кровью.

Медведь извернулся, упал на спину, ударил одновременно четырьмя лапами, распоров живот Гренделя.

— Ну же! — не выдержав, заорал Гундамир. — Давай!

Вандал вытянул из ножен меч.

— Стой, — оттолкнул Гундамира ют. — Это поединок! Нельзя! Закона не знаешь?!

Грендель был сильнее и быстрее — это стало ясно, когда тролль отпрыгнул в сторону, зажимая левой лапой кровоточащие раны на животе, ударил правой, выставив когти, будто ножи. Хререк-вутья частью отразил атаку, но оказался ранен в плечо. Грендель не останавливался — исступлённо бил, бил снова и ещё раз. Молча, не издавая и единого звука.

Обороняться уже не было никакой возможности. Медведь пропустил самый страшный удар, Грендель пропорол грудь Хререка, пригвоздил его к камню, подождал, пока утихнет агония, отошёл на несколько шагов назад и победоносно взвыл.

Битва, в которую вступил вутья, была проиграна. Хререк ушёл на Звёздный мост, протянувшийся над Хеоротом.

У врат Вальхаллы его ждали златовласые валькирии с пенными чашами и рыжебородый Доннар, пригласивший нового эйнхерия на грохочущий в Асгарде богатырский пир…

— …Что у них там происходит? — Беовульф обернулся и дал знак Эрзариху не двигаться. — Враг напал? Фризы?

— Какие ещё фризы? — проворчал лангобард. — Будь Хеорот забит серебром и золотом по самую крышу, ни единый из окрестных вождей не пойдёт войной на конунга Хродгара. И не потому, что они боятся клинков данов… Никто не хочет навлечь на себя проклятие Оленьего зала!

— Ну конечно! — воскликнул гаут. — Скорей! И проси богов об одном: чтобы лошади не оступились в темноте!

…Беовульф вместе с Эрзарихом могли бы заночевать в Сканнерборге, но решили покинуть большое капище как можно быстрее — тамошние жрецы встретили чужаков неприветливо, а когда узнали, что гости из-за моря явились в Даннмёрк с целью насколько смелой, настолько и неосуществимой, и вовсе впали в угрюмство.

— Возвращайтесь домой, — присоветовал старший жрец. — Только сам Хродгар может снять проклятие, висящее над его родом. Конунг безумен? Тем хуже, значит боги оскорблены и не могут простить его…

— Простить — за что? — настаивал Беовульф. — Разве другие люди виноваты в том, что военный вождь однажды совершил нечто неподобающее?

— Проклятие конунга ложится на всю его семью, — стоял на своём годи. — Сгинет род Хродгара, и земля Даннмёрк освободится от чудовища. Уходите… Здесь вам нечего делать.

— Народ Тумана не отступается, — сквозь зубы процедил разозлившийся Беовульф, привыкший к тому, что Нибелунгам всегда и везде, во всех святилищах оказывали помощь. Потом понял: жрецы Сканнерборга боятся, скрывая страх под маской спеси — боятся, что и к ним придёт Грендель, не хотят рисковать, связываясь с теми, кто решился убить ужасного тролля. И поэтому, разумеется, не станут помогать. — Скажи хотя бы одно: в чём вина конунга Хродгара?

— Уходите прочь, — повторил жрец. — Судьбу Хеорота никому не изменить. Даже Нибелунгам. Боги отступились.

— Не говори за богов, — бросил Беовульф. — Эрзарих, возвращаемся. Но мы снова придём в Сканнерборг с дарами — благодарить богов Асгарда и Ванахейма за победу над Гренделем! Очень скоро придём!

Годи сделал такое лицо, будто маялся несварением. Выпрямил спину, отвернулся. Всем видом дал понять, что обещание чужака выглядит самонадеянно и нелепо.

Выехали обратно во второй половине дня, заглянув непосредственно в Сканнерборг, большой бург, стоящий между трёх крупных озёр и славящийся большой ярмаркой — тут сходились все торговые пути Даннмёрка.

Поскольку этими землями владел не Хродгар, а конунг Трюгг Хельмунг, гостей по весне хватало: сами даны выставили на продажу пресноводную озёрную рыбу, ценящуюся значительно выше рыбы морской, юты, саксы и фризы привезли товары с юга, доставленные по рекам. Живущие за проливом свеи доставили высокоценящуюся железную руду, добываемую в тамошних горах.

Беовульфа руда, ткани или украшения не интересовали — он и Эрзарих охотились за слухами. В любой, самой невероятной истории можно отыскать частицу истины. Но и тут ничего толкового разузнать не удалось: вроде бы торговцы — народ разговорчивый, однако при упоминании Хеорота и Гренделя все как один замолкали и супились. Нельзя о таком говорить — навлечёшь…

— До темноты не успеем. — Беовульф поглядел на синее небо, прикрыв глаза ладонью. Солнце заметно спустилось к горизонту. — До Оленьего зала далеко…

— Едем, — отозвался Эрзарих. — Как раз к полуночи вернёмся. А если встретим по дороге Гренделя — убьём, отрубим голову и бросим её под ноги Вальхтеов-конунгин.

— Правду говорят о лангобардах: если им придётся выбирать между пивом, женщиной и опасностью, они выберут опасность, — фыркнул Беовульф.

— Я лангобард только по крови… Родичей не осталось, всех, кого я знал, убили в сражении под Равенной, это в землях Рима. Я один.

— Один… — эхом повторил Беовульф, снова оглядев могучую фигуру Эрзариха. Огладил бороду, призадумавшись. Сказал потом: — Каждый из Людей Тумана когда-то оставался один… Дорога впереди простая: направимся к закату от озёр, потом от перепутья к полудню, мимо болот. С пути не собьёмся. Двум свободным воинам бояться нечего — и впрямь, увидим Гренделя, так порубим!

Гаут оказался излишне оптимистичен. Тролль если и выбрался из потайного логова, то бродил в других местах. За Сканнерборгом встретили небольшую стаю из шестерых отощавших после зимы волков, но к всадникам они не приблизились: опасно атаковать вооружённых людей. Вергов-разбойников в малонаселённых датских землях не водилось, медведи предпочитали прятаться в скалах и лесках, а чудовища пока не показывались.

Настоящих дорог — как, например, в Галлии или Бельгике, в Даннмёрк не знали: были наезженные пути между посёлками и бургами, чаще всего — едва заметная колея, по которой перегоняли телеги. В темноте ориентировались по приметам, в этом деле гаут и лангобард не знали себе равных: любой ручеёк, покосившаяся сосна, валун необычной формы запоминались сразу и навсегда. Если вдруг Эрзарих очутится в Даннмёрке спустя десять или двадцать зим, он мгновенно вспомнит дорогу.

По левую руку потянулись болотистые пустоши, рассекаемые грядами холмов. Наступила ночь, но тьма не стесняла зрения: вполне хватало света звёзд и лунного зарева.

Туман нахлынул неожиданно, и Беовульф только головой покачал — расползающийся с подозрительной быстротой вал мглы наводил на мысли о колдовстве. Тем более что появление тумана всадники наблюдали с возвышенности, плавно спускавшейся ко всё ещё отдалённому побережью Германского моря.

— Мне это не нравится, — убеждённо сказал Беовульф. — Никогда раньше ничего подобного не видел!

Эрзарих молча согласился. Обычно туман поднимается над болотинами и влажными низинами ещё с вечера, на закате, потом густеет, разносится ветром по округе… Но сейчас всё произошло иначе: на тёмной равнине и в дальних трясинах словно бы взбурлили несколько волшебных источников, извергавших из недр земли густую непроглядную завесу, расползавшуюся подобно кругам на воде.

Кольца тумана сходились, поглощая друг друга, превращались в единый неостановимый поток, подобный океанской приливной волне.

— Надо забирать правее, подальше от болот, — сказал Эрзарих. — Очутимся в трясине — никакой Грендель не понадобится, сгинем в топях. Видишь сопки? Поедем от одной к другой, потом к третьей и далее. На вершинах будем осматриваться — в тумане напасть гораздо проще…

— Ты про тролля? — усмехнулся Беовульф. — Конечно, проще. Не только ему, нам тоже! Вперёд!

Лошадей сдерживали, заставляя идти медленным шагом. Различить что-либо во мгле было невозможно, двигающийся рядом всадник казался расплывчатой тенью. Звуки стали приглушёнными и тревожными, потянуло сыростью и болотной гнилью. Туман оседал на одежде, пропитывая её влагой.

Направления Беовульф не терял, хотя полагаться приходилось только на слух и чутьё. Расстояние до второго кургана преодолели быстро, поднялись наверх, недовольно оценили простёршееся от горизонта до горизонта синевато-белое спокойное море.

Менгиры на вершинах некоторых холмов начали светиться, да так неприятно, что даже неустрашимый лангобард поёжился.

— Это чужие огни, — буркнул Эрзарих. — Они принадлежат сгинувшим народам, таким старым, что и Скандза рядом с ними покажется явленной только вчера… И не все эти племена принадлежали к человеческому роду. Так старые люди говорят. Наша семья когда-то жила рядом с рекой Данубис, там были такие же курганы. Дед рассказывал…

— Знаю, — тихо ответил Беовульф. — Я видел похожие холмы на острове Британия. Светится зелёным или синим — ходить нельзя. Золотым или белым — можно, но с большой осторожностью.

— Вон тот, ближний справа, как раз золотистый. — Эрзарих среди сонма огней выделил несколько тёплых вспышек. Надо идти туда, иначе заплутаем, а духи древних погубят нас…

— Нас? — улыбнулся Беовульф. Сверкнули белые ровные зубы — как известно всякому, если человек не потерял ни одного зуба, ему сопутствует неслыханная удача. — Не будем торопиться, видишь, лошади беспокоятся…

С обычно невозмутимыми мохнатыми лошадками действительно творилось неладное: вроде бы шли спокойно, а шкура покрыта белой пеной. Похрапывают боязливо, ушами дёргают. Достаточно вспомнить, что во время недавней встречи с волками они вели себя совершенно спокойно, уверенные в силе и защите хозяев!

Следующий курган был повыше и круче остальных, с плоской как стол вершиной, посреди которой торчал один-единственный изогнутый камень, который и человек, обделённый воображением, сразу принял бы за острый клык некоего гигантского древнего существа — дракона, великого змия или морского ящера.

Днём менгир выглядел обычным обломком светлого серого гранита, скорее всего обработанного чьими-то руками: природа явно не могла придать камню такую странную форму. Сейчас он поблёскивал десятками мутно-жёлтых огоньков, беспорядочно ползавших по гладкой поверхности. Поверх, на острие, мерцал призрачный венец, похожий на застывшие язычки пламени. Рядом с камнем стало теплее, что дало людям понять: если это и колдовство, то не злое.

— Гляди! Да смотри же! — окликнул Беовульфа Эрзарих. — Это не простые светлячки… Кто бы ни поставил здесь этот камень, человеком он не был. Рука богов!

Бронзовые светящиеся точки начали складываться в фигуры. Вот Мировой Змей, свернувшийся в кольцо. Затем — кит-убийца, символ морского бога Ньорда. Две кошки — они всегда сопровождают Фрейю. Кошки вдруг обернулись пушистыми зверьками с плоским хвостом-веслом и торчащими прямоугольными зубами: любой узнает бобров, священных животных Фрейра, проступил силуэт вепря — тоже посвящённого повелителю Ванахейма.

Проскочил олень, промчалась рысь. Вновь заизвивался Ёрмунганд, чья чешуйчатая шкура была покрыта священными рунами. Восстало, проклюнувшись из семечка, Мировое Древо.

— Знаки Ванахейма, — убеждённо выдохнул Беовульф. — Эрзарих, видишь — нет ни волков или воронов Вотана, молота и священных козлов Доннара, рога Хёймдалля, радуги Бальдура или других символов богов Асгарда! Камень поставили ваны! И ваны привели нас сюда!

Едва гаут произнёс слово «Ванахейм», как ползавшие по менгиру искры разбежались в стороны, затем вновь соединившись в чёткое изображение.

Меч. Ярко светящийся длинный германский меч с двучастным «яблоком» в виде грудей Фрейи, иссечённый крошечными значками и вьющимся узором гардой а также крупными рунами на лезвии.

По долу было выбито: «Хрунтинг» — «Тот, кто пронзает».

Огни вспыхнули с невыносимым блеском, затем огонь начал остывать. На каменном зубе сгустилась тень, очертания которой приняли зримый, материальный облик. Менгир исторгал из себя меч, выбрасывал его из своих глубин, где оружие хранилось десятками и сотнями зим…

Клинок со звоном упал к ногам Беовульфа. В гладком металле отразились блики Звёздного Моста.

— Ох… — Эрзарих выпустил поводья лошади и с размаху сел на землю. Стянул войлочную шапку-колпак с тесьмой и обязательным бронзовым оконечьем на «хвосте», вытер ею взмокшее лицо. — Хрунтинг… Беовульф, помнишь, что рассказывают о первой битве богов?

Беовульф помнил.

Давно-давно было время, когда асы и ваны поссорились. Боги начали войну — ваны не желали признавать над собой власть Вотана и хотели жить отдельно от асов.

Никто не мог взять верх в этой войне, хотя собратья Вотана были богами-воителями, а родичи Фрейра — богами, покровительствующими жизни.

Когда битва на время утихла, на поле остались только Доннар, несущий громомечущий молот Мьёлльнир и Фрейр — хитрый ван отдал часть своих несметных сокровищ за меч, выкованный карликами-двергами и способный поразить любого противника.

Сошлись Фрейр с Доннаром в поединке, и стало ясно, что их оружие равноценно. Мьёлльнир не сокрушит выкованный на первородном пламени меч, а равно и Хрунтинг не разобьёт молота, исторгающего молнии.

Едва противники остановились передохнуть, пришла Фрейя и поднесла каждому по чаше дивного ячменного пива. Испив этого пива, Доннар и Фрейр поняли, что вражда их бессмысленна, и вместе упросили сурового Вотана признать, что мир ванов — Ванахейм Асгарду неподвластен, а боги каждого мира не станут впредь враждовать, ибо негоже родичам поднимать оружие друг на друга.

Уговорились, что Вотан и Доннар сделают так, чтобы не иссякала в Мидгарде радость битвы и проистекали между смертными лютые войны, дающие каждому великую славу и честь. А Фрейр, Ньорд и их жёны будут следить за тем, как в каждом роду появляются на свет крепкие и свирепые младенцы, и оберегать их до взросления, приуготовляя к грядущим сражениям.

А чтобы закрепить этот договор между Асами и Ванами, создали боги Скандзу, где каждый смертный испытает благость Ванахейма и грозность Асгарда.

Так настали благолепные времена и воцарился Золотой век, где было хорошо и богам, и людям.

Что было потом — все уже знают, но после явления Скандзы из вод океана Фрейр сказал Доннару на пиру в Вальхалле:

— Брат мой Доннар, незачем мне носить меч. Я не ощущаю тяги к воинским забавам. Моё дело — отягощать крепким плодородным семенем мужские стати, следить за тем, чтобы пшеница и ячмень уродились и скотина дала приплод. Равно и Фрейя, законная жена моя, окажет благоволение женщинам, носящим во чреве будущих воинов, а Ньорд приглядит, чтобы рыба в морях и озёрах не переводилась…

Расхохотался опьяневший Доннар и предложил Фрейру: давай развлечёмся после пира, позволим божескому нашему богатырству себя проявить. Выйдем против чудовищ на битву — если кто из нас оружие потеряет, тот и будет покровительствовать жизни! А другой навсегда останется воителем.

Лукавый Фрейр знал, что Доннар родился воителем, воителем же и погибнет, однако согласился. В ночь перед ратной потехой он подговорил Ньорда выпустить на Доннара Ёрмунганда.

Всплыл гигантский змей из бескрайнего океана, увидел колесницу Доннара и напал на рыжебородого аса. Фрейр для виду вступил в бой, но всегда стоял за спиной Доннара, не выходя вперёд. Доннар же бил молотом, швырял молнии, но никак не мог победить змея — так нельзя в одиночку разрушить весь мир.

Устал Доннар, и тут выступил Фрейр. Нанёс удар своим мечом и вонзился клинок в один из зубов гигантского чудовища. Зуб выпал и ушёл на дно — вместе с застрявшим в нём лезвием.

Ёрмунганд канул в глубины, исчезнув на столетия до самого Рагнарёка. Ньорд же сказал Доннару: мол, змей признал поражение и ушёл. Оружие осталось только у Доннара. Так пусть будет так, как решено изначально!

Громовержец издавна слыл доблестным и непобедимым, но простоватым. Доннар поверил Ньорду. С тех самых пор, после великого спора богов, мир стал таким, какой он есть. Никто в Асгарде или Ванахейме впредь не пререкался, между семьями богов наступил мир, который продлится до Последней битвы, до Рагнарёка.

Вселенная, однако, менялась. Поднялась из потаённых глубин Скандза, боги населили остров богатырями и героями. Но, изнемогая под неизбывным богатырством людей, Скандза ушла вновь под воду, а её племена начали бесконечный путь по Великой реке, рассекающей Мидгард, Мир Срединный.

Появлялись новые острова, иные земли пожирал океан. То, что прежде было дном, становилось сушей, а былые горы исчезали в океанских глубинах.

Теперь не было никаких сомнений: подводная дюна, на которой утвердился клык Ёрмунганда с застрявшим в нём мечом Фрейра, ныне превратилась в холм с ровной вершиной.

Меч ждал героя и нашёл его.

— Хрунтинг, — зачарованно произнёс Беовульф, боясь наклониться и поднять дар ванов. — Эрзарих, почему боги решили, что я достоин?..

— Потому, что в тебе нет страха. Возьми его…

Лангобард взял себя в руки, встал, но подходить к Беовульфу не решался. Эрзарих чтил богов и их избранников. Пускай Беовульф сам решит.

Меч, потрясающий совершенством своей формы и сиянием металла, лежал у ступнёй гаута.

Беовульф вздохнул, наклонился, коснулся пальцами рукояти, оплетённой полосами странной, очень жёсткой серой кожи. В ладони, однако, рукоять утвердилась как влитая — словно меч был создан нарочно для Беовульфа.

По руке, до самого плеча и груди, проскользнул поток неизвестной силы. Если коснёшься натёртой янтарём шерсти, почувствуешь нечто похожее, но сейчас чувство было гораздо сильнее.

Руку охватило судорогой. Гаут меч не выпустил.

— Случайность, судьба? — вопросил Беовульф. Подтвердил свои же слова: — Судьба. Судьбу не переспоришь. Мы оказались там, где должны быть, в нужное время. Нас вели не боги, нас привела сюда Судьба.

— Ремигий-годи сказал бы иначе, — подал голос Эрзарих. — Он называет Судьбу «Богом Единым», который выше всех других богов.

— Потом, — отмахнул левой рукой Беовульф. Вынул свой меч из ножен, аккуратно положил на камни — нельзя плохо отнестись к оружию, нельзя оскорбить священный металл. Выбрал новый меч, изволь уважить и прежний. Хрунтинг вошёл в пустые ножны с лёгкостью. — Эрзарих, нам надо возвращаться в Хеорот. Я это чувствую…

Беовульф поднял лежащий на земле клинок, прислонил его к менгиру-клыку. Теперь камень не казался творением человеческих рук — и гаут, и лангобард твёрдо знали, что видят зуб Ёрмунганда. Меч Беовульфа полыхнул бело-золотым огнём и словно бы вплавился в похожий на гранит материал, исчезнув в его недрах.

Боги Ванахейма приняли отдарок, посчитав его не менее ценным — Нибелунг и прежде разил им чудовищ, рождённых волей общего врага, Отца Лжи, никем не любимого Локи.

Подул ветер с заката — вначале краткими порывами, потом уверенно и настойчиво. Туманное море всколыхнулось волнами, по белой глади под курганом прокатились волны ряби. Тонкие щупальца мглы протестующее взвились вверх, к небу, и были сметены, будто едва пробившиеся колоски, оказавшиеся под ударом урагана.

Стремительно, с быстротой, почти невероятной, белёсая пелена откатывалась назад, к болотам. Замещалась сплошной, непроглядной теменью, на которой взблескивали инеистые языки островков снега и заиндевевших валунов. Серели вершины сосен, на иглах которых осела застывшая влага. Луна светила подобно огромному фонарю. Огни на вершинах сопок угасали.

А в отдалении, над огромным холмом Хеорот, распространялось ослепительно-оранжевое зарево пожара.

— Что у них там происходит? — утвердив в ножнах Хрунтинг, обернулся Беовульф.

…Лошади спустились к подошве сопки торопливым шагом. Пустишь рысью — упадут, конь не может быстро двигаться по откосу. Затем всадники ринулись вперёд, приказав датским лошадкам перейти в бешеный галоп.

Сомнений не оставалось: нынешней ночью Грендель нанёс малочисленной рати конунга Хродгара и Нибелунгам сокрушительный удар, от которого ни даны, ни заморские гости уже не оправятся.

Погибла почти вся «молодая дружина» Хеорота, уцелели немногие — только те, кто охранял общинные дома и Вальхтеов. Ариарих с Витимером растерзаны, Хререк-вутья полёг в сражении с чудовищем, из жрецов остались в живых только Гуннлаф-годи и Ремигий-ромей. Грендель имел полное право торжествовать.

Но троллю этого показалось мало. Он застыл возле пожарища, воздев в победном жесте когтистые лапы, затем быстро наклонился, схватил пылающую головню, размахнулся и забросил её на крышу Оленьего зала. Потом ещё одну и ещё…

— Господи Боже, — прошептал епископ. Он вместе с остальными скрывался в тени, между хозяйственными пристройками, за сложенной из камня кузней. — Пробил твой час, Хеорот… Проклятие исполнилось, старый Хродгар не сумеет выбраться оттуда!

— Род Скёльдунгов пресекается, — столь же тихо сказал Хенгест-ют. — И мы ничего не можем поделать — Судьба отвернулась от нас. Видать, крепко прогневал богов Хродгар, сын Хальвдана! Очень крепко!

Огонь разгорался неохотно — старинный Олений зал будто сопротивлялся пламени. Часть головнёй погасла, другие рассыпались тлеющими искрами. Лишь по левую руку, над дальней частью огромного строения, зарделись трескучие язычки, вспыхнул высушенный солнцем дёрн.

Если не погасить немедленно, Хеорот сгорит дотла прежде, чем появятся первые отблески рассвета! Сделать это было невозможно: тролль безостановочно кружил возле дома; первый, кто попытается рискнуть и подойти к Оленьему залу, окажется в его лапах.

Всех выживших после недавней бойни охватило чувство беспросветной, полнейшей и абсолютной безнадёжности. Так плохо может быть, только когда наступит Рагнарёк, вырвутся из глубин земли огненные йотуны, волк Фенрир пожрёт солнце и грянет Последняя Битва!

Епископ машинально пересчитал тех, кто ухитрился выбраться из дружинного дома — их осталось очень немного. Гундамир, Алатей, насмерть перепуганный Северин. Однако мальчишка держится, старается не показывать вида — понимает, что если проявит слабость, моментально потеряет уважение варваров.

Хенгест внешне невозмутим, но его пальцы, сжимающие рукоять меча, побелели, на лбу вспухли жилы. Ют готов снова броситься в бой, несмотря на то что победить не сможет.

Унферт — ну надо же, успел спастись! — производит впечатление человека неживого, ходячего мертвеца. Взгляд отсутствующий, лицо синее, с угла рта стекает нитка слюны. Хродульф, наследник власти безумного дяди, чёрен будто африканец — лицо закопчено, волосы наполовину сгорели, кольчуга разодрана. Чудом успел выскочить, истинным чудом!

Рядом с ним двое совсем юных безусых данов, им тоже несказанно повезло. Гуннлаф-годи растерян, дышит тяжело, постоянно вытирает грязный пот — молодой годи пережил сегодня самое тяжкое потрясение за свою недолгую жизнь.

Вот и всё воинство. Десять человек, из которых настоящих бойцов всего лишь половина. И собака, конечно — принадлежащий Беовульфу римский пёс стоит, расставив лапы, рядом с вандалом и низко урчит, наблюдая за Гренделем, расхаживающим всего в сотне шагов поодаль. Троллю хватит нескольких мгновений, чтобы расправиться со всеми…

Что делать дальше, не знал никто. Ни многоопытный Хенгест, ни рассудительный епископ Ремигий не решились приказывать другим. Может быть, окажись сейчас в Хеороте Беовульф…

— Тихо! — поднял руку Гундамир, хотя все молчали и не шевелились. Только Фенрир едва слышно даёт знать, что пёс в любой момент готов пожертвовать собой, защищая людей. — Что там такое? Со стороны восхода?

В ночи звуки разносятся далеко, чуткий Алатей кивком подтвердил: кто-то приближается к Хеороту, причём очень быстро. Северин, не обладающий столь же острым слухом, как у варваров, напрягся — он помнил ужасную тень второго монстра, наблюдавшего в тумане за Гренделем.

Вскоре звук стал различим, он оказался привычным и неопасным: стук лошадиных копыт по мёрзлой земле и камням. Алатей понял, что к холму идут два всадника, на галопе. Дал знак остальным, что угрозы никакой — нечисть, галиурунны и лошадь несовместимы настолько же, как вода и огонь. Конь — священное животное, способное учуять зло и отогнать его!

Грендель встревожился. Чудовище остановилось возле крыльца Оленьего зала, за которым зиял тёмный провал — тролль выломал обе створки притвора, — затем поднял морду, взглянул на разгорающийся пожар (пламя распространялось по крыше, занялась центральная балка), опёрся руками о землю и породил гневно-озадаченный стон.

Немыслимо, невероятно! Никто не рискнёт приехать во владения Хродгара среди ночи! Даны, да и все окрестные племена отлично знают о Проклятии Оленьего зала, ни единый здравомыслящий человек не посмеет явиться сюда после заката! А эти двое торопились — на свой страх и риск гнали лошадей в темноте.

Вскоре на склоне холма начали осыпаться камни — тяжело дышащие лошадки поднимались к Хеороту.

— А я знал, что Беовульф обязательно придёт, — громко сообщил Гундамир, ничуть не опасаясь привлечь внимание Гренделя. — Он любимец богов. Беовульф и закончит эту великую битву!

По мнению Северина, ночная битва была какой угодно, но только не «великой» — впрочем, его мнение никого не интересовало. Все как один подались вперёд — гаут спрыгнул с лошади у «божьего столба», перебросил поводья Эрзариху и крикнул:

— Не вмешивайся! Жизнь Гренделя принадлежит мне! Стой, где стоишь!

Рядом с троллем даже высоченный и широкий будто медведь Беовульф выглядел жалко — ни дать ни взять шестилетний мальчишка, собравшийся напасть на могучего воина!

— «Жизнь Гренделя принадлежит мне»? Как это понимать? — вдруг проговорил Ремигий на латыни. — Что он собирается делать?

Беовульф меча не обнажал, больше того, на нём не было кольчуги и шлема. Он подошёл почти вплотную к чудовищу, Гренделю было достаточно вытянуть лапу, чтобы коснуться когтями гаута. Нападать тролль не торопился — впервые за все минувшие годы он видел человека, не бежавшего от него и не хватавшегося за оружие при виде тролля! Вовсе наоборот, Беовульф был спокоен и сосредоточен, он не проявлял и тени страха.

— Уходи, — громко сказал Беовульф. — Уходи в море, навсегда. Великан Эгир примет тебя в свою семью — ты родственен великанам глубин… Тебе нечего делать здесь, на земле. Хватит крови и смертей.

Ошеломлённый Грендель попятился. Глаза сияли двумя льдинками.

— Я дарю тебе жизнь и не требую виры за убитых тобой. Уходи.

Вместо ответа монстр нанёс мгновенный удар кулачищем, сверху вниз. Беовульф отскочил и снова не взялся за клинок.

— Уходи, — в третий раз повторил гаут. — Иначе ты погибнешь.

Троекратное предложение мира по обычаям варваров было такой же удивительной редкостью, как и скала из чистого золота. Военные вожди могли пойти на подобный жест или из безмерного уважения к противнику, или зная, что возможная битва неугодна богам и противна закону.

Такое в истории войнолюбивых и свирепых германцев, для которых беспощадная кровная месть была обыденностью, а сражения веселили душу и радовали богов Асгарда, случалось крайне редко — Ремигий вспомнил единственный достоверный случай из внесённых в хроники, когда готский рикс Аларих, христианин арианского исповедания, три раза предложил мир императору Феодосию, чтобы не наносить оскорбления чтимым и арианами, и кафоликами христианским святыням.

Армии варваров не начинали боя, если встречались возле священных рощ или в праздники наподобие Йоля или Солеви — боги обидятся. Предложить, равно и принять мир перед поединком тоже допускалось, но при строго определённых условиях… Нельзя ведь допустить, что Беовульф чтит убийцу-тролля как прославленного воителя, почтенного жреца или старейшину — это решительно невозможно!

Грендель словам гаута не внял, пускай даны и утверждали, будто чудовище мыслит и умеет говорить подобно человеку, пускай речь его неразборчива и груба. Напротив, он снова ударил и снова промахнулся — чёрные когти оставили на камне четыре глубокие борозды.

Четырежды повторять не велит закон. Беовульф выхватил меч, попутно сорвав с ремешков и отбросив ножны, они будут только мешать. Лезвие Хрунтинга полыхнуло яркой серебряной полосой, отразив звёздный свет.

Грендель при желании мог передвигаться со стремительностью лесного кота — тролль лишь выглядел неповоротливым и неуклюжим. Однако сейчас он медлил, почуяв, что происходит нечто необычное. Во-первых, раньше Грендель нападал сам, охотился на людей словно обычный хищник, никогда не вступая в благородное единоборство. Да и кто из смертных мог противостоять ему в поединке? Во-вторых, тролль почувствовал волшебство — волшебство скрытое, но куда более сильное, чем дарованное Гренделю по рождению. И в-третьих, его беспокоил странный ветер с моря…

Может быть, действительно уйти, скрыться, спрятаться?

Застарелая ненависть оказалась сильнее.

Беовульф недаром заслужил право стать военным вождём Народа Тумана. Он и прежде сталкивался с чудовищами, галиуруннами и существами, являвшимися в Мидгард из иных, незнаемых мест, о существовании которых даже боги не подозревают.

Побеждал Беовульф неизменно, являя редкую ловкость, исключительное упорство и смелость, никогда не переходящую в безрассудство. Даже пребывая в Священной Ярости, гаут оставался хладнокровен — его разум не застилал кровавый туман.

Грендель велик, быстр и очень силён. Его когти и зубы смертоносны, тролль может убить человека одним движением, затоптать, обездвижить и лишить воли колдовством. Следовательно, действовать надо молниеносно — нанести единственный точный удар! Ни в коем случае не подпускать чудовище близко, задавит! Но как это сделать? Грендель в одном прыжке способен преодолеть два-три десятка шагов!

Сторонним наблюдателям показалось, что схватка продолжалась лишь краткий миг. Грендель свёл лапы, пытаясь расплющить человека между своими огромными ладонями, Беовульф оттолкнулся обеими ногами, падая на спину и одновременно бросая меч, словно обычный кинжал.

Хрунтинг единожды перевернулся в морозном воздухе, лезвие ударило в левую лапу Гренделя немногим выше локтя и полностью отсекло её. Было слышно, как меч звякнул, упав на камни.

— Быть не может, — выдохнул Северин. — Никто не мог пробить шкуру тролля! Никогда!

Грендель покачнулся, издал резкий стрекочущий звук, схватился правой ладонью за обрубок, пытаясь сжать его и остановить хлынувшую кровь, дымящуюся на предутреннем морозце. Завыл, закружился на месте, брызгая на землю кровавыми каплями.

И бросился бежать прочь, спотыкаясь и стоная.

Над побережьем разнёсся исступлённый, тяжкий рык, не принадлежавший Гренделю — что-то огромное и лютое бесновалось в скалах над песчаной полосой, отделявшей Даннмёрк от волн Германского моря.

— Он не вернётся. — Беовульф заметил людей, вышедших к «божьему столбу» со стороны кузни. — По крайней мере, не этой ночью.

— Ты не убил его, — сурово бросил Хенгест. — Значит…

— Ничего это не значит. — Беовульф поднял Хрунтинг, зачем-то понюхал лезвие и протёр его сорванным пучком сухой травы. — Что стоите, бестолочи?! Поднимайте людей, зовите всех — иначе Олений зал…

— …Пусть Олений зал, золотой Хеорот уйдёт в прошлое, — раздался знакомый женский голос. Никто не заметил появления конунгин в окружении всех восьмерых вальхов. Выходит, она следила за битвой. — Как и Грендель… Я построю новый бург. Теперь мы поселимся в другом месте, чтобы забыть Проклятие Хродгара. Отойдите, незачем спасать то, что давно мертво. Очищающее пламя избавит эту землю от памяти о позорном прошлом.

— Но там же остался Хродгар! — шагнул вперёд епископ. Раздуваемый ветром огонь на крыше Оленьего зала распространялся с неимоверной быстротой. — И конунг ещё жив! Северин, за мной! Поможешь!..

— Нет! — Дорогу Ремигию заступил Ариовист. — Не вмешивайся в дела рода Вальхтеов, жрец. Нельзя.

— Я сама. — Конунгин отстранила Ариовиста, быстро взошла на крыльцо. Жестом запретила вальхам идти вслед. Кратко взглянула на Ремигия: — Я благодарна тебе, но это действительно не твоя забота, ромейский годи — только моя…

— Она там погибнет, — убеждённо сказал Северин, наблюдая, как над Хеоротом вздымается ревущий огненный вихрь. Пришлось отойти от дома к «божьему столбу», палило нещадно.

— Не лезь, — огрызнулся Хенгест. — Судьба решит!

Судьба и решила.

Вальхтеов появилась на всходе, степенно спустилась по деревянным ступеням, не обращая внимания на сыплющиеся искры и волны жара, подошла к гостям, данникам и родичам. Объявила ровным голосом:

— Конунг Хродгар, сын Хальвдана из Скёльдунгов умер, как и положено мужчине — я сама вложила меч в его руку. Как и было обещано прежде, военным вождём отныне будет Хродульф, сын Виглафа. Помогать ему станет Унферт, сын Эгглафа. Я же, как вдова конунга, пригляжу за тем, чтобы разорённое злобным троллем хозяйство возродилось и никто из родичей, ближних, воинов и их семей не остался голодным и чтобы у каждого было тёплое жилище…

Последняя фраза ясно давала понять: настоящей хозяйкой останется Вальхтеов. До времени, пока Хродульф не повзрослеет и не сможет править единолично.

— Тризны не будет, — продолжила конунгин. — Хеорот — лучший погребальный костёр, о каком может мечтать любой властитель, особенно такой как… как Хродгар. С Оленьим залом падёт и проклятие… Я благодарна тебе, Беовульф, сын Эггтеова, из племени Людей Тумана. Хродульф вознаградит тебе завтра.

С тем суровая конунгин кивнула своим вальхам и собралась было уйти вниз, под холм, в ставший привычным общинный дом. Госпожу окликнул Ремигий:

— Остановись, женщина. Расскажи им всё. Эти люди достойны знания о происшедшем.

— Завтра, — проронила Вальхтеов, даже не оглянувшись. — Клянусь.

Даны последовали за хозяйкой, Унферта вели под руки. Рядом с «божьим столбом» остались только Ремигий, Северин, Гундамир с Алатеем. Ошарашенный всем увиденным Эрзарих так и оставался в седле, держа за поводья лошадь Беовульфа. Сам Беовульф стоял перед Оленьим залом, сжимая в руках клинок, некогда принадлежавший Фрейру.

Прошлое уходило, пожираемое безжалостным пламенем, настоящее очищалось от скверны в буйном неукротимом огне. Исчезала слава — добрая и дурная, — Золотого бурга, некогда знаменитого от Бистулы до Рейна подвигами своего властелина, его несметными богатствами, его доблестью, богатырскими потехами и удалью молодости…

И его ужасным Проклятием.

— Возвращаемся? — первым сказал заветное слово Гундамир. — Отдадим должное погибшим, отблагодарим богов — и домой?

— Корни Ирминсула и обитель Фафнира не наш дом, — отрёкся Беовульф. — У нас нет настоящего дома, но весь Мидгард, от края до края, любая деревня, каждый бург или капище — примут нас как гостей… Но не время возвращаться. Фафнир сказал: «Из моря выходит не зло, из моря выходит обида; зло лишь питает её». Мы не отыскали корень зла, его исток.

— Значит, Грендель… — заикнулся Северин и замолчал, перехватив взгляд Беовульфа.

— Да. Тролль — не зло. Фенрир, иди ко мне…

Пёс повилял хвостиком, уткнулся носом в колени обожаемого хозяина.

— Ты ведь найдёшь его, Фенрир? Кровавого следа будет вполне достаточно! Правда, найдёшь? Пока я не увижу Гренделя мёртвым, я не поверю в гибель тролля! И не найду того, кто навлёк на Хеорот его гнев!

— Если и найдёшь, то не в этом мире, — проронил Ремигий. — Хродгар мёртв…

Олений зал с грохотом обрушился, погребая под собой останки конунга. Гореть эта груда брёвен будет долго — полные сутки, может и больше.

Два зарева столкнулись: солнечная колесница была готова вновь подняться над Гранью Мира. Оранжевый ореол над Хеоротом померк, его заместили яркие лучи восходящего светила, превратившие серый дымный столб над холмом в причудливую ало-золотую фигуру, бросавшую тень на морские воды.

В последний раз над побережьем поднялось недоброе, зловещее стенание. Нечто ещё раз дало понять: оно видит и помнит всё…

Никто не уйдёт от возмездия.

Никто!