Беовульф

Глава пятая

Ultima Thule, Край Земли — иного подобающего названия владениям племени данов Северин подобрать не сумел.

Светло-бурые скалы на побережье, пологие холмы с первыми яркими пятнами весенней травы, безлесные равнины; на первый взгляд эта далёкая северная страна казалась ненаселённой, да и как может существовать человек на этих негостеприимных, продуваемых морскими ветрами пустошах, зимой превращающихся в бескрайнее царство льда и снега?

— …Наш народ построил немало бургов, — развеял заблуждения Северина Хререк-дан. — Если повезёт и ветер окажется попутным, к закату мы будем в Хеороте, а если плыть ещё половину дня дальше к полуночи, окажемся в Ольборге, потом Хлейдр, на восходе — Роскилле, Фюн… С Галлией по числу поселений не сравнишь, но если идти вдоль берега, бург или деревню небольшого рода можно встретить на расстоянии пешего дневного перехода.

Выйдя в море после ночёвки на каменистом берегу «порубежья», ничейной полосы между датскими землями и принадлежащими фризам приморскими низинами, Беовульф уверенно переложил рулевое весло и направил ладью на северо-восток — картулярию показалось, что лодка идёт прямиком в открытое море, беспокойное и предштормовое.

Вёсла убрали, ветер благоприятствовал.

Прежде Северин никогда не страдал морской болезнью, но сейчас его вдруг замутило — ладья казалась слишком утлой, волны чересчур огромными, даже неустрашимый Фенрир предпочёл забраться под низкий кормовой настил, только два зелёных глаза сверкали из тёмной норы.

— Ничего страшного, — приободрил бледного картулярия Гундамир. — Разве ж это шторм? Беовульф избрал самый короткий путь…

Короткий? Северин поёжился и вытер ладонью мокрое от брызг лицо. Берег скрылся из виду, кругом клокочущая вода, над головой купол синего неба, на западе висят низкие грозовые тучи.

Если начнётся буря — настоящая буря! — все в пучине сгинем и отправимся пировать к великану Эгиру!

«Нет никакого Эгира, — поправил сам себя картулярий. — И Ньорда нету. Есть только холодное дно Германского моря, чёрные раки и водяные черви которые пожрут твою мёртвую плоть… Варварам хорошо, они твёрдо верят в эти глупости, а ведь как говорят Отцы Церкви, каждому воздастся по вере его!»

Обуявший Северина смертный грех уныния был окончательно побеждён, едва солнце прошло точку зенита — несущие шторм облака отнесло полуночнее, а прямо впереди показалась чёрная неровная полоса земли.

Даннмёрк, далёкий северный полуостров, на который нога римлянина если и ступала, то очень и очень давно — во времена, когда учёные мужи Рима ещё интересовались окружающим миром и предпринимали рискованные и долгие путешествия за пределы Империи.

Попытавшись высчитать хотя бы приблизительное расстояние от Даннмёрка до Суасона или Лютеции, Северин быстро сбился и понял, что занялся безнадёжным делом — Беовульф и его дружина имели самое смутное о понятиях «стадий» или «римская миля», milia passuum,[21] предпочитали более понятное и доступное «дневной переход» под парусом или на вёслах, а точным такое счисление назвать никак нельзя.

В любом случае получалось, что от столицы франков Северина теперь отделяет никак не меньше восьмисот миль. Выбраться отсюда самостоятельно будет невозможно, послать депешу дяде Ремигию тоже.

Ultima Thule, иначе и не скажешь…

— Не грусти. — Гундамир дружески хлопнул Северина по плечу. — Не сегодня, так завтра нас ждут кабан с чесноком, свежее пиво и гостеприимство кунса Хродгара.

— Hrodgarr nei kuns, so konung ist, — на диалекте данов сказал Хререк. — «Конунг» — это как рикс у франков. Хродгар правит несколькими родами, объединёнными под его рукой. Тот, кто правит одним родом, называется ярлом.

— …И я бы не стал с исконно вандальской беспечностью надеяться на отдых в Хеороте, — сурово заметил Беовульф. — Неспокойно там. Сами знаете, зачем мы идём в Золотой бург Хродгара.

— Почему «золотой»? — переспросил Северин.

— Хродгар — самый богатый и могучий владыка на этих землях; говорят, будто в его дружине две сотни мечей, а золота в Хеороте не меньше, чем у повелителя франков. Я сам не видел, но так люди рассказывают… Хререк бывал там дюжину зим назад, уже тогда конунг данов был велик и славен.

— Истинно так, — кивнул дан. — И в те времена никто ничего не слышал о Гренделе…

— Грендель? — Это странное имя Северин услышал во второй раз и вновь в угрожающем контексте. — Кто это такой? Почему вы до сих пор ничего мне не объяснили?

— Нечего объяснять, — дёрнул плечом Беовульф. — Я и сам ничего не знаю.

— Но ты ведь говорил с… с Вотаном, когда ходил в капище батавов. Я помню твои слова: «Он снова будет приходить, раз за разом — однажды вкусив крови, он не остановится». Кто — «он»?

— Любопытный ты, Скильд… Помнишь, я рассказывал о племени галиуруннов, злых тварей, рождённых от семени Локи? Грендель — вроде бы похож на галиурунна. Он — зло. Зло, которое поселилось близ Хеорота. А что он такое и откуда взялся — неизвестно. Никому.

— Даже вашим богам?

— Боги многое знают, но не все говорят. Зло, обитающее в нашем мире, должно заботить только людей, ибо против людей оно и направлено. Вотан, исполняя древнюю клятву, поможет нам, но и только… Хватит болтать, Хререк, на вёсла — земля близка, а ветер утихает!

Вечерело, становилось холодно. Чтобы вытянуть ладью на берег, пришлось спрыгнуть в ледяную воду — лодку не без труда отволокли выше линии прилива, утвердили меж песчаных дюн и привязали двумя верёвками к гранитному камню, похожему на огромный драконий зуб.

Гундамир, Алатей и Ариарих тотчас принялись собирать выброшенные морем обломки дерева для костра — все вымокли и замёрзли до дрожи.

По словам Беовульфа и Хререка, Золотой бург находился где-то неподалёку — тёмная скала в виде трезубца, с которой льётся серебристая струя небольшого водопада, на отвесном гребне над берегом молодой лесок и следы вырубки, чуть дальше в сушу вдаётся узкий залив, названный даном словом fjord.

Место приметное, не ошибёшься.

Беовульф откупорил сберегаемый на крайний случай бочонок с очень сладким и крепким галльским напитком, изготовляемым на основе крепкого ягодного вина и мёда, — трёх глотков хватает для того, чтобы по жилам растеклось приятное тепло, а в голове слегка зашумело.

Алатей споро развёл костёр — высушенная солнцем тина мгновенно начала тлеть, осталось лишь раздуть огонь. Тревожно-багровое солнце уже касалось нижним краем диска морских волн за западе, небо стремительно заливалось густой бирюзой.

— Ночуем здесь, — решил Беовульф. — Скоро ночь, идти никуда не хочется, а лошадей нет. Отоспимся, обсушимся… Только дров побольше собрать, чтобы костёр не погас. Скильд, выпей ещё — ты синий весь! И почему до сих пор не переоделся? Мокрую одежду положи на камень у костра, только чтобы искры не попали! Как дитё неразумное! Хенгест, ты знаешь, что надо сделать прямо сейчас… За работу!

Некоторые римские историки и хронисты несправедливо утверждали, будто вне ратной потехи варвары ленивы и бездеятельны, но если требуется устроиться со всем удобством и безопасностью, любой варвар будет действовать шустро и старательно.

Алатей с Гундамиром не поленились подняться на откос и спихнуть вниз несколько найденных брёвен, готы вытаскивали из ладьи и аккуратно раскладывали вещи, Хререк взялся за топор и быстро нарубил целую поленницу.

Северин лентяйничал и грелся у огня — ему, как обычно, никто ничего не приказал и не заставил сделать: захочешь, сам поможешь. А вот Беовульф и угрюмый ют занимались неким священнодействием.

Хенгест, самый нелюдимый и неразговорчивый из дружины Беовульфа, по мнению Северина, в прежней жизни был или жрецом, или учеником годи — недаром у него на груди, подле сердца, в коем, по мнению варваров, обитает человеческая душа, была заметна плохо сведённая татуировка: сплетение рун, символизирующих Мировое Древо, змея Ёрмунганда и силу богов Асгарда.

Настолько значительные символы обычный человек носить не вправе, только посвящённый в таинства языческих верований.

Беовульф как военный вождь был обязан принимать участие в ритуалах — если ты вожак, значит на тебе лежит печать богов. Риксы и дуксы хорошо знакомых картулярию франков никогда не пренебрегали жреческими обязанностями — Северин не раз видел, как Хловис или его приближённые закалывали жертвенных быков и обрызгивали их кровью истуканов в Суасоне и Реймсе.

Ничего похожего Северин прежде не видывал. Хенгест с Беовульфом разделись догола, не обращая внимания на ветер и жгуче-холодную воду омылись в набегающих волнах Германского моря, затем ют достал из небольшого кожаного мешочка оправленный в серебро медвежий коготь и начал проводить по песку черту вокруг стоянки.

Беовульф шёл за ним с факелом, загодя сделанным из толстой сосновой ветки и тряпицы, пропитанной маслом, освящая пламенем Доннара незримую преграду и глухо бормоча висы на некоем древнем, рыкающем и свирепом наречии — в каждом звуке ощущалась необоримая первобытная сила, яростная и грозная, сила, коей были напитаны великие племена, некогда вышедшие из Скандзы…

Язычки факельного огня постепенно изменяли цвет с обычного бледно-оранжевого на алый, затем на багрово-фиолетовый, а потом и вовсе чёрный.

Чёрный огонь, да — картулярий не мог его видеть, но твёрдо знал: пламя не угасло, оно даёт тепло и свет, только этот свет неразличим для обычного человеческого зрения, — однако любая тварь из иных миров ослепнет, узрев такой огонь.

Заклятия Беовульфа превратили пламя Доннара в нечто иное, в сгусток energia sacra, священной искры, появившейся вместе с сотворением мира.

Северин вновь почувствовал дрожь — но не от холода, а от прямого столкновения с силой, о которой он имел лишь отрывочные знания: пламя факела, как оказалось, было вовсе не чёрным, а невидимым — проникающим повсюду, пронизывающим своими корпускулами песок, камни, лодку, людей, одежду…

«Ересь, — решительно подумал картулярий. — Откуда у них, дикарей и язычников, может взяться частица… Частица того самого огня… Боже, вразуми!»

Всё кончилось внезапно. Беовульф отбросил факел в костёр, Хенгест выпрямился, сжал в кулаке чёрно-коричневый коготь и молча пошёл одеваться.

— От костра не отходите, — устало сказал Беовульф. — Что бы ни случилось, здесь нас никто не потревожит — ни боги, ни чудовища. До рассвета нас защищает Скандза — её мощь, доселе пронизывающая смертный мир…

Если бы нынешним вечером посторонний человек прошёлся по широкой песчаной полосе, тянущейся между скальной стеной и морем, он не заметил бы ничего особенного.

Дюны, каменные столбы и валуны, подгнивающие водоросли и тина, редкие рыбьи тушки, выброшенные волнами на берег, скелет тюленя, давным-давно погибшего на мелководье. И ни души, только нахохлившиеся чайки, устроившиеся на ночлег в расселинах гранитного карниза.

Разве что могучий жрец, знающийся с волшебной силой, или опытная ведьма различили бы смутные тени, укрытые бесплотным куполом, и тусклые отблески костра — скорее белёсые призрачные искорки, чем языки настоящего пламени.

Но Беовульф и Северин, как, впрочем, и остальные, прекрасно видели всё, что происходит вокруг. Солнце кануло за Край Мира, ало-кровавый закат отгорел, сменившись сиянием крупных, холодных звёзд и «Молочной реки», истекающей из грудей олимпийской богини Геры.

У военного вождя, впрочем, было своё мнение на этот счёт — там, в далёких небесах, простёрся Звёздный мост, по которому великие воины входят в Вальхаллу. Вечно-то ромеи всякие глупости выдумают!

Ужин приготовили знатный — припасов не жалели, поскольку было ясно, что цель достигнута: долгий переход от Лугдуна по рекам и морю закончен, а в Даннмёрке голодным не останешься.

Хререк уверял, будто Золотой бург совсем рядом: если на рассвете выйти пешком, как раз к полудню окажешься у ворот города конунга Хродгара.

Объевшийся горячей мясной похлёбки Северин начал задрёмывать — постоянное напряжение последних дней исчезло, как всегда бывает в конце долгого пути, не хотелось ни разговаривать, ни слушать бесконечные байки гаута. Спать, спать.

Ночь впереди долгая, а утром придётся на своих двоих тащиться в этот проклятущий Хеорот…

Пёс Фенрир громко, с привизгом, зевнул, мордой отбросил потёртое меховое одеяло, в которое закутался Северин, покрутился, пытаясь устроиться поудобнее, и улёгся рядом с человеком.

В ногах ромейская собака спать отказывалась, полагая себя таким же дружинником, как и все остальные. Разве что бессловесным. Картулярий шёпотом ругнулся, но отгонять пса не стал — с Фенриром спокойнее, не зря ведь Беовульф и Хенгест призывали Силу Скандзы. Выходит, на побережье есть чего опасаться?

Ариарих с Витимером и Хререком по привычке забрались в ладью и тотчас огласили окрестности дружным храпом. Один лишь Алатей-ант, вставший на ночную стражу, расположился возле огня, подбрасывал полешки и задумчиво строгал ножом корявую ветку сосны, вырезая фигурку лошади. К полуночи сморило и его — только что сидел, глядя на мерцающие угольки, а теперь уронил голову на грудь…

Фенрир безбожно вертелся во сне: собака пихалась лапами, вздрагивала и подлаивала, когда видела свои собачьи сны. Наконец пёс перевернулся с боку на бок, потянулся и от души проехался по физиономии Северина шершавыми подушечками передней левой лапы, а обеими задними упёрся картулярию в живот, да так, что Северин мигом пробудился и с трудом сдержал брань.

— …Вот зараза, — откликом на сей тихий возглас было тихое пофыркивание пса. Как выяснилось, Фенрир почти спихнул человека с лежанки, вольготно развалившись на звериных шкурах. — Чтоб тебя… Алатей, ты чего, спишь?

Ант промолчал. Безмятежное сопение только подтвердило предположения Северина. Пришлось вставать — костёр угасал.

Фенрир, подлец, моментально проснулся, сел, помотал губастой башкой и уставился на Северина большими светлыми глазами, в которых ясно читалось осуждение: чего, мол, запрыгал? Тихо вокруг, беспокоиться не о чем.

Разбудить Алатея не получилось, что неудивительно — молодой ант все минувшие дни сидел на вёслах, на стоянках вместе с Гундамиром занимался хозяйством и мало спал. Пришлось оттащить его на шкуры, к Фенриру.

Тяжёлый неимоверно, а ведь Алатей совсем не так могуч, как Беовульф или здоровенные готы. Пёс задумчиво обнюхал лицо анта, лизнул его в ухо, но снова ложиться спать не пожелал: продолжил следить за Северином, у которого сон как рукой сняло.

Судя по звёздам — Большая Медведица прямо над головой, а Венера выше горизонта на пять ладоней — полночь миновала совсем недавно, до рассвета ещё долго.

Делать решительно нечего: варвары читать не приучены, а значит свитков и книг в поклаже нет, пергамента, чернил и стилоса для записей о наблюдениях и событиях тоже. Резать по дереву, как Алатей, Северин не умел, да и не стремился: ни к чему такое ремесло епископальному картулярию.

Отыскал котелок с остатками трапезы, погрел на угольях, доел. Запил чуть затхлой водой, набранной ещё на берегах Фризии. Бросил хрящики Фенриру, пёс аккуратно переступил через Алатея, подобрал, схрумкал. Улёгся в позе сфинкса у ног.

Если отбросить мысли о дурном, то ночь может показаться на редкость благолепной: яркие звёзды, безветрие, отлив начался ещё вечером, и шум моря доносится издали, приглушённо и умиротворяюще.

Появилась белая полоса тумана, накатывающая на берег — весна, туман сейчас явление вполне обычное. Кроме того, земля Даннмёрк расположена настолько далеко от беспокойной Галлии, что тревожиться о возможном ночном нападении каких-нибудь сумасшедших варваров решительно не стоит, здесь вам не приграничье королевства Суасонского и не Италия.

Северин и оглянуться не успел, как всё пространство от воды до скал оказалось затянуто плотным маревом — звёзды потускнели, восходящая ущербная луна стала напоминать размытое светящееся пятно, острее запахло влагой и водорослями.

Удивительно, насколько быстро побережье накрыло туманом, а ведь не чувствуется даже самого слабого дуновения ветра!

— Что случилось? — Картулярий посмотрел на Фенрира.

Псина подняла голову, навострила уши и уставилась в белёсую пустоту, озаряемую сполохами костра. Однако беспокойства Фенрир не проявлял — учуяв чужака, он всегда начинал тихо и низко рычать, звук такой, будто в его груди перекатывались мраморные шары.

Похоже, собака наблюдала за чем-то невидимым человеческому глазу. Северин заметил, что Фенрир медленно поворачивает голову — создавалось впечатление, что невидимка двигается мимо стоянки со стороны моря, чуть правее и ближе к скальной стене.

— Фенрир? — шёпотом позвал Северин. Пёс мимолётно покосился на него, укоризненно фыркнул — не мешай, мол! — и снова упёрся взглядом в туман.

Картулярий небеспричинно потянулся за кинжалом: явственно слышался скрип влажного песка, но вовсе не под стопами человека.

Там, во мгле, за пределами магического кольца, бродил кто-то очень большой. Шаги медленные, тяжёлые.

Невидимка остановился, и Северин различил низкий долгий вздох, будто из большого кузнечного меха выпустили воздух.

Сразу вслед — очень неприятный стрекочущий звук, как сверчок подал голос. Но это было что угодно, только не сверчок…

— Сиди смирно. — С Северином едва epilepsia не сделалась, когда на плечо опустилась тяжёлая крепкая ладонь. Оказалось, Беовульф проснулся. В правой руке обнажённый клинок. — Видишь, Фенрир считает, что опасности никакой…

Пёс по-прежнему выглядел спокойным, хотя и настороженным. Продолжал следить — скрывающийся в тумане чужак описал вокруг костра полукружье, вновь замер, сделал несколько шагов по направлению к огню. Появился резкий запах подгнившей морской травы.

— …Да чтоб тебя вороны-оборотни заклевали, — очень тихо и очень внятно сказал Беовульф, выпрямляясь во весь рост. — Что же ты такое, а?

Северин поперхнулся собственной слюной и только неимоверным, почти нечеловеческим усилием подавил кашель — боялся привлечь внимание.

Фенрир медленно встал, коротко и низко гавкнул, но с места не сдвинулся. Выглядела собака не злой, не испуганной, а скорее озадаченной и донельзя удивлённой.

Тень, появившаяся в тумане, не имела чётких форм — она выглядела некоей глыбой, ожившим утёсом, по внезапной прихоти решившим прогуляться по окрестностям.

Вначале Северину почудилось, что марево скрывает безголового человека огромного роста, обладающего неимоверной шириной плеч и длинными, до земли, руками; затем оно стало походить на раскинувшего крылья летучего змия или демона, взблеснули и тотчас погасли тёмно-сапфировые точки глаз. Несколько мгновений спустя силуэт расплылся, обернувшись неясным конгломератом медленно извивающихся не то щупалец, не то отростков. Сущая голова Горгоны, только очень уж большая!

Наконец чудище выбросило вперёд одну из длинных лап — она запросто проникла за якобы непреодолимую колдовскую преграду, обернулась могучей четырёхпалой ручищей с серой кожей, коричневыми пятнами каких-то мерзких наростов и редким тёмным волосом.

На глазах обомлевших от таких чудес Северина и Беовульфа пальцы покрылись крупной чешуёй, из суставчатых стали гибкими, ровно змеи, оплели валявшуюся рядом с костерком плетёную корзину и раздавили её.

Тут Фенрир, не терпевший покушений не только на возлюбленных хозяев, но и на их имущество, взревел будто лев и кинулся в атаку — совершенно зря, впрочем. Тварь из тумана мигом отдёрнула лапищу, раздался звук, похожий на усмешку или всхлип.

Фенрир щёлкнул челюстями в пустоте, инстинктивно понимая, что выходить за пределы круга категорически нельзя, затормозил всеми четырьмя лапами и от огорчения принялся гневно облаивать монстра, который начал отходить прочь.

Вскоре тёмная фигура сгинула и Северин в очередной раз услышал таинственный стрёкот, похожий на звуки, издаваемые сверчком или кузнечиком…

— Господи Иисусе. — Картулярий с размаху уселся на лежанку, прямиком на ноги Алатея. Ант проснуться не соизволил — лишь невнятно выругался на своём ужасающем наречии.

Лай Фенрира разбудил Гундамира и Хенгеста, прочие, не уловив в гавканьи пса угрожающих ноток, предпочли не вставать. Так Фенрир белок в лесу облаивает: азартно и в то же время разочарованно — не достать и не поймать!

— Беовульф, это ведь был… Оно… Что оно?..

— Откуда я знаю? — покачал головой военный вождь. — Оно не злое. Магия Скандзы не пропустила бы зло, и собака сразу почуяла бы нечисть. Наверное, морской великан выбрался на сушу погулять по бережку и посмотреть на людей… Вдруг это был сам Эгир?

— Эгир — совсем другой, — сказал ют, осматривая сломанную щупальцами корзину. — Он как человек, только очень большой. Я его видел однажды, когда был в земле Норэгр, за проливом… К нам же приходило чудовище. Настоящее.

— Тогда почему… — Беовульф дёрнул головой, указывая на медвежий клык, теперь висевший на ремешке на шее Хенгеста.

— Не знаю. Настоящее, древлее зло всегда остаётся злом — у нас, у ромеев или антов. «Страшный» и «злой» — это два разных слова. Фафнир разве злой? Но ведь он — чудовище…

— Фаф… — начал было Северин, услышав новое, незнакомое имя, однако Беовульф как-то чересчур поспешно его перебил, одновременно сдвинув брови и бросив яростный взгляд на Хенгеста:

— Ложитесь спать до рассвета. Всё. Алатей за небрежение завтра своё получит, одним подзатыльником не отделается, бездельник… Скильд Скевинг, подвинь этого ленивого анта и ложись рядом, места хватит! Фенрир, спать!

Собака зевнула и с самым наглым видом улеглась возле Алатея. Для Северина не осталось ни клочка тёплой шкуры.

Пришлось забираться в ладью, на плащ Беовульфа. Готы храпели немилосердно, но картулярий уснул почти сразу, даже не успев как следует подумать над тем, кого именно подразумевал Хенгест, упоминая «не злое» чудовище по имени Фафнир.

И потом, если на страже Беовульф — бояться нечего. Появись на берегу хоть десять великанов, хоть сотня. Одна беда: после пришествия страшилища до сих пор несносно воняет гнилыми водорослями.

Северин всегда изумлялся живучести легенд о великанах у самых разных, ничуть не связанных между собой народов. Достаточно вспомнить циклопов Греции, библейского Голиафа, горных титанов Иберии, не говоря уже о мифологии германских племён — великаны огненные и ледяные, обитающие в дремучих лесах страшные людоеды, именуемые словом «тролль», наконец свита морских богов, состоящая из гигантов наподобие Эгира.

Следуя древней поговорке о дыме, какового без огня не бывает, можно сделать логичный вывод: великаны действительно когда-то существовали (например, до Потопа), и человеческий род сохранил о них крепкую память, либо…

Либо эти существа доселе прячутся в потайных укрывищах далеко на севере, в безлюдных горах или в глубинах океана, людям неподвластных.

Судя по обнаруженным утром следам, чудище и впрямь пришло со стороны моря — Беовульф указал на глубокие отпечатки огромной беспалой лапы, формой слегка напоминавшие оттиск людской стопы, разве что длина этих следов превышала два локтя. Потом великан ушёл вдоль побережья.

— Хеорот ведь в той стороне? — нахмурившись, спросил Беовульф у Хререка и получил в ответ утверждающий кивок. — Не нравится мне эта история, странный гость. Тем более странный, что волшебство Скандзы на великана никак не подействовало. Хотел бы я знать…

Что именно желал узнать Беовульф, осталось неизвестным, поскольку его речь прервала оперённая лучная стрела, вонзившаяся в песок в полушаге от присевшего на корточки и рассматривавшего огромный след Гундамира.

Северин от неожиданности шарахнулся в сторону, споткнулся о камень и едва не упал.

— Кто таковы? — донеслось со скального гребня.

Наверху темнели силуэты полудесятка всадников, у троих в руках короткие луки, тетивы натянуты. Речь мягче, чем у франков или готов, знакомый диалект — так разговаривает Хререк. Даны, конечно же.

— Вы ступили на землю, принадлежащую конунгу Хродгару, сыну Хальвдана из рода Скёльдунгов! Если вы здесь с недобрыми намерениями — возвращайтесь туда, откуда пришли! Если же с миром — назовитесь!

— Прежде меня звали сыном Эггтеова, из народа гаутов! — проорал в ответ ничуть не смутившийся Беовульф.

Это был обычный для варваров ритуал встречи: незнакомцев следует оповестить, в чьих владениях они находятся, и предостеречь от необдуманных действий.

— …Ныне же обо мне говорят как о Беовульфе, из семьи Нибелунгов! Эти люди — мои братья!

Возникла краткая заминка — всадники неслышно переговаривались между собой. Один спешился, начал осторожно спускаться с обрыва. Луки, однако, не опустили, держали наготове — всякое может случиться.

Высокого пожилого дана, командовавшего конным дозором, кликали Унфертом, сыном Эгглафа — после традиционно церемонных представлений выяснилось, что Унферт является приближённым самого Хродгара и владеет небольшим фюльком неподалёку от «Золотого бурга».

Больше того, Унферт узнал Хререка, много лет назад ходившего в дружине конунга, и его недоверчивость улетучилась. О Народе Теней Унферт слыхал, да и местная вельва предрекала, будто однажды из-за моря явятся воители, принадлежащие Вотану (даны при разговоре обычно «глотали» первую согласную, и имя повелителя Асгарда в устах Унферта звучало как «Отан» или «Отин»), и тогда проклятие Хродгара падёт… А проклятие тяжкое.

— Неспокойно в Хеороте, — сумрачно повествовал Унферт, выглядевший уставшим и хмурым. — Люди начали уходить, некоторые даже посреди зимы снялись. Если от вождя отвернулась удача, то и народ его будет несчастлив, так спокон веку заведено, закон не изменишь. Ещё год-другой — никого не останется. Волков много развелось, скотину режут, урожай прошлой осенью сняли малый; если б не торговля с ближними фризами, зерно кончилось бы четыре седмицы назад… Плохо нынче в Даннмёрке, боги отвернулись от нас.

Северину показалось, что этот суровый бородатый воин пребывает в состоянии крайней растерянности — взгляд погасший и блуждающий, речь сбивчивая.

Унферт словно бы жаловался Беовульфу на постигшие его страну беды, тогда как по неписаным варварским законам ни в коем случае нельзя показывать слабость при чужаках и уж тем более сетовать на тяжкую жизнь, как бы плохо и голодно ни было! Ясно, Унферт просто хочет выговориться — а чужаки здесь или сородичи, без разницы!

Что же у них здесь происходит, а?

Быстро собрались, перетащили наверх вещи, самое тяжёлое погрузили на лошадок — даны без возражений уступили гостям низеньких мохнатых скакунов, точно таких же, как «гуннские» лошади в Суасоне. Одного из дружинных Хродгара верхом отправили в Хеорот, предупредить конунга.

Из вежливости Унферт начал расспрашивать о событиях в землях франков и готов, Беовульф рассказывал со всеми подробностями, задавал свои вопросы о житьи-бытьи Данмёрка и племён, соседствующих с данами.

Край света краем света, но прислушивавшийся к разговору Северин неожиданно для себя уяснил, что и в этой Богом забытой дыре существует своя политика, ничуть не менее сложная, чем в Константинополе или Равенне.

Вскоре картулярий начал путаться в незнакомых именах и названиях — даны «морские» и даны-скотоводы, ближние фризы, дальние фризы, ещё фризы с болот и фризы, обитающие за «большим озером», какие-то свеи, причём есть свеи, живущие как за проливом, так и на этом побережье, только полуденнее, в сторону восхода.

Даже здесь вспыхивали небольшие (по меркам Галлии, конечно!) войны, конунги и ярлы заключали и расторгали союзы, сватались к родовитым и богатым невестам, отсылали посольства к здешним вандалам (оказывается, несколько родов этого пронырливого племени осели севернее Даннмёрка, у свеев, там даже бург вандальский есть, даны его так и называют — Вендель), торговали морем аж с балтами и «совсем дальними» антами, не говоря о варварах, обосновавшихся на берегах Рейна, Альбиса или Бистулы.[22]

Без мореплавания данам было никак не обойтись — добраться до весьма отдалённых старых римских городов куда быстрее и безопаснее на ладье, нежели отправлять в долгий переход конные караваны.

Шли медленно, потому у Северина была возможность полюбоваться окрестностями. Природа Даннмёрка не радовала: бесконечные пустоши, заболоченные низины с корявыми, некрасивыми деревцами, редко где можно увидеть небольшую сосновую рощу или берёзовый лесок, кругом голые камни, заросли вереска и можжевельника, холмы и курганы.

Унферт объяснил, что курганы остались от древнего, неведомого народа, поселившегося здесь ещё в те давние времена, когда даны пировали и геройствовали в Скандзе вместе с иными родами общего языка. Потом тут жили разные люди, от гермундуров до фризов и ютов, откочевавших теперь на полдень. Даны пришли последними.

— …Это плохие курганы, — ответил на вопрос Северина Унферт. Мы стараемся к ним не приближаться. Сначала думали, что это упокоения вальхов,[23] но не нынешних, а других, иного корня. Однако жена конунга Хродгара, Вальхтеов, сама из вальхского рода, говорит, будто её предки никогда подобных курганов не возводили — если присмотреться, на вершинах круги из камней и гранитные столбы, будто зубья… Ночами оттуда гнусность всякая лезет, огни вспыхивают, да и разве стал бы добрый народ хоронить своих вождей и воинов на болотах?

Точно, четыре крутые сопки, встреченные по дороге к Хеороту, поднимались среди безрадостных серых межхолмий, на островках разделяющих гибельные трясины.

Вроде бы время шло к полудню, светило солнце, а у подножий курганов виднелись невесомые перья тумана, с болот доносились диковинные звуки: что-то хлюпало, кряхтело и постанывало. Даже Фенрир оглядывался в сторону топей настороженно и изредка порыкивал, скаля зубы.

Словом, земля Даннмёрк Северину не понравилась. Очень не понравилась — надо быть истинным варваром, суровым и бесстрашным, чтобы поселиться здесь и полюбить эти безжизненные пространства.

Как можно жить, заводить семьи и растить детей в диком краю, где можно запросто встретить неведомого монстра, великана или увидеть такое вот упокоище, возведённое не иначе, как самими каинитами — проклятым Господом Богом племенем первоубийцы, поднявшего руку на брата? А в том, что обитателями болот некогда являлись потомки Каина, Северин почти не сомневался, священное предание гласило, будто они ещё во времена до Великого Потопа ушли на север, далеко за пределы населённых земель…

Даже когда путь пролёг по возвышенностям (никаких дорог в традиционном римском понимании в Даннмёрке, конечно же, не было, и Унферт вёл отряд, ориентируясь по отлично знакомым ему приметам, как-никак родные места) и болота остались позади, Северин ничуть не радовался изменению пейзажа — появилось больше деревьев, в чистом прозрачном воздухе различались синеватые дымки, поднимавшиеся над крошечными, в два-три дома, поселениями, принадлежащими одному немногочисленному роду.

Буро-красные с белёсыми прожилками гранитные скальные выходы стали выглядеть менее грозно и неуютно: вот, пожалуйста, красивый водопад, на открытой поляне белеет вовсе не снег, а густая поросль ранних весенних цветов.

На гребень холма вышел здоровенный рыжеватый олень — мечта любого охотника! — проводил взглядом людей и вновь скрылся в леске. Берег озерка обсидели серо-белые тощие лебеди, отдыхающие после долгого весеннего перелёта из Карфагена или дельты Нила.

Дважды проскочили крупные зайцы, Беовульф заметил лисицу, в отдалении паслись овцы. Оказывается, жизнь бурлит! Не всё так скверно, как представлялось поутру!

— Хеорот. — Унферт остановился, прикрыл правой ладонью глаза от солнечных лучей и вытянул левую руку. — Дальше всего дом конунга, во-он там, ближе к берегу моря, на всхолмье. Дружинные дома поближе, видите чёрный дым?

— Дым… — кашлянул Хререк и сказал уверенно. — Это ж погребальный костёр.

— Мы недосчитались четверых минувшей ночью, — сквозь зубы процедил Унферт и зло сплюнул. — Хотели нагнать после рассвета, по следам, они вели в вашу сторону, — хотя бы узнать, где он прячется… Упустили, как и всегда. Я говорил Хродгару: пустое это дело, незачем смертным тягаться с силами нечеловеческими. Конунг же говорит, что никогда не сдастся, — надо искать, охотиться, понять его сущность!

— Не сдастся? — поднял бровь Беовульф. — А сам-то ты готов уступить?

— Никогда, — твёрдо ответил Унферт. — Пусть безнадёжно, пусть бессмысленно. Но никто из нас не отступит! Данам не впервой бросать вызов судьбе!

— Это не судьба, — пробормотал Беовульф. — Это нечто другое. Что — не знаю, но другое…

Вполне возможно, что для привычных к небогатой жизни данов Хеорот и являлся «Золотым бургом», но повидавший Рим, Равенну и Массилию Северин однозначно определил статус поселения: деревня.

Столица Хловиса по сравнению с Хеоротом — настоящий густонаселённый polis с большими домами в два этажа, стеной-тыном, церковью и мастерскими ремесленников.

Более или менее внушительно выглядело лишь жилище конунга, названное Унфертом «Оленьим залом» — ценной древесины на это сооружение не пожалели.

Сотня шагов в длину, сорок в ширину, несколько обязательных пристроек, от хлева до кузни, двускатная крыша в полном согласии с традициями германцев покрыта дёрном, навес над входом поддерживается резными столбами. Больше никаких украшений и, разумеется, никакого золота. Брёвна тёмные; видно, что Олений зал построили давно.

Три «мужских» длинных дома, где жили бессемейные дружинники, стояли обособленно, лучами расходясь от круглой площадки, посреди которой торчал колоссальный, в несколько человеческих ростов, истукан, вырубленный из цельного ствола вековой ели.

Гладкое дерево украшено рунами и изображениями животных, наверху столба вырезаны четыре страшенные хари, обращённые к разным сторонам света. Северин безошибочно опознал одноглазого Вотана и Фрейра — под ликом повелителя Ванахейма красовался непристойно огромный рельеф фаллоса, покрытого спиральными узорами, символ плодородия.

На крупном плоском валуне под столбом коричневели подозрительные пятна, уж не кровь ли? Очень может быть…

За мужскими домами пылал огромный костёр, на который указал Унферт, — наспех вырубленная погребальная домина, очередной дикарский обычай. Погибших, в полном облачении и с оружием вносят в квадратный бревенчатый сруб, оставляют там предметы, которые могут пригодится мёртвым в Вальхалле, от костяных гребней до вражеских черепов, добытых героями во время земной жизни, потом домину доверху заваливают вязанками хвороста и поджигают.

А что хуже всего, за воином могут последовать его жена или наложница — причём чаще всего они обрекают себя на смерть добровольно, чтобы не расставаться с близким человеком и прислуживать ему на пирах в Асгарде.

Дядюшка Ремигий неустанно именовал это большим грехом — мёртвое мертво, оно не должно забирать с собой живую жизнь!

Дым костра пах неприятно, горящей плотью и раскалённым железом. Судя по выжженной чёрной земле вокруг пылающей домины, огненные погребения случались в Хеороте частенько, пускай море было рядом — сапфировое сияние разливалось в полустадии от Оленьего зала, — и можно было отдавать погибших воде, что никак не противоречило традициям.

У подошвы холма, на котором расположился дворец Хродгара («Какой ещё дворец?! — оборвал себя Северин. — Просто большой сарай!»), теснились два с небольшим десятка общинных домов. Некоторые выглядели брошенными: у одного провалилась часть крыши, другой врос в землю настолько, что войти в зияющий на торце дверной проём сумел бы лишь маленький ребёнок или карлик.

Соседний дом когда-то горел, брёвна обуглены, явственные следы пожара. Тына вокруг посёлка нет, и это весьма необычно, по крайней мере для варваров — а если нападёт враг?

— Враг может прийти только со стороны полудня, — пояснил Унферт. — Но Хродгар в союзе с ближними фризами, которые закрывают дорогу в эти места. Если что, они подадут сигнал дымами, и конунг сумеет быстро собрать войско и отправиться навстречу пришлецам. В порубежных деревнях да, тыны поставили, мало ли что? На моей памяти и памяти моего отца чужаки в Даннмёрк не приходили, а те, кто нападал на фризов, быстро встречались с мечами семнадцати родов, которые признали конунгом Хродгара. Людей мы не боимся, а от нелюдя никакой тын не оборонит…

Гостей вышла встречать Вальхтеов, жена Хродгара — женщина не юная, однако и не пожилая. Высокая, с тёмными косами и карими глазами, сразу видно — чужестранка, кельтской крови.

Вальхтеов нисколько не походила на белобрысых данов или их ближайших сородичей: кожа смуглая, нос с горбинкой, речь ведёт степенно, но фразы строит неправильно, а это значит, что наречие данов для супруги конунга не родное и за годы, проведённые в Хеороте, она не сумела до конца привыкнуть к мягкому говору подданных Хродгара.

Одевалась конунгин так, как и пристало женщине высокого рода и положения: на крыльцо Оленьего зала Вальхтеов вышла в платье белёного тонкого льна с богатой тесьмой и вышивкой серебряной ниткой, в тёмно-красном переднике из крашеной овечьей шерсти и плаще, подбитом куньим мехом.

Украшения сплошь золотые, от фибул до серёг и женской гривны — таких не носит даже Хродехильда Бургундка в Суасоне, несмотря на то что Хловис накопил изрядные богатства. Северин списал вызывающе-крикливый облик Вальхтеов на обычную спесь, присущую даже самому незначительному варварскому вождю — в дружине полтора меча, а мнит себя Ганнибалом и Митридатом вместе взятыми!

Сопровождали хозяйку двое — первый, помоложе и богаче одетый, был Хродульфом, родным племянником конунга и прямым наследником: детей у Хродгара и Вальхтеов не было, по крайней мере пока.

За его спиной стоял невысокий крепыш средних лет, носивший необычное для данов имя Бракила. Гундамир встрепенулся и присмотрелся к Бракиле внимательнее — скорее всего, он тоже происходил из вандальского рода, из той ветви вандалов, что осели на побережье у свеев.

В доме Хродгара Бракила исполнял обязанности мажордома, как Теодоберт при Хловисе — Беовульф потом язвительно сказал, что допускать вандала к сокровищнице и припасам — это как выпасать козла на капустной грядке. Гундамир, разумеется, обиделся.

Варварский этикет утомлял: Северин устал, хотел есть, а Беовульф и Вальхтеов учинили перед входом в Олений зал церемонию, достойную египетских фараонов эпохи Птолемея Великого — когда Нибелунги гостевали у батавов и фризов, всё было стократ проще и быстрее. Однако вождь нескольких родов и его ближние, по мнению всех до единого германцев, от суасонских сикамбров до иберийских готов, стоял несоизмеримо выше обычного старейшины, не говоря уже о простом воине.

Свободный человек, каким является всякий варвар, никогда не признает вождём человека недостойного, особенно если таковой происходит из другой семьи и не связан с ним кровным родством! Лишь те, кого избрали боги, становятся риксами и конунгами.

Тем не менее богоизбранность Хродгара подвергалась изрядным сомнениям: вне сражений подавляющее большинство варваров жизнелюбивы, приветливы и гостеприимны, они как дети любят улыбаться, радуются любой приятной мелочи — здесь же всё было иначе. Вальхтеов пускай и величественна, но холодна, Хродульф грустен, Бракила постоянно вытирает нос рукавом — нервничает.

Унферт с самого начала был угрюм, дружинные смотрят исподлобья, а вертящиеся подле крыльца лохматые псы поджали хвосты и спрятались, едва Фенрир на них сердито гавкнул для вящего порядка.

Один Беовульф разливался соловьём — ему не привыкать. Расположить к себе хозяев — дело обязательное, здесь важны красота и учтивость речи, ценимая варварами: гаут аж на скальдический слог перешёл, рассыпая крайне неуклюжие (по авторитетному мнению римлянина-Северина), но вполне увесистые, с точки зрения данов, любезности — обходительные словеса ценнее любого золота!

Впрочем, без золота тоже не обойдётся, но дары следует подносить конунгу, а не его жене и наследнику.

— Посмотри, он же… — тихонечко сказал Северин на ухо Гундамиру, когда гостей ввели в покои Хордгара. Оружие, как и велит закон, оставили у входа. — Он же пьян. Пьян или очень болен…

— Цыц, — шикнул вандал. — Не нашего ума дело.

Даже невозмутимый Беовульф слегка оторопел: он рассчитывал увидеть в Хеороте славного властителя, сумевшего подчинить себе едва ли не половину земель Даннмёрка, а на «высоком месте» конунга, под богами, полуразвалившись сидел неопрятный старик в нижних штанах и сероватой рубахе.

Борода нечёсаная, волосы грязные, чуть не в колтунах. Взгляд отсутствующий, устремлённый куда-то наверх, к отдушинам под закопчённой крышей. Полная противоположность величественной Вальхтеов.

— Изволил конунг, владыка данов, мой повелитель, сказать, что знает род ваш и племя, и рад приветствовать героев, пришедших к нам из-за моря, — деревянно произнёс Хродульф, встав рядом с «высоким местом».

Понятно, он исполняет заведённый ритуал: негоже пренебрегать обычаями, пускай конунг мертвецки пьян или безумен.

Хродульф повернулся к Хродгару, продолжавшему созерцать потолок остекленевшими глазами, поклонился:

— …Это люди, явившиеся к нам издалека, морской дорогой из края гаутов, привёл их воин по имени Беовульф. Просят они, повелитель, выслушать слово, с которым к тебе спешили; о господин, не отказывай пришлым, слух преклони, благородный Хродгар. Оружие доброе служит порукой их силе и мужеству; муж могучий, приведший войско, вождь достойный!!

Хродгар даже не повернулся. К креслу подошла Вальхтеов, окинула гостей уверенным взглядом. Дала понять, что будет посредником между гостями и супругом, отсутствующим в реальном мире.

«Забери вас всех дьявол. — У Северина, безмолвно наблюдавшего за этим странным спектаклем, челюсть отвисла. — Что же здесь происходит? Какая роль нам уготована? Беовульф?..»

Беовульф справился с собой очень быстро. Принял у Алатея приготовленный деревянный ларец с подарками, с достоинством поклонился Хродгару, но обратился к Вальхтеов:

— Привет мой конунгу данов, и пусть эти кольца, гривны и камни порадуют его взгляд. Хродгар знает, зачем мы пришли в Хеорот.

— Знает, — утвердительно кивнула конунгин. У самого Хродгара с нижней губы свесилась нить мутной слюны. — И ты, Беовульф — наша последняя надежда. Я верю вельвам, говорящим с богами.

— Боги ушли из Даннмёрка, — неожиданно внятно сказал Хродгар. — Навсегда…

И вновь умолк.

— Сущий кошмар. — Северин тихонько делился с Алатеем и Гундамиром своими наблюдениями и неутешительными выводами. Они втроём прихватили кувшин с пивом и устроились в дальнем закутке мужского дома, куда дружину Беовульфа определили на постой. Сам Беовульф остался в Оленьем зале: когда Хродгара под руки увели в опочивальню, Вальхтеов выразила недвусмысленное желание побеседовать с ним наедине, а заодно приказала домочадцам готовить к вечеру пир, нельзя пренебрегать гостеприимством. — Видели, какие глаза у них всех? Неживые! А запах в доме Хродгара? Почуяли?

— Ещё как почуяли, — буркнул Алатей. — Там кровью пахло. В каждом углу по курильнице, жгут можжевельник и пихту, сосновую смолу в очаги кидают, а всё одно кровью смердит, как на бойне.

— Пол в доме деревянный, дощатый, а не земляной, — дополнил наблюдательный вандал. — Но застилают не соломой — наверное, запасы по весне вышли, — а еловыми лапками. Некоторые уже высохли и осыпались, я углядел отметины на досках. Никогда таких не видел.

Гундамир скрючил пальцы и провёл ногтями по своей верхней рубахе, оставляя на тонкой телячьей коже светлые борозды.

— Следы когтей, — уверенно сказал Гундамир. — Больших, очень острых. Эдакая лапа принадлежит твари, которая гораздо крупнее любого медведя. Выщербины на крыльце рассмотрели? Нет? Я рассмотрел — бревно над притвором расщеплено, чудом не сломалось. Его потом железными скобами укрепили. Хозяева собственный дом портить не станут, а войны в этих местах давненько не случалось. Что скажете?

— А что ты хочешь услышать? — Алатей сдвинул брови и скрестил пальцы в охранном знаке. — Скильд верно подметил: выглядят даны скверно, взгляд затравленного зверя у каждого, снулые все, будто мухи осенью, едва ходят. На конунга смотреть стыдно, я бы после такого позора сам себя мечом поразил! Испорченное место этот Хеорот, дурное. И воздух здесь плохой, не надышишься никак… Фенрир, провались ты в Хель, это что ещё такое?

Пёс явился в дом с мослом в зубах и устремился к хозяевам: похвастать добычей. Перехватив настороженные, а затем и испуганные взгляды людей, выронил кость из пасти, отошёл на три шага назад, виновато повилял коротким хвостом.

Северин выругался по-латыни.

Оказывается, Фенрир раздобыл обломок человеческой плечевой кости, на суставе ещё виднелись лохмотья тёмной, подгнившей плоти. Отчётливо потянуло запашком разложения.

Гундамир всегда был парнем небрезгливым: поднял кость, повертел в руках, присвистнул:

— Мать-Фрейя, ведь эту штуковину не псы грызли… А ну пойдём! Фенрир, показывай, где нашёл! Ищи!

Собака обошла деревянного идола на дворе, повернула в сторону Оленьего зала и уверенно потрусила в сторону берега. Остановилась через три с половиной сотни шагов, гулко заворчала.

— Фу… — Северин зажал рот ладонью, его едва не вывернуло. — Господи, кто мог такое сделать?

Подле нагромождения валунов лежал остов человека. Зрелище весьма плачевное: очертания грудной клетки едва угадываются, рёбра разломаны как прутики, голова отсутствует, позвонки разбросаны по камням.

Тёмной кучей лежит пропитанная кровью ткань, вероятно рубаха или плащ. Умер этот несчастный не вчера и не сегодня, а седмицу-полторы назад, о чём свидетельствовала тяжёлая вонь.

Но хуже всего другое: никаких сомнений, остов был изглодан чьими-то зубами.

— Почему его не искали? — озадачился Алатей. Повернулся в сторону близкого Хеорота, удивлённо развёл руками. — До посёлка идти всего ничего; если один из дружинных пропал, Унферт или Хродульф обязаны были начать поиски, пустить собак по следу! Фенрир же запросто нашёл, по запаху тухлятины!

— Боятся ходить к морскому побережью? — задал вопрос Гундамир и сам же на него ответил: — Конечно боятся, не иначе. Гляньте, на валунах выбиты руны, отгоняющие зло. Причём не одна и не две, а много… Пошли обратно, надо сказать Унферту, пусть упокоят по-людски. Нехорошо, когда покойник так валяется, душа не может уйти за Грань Мира…

— Кто его убил? — Северин поймал вандала за рукав. — Вы обещали рассказать!

— Беовульфа спрашивай, — отказался Гундамир и добавил с усмешкой: — Одно могу сказать уверенно: это не человек и не зверь. Незачем огорчаться, ставлю золотой ромейский солид, скоро собственными глазами увидишь.

— Да чтоб у тебя язык отсох! — Картулярию показалось, будто за шиворот льдинок насыпали. — Беду накличешь!

— Оглянись, — скривился вандал. — Беда тут кругом.

Обдумывая первые впечатления от страны данов, Северин in summa понял, что категорически не желает оставаться в Хеороте ни единого лишнего дня, вовсе наоборот: отсюда следует немедленно уносить ноги. Как угодно — по морю, на лошади, пешком!

Бегство теперь не представлялось таким уж невероятным и опасным, сначала на юг до Фризии, потом вдоль берега Германского моря к устью Рейна, а там до рубежей королевства Хлодвига рукой подать!

Огромные расстояния, опасность встретиться с разбойниками-вергами или диким зверем меркли перед гнетущими ощущениями безысходности, всеобщего страха и фатальной обречённости, возникшими сразу после прибытия в Хеорот.

«Золотой бург» напоминал пришедшие в упадок после варварских завоеваний районы Рима за Авентинским холмом — Северин однажды побывал там и никогда не стремился вернуться. Брошенные, разрушающиеся от времени дома, мусор, редкие обнищавшие жители, утерявшие цель существования, голодные бездомные псы и запах тлена, всегда появляющийся там, откуда уходит жизнь.

Споров нет, когда-то давно Хеорот был самым крупным и красивым поселением Даннмёрка, почти столицей — достаточно было взглянуть на Олений зал, чтобы это понять. Выстроенный отцом Хродгара дом по меркам варваров выглядел настоящим дворцом, вполне сравнимым с резиденциями Хловиса или рикса бургундов Гундобата в Лугдуне.

Германцы экономны и бережливы, незачем тратить столько ценной древесины на громадное сооружение, когда можно построить два или три общинных дома, где разместятся многочисленные семьи! Однако конунг Хальвдан — «Полудан», его мать была из свеев — оказался настолько богат и честолюбив, что возвёл для себя и потомков очень внушительное обиталище, несомненно поражавшее воображение варваров. Дом длиной в полную сотню шагов — это не шуточки!

«Золотым» Хеорот прозвали не благодаря сравнительно редкому на севере драгоценному металлу, а по цвету свежей отёсанной древесины, цвету брёвен, из которых сложили Олений зал и дружинные хоромы.

Над жилищем конунга изрядно потрудились резчики: столбы, подпиравшие крышу, и потолочные балки были покрыты замысловатым узором, щерили зубастые пасти драконы, извивались змеи, расхаживали фантастические звери и парили птицы с раскрытыми крыльями, схематические лица в завитках бороды, бесконечные орлы. Всё это сплеталось в неразделимой схватке, грызлось между собой насмерть, страдало, умирало, терзалось дикой яростью, изнемогало от нечеловеческих мук.

Варварская эстетика, в чём-то жестокая, но одновременно завораживающая. Наследие Скандзы, когда битвы были в радость, а смерти не существовало.

Главным украшением некогда великолепного чертога являлись охотничьи трофеи, множество оленьих, турьих и лосиных рогов, укреплённых на стенах. Железные стойки для факелов, несколько открытых очагов — самый большой перед «высоким местом», из-за которого на гостей загадочно взирали древние боги данов.

Пиршественные столы в два ряда, широкие удобные лавки. Вершина великолепия, далеко не каждый германский вождь может позволить себе эдакую роскошь!

Была роскошь, да вся вышла. На дереве многолетний налёт копоти, чистить никто и не думает. Половицы под ногами скрипят, расшатались. Из полусотни факелов горят только восемь, под столами белеют давно позабытые, невыметенные кости.

В отдушинах видна трава, проросшая на подгнивающих брёвнах. Собаки почему-то в дом не входят, даже Фенрир остался на крыльце, а потом пошёл изучать окрестности в одиночестве. Дымно — коптят курильницы с можжевельником.

И навязчивый, ясно ощутимый запах свежей крови.

Сам Хродгар, по общему мнению, более всего походил на живого мертвеца. Конунга данов или недавно хватил удар, или… Или он был парализован страхом, полностью лишившим его воли и желания жить дальше. Опустившийся, жалкий и почти невменяемый старец.

Северин был прав: состояние Хродгара усугублялось вином — Вальхтеов, похоже единственная, сохранявшая здесь остатки самообладания, жестом приказала рабу-трэлю убрать с глаз долой серебряный кубок, оставшийся на подлокотнике кресла после того, как конунга проводили в спальный покой.

К общей безотрадной картине следует добавить, что и дружина оказалась под стать вождю. Варвары отродясь не запирали мужские дома — женщинам туда вход заказан, воровать никто не станет (разве кто-нибудь ворует сам у себя?!), переступившему порог рабу полагалась смерть на месте, а лучше в капище.

Воины, дружина — отдельная каста, другие к ним касательства не имеют до поры, пока дружинный не женится и не заведёт свой двор.

Хенгест-ют как человек, свято чтящий традиции и древнее благочиние, только крякнул, увидев на двери окованный железом засов. Толстенные доски притвора и косяки также укрепили железными полосами. Рядом стоят колы, которыми дополнительно подпирают дверь. Что за диво?

Почему мечи не в оружейной, в дальней части дома, а в изголовьях лежанок? Круглые щиты не на стенах, вовсе наоборот, прислонены к лавкам? Нельзя так — оружие священно, оно своей жизнью живёт, для него надлежащее место определено, отдельно от людей. Если, конечно, воин не в походе — тогда совсем другое дело!

…Встретил Нибелунгов Хрокмунд, сын Гармунда, старший — не понять, не то десятник, не то полусотник. Совсем молод, чуток постарше Алатея, но явно младше Гундамира. Удивительно, отчего вдруг даны ставят командовать желторотых юнцов, людей поопытнее будто не нашлось?

— Значит, не нашлось, — ответил ворчливому юту закаменевший лицом Хререк. — Рассказать почему?

Хенгест понял, покачал головой, дёрнул себя за бороду. Окинул взглядом дом и приказал остальным:

— Устраивайтесь подальше от входа, за очагом. Ариарих, посмотри, можно ли из оружейной выйти наружу. Клинки… Да, клинки оставить при себе. Закон соблюдён, мы в походе… А ты что вылупился?

Хрокмунд, в глазах которого поначалу читалась лютая, несбыточная надежда, сник, опустил плечи.

— У меня остался полный десяток и ещё семь человек, — запинаясь сказал он. — Прошлым летом было четыре десятка, и командовал мой отец. Он теперь в Вальхалле, умер с мечом в руке, в битве.

— Вот и завидуй батюшке, — жестоко ответил ют. — Он пирует с Вотаном и Доннаром, а не как ты — не дрожит от страха.

— Никто доселе не называл меня трусом, — вспыхнул Хрокмунд и осёкся, наткнувшись на беспощадный взгляд Нибелунга. — Но я… Каждый из нас готов драться за конунга!

— Ты не трус, ты всего-навсего похоронил себя заживо. Это неправильно. Это богам противно.

Хрокмунд отвёл глаза и промолчал.

Беовульф явился злой и недовольный, беседа с Вальхтеов далась ему нелегко. Сразу приник к кувшину с ячменным пивом, выхлебал до дна. Слегка полегчало — хмурость с лица ушла.

— Пир хозяйка решила устроить не в Оленьем зале, а в общинной избе, — многозначительно сказал военный вождь. — Так, мол, будет лучше. Правду сказать, нет у меня никакого желания пировать с этими унылыми рожами, а отказаться нельзя — обидим… Доставайте лучшие одежды, будем веселиться как умеем — нельзя показать данам, что неуютно нам здесь.

— Неуютно? — отозвался Гундамир. Коротко рассказал о находке Фенрира. — Ты большой мастер красиво говорить, так посоветуй Вальхтеов уйти из Хеорота.

— Как — уйти? — встрепенулся Хререк.

— Обыкновенно. Забрать всё ценное, скот, лошадей. Пустошей в Даннмёрке хватает, за весну и лето можно отстроиться на новом месте, далеко отсюда. Прав Алатей, дышится тут тяжко. Если земля испорчена, проклята, лучше её покинуть, так люди всегда делали. Да вспомните хотя бы Мёрквуд за Рейном!

— Одно дело, если проклятие лежит на земле, и совсем другое, когда поражает человека, — возразил Беовульф. — Хререк, ты должен помнить, каков был Хродгар в прошлом.

— Удачливый вождь, редкой доблести и отваги, — ответил дан. — Любимец богов. Сейчас от прежнего Хродгара ничего не осталось, а ведь ему на солнцеворот должно исполниться всего сорок зим.

— Сорок? — не удержался Северин. — Мы видели древнего старика, развалину, седого как лунь немощного деда! Так не бывает!

— Бывает, и частенько, — вздохнул Беовульф. — Проклятия отцов ложатся на их детей, а проклятие вождя — на его дом и дружину. Вальхтеов намекнула, будто Хродгар винит себя за несчастья, обрушившиеся на племя данов, пытается забыться, каждодневно бражничая, из дома совсем не выходит — ждёт смерти. Но смерть приходит не за ним, а за другими.

— Что ещё она сказала? — наклонил голову ют.

— Ничего.

— Ничего? Как? — Алатей и Хререк аж вскочили с лавки.

— Тихо! — Беовульф ударил кулаком по столбу. Сверху посыпалась древесная пыль. — Вы мужчины или дети малые? Слушайте: Вальхтеов действительно ничего говорить не стала, темны были её речи. Хозяйка боится навлечь ещё худшие несчастья. Да и ни к чему, чтобы посторонние знали о происходящем в Хеороте, Вальхтеов — женщина гордая, как и все из кельтского рода.

— Слухи-то всё равно идут, — проворчал Хререк. — На побережье поговаривают, что в Даннмёрке завелось жуткое чудище, ближние фризы, после того как снег сошёл, должны были товар с полудня привезти, однако лишь прислали гонца, сами, мол, приезжайте — с волами и телегами. Гонец в тот же день уехал, не стал ночевать, а это для хозяев оскорбительно… О Золотом бурге идёт дурная слава.

— Вальхтеов можно понять, — ответил Беовульф. — Честь рода прежде всего, а слухи всегда остаются слухами. Лучше смерть, чем позор и бесславие. Поэтому хозяйка никогда не уведёт отсюда людей и никому не расскажет, почему на Хродгара пало проклятие. Однако кое-что я узнал… Галиурунн приходит только в Хеорот, в иных селениях данов его никогда не видели. Чаще всего появляется в холода, лишь трижды за двенадцать зим его видели летом или весной. Если, конечно, не считать нынешнего года: Грендель начал зверствовать едва не каждую ночь, даже после того как начало теплеть.

— Может, он и вправду — зверь? — задумчиво сказал Хререк. — Неизвестный людям зверь, а? Зимой голодно, а человек, что ни говори, добыча лёгкая — особенно женщина или ребёнок.

— Боги говорят иначе, — коротко бросил ют.

— …И я богам верю, — подтвердил Беовульф. — Всё, что вы услышали, я узнал не от Вальхтеов, она лишь дала понять, что если мы останемся в Хеороте — получим ответы на все вопросы. Пришлось потрясти за ворот Хродульфа: наследничек конунга молод и напуган не меньше, чем остальные. Выложил, что знает. Одно огорчение — знает он меньше, чем хотелось бы. Представьте, ещё прошлым летом здесь жили три сотни и ещё шесть десятков людей, а при отце Хродгара — десять сотен! Сейчас осталось сотни полторы, из них треть — воины, отказавшиеся покидать господина.

— Выходит, за зиму… — Гундамир ахнул и потёр лоб. — За зиму галиурунн двести человек порешил?

— Меньше. У многих иссякло терпение, они попросили Хродгара снять с них клятву верности вождю и отпустить прочь. Конунг уже тогда ничего не решал, а Вальхтеов ничего не оставалось делать — случалось, что дружина поднимала мятеж против неугодного вождя и поднимала на щиты другого. Остались только самые верные, кровные родичи Хродгара и те, кому некуда идти. Ещё восемь мечей принадлежат вальхам, тем, которых отец конунгин дал в приданое за дочерью, они хозяйку никогда не бросят.

— Ну и дикарский же обычай, — поморщился Гундамир и тотчас получил лёгкий подзатыльник от юта: незачем насмехаться над традициями иных народов. Уважаешь себя — уважай других.

Кельты не родня германцам, и законы у них сильно отличаются. Для свободнорождённого воина из готского или вандальского племени кажется немыслимым, чтобы вождь отослал его прочь из рода, к чужакам, в качестве своеобразного подарка новой семье выходящей замуж дочери.

Свободный человек — это не золотая безделушка, не отрез дорогой ткани и не бочонок с вином! Кельты думали иначе: нет лучшего приданого, чем десяток-другой молодых воителей, отлично владеющих клинком и в будущем способных только укрепить родственную связь между двумя племенами, взяв себе жён из семьи, где супругой вождя стала их госпожа.

Северин вспомнил, что этот обычай был распространён у галлов и жителей Британии, Юлий Цезарь упоминал о нём в своей книге.

— Восемь опытных бойцов — это неплохо, — согласился Хенгест. — Положим, Вальхтеов вышла замуж полтора десятка зим тому…

— Семнадцать, — уточнил дан.

— Прекрасно. Сколько вальхов пришло вместе с ней, знаешь?

— Полный десяток, это я отлично помню. Из них умерли или погибли всего двое, значит…

— Значит остальные — сумели выжить и защитить хозяйку, — быстро дополнил Беовульф. — Странно, что я никого из них не видел. Встретимся на пиру, хотел бы я посмотреть на этих героев — галиурунн вырезал две трети дружины конунга, а вальхи целёхоньки! Ну почти, двое не в счёт… Зная, как дерутся кельты, скажу, что не удивлён — они не трусы, и доблести им не занимать, пускай священная ярость этого племени происходит из другого источника.

— Так что будем делать? — задал самый насущный вопрос Алатей.

— Торопливые вы, анты. Быстро только пиво пьётся! Времени у нас достаточно — нынешний вечер, ночь и весь завтрашний день — это самое меньшее. Почему? Очень просто: Хродульф сказал, будто галиурунн никогда раньше не являлся в Хеорот две ночи подряд. После каждого набега он ждёт седмицу, а то и две — так даже лучше, мы многое успеем. Осмотрим морской берег, вдруг найдём пещеру? Расспросим всех, кого можно, съездим в соседние деревни — у людей, ушедших от Хродгара и не связанных клятвой, языки развяжутся быстрее. И вот ещё запомните… По одному не ходить, ни днём и тем более ночью. Скильда Скевинга опекают Алатей с Гундамиром — друг от друга ни на шаг, даже до ветру ходить вместе. Хенгест при мне, Хререк с Ариарихом и Витимером — кстати, куда они подевались?

— На конюшне, Унферт от имени конунгин дарит нам лишних лошадей, они нам пригодятся.

— Замечательно. Одевайтесь к пиру, Нибелунгам надо показать, как они богаты и удачливы! Пусть даны Хеорота видят — нам не страшно!

— А нам разве страшно? — с усмешкой поинтересовался вандал.

— Мне — страшно, — сам того не желая, признался Северин. — Беовульф, ты же обещал! Что здесь происходит? Почему в Хеороте пахнет смертью? О каком галиурунне вы постоянно говорите? Какое проклятие? Хватит скрывать! Я пойму, честное слово! Неизвестность пугает гораздо больше, чем враг, о котором хоть что-нибудь знаешь!

— Много вопросов, и все бестолковые. — Беовульф сцепил пальцы замком на затылке, откинулся спиной на бревенчатую стену мужского дома и поднял взгляд к тёмному потолку. — Ты вроде бы умный парень, ромей вдобавок, неужто сам не мог понять?

— Ну-у… — протянул Северин. — Кто-то убивает людей Хродгара, правильно? Много лет… то есть зим подряд?

— Не просто убивает, дружище. Убивает страшно. С неимоверной, невиданной и нечеловеческой жестокостью. А потом пожирает.

— Господи… Чудовище? То чудовище, которое мы видели прошлой ночью у берега? Великан?

— Великан? Не думаю. Хродульф уверял, что монстра никто и никогда вблизи не видел. А кто видел — умер. Сам Хродульф и Унферт упоминают лишь безобразную тень, скрывающуюся во тьме. Наш великан, между прочим, не был порождением зла, сам помнишь… Скильд, клянусь, я сказал бы больше, если б сам знал! Ладно, хватит языками чесать, смеркается, Вальхтеов ждёт, а заставлять ждать конунгин — неучтиво.

Варвары не имели и малейшего разумения об умеренности — считалось, что чем больше на тебе золота и серебра, тем оно красивее. Италийские готы, успевшие познакомиться с культурой строгого Рима, сдерживали себя в тяге к украшениям, однако дружинные Беовульфа были уверены: золото приносит удачу. Посему и вырядились к пиру с вызывающей пестротой.

Северину было неудобно — как с точки зрения традиционной римской этики, так и сугубо физически: нельзя так ярко одеваться!

Дарёная Алатеем пурпурная рубаха, кожаный пояс, на котором вместо обычных пластин-накладок закреплены золотые константинопольские монеты с лупоглазой личиной цезаря Феодосия, штаны тончайшей мягкой кожи, на оконечьях ремешков обмоток опять же золотые крючки в виде змеиной головы с глазками из неграненых бериллов, галльской работы.

Гривна на шее тянет вниз: золото — металл тяжёлый. На поясе тот самый кинжал, дарёный дядюшкой.

Венчает это варварское великолепие не привычная меховая шапка, а плотно облегающий голову и крашенный в алое вандальский шерстяной колпак с падающим на правое ухо хвостиком, кончик которого украшен наконечником лучной стрелы, изготовленным из серебра, и тремя крошечными бубенчиками — серебряная сфера размером с полногтя, внутри которой запаян железный шарик.

С точки зрения любого варвара — красотища, каких поискать! Знатный жених, богатый юноша, мечта любой девицы на выданье. По мнению римлянина, редкое безобразие.

Если учесть браслеты, фибулы и серьгу в левом ухе — вырядился, как последняя lupa[24] из весёлых кварталов возле Палатинского холма! Вот она, разница цивилизаций — ромею никогда не понять германца, равно и наоборот…

Нарушая любые мыслимые обычаи, Вальхтеов решила приветить гостей не в жилище конунга, Оленьем зале, а в большом общинном доме, стоящем под холмом. Значит, надо покинуть дружинные хоромы и в сумерках спускаться вниз, до деревни шагов пятьсот.

Оружие непременно с собой, включая щиты. Факелы тоже обязательны — нечисть боится живого огня. Беовульф сказал, что пир лучше бы затянуть до рассвета, не придётся возвращаться в мужской дом ночью, опасно, особенно после обильной трапезы и доброго пива.

Провожал Нибелунгов насупленный Хрокмунд — парень вроде и поговорить хотел, и смущался: чересчур суровый ют, который повадками и речью сильно походил на годи-жреца, Хрокмунду не то чтобы не нравился, а вызывал чувство настороженности.

Люди, говорящие с богами, не такие, как все, особенные. Тем не менее при дружине Беовульфа у молодого дана появлялась уверенность: если Народ Тумана рядом, значит ничего не случится — легенды не могут лгать, воители, посвятившие себя древним клятвам Асгарда, должны быть непобедимы, на их стороне Вотан и Доннар! Отчего Нибелунги заняли лежанки подальше от двери мужского дома, Хрокмунда теперь мало беспокоило — значит так нужно…

Выбрали длинную дорогу — склон холма Хеорот с полуденной стороны был крутым, ноги переломаешь, да и на пир следует идти степенно, не торопясь, в этом тоже проявляется обязательная учтивость.

Нахоженная широкая тропа вела от Оленьего зала вниз по закатному склону в деревню, выгибаясь серпом. Солнце ещё не зашло, гигантский золотой диск висел над морской гладью.

Северин услышал знакомый голос ещё на полпути и решил, что ему чудится: такого просто не может быть! Возле общинного дома, стоявшего в центре посёлка, увлечённо ругались, но не с привычной для италийца крикливостью, перерастающей в ожесточение, а с германской основательностью: я гость, ты хозяин, по закону любому пришедшему с миром полагается кров и ночлег, а для лошадок — тёплая конюшня и овёс. Отказать никак невозможно, закон один для всех, даны не исключение!

Отказывать никто и не собирался — обладателю уверенного, красивого баска говорили в ответ, что его и почтеннейшего годи могут принять, но лучше бы… Лучше бы им поехать на север, в Хлейдр, там куда спокойнее, тамошний ярл Эйрик славится радушием и хлебосольством, да и…

— Чума и холера, — пробормотал Северин, окончательно узнав голос и вспомнив, что настолько редким занудством и основательностью славятся одни только лангобарды. Ну а если лангобард вспылит и возьмётся за меч, его сам Вотан не усмирит.

Да что там Вотан — десять таких же лангобардов, повиснувших на плечах, не остановят ни в какую! Эрзарих? Быть не может!

— Эй, куда?

Беовульф попытался ухватить Скильда Скевинга за ворот, но не успел. Сорвался, будто стрела с тетивы. Примчался к коновязи. Выдохнул. Разинул рот, запнувшись и встав, как столб. Вот уж не ждал!

Эрзарих продолжал громко спорить с Унфертом — дан стоял на своём: до темноты успеете в Хлейдр! Рядом, держа за повод коня, скучал красивый седобородый старец в богатой, хотя несколько истрёпанной после долгой дороги одежде.

— Дядя? Дядя Ремигий?! Ваше преподобие!

— Далеко ты забрался, — не здороваясь ответил епископ, обернувшись. Ничуть не удивился, словно вчера расстались. — Посмотрите только, разоделся будто рикс! Счастлив тебя видеть, Северин. Ты жив, здоров и, судя по лицу, счастлив… Или я ошибаюсь в последнем?