Беовульф

Глава третья

Очнулся Северин оттого, что по его лицу возили чем-то наподобие мягкой горячей губки. Причём обжигающе-горячей.

Он довольно быстро понял, что лежит на спине, попытался шевельнуться и поднять руку, но тело пронзила резкая боль, настолько нестерпимая, что в другое время и в другой обстановке Северин бы отчаянно взвыл. Сейчас получилось издать лишь низкий хриплый стон.

Губка ещё раз прошлась по лбу и щекам, после чего неизвестный экзекутор начал тереть правое ухо.

Картулярий попытался разлепить веки. Даже это простейшее и почти незаметное движение далось ценой немалых усилий. Различим серебристо-синий неровный свет. Утро? Утро какого дня? Что вообще случилось? Почему так больно?

«В любом случае, если я чувствую боль, значит жив, — уверенно подумал Северин. — Но… Ох, что ж это такое было?!»

Память вернулась мгновенно, одним озарением, яркой вспышкой. Стэнэ, звёздная ночь, хрустящий снег под ногами, мертвенный взгляд глаз-фонарей злого духа, принявшего обличье громадной чёрной зверюги… И падение. Река, стремнина…

Над ухом оглушительно фыркнули, у лица Северина появилось что-то огромное и шарообразное, щёк коснулось горячее дыхание.

Человек настолько испугался, что превозмог терзавшую его мышцы и кожу ужасающую резь и вяло шарахнулся в сторону. Если это чёрный волк…

Нет, не волк. Рядом сидела огромная собака римской породы, плоскомордая, с висящими тяжёлыми брылями, ярко-розовым языком и белым пятном в виде бабочки на широченной груди. Зверюга пыхтела, сопела, из пасти вытянулась нить белой слюны, но в целом выглядела вполне дружелюбно. Северин вспомнил, как назывались такие псины по-латыни — canis corsis, «собака, охраняющая ограду»… Значит, это была никакая не губка: собака всего лишь облизывала лицо.

— Всё-таки живой, — вторгся в сознание новый звук. Человеческая речь, говорят на готском, но чересчур растягивают слова, да и звучит странный диалект более мягко, без обязательных гортанных и шипящих звуков. — Ариарих, Гундамир — быстро его раздеть, растереть, завернуть в шкуры.

— Одет по-нашему, — послышался второй голос, пониже и погрубее. — Но лицом выглядит как галл, смуглый… Да отдай ты нож, никто тебя убивать не собирается!

Неизвестные с трудом разжали онемевшие пальцы Северина, а тот, кто заговорил первым, присвистнул:

— Интересное оружие носит наш найдёныш… Неспроста это.

Засим епископальный картулярий подвергся самым изощреннейшим пыткам, какие и Нерону с Калигулой не снились в самых оптимистических снах. С него стянули обледеневшую одежду, безрукавку пришлось разрезать, любое прикосновение доставляло адовы муки, а когда грубые ладони начали растирать кожу дурно пахнущим снадобьем, наполовину оттаявший Северин заорал как резаный: казалось, что его варят в кипятке подобно святому Мавру, одновременно поджаривая на раскалённой решётке, будто святого мученика Лаврентия. Какая уж тут пещь огненная, терпеть такое не было решительно никакой возможности! В конце концов Северин в очередной раз потерял сознание, едва не задохнувшись от собственного крика.

Вторично он проснулся в приятном тепле, руки и ноги сладко ныли, но не болели, пальцы сгибались не без труда, щёки и лоб пылали. Пахло псиной, сеном и почему-то зачерствевшим хлебом. Появилось новое ощущение покачивания и лёгкого головокружения.

Рядом кто-то пошевелился, Северин отбросил с лица мягкую медвежью шкуру и обнаружил, что бок о бок с ним устроилась давешняя собака, огромная как телёнок. Она-то и согревала человека своим теплом. Оказалось, что пёс был благородной серо-серебристой масти, с желтоватыми внимательными глазами и коротко обрезанными ушами, чтоб в драке не порвали.

Осмотревшись, картулярий уяснил, что лёгкое покачивание вполне объяснимо: он находился в небольшой ладье, способной идти по любому мелководью. Шесть вёсел, мачта, носовое оконечье украшено резной головой дракона. Северина устроили на корме, почти у ног кормчего — посмотрев на него снизу вверх, Северин решил, что имеет дело не иначе как со сказочными титанами, ибо детина был устрашающе велик, даже поболее Эрзариха, вовсе не являвшегося недомерком. Ещё шестеро несимпатичных бородатых варваров сидели на вёслах — один другого краше!

— Глядите-ка, — изумился кормчий, — Живёхонек-здоровёхонек, хотя половину дня без чувств провалялся! По виду хлипок, а дух в тебе крепкий, Скевинг!

«Скевинг — найдёныш, — машинально перевёл Северин готское слово на родную латынь. — Кто это такие? На франков, как ни крути, не похожи!»

Действительно, не похожи. На первый взгляд все варвары одинаковы, но опытный глаз всегда найдёт различия между людьми, рождёнными в разных племенах. К примеру, вандалы любят яркие одежды и не пожалеют серебра на красивую синюю или зелёную рубаху (если, конечно, такового серебра в достатке), галлы любят заплетать косицы и в соответствии с древней традицией носят клетчатое, гепиды тугодумны, аланы свирепы, лангобарды не только свирепы, но ещё и основательны, готы расточительны и веселы, но в битве беспощадны…

Эти корабельщики, безусловно, родом происходили из германского корня, тут сомнений никаких — скуластые, белоглазые, курносые. В большинстве соломенноволосы, а вот кормчий рыжеватый, такими рыжеватыми коты бывают. И глаза у него интересные, один зелёный, один ярко-голубой, значит богами отмечен. Одежда самая обычная, не скажешь что богатая — меха и кожа, плащи суконные, некрашеные, серые. У всех тем не менее редкой красоты украшения — гривны и серьги потемневшего серебра, золотые браслеты, на ножнах клинков опять же серебряные накладки с чеканкой. Такое оружие стоит очень дорого!

— Возьми. — Кормчий снял с пояса некогда принадлежавший епископу Ремигию кинжал и протянул его картулярию. Это означало, что варвары не видят в Северине врага и относятся к нему уважительно. С чего бы? — Ты всех нас удивил, Скевинг.

— Чем? — прохрипел Северин. В горле першило, не хватало только заболеть после купания в ледяной воде!

— Посмотри…

Рыжеватый указал на короткое метательное копьё, вертикально укреплённое на корме. Его украшала отрезанная голова духа Арденн, чёрного волка. При свете дня морда страшилища смотрелась ещё отвратительнее, чем ночью. В ней не было ничего от обычного животного, это была богомерзкая харя демона!

— Мы нашли ubilsaiwala в пяти шагах от тебя, мёртвого. С раной в груди, раной, нанесённой твоим клинком. Даже великому воину нелегко убить оборотня!

Северин хотел было сказать, что это получилось благодаря чистейшей случайности, волчара сам напоролся на нож в прыжке, но предпочёл пока помолчать. Для начала следовало выяснить, что происходит, куда плывёт ладья и кто таковы эти странные бородачи; а в том, что они именно «странные», Северин теперь не сомневался.

Пожив среди варваров, картулярий научился разбираться в некоторых обязательных обычаях, принятых у всех до единого племён германского языка. Нет для них ценности выше, чем семья и род; достаточно вспомнить варварские законы: если один из членов семьи совершил преступление, виру будет платить род.

Если объявляется кровная месть, её жертвой может пасть любой из сородичей татя. Род выставляет своих бойцов в войско рикса, и сражаются они под знаком своего военного вождя, род ответственен за каждого своего отпрыска, если только он по закону не снял с себя обязательства перед семьёй и не стал одиночкой, наподобие Эрзариха…

Ни у кого из варваров, которых видел перед собой Северин, не было родовых символов — чаще всего это заплетённая особым образом косичка, железная или серебряная руна на ремешке, определённый узор на одежде, татуировка на щеке, лбу или шее, так чтобы её было видно. Вон у того, что справа на весле, под правым виском подозрительный розовый шрам необычной квадратной формы, такое впечатление, что этот человек срезал кожу вместе с татуировкой. Это, знаете ли, наводит на размышления.

— Мы решили дать тебе новое имя, — продолжал мягко гудеть рыжеватый кормчий, не глядя на Северина. — Отныне будешь зваться «Скильд» — «Щит», ибо отразил удар оборотня и долго противился холоду, который мог убить тебя. А прозвище для чужих людей само появилось, «Скевинг», «найдёныш»… Красивое имя — Скильд Скевинг, правда?

«Прозвище, — отрешённо подумал Северин. — Да, варвары любят прозвища, жить без них не могут — считают, что если раскрыть истинное имя недоброму человеку или колдуну, он наведёт порчу или заставит выполнять свою волю… Ладно, пусть пока будет Скильд».

— Тебя даровали нам боги, — размеренно продолжал кормчий. — И боги решили, что после битвы с чудовищем и льдом ты должен родиться заново. Потому и именоваться ты должен иначе.

— Мы — это кто? — решился Северин.

— Люди называют нас по-разному, но мы — один род, связанный кровной клятвой и кровным родством. Nefelungen.

Северин промолчал, задумавшись. Этого слова он раньше не слышал, но мог быстро понять, что именно оно означает. «Нефель» или «небель» (всё зависит от произношения) — «тень», «туман», но не в отрицательном значении, а скорее в нейтральном. Как тень человека, падающая под солнечными лучами, или утренний туман, поднимающийся над рекой. «Унг» или «инг» — обычное окончание, обозначающее единую общность, народ: к примеру, две ветви готов именуются Амалунгами, «людьми Амала», и Балтингами, «народом Балта», по именам древних вождей, а вот у вандалов есть Асдинги и Силинги, потомки Асда и Сила… Ничего особенного.

Так что же получается? Нибелунги? «Народ теней»? Или «Народ, находящийся в тумане»? Непонятно…

— Моё истинное имя — Беовульф, я получил его, когда вошёл в семью Нибелунгов, и с тех пор навсегда забыл, как меня звали прежде, — говорил тем временем кормчий. — Родом я из гаутов. А ты в какой стране родился, Скильд?

— В Риме, — твёрдо ответил Северин. — Италия, Лаций.

— Ого! Ромеев среди нас ещё не было! — Изумление Беовульфа было совершенно непритворным. — Подвинь собаку и протяни руку к борту, там мешок — найдёшь в нём баклагу со сладким вином, позавчерашний хлеб и вяленое мясо. Поешь, а потом снова спи. Тебе сейчас надо много спать.

— Откуда у вас такая собака? — Северин толкнул псину, и та нехотя посторонилась. — И как её зовут?

— Его, — уточнил Беовульф. — Щенка мне подарили в Лугдунуме, две зимы минуло. А назвали зверя — Фенрир…

«Они точно умалишённые, — подумал Северин, — Фенрир? Чудовищный пёс, который в германских мифах олицетворяет зло и разрушение, пожирает солнце? Что бы запел дядюшка Ремигий, назови я свою собаку Вельзевулом? И потом — Беовульф сказал, будто он гаут — никогда об этом племени не слышал. Может быть, он так называет готов? Или гауты — это какая-то особая разновидность варваров, для римлян неразличимая?..»

Непутёвый родич епископа Реймса наскоро перекусил, запил начинающий плесневеть ржаной хлеб и жёсткое мясо великолепным дорогим вином (наверняка с виноградников Массилии!) и немедленно оказался сражённым глубочайшим, тёплым и безмятежным сном. То, куда плывёт ладья, а равно и ближайшее будущее Северина сейчас не беспокоило — не до того…

Кроме того, он отчего-то понял, что этим мрачноватым верзилам можно доверять. Они не обидят.

…Раньше, когда мир был новым, всё было иначе. Люди были великими — это теперь они обмельчали. И жили они прежде не в этих краях, а на дивном острове Скандза. Всё там было благолепно и чудесно, и всякий год казался лучше предыдущего… Были там и совсем уж дивные уголки, где пивные реки текли в мясных берегах, и кто туда забредал, подолгу оттуда не возвращался; возвращался же тучен и жизнелюбив.

Богатство добывали там не трудом рабским, не тем, что землю скудную сохой ковыряли, а больше священной яростью. Яростью и урожаи из почвы выгоняли, и дома взмётывали.

И охота там была знатная. Зверь да птица неотлучно за людьми следили, так и норовили охотнику под ноги попасться. Стоит только рогатину в сторону леса наставить, как — вот уже готово! — бежит к тебе медведь лютый, губу дерёт, грозит изничтожить. И сам собою на рогатину надевается и издыхает, ревя пресвирепо!

Бургов же на Скандзе было три. И жили люди в дивном несогласии, дабы войны между ними проистекали свирепые и кровавые, ибо того требовала душа всякого истинного воина. И не было такого, чтобы тащиться приходилось неизвестно куда, чтобы радость настоящего единоборства испытать. Вся жизнь в борьбе проходила и всё было чинно и благолепно. Стоило лишь на двор выйти — и бегут уж на тебя с трёх сторон: враг, да вутья,[14] да зверь лютый, только успевай поворачиваться и мечом разить.

Истинными же воинами были все, ибо кого из воинов ни возьми — всяк был вутья. Младенцев — и тех священная ярость не покидала, оттого и колыбели делали из неохватных дубов, дабы не сгрызло бы да не разметало их дитя в одночасье.

Да что люди! Даже и скотина домашняя на Скандзе в священной ярости зачастую пребывала. Бывало, только кукарекнет петух, в ярость войдя, как тотчас же по двору цыплята начинают носиться. Лошади на врага кидались и копытами врага забивали в бою. А пахотные лошади рыхлили землю так, что едва в Хель не проваливались вместе с пахарем. Пахарю иной раз удерживать лошадь приходилось, а это тоже было нелегко, ибо пахарь, как и конь его, в ярости землю бороздил.

Да что воины, пахари и скотина домашняя! Даже жёны и наложницы в священной ярости сыновей носили и рожали! Таков был народ на Скандзе.

Война между бургами шла беспрерывно, однако ущерба никто оттого не терпел. Так всё было благолепно устроено на Скандзе, что война к радости и потехе служила. Люди были крепки и семенем сильны, и лишь один из семи детей в семье урождался уродом. А меньше семи не рождалось ни у кого.

Боги часто сходили на Скандзу, и нередко так случалось, что вожди из бургов ходили в Асгард к богам пировать. А люди столь свирепыми были, что их и боги и великаны боялись. Иной же раз и боги к вождям в бурги приходили и пировали и довольны бывали. Ибо пива и мяса и богатырской удали всегда было вдосталь…

Женщины были красивы, беловолосы, широки в бёдрах и плодовиты. И хоть половину из них конями размётывали — за дерзость, непокорство либо же за неверность, а то и просто потехи ради, оставшихся хватало для того, чтобы Скандзу героями заселить. И не было на Скандзе недостатка в героях.

За жидкое пиво на Скандзе смерть полагалась беспощадная. Да и не варили там жидкое пиво. Там было такое пиво, что брось в чан бабу толстую — и не потонет баба, как бы ни старалась. Да что там! Даже наш Гундамир в кольчуге и со щитом — и тот бы не потонул, хоть и скуден разумом. Ведь как на Скандзе испытывали пиво: вывернут богатыри из земли утёс и в чан с пивом бросят. Плавает утёс — значит доброе пиво.

Каждое новое поколение из живущих на Скандзе было лучше прежнего, более свирепое, более могучее, более воинственное и крепкое. И столь могучие витязи рождались на Скандзе, что дрожала земля под поступью их и постепенно всё глубже и глубже уходила в воды Океана.

И вот не выдержала Скандза и взмолилась: не сносить мне, Скандзе, столько богатырей на груди своей зараз! Чую — ухожу под воды Океана, где погубит меня Морской Змей Ёрмунганд! Освободите же меня от тяжести своей, умерьте богатырство ваше. Пусть часть богатырей уйдёт с груди моей и облегчит ношу мою, непосильной ставшую!

И сошлись вожди всех трёх племён на великий тинг. Долго спорили и говорили, судили и рядили, ибо никому не хотелось покидать благодатную Скандзу. Сорок дней и сорок ночей без перерыва длился этот тинг, и птицы падали на землю мёртвыми — такой крик стоял эти сорок дней и ночей над всем островом. И зародилась у берегов Скандзы от споров этих великая волна и обрушилась на берега других островов и земель и поглотила десять островов и десять раз по десять сёл.

И было убито на тинге том народа без счёта, но оставалось ещё больше. И решили вожди племён: пусть младшие сыны наши прочь уйдут, ибо их богатырство самое великое и несносимое.

И было посему. Три корабля построили величайшие богатыри трёх племён и приготовили всё к отплытию…[15]

Рассказывал Беовульф так, что заслушаешься. Убедительно, размеренно, частенько переходя на скальдический слог. За два дня путешествия вниз по течению Меза и полный вечер, когда Нибелунги пристали к берегу и устроили долгий отдых с ночёвкой, Северин вдоволь наслушался древних саг и удивительных историй о героях и чудовищах, совсем не похожих на мифы Эллады или повествования великих римских сочинителей времён Республики и ранней Империи.

Многие саги были для Северина внове — казалось, что Беовульф знаком с легендами всего сонма варварских народов, поскольку частенько уточнял: «так эту сагу рассказывают готы, а вот гепиды уверяют, будто всё случилось иначе…». Сикамбры, с которыми имел дело Северин в Суасоне и Реймсе, были куда менее словоохотливы, ограничиваясь лишь привычным набором отеческих преданий. Дядюшке Ремигию наверняка было бы очень интересно поговорить с Беовульфом, епископ интересовался сагами варваров, чтобы лучше понять образ мыслей своей беспокойной паствы.

Очень быстро выяснилось, что ходившие под рукой Беовульфа воители не только отринули знаки своих родов, но и принадлежали к совершенно разным народами. Это было ещё непонятнее, обычно дружина, пусть даже маленькая, составляется из людей одного племени.

Как уже известно, сам Беовульф оказался гаутом — именно гаутом, этот небольшой народ, как понял Северин, ныне обитал в Британии, откочевав туда морем с восхода.

Двое — Ариарих и Витимер — происходили из остроготов, Амалунги. Вечно хмурый и неразговорчивый Хенгест был ютом («Это кто ещё такие?» — нешуточно озадачился Северин), весёлый и хитрый Гундамир — вандалом, рассудительный и могучий Хререк — даном (нескольких таких варваров картулярий видывал в Суасоне), тихий в обычное время, но горячий в споре, совсем молодой Алатей являлся антом, это племя обитало далеко-далеко на востоке, за Тевтобургским лесом и рекой Данубис: у Алатея даже боги были другие… Тем не менее эта пёстрая компания выглядела единой сплочённой дружиной, каждый понимал друг друга с полуслова и все безоговорочно признавали Беовульфа вождём.

До недавнего времени их было семеро — счастливое число, теперь появился восьмой. Но почему? Чем так приглянулся невидный статью и лицом тощий ромей этим весьма необычным варварам? Одним лишь дядюшкиным кинжалом? Сомнительно…

И что, в конце концов, эти люди делают в Арденнах?

Поначалу Северин был слишком слаб для того, чтобы задавать вопросы: он или отсыпался, или в полудрёме слушал бесконечные саги Беовульфа, который не только уверенно управлялся в рулевым веслом, умело проводя ладью через пороги Меза, но и не уставал развлекать соратников. Лишь поздно вечером, развалившись на мехах возле огромного костра, разведённого в лощинке на берегу, картулярий узнал историю своего чудесного спасения и начал осторожно задавать вопросы.

По большому счёту ничего чудесного не случилось — на рассвете шестивёсельная лодка проходила мимо Стэнэ, по непонятной причине Беовульф не стремился встречаться с франками и пытался преодолеть этот участок реки как можно быстрее. Внезапно забеспокоился Фенрир — собака заворчала, потом начала гавкать, обращая внимание людей на два тёмных силуэта, простёртых на плоских камнях светлого гранита, обрамлявших заводь по правому берегу.

— Благодари Фенрира, — объяснял Беовульф, почёсывая шею устроившегося поодаль пса. — Если бы не его чутьё, мы бы ничего не заметили. Ромейские собаки умные, так просто лаять не станут…

Лодка подошла к камням, и Нибелунги узрели замёрзшего едва не до смерти человека и дохлого ubilsaiwala. Фенрир первым понял, что мальчишка жив, к тому же…

— Этот кинжал ковали боги, в Асгарде, — благоговейно произнёс Гундамир, перебивая Беовульфа. — Посмотри на руны, знак Вотана…

Вот даже как? Северин с недоверием посмотрел на короткий клинок. Значит, это не равеннская работа? Чепуха, Асгарда не бывает, обычные языческие сказки!

О дальнейших событиях картулярий уже имел некоторое представление: варвары сумели вытащить найдёныша из когтей ледяной смерти (Гундамир сболтнул, что использовали снадобье, добытое у ведьмы из леса Танвальд), как символ доблести Скевинга отсекли голову у волка-оборотня и водрузили оную на копьё, ну а затем отправились дальше, к морю…

— К морю? — упавшим голосом переспросил Северин. — Мне надо вернуться! В Стэнэ находится мой дядя, он будет беспокоиться, искать… Мы уже далеко?

Варвары переглянулись, грозный ют сдвинул брови, обуявшись недовольством.

— Далеко, — подтвердил Беовульф. — Очень далеко. Спускаться по реке куда быстрее, чем идти пешком или даже скакать на коне. Думаю, бург франков, который ты называешь Стэнэ, теперь отстоит в полных двух днях конного хода. Забудь о своих родичах, теперь мы твоя семья.

— Но отчего? Что я такого сделал?

— Ты Нибелунг, это любой заметит. Знака рода нет. Оружие богов. Ты убил настоящего ubilsaiwala, совершить такое способны лишь избранные, предназначенные нашему народу. И потом, что ромей делает в землях франков? Разве вас не всех перебили?

— Не всех, — угрюмо ответил Северин. Будь стократно прокляты эти варвары с их ужасающими предрассудками и дикими законами! Они увидели знаки богов там, где их нет и не было!

Картулярий решился. Лучше пусть выгонят, как-нибудь доберусь обратно в Стэнэ! Два дня конного хода? Значит, четыре или четыре с половиной пешего! Выживу! Из принципа выживу!

— Я не принадлежу вашим богам, — сквозь зубы процедил Северин и повторил краткое Credo по-готски. — Я служу Богу Единому, Иисусу Христу, ожидаю Спасения и Жизни Вечной…

— Знаю. У каждого свои боги, — невозмутимо пожал плечами Беовульф. — Вот Алатей, он из антов. Я не знаю, каковы Сварга-кузнец, Радегост или Пирва, но богов Алатея уважаю, они мне ничего дурного не сделали. Равно и сам Алатей чтит Вотана и Доннара, но требы кладёт своим великим духам — пускай и они нам поспешествуют, кто откажется от помощи великих сил?..

Ант хмыкнул и косо взглянул себе на грудь — там, на одном ремешке, висели серебряный многолучевый коловорот, знак неизвестного Северину Перуна, и руна Доннара.

— Ариарих и Витимер тоже слышали о Боге Едином, — преспокойно продолжал Беовульф. Готы молча кивнули, подтверждая. Видишь, Ариарих носит крест, как и ты. Ариарих принимал вашу веру целых четыре раза, и христианские жрецы всегда дарили ему новую рубаху белого льна… Никого из нас не оскорбляет то, что ты веришь в Единого.

— Но… — заикнулся Северин и тотчас осёкся. Понял, что спорить с этим варваром бесполезно. Беовульф не понимает разницы между Творцом, воздвигшим Словом Своим обитаемый людьми Универсум, и языческим божками, он верит во всех богов — вообще во всех, в каждого. Не надо ему противоречить, обозлится, а варвары во гневе страшны и неукротимы. — Хорошо, ладно, пускай, я согласен… Беовульф, но ты можешь мне рассказать о Нибелунгах, Народе Теней? Я никогда о них… О вас не слышал. Кто вы такие?

— Хранители, — просто сказал Беовульф. — Хранители, отрёкшиеся от своего племени ради чтимой богами доблести, ради того, дабы отсрочить Рагнарёк и Последнюю Битву, укротить Хаос, оградить свободных людей от истекающего из Хель холода. Я расскажу, как было…

…И вот построили великие богатыри Скандзы корабли и покинули свой дивный остров. Но сначала тремя дружинами прошлись по трём мирам, оставив по себе память долгую. А у стен Асгарда сошлись они в битве с богами. И бились долго. И увидели Асы, что воители эти силами с ними равны, и подговорили они Локи, чтобы спустил он на богатырей волка Фенрира. А сами от героев этих за крепкими стенами скрылись. И внял Отец Хитрости Локи просьбам асов и вывел волка Фенрира. И только так одолели Асы богатырей и после братались с ними, доблесть людскую чтя.

И был пир великий в Асгарде и пир великий в Ванахейме, ибо и дотуда донеслась крылатая слава о богатырях Скандзы, и пришли к ним брататься также боги Ванахейма — Фрейр, Тиу и другие.

И пировали герои с богами. Съедено было быков без счёта и вепрей без счёта и сырыми, и жареными, и запечёнными и в ином виде. А также птиц столько, сколько за год со Скандзы в тёплые края перелетает. И не перелетала в тот год птица со Скандзы, ибо всю съели. Но уже на следующий год снова прилетела птица. И рыбы съедено было столько, сколько на нерест идёт в великих реках Скандзы за одну весну.

А несколько героев, увлёкшись, съели не только яства с блюд, но и сами блюда и даже погрызли столы.

И утомились боги от богатырства гостей своей, но не могли их выгнать, ибо не решались нарушить законы гостеприимства. И снова подступились к Отцу Хитрости Локи, чтобы тот придумал, как асам от богатырей избавиться. И подступился к богатырям Локи, и присоветовал им с асов взять клятву великую в том, что будут они, Асы, всегда и во всём богатырям помогать и приходить к ним на подмогу по первому требованию. Пусть бы герои немедленно взяли эту клятву с богов, покуда боги пьяны и добры от выпитого и съеденного; после же поскорее уходить, покуда боги не передумали и не отступились от клятвы своей, прибегнув к какой-нибудь уловке.

Вняли герои совету Локи и сделали так, как он сказал. Ваны же тогда отдыхать ушли в Ванахейм и через то от лукавства Локи избавлены были, о чём потом не сожалели.

Взяв клятву с асов, вышли богатыри Скандзы на трёх кораблях из Асгарда. И столь великие воины были они, что всю дорогу не переставая единоборствовали, даже по нужде сходить забывая. А боги, клятву выполняя, в паруса дули.

Так добрались до берега три корабля — до берега ныне обитаемых земель. И взяли люди свои корабли и подожгли их. Дабы все здесь живущие, а римляне прежде всего, знали — герои пришли. И столь велики были корабли эти, что весь мир озарило пламя от их пожара. И виден был мир от края до края. И увидели люди, что стоят в устье большой реки.

Тогда пошли воители Скандзы по этой реке, одна часть по правому берегу, другая по левому. Так единый прежде народ разделился. Пять поколений сменилось. Славный то был поход, ибо битвы каждый день вскипали. Но в великую реку впадали другие реки, поменьше, а то и ручьи малые, и многие уходили вдоль их берегов, отчего появилось много разных племён, от совсем невеликих числом, вроде фризов или ютов, до народов могучих и великих, как готы или сикамбры — эти никуда от главного русла реки не сворачивали, и вывела она их прямиком в земли ромеев и галлов. Случились тогда битвы славные и великие, достойные острова Скандзы.

С той поры каждое новое поколение рождалось слабее предыдущего. И мир начал стареть, ибо всё реже вспоминали люди о тех клятвах, которые взяли с богов на богатырском пиру в Асгарде после выхода из Скандзы. А Асы, понятное дело, с советами не лезли и помощи не предлагали, коли к ним не обращались.

Однако остались те, кто о клятвах асов помнили крепко, ибо встретили люди на новых землях чудовищ, прежде невиданных. Обитали в горах и чащобах тролли и великаны, злые духи и оборотни, гнусные ведьмы и гигантские змии — не было тут совершенства и благолепия Скандзы, когда каждый жил в чистом неиспорченном мире, тешился бранными забавами да пировал богатырски…

Известно, что боги всегда были своенравны, и когда памятливые люди напомнили им о клятве и потребовали помощи, Вотан сказал так: «Асы от своего слова не откажутся, но вы, смертные, должны знать, что если желаете обрести победу над силами, вашему миру не принадлежащими, и ждать нашего вспомоществования, следует вам отречься от семей и родов ваших. Ибо нельзя в одно время пахать землю или растить детей и биться с порождениями предначального Хаоса. Отречётесь, уйдёте в тень, скроетесь в тумане от народов ваших — будет вам помощь и поддержка асов и ванов».

Самые неустрашимые и доблестные, выслушав эти речи Вотана, согласились. И с той поры появился новый народ — народ Нибелунгов, народ избранных, тех, на кого указали боги. Родиться Нибелунгом нельзя, поскольку нет у них семей, какие приняты у обычных людей. Связывает воедино этот народ только кровная клятва и нерушимое братство.

Вот как было.

Из этого невообразимого варварского хвастовства (подумать только, в Асгарде они пировали!) и нагромождений языческих предрассудков Северин сделал единственный вывод, понятный его рациональному римскому рассудку: Нибелунги — это изгои. Однако же изгои у варваров бывают разные, здесь тоже всё непросто.

Картулярий знал о вутьях, вергах и скамарах — все эти люди были так или иначе вырваны из своего рода. Вутьи, воины одержимые священной яростью, всегда были одиночками — сами из семьи уходили, чтобы соплеменникам обид не чинить своим неукротимым нравом и необузданной склонностью к битвам. Поговаривают, будто вутья может медведем, волком, диким кабаном-секачом или иным грозным зверем обернуться. Многие из дружины Хловиса таковых собственными глазами видели и частенько о вутьях-оборотнях рассказывали на пирах.

Верги — это совсем другое. Разбойники, тати злые, что сбиваются в ватаги и грабят-режут мирных путников на дорогах, а то и на сёла нападают. Сейчас вергов по всей Галлии и Италии превеликое множество — времена беспокойные, власть ослабела, а Император далеко, в Константинополе… Хловис, конечно, вергов вешает, но недостаточно.

Ну и скамары наконец — самые презренные. Неприкаянные бродяги, попрошайки, воришки, напрочь позабывшие о достоинстве и благочинии, из тех, что по сёлам бродят и кривляются, пока им не перепадёт объедков от трапезы. Скамара можно убить или обратить в рабство, за него никто не вступится. Известно, что чума или иной мор часто облик скамара без роду и племени принимает и бродит так от села к селу, от бурга к бургу. И везде, где ни пройдёт, семена заразы рассеивает. Ещё говорят, будто скамары — слуги Локи, оттого и веры им нет.

«Люди Тумана», если верить словам Беовульфа, не имели никакого отношения к помянутым изгоям. Во-первых их было много, кормчий упоминал не меньше чем о «сотне сотен» Нибелунгов, которые ходили разрозненными небольшими отрядами по землям от незнаемых восточных пределов до самого Океана, исполняя свой долг перед людьми и богами.

Во-вторых, выяснилось, что два раза в год, на зимний и летний солнцевороты, они собираются где-то в бескрайних и неизведанных пущах Германии, в особом тайном месте, где хранят общую добычу, будто дружинники обычного рикса — в сокровищнице. Кстати, единого военного вождя у Нибелунгов нет, каждый бывалый воин может собрать отряд из «отмеченных асами», но такие люди встречаются редко — поэтому Беовульфа так обрадовал новонаречённый Скильд Скевинг, несомненно являющийся посланцем Судьбы!

«Влип, — обречённо подумал Северин. — Их уже не переубедишь… Бежать, ничего другого не остаётся!»

Легко сказать — бежать. Куда убежишь с ладьи, с рассвета до темноты двигающейся по течению на север? В воду ледяную прыгнешь и к берегу поплывёшь? Нет, спасибо, одного-единственного опыта хватило навсегда! Незаметно уйти ночью? Один из варваров всегда на страже, а Фенрир, будь он неладен, следит за каждым, кто отходит от стоянки, хоть за хворостом, хоть по личной нужде. Собака немедленно поднимет тревогу! Да и как возвращаться? Стэнэ слишком далеко!

Да, далеко. Плавание продолжалось уже полных четыре дня. река стала заметно шире, разительно изменился пейзаж — по левую руку тянулась унылая болотистая низина с пятнами заснеженных островков, по правую — лесистые холмы, уходящие на юго-восток, к Арденнам.

Кругом ни души — никаких дымков, ни единой деревни, не говоря уже о крепостях-бургах. Теоретически это всё ещё были земли, принадлежавшие Римской империи; по расчётам Северина, ладья миновала Бельгику и вошла в пределы провинции Нижняя Германия, устья Меза и Рейна находились совсем рядом, обе реки впадали в Германское море, значит крупные города вроде Бонны[16] и Агрипповой колонии остаются значительно южнее, но и там римлян не найдёшь — кругом одни варвары!

Северин чувствовал себя неуютно — ещё бы, затеряться в таком огромном, бесконечном мире! По сравнению с этими бескрайними пространствами, холодной безлюдной пустыней, даже нелюбимый Суасон выглядел густонаселённым полисом, достойным Рима. Впрочем, картулярий не боялся — варвары относились к нему участливо и заботливо, вполне по-семейному, будто Северин и впрямь был их младшим братом. Кроме того, чего бояться рядом с такими великанами, для которых меч есть продолжение руки? Как стило для самого Северина…

Вместо испорченной одежды Скильду Скевингу подарили новую, поделился из своих запасов Алатей, как самый невеликий из дружины Беовульфа — рубаха немыслимо огромного кормчего явно была бы Северину до пят.

Ант не пожалел крашенной в пурпур «праздничной» рубахи, чем вызвал новый всплеск удивления: стоила такая ткань невероятно дорого, даже Хловис и его дуксы надевали красные одежды только на пиры и торжества!

Беовульф запросто отдал Северину два золотых браслета, схватывающих широкие рукава на запястьях, в мешке Гундамира отыскалась тёплая шапка с пушистым песцовым хвостом, Ариарих одарил витой серебряной гривной, Хререк-дан преподнёс подбитый белкой плащ. Словом, от дарителей отбоя не было, а как отдариваться — непонятно, нельзя же обычай нарушать, обидятся! Северин тихонько спросил об этом у общительного и казавшегося самым понятливым вандала, но Гундамир только рассмеялся и сказал, что все подношения — от души и чистого сердца, бери и носи!

На пятый день путешествия Северин попросился посидеть на весле и попробовать — как это у него получится? Очень быстро устал и взмок, но варвары отнеслись к этому с пониманием: нехорошо смеяться над человеком только потому, что он чего-то не умеет делать. Всегда можно научиться!

На шестой день картулярий поймал себя на том, что начал выстраивать часть своих мыслей по-готски, а не на родной латыни. Ужас. Крайняя степень одичания! Кроме того, Северина удивляло его собственное железное здоровье — иной раз от простуды не мог подняться с ложа дней по десять, а тут после едва не ставшим фатальным купания даже насморк не подхватил! Странно…

К закату этого же дня Мез разлился чуть не на две лиги и ладья вышла к морю. Беовульф постоянно держался правого берега и не стал уводить лодку к огромным волнам, бушевавшим вдали, а когда узрел несколько оранжевых огоньков в прибрежных дюнах, над которыми тёмной полосой возвышался вековой сосновый лес, приказал налечь на вёсла.

— Здесь живут батавы, — пояснил Беовульф, назвав ещё одно малоизвестное Северину варварское племя. Вроде бы лет пятьсот назад они воевали с римлянами, ещё при Августе и Тиберии. — Мы дружим с их старейшинами, в деревне можно будет хорошо отдохнуть, пополнить припасы и плыть дальше.

— Куда? — Кормчий доселе ловко уходил от прямых ответов на этот вопрос. Плывём себе и плывём, ни о чём не беспокойся…

— В земли данов. К их риксу Хродгару, в золотой бург, именующийся Хеорот. Знаешь, где это?

Разумеется, Северин не знал. В Суасоне рассказывали, будто даны живут где-то далеко на севере, возле самого Края Мира, там, где воды океана обрушиваются в бездну. Беовульф Скильда Скевинга успокоил: не бойся, мол, с Края Света не свалимся, он находится гораздо дальше…

В приморской деревне батавов задержались на полную седмицу. Здесь Северин ясно понял значение слов «захолустье» и «медвежий угол», хотя ранее таковыми безоговорочно полагал Суасон, Реймс и Лютецию.

Село, в котором жили пять семей рыбаков и охотников, могло похвастаться лишь десятком строений, начиная от больших общинных домов на низких сваях (в одном конце дома коровник, в другом — живут люди) и заканчивая хижинами, в которых устроили мастерские.

Рыбачьи лодки хранятся в сараях, построенных в двухстах шагах от линии прибоя, двери коровников выходят на axwei, «бычью дорогу», окружающую деревню и затем ведущую на выпасы. Тын невысокий и хлипкий; если появятся недобрые люди, село долго сопротивляться не сможет, но удалённость от главных сухопутных путей, ведущих с востока на запад, играла на руку батавам — в эту глушь иные варвары редко забредали.

Жили батавы просто, проще некуда; однако же, когда сезон штормов заканчивался, ходили далеко в море на промысел и били китов (на берегу Северин нашёл несколько побелевших остовов, которые вначале принял за кости неизвестных морских чудовищ), о событиях в большом мире имели самое смутное представление, с ближайшими соседями — фризами и ютами — когда враждовали, а когда роднились, а в целом были людьми патриархальными, со строгостью в жизни и древним богопочитанием. Доннара они именовали Тунаром, но больше всех прочих богов уважали Тиваза-Тюра и Ниорда.

Гостеприимством, однако, батавы не уступали всем иным германцам, и Беовульфа сотоварищи приняли как родичей — поселили в доме старейшины, кормили до отвала, поили допьяна, своими заботами не обременяли. На Северина поглядывали с интересом и отчасти побаивались его — никогда прежде не встречали ромеев, а карий глаз традиционно считался «недобрым».

— …Вот что ты делаешь, пожри тебя Гарм? — вопрошал Гундамир. — Надоело повторять: рубить, рубить, а не колоть!

У вандала от бестолковости Северина руки опускались. Заскучав на отдыхе, Гундамир вместе с Алатеем-антом решили проверить, как покажет себя Найдёныш в настоящем бою, и остались крайне разочарованы. Скильд имел некоторое представление только о классическим римском бое, причём пешем, со скутумом и коротким мечом-гладием, в строю легиона — читал старинные военные трактаты ещё в Салерно. За время жизни у франков войной интересовался мало, больше делами духовными.

Как оказалось, искусство владения длинным варварским мечом не отличается по сложности от лабиринтов философии и риторики, это Северин быстро осознал на своей шкуре. Варвары быстро сумели убедить его в том, что не зная хотя бы простейших приёмов обороны (не говоря уж о нападении!) — не выживешь. Эрзарих говорил также, но картулярий лангобарда не слушал — это наука для воинов, а не для учёных клириков.

— Посмотри ещё раз, — терпеливо сказал вандал, поднял с земли круглый щит и перебросил один из клинков анту. — Алатей, хоп!..

Алатей ловко поймал меч за ручку и мигом атаковал. Красиво, не поспоришь. Двигаются они стремительно и в то же время очень плавно, ни одного колющего удара — дело не только в скруглённом оконечье клинка: лезвие заточено лишь на последней трети, поскольку главная задача — не столько ранить, сколько покалечить врага сильным ударом по руке, плечу или рёбрам, заставить противника выйти из боя и затем добить.

Тактика дикарская, но вполне действенная, особенно если учитывать, что германцы не приучены сражаться в плотном строю, каждый геройствует в одиночку. Оттого и традиция поединка у варваров куда более развита, чем у римлян.

Детишки батавов, пришедшие взглянуть на ратную потеху, жизнерадостно голосили — Алатей, вооружённый одним мечом, теснил более тяжеловесного и широкого Гундамира, парировавшего удары щитом и изредка старавшегося достать анта своим клинком. Зато его оборону пробить было невозможно, как Алатей ни плясал вокруг вандала.

Наконец Гундамиру забава надоела, он подпустил увлёкшегося соперника поближе, внезапно и резко ударил Алатея обшитым кожей ребром щита в лицо, чем моментально поверг анта наземь, картинно занёс меч для последнего удара…

Ант не сплоховал — извернулся, резко ударил ногами сзади под колени Гундамира, в результате оба оказались на мёрзлой глине. Вылетевший из рук меч упал поодаль.

— Никто не победил, — сказал ант, сплёвывая кровавую слюну и поднимаясь. Протянул руку, помог вандалу утвердиться на ногах. — Едва зубы мне не выбил, отродье Гарма!.. Губу рассёк. Скильд, теперь понял, как надо? Гундамир, возьми палку вместо меча, а Скильд пускай возьмёт щит и настоящий меч. Если он хотя бы коснётся лезвием твоей одежды, будем считать, что Найдёныш одержал славную победу!

Победы Северин на этот раз не одержал, больше того — пропустил шесть болезненных ударов палкой по голове, защищённой лёгким кожаным шлемом, по правому предплечью и плечу. В настоящем сражении он бы давно погиб.

— Взрослый мужчина, а ничего не умеешь, — очень огорчённо проговорил вандал по окончании поединка. Он всегда принимал любые неудачи близко к сердцу. Хлопнул Северина по спине, едва дух не вышиб. — Ничего, выучишься. А меня взамен научишь ромейским рунам, любой начертанный знак несёт в себе волшебство!

В отместку картулярий нынешним же вечером заставил Гундамира вырезать на гладком полене следующую латинскую надпись: Credo in Unum Deum — «Верую во Единого Бога» и христианский крест. И ничего, получилось очень даже неплохо: «ромейские руны» были ровными, а само полешко с разрешения старого батава, хозяина дома, утвердили рядом с истуканами, стоявшими за скамьёй старейшины: если руны привлекают добро, хотя и посвящены иному божеству, значит это правильно. Так всеми богами одобрено.

«Первая победа на миссионерском поприще, — грустно подумал Северин. — Дядя Ремигий порадовался бы. Где-то он теперь?.. Нет, не так: где он, а где я?»

Кроме ставших ежедневными воинских развлечений с Гундамиром и Алатеем (картулярий постепенно втягивался, и ему становилось интересно), делать в безымянной батавской деревеньке было решительно нечего. Обитавшие здесь варвары неустанно трудились, едва поднималась заря: если сидеть бездеятельно, умрёшь с голоду и не будет к весне товаров на обмен с обитающими южнее франками.

Весна же подступала — Германское море утихло, штормы прекратились, ветер унёс облака на восток, и дни напролёт светило солнце, катящееся по голубому небу по нахоженному пути от восхода к закату. Дважды Северина позвали на охоту — мужчины-батавы вместе с Беовульфом, Хререком и готами-Амалунгами ходили на медведя, а через день все вместе на тура: громадного лесного быка с удивительными рогами и гладкой тёмной шкурой.

Обе охоты были счастливыми — поморские варвары вновь убедились, что Нибелунги приносят удачу, особенно если учитывать, что на охоте никто не пострадал и не погиб, а Беовулъф, как военный вождь, взял на рогатину огромную медведицу и сразил её в единоборстве.

Из трёх добытых туров одного посвятили богам — такое жертвоприношение Северин видел впервые: тушу быка уложили в старую ладью и вывели её в устье Меза, чтобы течение унесло требу в море. Пусть Ньорд, повелитель глубин, всласть попирует и потом отблагодарит батавов своими дарами — побережное племя жило морем и морских богов чтило едва ли не больше властителя битв, Тиваза.

Северин, которому ничего не оставалось, кроме как слушать, вникать и стараться не навязывать варварам свою точку зрения, завёл себе собственный распорядок дня, весьма отличный от суасонского. Найдёныша никто не заставлял что-либо делать — хочешь спи, хочешь гуляй по берегу или в лесу, хочешь слушай рассказы стариков, поучавших детишек (старейшины батавов рассказывали истории ничуть не хуже, чем Беовульф). Однако само собой получилось так: Северин приучился подниматься на рассвете, вместе с остальными быстро перекусывал остатками вечерней трапезы, брал с собой тыквенную баклажку с ячменным пиво и уходил в дюны — думать.

Думать было тяжко — впервые очень близко познакомившись с варварами (дружина и приближённые Хловиса Меровинга не в счёт), он начал понимать, что живут они истинно христианской, апостольской жизнью: неустанные труды, искренняя забота о семье, похвальная бережливость, нестяжательство (Беовульф подарил старейшинам несколько золотых вещиц, их немедля припрятали, сказав, что в голодный год будет на что выменять зерно или мясо — ни один старейшина не надел на себя гривну или браслет!), душевное, хоть и разорительное гостеприимство — зима на исходе, припасов осталось мало, а тут восемь лишних ртов! И ведь не женщины, а воины! Но всё лучшее — на стол, для гостей!

Это ли не христианские добродетели? Вот где стоит сеять Зёрна Истины, о которых так много говорил епископ Ремигий! Но как с этими добродетелями согласуется язычество и ужасающие обычаи батавов, когда «ненужное» дитя выносят в лютую зиму за ограду, неверной жене бреют в знак позора голову и оставляют её близ волчьего логова связанную, на съедение дикому зверю, а к святилищу Тиваза приносят головы убитых врагов, туда же отправляют уродов и калек?

Вскоре раздумья над этими противоречиями Северину надоедали, и к полудню он шёл на возвышенность за деревней, где его обычно ждали Гундамир, Алатей и заинтересовавшийся забавой Хререк-дан, большой искусник в метании короткого копья, ножей и любитель «бьорнхильд» — «медвежьей битвы», так на диалекте данов он называл драку вовсе без оружия. Это не привычный римлянину кулачный бой, а подражание настоящим медведям, когда человек идёт шатающейся походкой, одновременно позволяющей сохранять равновесие, бьёт наотмашь полной горстью, а не кулаком, уворачивается от ответных ударов с ловкостью медведя и снова налетает на врага всей массой.

Гундамир объяснил, что Хререк — вроде бы вутья, медведь-перевёртыш, отсюда и умение. Но никто никогда пока в облике лесного хозяина Хререка не видел, видать сдерживает в себе священную ярость до времени.

Хререк в поединке с вандалом без мечей и ножей дважды сбил с ног Гундамира обычными оплеухами. Это наводило на размышления. А про быстрого и уворотливого Алатея Хререк сказал, будто предки анта ведут род от рысей — такой проворной может быть только лесная кошка! Северин даже не пытался выйти против дана, раздавит и не заметит, зато метание копья ему понравилось куда больше мечного боя — древняя, почтенная и прославленная наука греческих олимпионников, в гимнасии Салерно каждого непременно обучали сему искусству! Хререк бросал пику на сто шагов вдаль и на семьдесят в цель, Северин соответственно на пятьдесят и тридцать. Дан сказал, что это очень хорошо. Будет толк из Скильда Скевинга. Непременно будет, тут и думать нечего!

Пойдём, побьёмся на руках, лукавый вандал и суесловный ант? Двое на одного?

Гундамир и Алатей не принять вызов не могли, но оба оказались биты ко всеобщей радости и довольству. А Хререк пуще всех радовался — вот как угодил!

Хререка же с одного удара уложил Беовульф, заглянувший на холм из праздного интереса. Вождь во всём должен быть первым.

Потом все, смеясь и бахвалясь удалью, пошли в деревню — трапезничать.

Беовульф не раз повторял, что мир стареет, а люди ныне измельчали.

Взять тех же батавов: в давние времена, когда воины Скандзы только-только на новых землях высадились и пошли на запад по Великой реке, батавы двинулись вдоль одного из её притоков, который и вывел племя на берег сурового моря. Здесь они встретили римлян, и победили их, и гнали до самой Галлии, стяжав великую славу и вызвав радость богов.

А теперь что? Деревня здесь, деревня там, детей в семьях мало, мужи позабыли о былом войнолюбии, жёны через одну неплодны или мёртвых чад рожают — вот и сгинуло былое величие батавское. Всё оттого, что мир испорчен, недоглядывают за ним Асы — много злого чародейства развелось. Эдак скоро наступит зима, которой три года стоять, придёт огненный корабль с мертвецами на вёслах, а там уж и до последней битвы недолго, сгинут все в одном огне.

Куда ни посмотри сейчас — то галиурунн, тварь злая, налетает, то вепрь подземный из глубин выпрастывается, многоглавые змии и царь-лягушки на болотах за каждой кочкой сидят, живую плоть поджидая, а в море…

Тут Беовульф, любитель страшных сказок, понизил голос:

— Море, оно не для людей создано, а для чудовищ. Чтобы, значит, меньше страшилищ по земле ходило, смерть и разрушения сея. Оттого и волшебство морское — самое сильное, людям его познать не дано, не наша это стихия, чуждая. Но бывает так, что морские твари вылезают на берег и тогда никакого сладу с ними нет. Слыхал про таких?

Северин, уже начавший засыпать на своей лавке, вдруг ободрился, припомнил о Сцилле и Харибде, о левиафане, сиренах, медузах и прочих монстрах полуденных морей, описанных Гомером. Рассказал о них Беовульфу. Потом оба перебрались за стол, затеплили от углей открытого очага лучину, отыскали кувшин с брагой и холодную медвежатину, оставшуюся после недавней охоты.

Беовульф слушал в оба уха — ромейские саги были ему неизвестны, а чудовищами он весьма интересовался. Увлёкшись, Северин вспомнил о битве при Стэнэ — как пахнуло иномирной стужей, зажглись мёртвые огни и появились над холмами страшные тени…

— Галиурунны, — убеждённо сказал Беовульф. — Мы спускались вниз по реке в тот день, со стороны Лугдуна, я чувствовал, что в горах беспокойно… Говоришь, алеманы использовали колдовство?

— Ещё как! А кто такие галиурунны? Объясни.

— Ночь сейчас. — Беовульф оглянулся, словно опасался увидеть чудовище у себя за спиной. — Впрочем, мы в доме, при очаге и богах… — Он кивнул в сторону хозяйского «высокого места», предназначенного старейшине, там темнели три чёрных закопчённых идола. — Слушай. В начале времён, но уже после исхода со Скандзы, Локи повадился ходить к человеческим женщинам в обличье мужей их. Девы тогда были прекрасны, любвеобильны и плодовиты, многие понесли от Отца Лжи, однако рождались от его зловредного семени вовсе не люди, а… Существа. Жён неверных наши богатыри, понятно, конями размётывали, а гнусные плоды соития с Локи в болота выбрасывали. Так появилось племя ведьм, галиурунн. Им в болотах преотлично жилось, пищи вдоволь — скользкие гады да поганые грибы, а когда и живая кровь сбившегося с дороги и забредшего в топь путника. С виду они походят на человеческих женщин, но сущность — колдовская, поэтому галиурунн может принять любое обличье, хоть жабы, хоть клочка тумана. Их можно увидеть ночами на полях сражений, слетаются на запах крови… Недоброе потомство оставил после себя Локи, а хуже всего то, что много их, галиурунн. Меньше, чем людей, куда меньше, но всё равно много. И не каждый способен отличить ведьму от обычного человека. Вот собака или козёл — всегда отличат.

— Ну с собакой понятно, — кивнул Северин, знавший, что псы потусторонних тварей чувствуют стократ острее людей. — А козёл-то тут при чём?

— Козёл, конечно, скотина шкодная и вредоносная, хуже нашего Гундамира-вандала. От коз молоко, а от козлов одно озорничанье да вонь. Одна радость — нечисть горазд гонять. Хвори, людские и скотские, пакость всякую. Козлы — животные Доннара, а Доннар первым из богов против тварей ночных выходит… Но козла с собой возить не будешь, с собакой надёжнее и беспокойства никакого. Фенрир — пёс добрый, пускай и ромейский.

— А что вы делали в Лугдуне, у бургундов?

— Что и обычно. Тамошний рикс Гундобат призвал — мол, от вепря-оборотня житья нет, всю округу устрашил, дюжину дружинных клыками до смерти посёк, а воины они были не последние. Убили мы вепря и точно: вутьей одичавшим оказался — звериная сущность человеческую совсем погубила. Гундобат нас потом богато одарил, он щедрый вождь.

— Значит, Нибелунги убивают чудовищ за золото?

— Исполняя клятву, — оскорбился Беовульф. — Это уж дело рикса, награждать нас или нет, но если вождь щедрость не явит, в другой раз мы к нему на помощь поспешать не будем. Пусть сначала плач великий поднимет, от ярости гнусного семени Локи страдая…

«Ах, вот оно что, — усмехнулся про себя Северин. — Клятва клятвой, но без богатых подарков всё равно не уйдёшь… Это что же получается? Таких дружин, как у Беовульфа, не одна и не две, богатства Нибелунги не первое столетия копят, себе лишь малость оставляя! Но и этой малости хватает на пурпурные рубахи, дорогие пряжки, украшения и хорошее оружие!.. Представляю, как выглядит их тайная сокровищница!»

— Вы что же, всё время на лодке ходите?

— Почему? Ладья удобна, когда рек много, а если водного пути нет — верхом. В страну данов опять же проще под парусом и на вёслах идти, куда быстрее получится, чем посуху, через земли фризов.

— Кхм… — кашлянул Северин и похолодел: неужто Беовульф собрался на своём утлом чёлне в море выходить? Даны, как говорил Хререк, обитают «за большой водой», в десяти днях от земель батавов, если ветер попутный. С Германским морем и римские судоводители на огромных галерах и боевых триремах предпочитали не шутить, Цезарь когда в Британию из Галлии переправлялся, шесть кораблей в шторм потерял, а ведь Беовульфова ладья по сравнению с ними — что вошь рядом с быком! — Мы… ну… Нам обязательно надо к данам?

— Не страшись, — улыбнулся Беовульф. — Плавание вдоль морского берега совсем не опасно, я раньше бывал даже у свеев и балтов, а это очень далеко к востоку по китовьей дороге. Ложись спать, ночь давно за середину перевалила. Ещё наговоримся…

За два дня до отплытия к данам Беовульф в капище пошёл, но не в капище батавов, что в лесу за холмами было, а в дальнее, большое — туда кроме батавов ещё фризы с ютами ходили. С собой взял одного только Хенгеста, он родом из этих краёв, тропы знает, да и кое-какими способностями одарён. Жрецов в дальнем капище много, один другого свирепее да ухватистее, поэтому и подарки им нужны хорошие, чтобы богов ублажить и волю их узнать.

Много лугдунского серебра Беовульф с собой взял, полмешка — Северин, быстро посчитав, решил, что на эти монеты можно купить трёх боевых коней со сбруями и сёдлами — охота кормчему добро переводить, бессмысленных деревянных истуканов одаривая! Мыслей своих, однако, не высказал — чревато.

Вернулись герои сутки спустя, хмурые и угрюмые донельзя, Беовульф сразу всю ватагу на советтинг собрал, но не в деревне, а на холмах, под соснами — от чужих ушей подальше. Северина тоже позвали, пускай он клятвы не приносил и кровным братством связан не был. Хререк-дан первым шёл, интересно ему было, что боги сказали про бывшую родню его.

Северин уже знал, что даны были младшей ветвью великого народа готского, из тех, что прочь от русла Великой реки по малому ручью свернули, прежде фризов, но позже антов или венедов. Ручей увёл их на север, на огромный полуостров, вдававшийся далеко в Германское море. За полуостровом был широкий пролив, а за проливом ещё одна земля, тянувшаяся до вечных льдов у Края Мира. Эту землю когда-то взяли под свою руку гауты, потом ушедшие в Британию, а после гаутов — их родичи свеи, ещё дальше жили финны, народ иного языка, предки которого не бывали на Скандзе.

Земля данов урожаями была неизобильна — скалы да вересковые пустоши, однако немногочисленных данов кормила. Помогало и море: рыбы в прибрежных водах водилось видимо-невидимо, летом приходил морской зверь, били китов и перелётную птицу.

Словом, жили даны не голодая, от скудости не изнывали, с соседями вели хорошую торговлю, воевали же редко: мало кто желал покуситься на принадлежащие им камни да болота — шедших с востока неостановимым потоком варваров привлекали тучные угодья Галлии, тёплая Италия, богатая Иллирия и щедрая на зерно Фракия.

Северин, поразмыслив, решил, что даны были одним из самых благополучных варварских племён — если, конечно, верить Хререку, почитавшему родину пращуров едва ли не второй Скандзой. А то, что хлеб плохо родится и зимы холодные — не беда, весь обитаемый мир одряхлел, кругом упадок да порча. Вот даже у франков раньше по два урожая в год снимали, а теперь всего один, и того до весны едва хватает!

Последнее утверждение Северин мог запросто объяснить тем, что при римлянах в Галлии пшеницу сеяли по науке, а поля удобряли, варвары же предпочитали рубить и жечь лес, а на месте расчищенных делянок растить зерно — отсюда и вечный недород.

Однако у данов были иные потребности и привычки, появившиеся за последние столетия: их настоящим кормильцем стало море, оно же и породило страшную напасть, поразившую племя датское и все роды да колена его…

— Он приходил и этой зимой, — тяжко вещал Беовульф. — И снова будет приходить, раз за разом — однажды вкусив крови, он не остановится. Так сказал Вотан.

— Ты сам говорил с Вотаном или его речи звучали из уст жрецов? — спросил неугомонный вандал.

— Пусть Хенгест будет свидетелем — сам. — Суровый ют склонил голову, подтверждая. — Жрецы отправили меня ко вратам Вальхаллы. Отвели в священный круг, к Вотану, и подали испить священного мёда, того, за который Вотан умер. Потом старший жрец этого же мёда глотнул, и мы оба умерли на время. Из ворот трое асов вышли, клятву нам принёсших: сам Вотан, Доннар с молотом молнемечущим на плече и светлый Бальдр. А за их спинами Локи стоял, с лицом будто из камня вырубленным — понял, куда его древняя шутка завела. И боги это знали: стоят на лезвии, за которым — клятвопреступление…

— А ведь верно, — покачал головой Ариарихгот, — Море принадлежит ванам, там правят вожди Ванахема, а они клятвы не приносили… Они нам помогать не обязаны.

— Ещё Вотан сказал, что дарует нам доблесть и силу во исполнение обещания. И Тор будет нас хранить, а Бальдр веселить души и дарить радость в битве. С тем боги ушли в Вальхаллу и ничего больше не сказали. А жрец повёл меня обратно, в мир живых. Только Локи крикнул в спину: «Берегитесь!»

— Дела-а, — протянул Хререк. — Но я не поверну обратно! И я не боюсь попытаться!

— Никто не боится, — низким голосом сказал Хенгест. — Скильд?

— Что? — невпопад брякнул Северин, решительно не понимавший, о чём идёт речь. Ответил единственно правильно: — Я как все!

— Ты сказал, а в слове нерушимая сила.

Это Северин знал и без поучений варваров-язычников — Словом был мир сотворён…

Начало пути было благоприятным — прямой парус выгнулся лебединой грудью, с юго-востока, со стороны Гесперийского моря дул хороший тёплый ветер. Маленькая шестивёсельная ладья отошла от батавского берега на десять стадиев и запрыгала по тёмно-синим волнам.

— Мы должны всегда оставаться в виду земли, — громогласно объявил Беовульф, налегая на рулевое весло. — Скильд Скевинг, следи за горизонтом! Внимательно следи — помни, что море не принадлежит людям, мы в чужой вотчине! Хререк, отдай Ньорду и морскому великану Эгиру наши подарки!

В воду полетели римские золотые монеты, кольца и плохо огранённые камни. Сокровищ у Нибелунгов было достаточно, чтобы ублажить богов.

…У батавов запаслись продовольствием на три дня — зерно брать не стали, им под посевы нужно. Вполне хватило копчёного турьего мяса, крошечного, с две кружки, бочонка с мёдом да пять круглых сыроватых хлебов из муки ячменя, проса и ржи.

Северину такой хлеб перестал казаться отвратительным — когда голоден, и не такое съешь. Воды пресной два бочонка прихватили, пускай и не собирались далеко от земли отходить.

Всегда можно было останавливаться на днёвки — поохотиться, поесть горячего. Алатей умел искать под снегом пахучие корешки, с которыми мясная похлёбка становилась подобной лучшим творениям римских мастеров, устраивавших пиры для цезарей и сенаторов. Зверья же на пустынных берегах и птиц на островах было безмерно.

Где-то впереди, со стороны восхода, находилась земля данов. Земля, содрогающаяся под поступью чудовища, имя коему — Грендель…