Глава вторая

В которой Северин рассуждает о сущности варварства, встречает злых духов Арденн, затем падает в глубокий снег, а епископ Ремигий кается в грехах

Февраль 496 года по Р. X.

Арденны, Стэнэ


Первые месяцы Северину было очень тяжело. Непривычная обстановка, чужие люди со странными, зачастую шокирующими образованного латинянина обычаями и привычками, разъезды по делам диоцеза, а дел таковых было весьма немного.

Открыли новый приход в Дижоне (на освящение церкви во имя святого апостола Павла собралось аж целых полторы сотни кафоликов!), потом пришлось съездить в Лютецию — затерянный среди девственных галльских лесов крошечный городок на реке Секвене. Ремигий, кстати, обязал картулярия не использовать римские названия и говорить так, как говорят сикамбры — Париж, Сена…

И вообще, по мнению Северина, епископ чересчур снисходительно относился к франкам, аргументируя свою прямо-таки ангельскую терпимость вполне разумно: у Хловиса и его народа позади столетия беспросветного варварства, за день, за год и даже за десятилетие сикамбров не переделаешь. Сколько времени потребовалось Империи для романизации Галлии? Почти два века? Вот-вот!

Лютеция не понравилась Северину ещё больше, чем Суасон — римляне ушли оттуда давно, лет пятьдесят назад. Немногочисленные каменные здания полуразрушены и не используются, амфитеатр времён Траяна разобран, от триумфальной арки в честь побед Марка Аврелия остался один фундамент. Кругом разруха и запустение, только белеют опутанные ветками дикого винограда и плюща статуи древних римских божеств — германцы не осмелились их разбить, опасаясь гнева ромейских духов, хранящих эту землю.

Бывшая вторая столица Лугдунской Галлии, ныне превратившаяся в деревню на полторы сотни дворов, стояла на островах в излучине реки — на случай штурма очень удобно, это ещё римляне подметили. Достаточно быстро разобрать два деревянных моста, и никакой враг не подберётся к стенам. Именно к стенам, а не тыну — здешний дукс Арбогаст прилежнее других выслушивал советы епископа Ремигия. Брёвна кладутся горизонтально, через каждые двести шагов башенка, на северном берегу реки дополнительные укрепления, включая классический римский земляной вал. Случись нежданное нападение, Лютеция сможет продержаться долго, хватило бы припасов.

Арбогаст, молодой, но весьма сообразительный и разумный военный вождь, получил от короля во владение древнюю Лютецию совсем недавно — четыре года минуло. Быстро отстроил крепостишку, раздал земли в округе своим воинам и их семьям, притом не обижая уцелевших после бесчисленных варварских завоеваний галлов, разрешил епископу построить церковь — большущую, из лучших сосновых брёвен, прямо посреди самого большого острова.

Посвятили храм святой Деве Марии Парижской, а Ремигий назначил настоятеля из германцев-христиан. В миру этого здоровущего бородатого мужика звали Сигизвульфом, в крещении же Ионой. Вот и служил Сигизвульф-Иона, поучая малочисленную и нерадивую паству то Словом Божьим, то пудовым кулачищем, благо оба способа внушали трепетное уважение его духовным детям. Ремигий, однако, скрывал ухмылку под пышными седыми усами и говорил Северину, что без таких вот добрых пастырей в землях франков не обойдёшься. Иона быстро научит любого забияку, как любить ближнего своего.

Северин только морщился. Всё, что он видел в королевстве Хлодвига и при епископате, решительно не согласовывалось с прежними представлениями о миссионерском труде — звероподобный настоятель парижского кафедрала, редкие прихожане, идущие в церковь при мечах, а затем без зазрения отправляющиеся на языческую страву-тризну по умершему язычнику-сородичу? Где здесь истинные кафолики? Христиане?

Насмешка над Верой, вот что это такое!

Ремигий делал вид, будто так и надо. И периодически одёргивал готового возмутиться картулярия — молчи, наблюдай, делай выводы и учись. Северин, следуя данному обещанию, старался. Через силу. Слишком противна была ему эта дикарская страна. Ну так противна, сил нет. Вместе с королём Хловисом и присными его.

* * *

Уютно гудел открытый очаг, в обширном доме дукса Гунтрамна приятно пахло сосновой смолой, дымком и жареным мясом. Северин, забравшийся под меховое одеяло, следил за пляской язычков пламени и вполуха слушал ненавязчивые поучения епископа — Ремигий уселся поодаль, на простом деревянном кресле возле стола.

— …Ты никогда не замечал, что счёт времени у сикамбров и прочих варваров намного отличается от нашего? Напомни, какой сейчас год?

— Четыреста девяносто шестой по Пришествию Спасителя, — моментально отозвался картулярий. — Или тысяча двести сорок восьмой anno urbis conditae.[7]

— Верно. Мы исчисляем время по годам, отталкиваясь от некоего известного события, будь то Рождение Христа или превращение Рима из Республики в Империю при Августе — возьми любую исходную дату и считай себе, когда именно родился Гораций, когда перешёл Рубикон Цезарь или Нерон сжёг Вечный город. Тебе и мне доступно понятие о течении времени и истории, мы способны в точности определить, насколько давно произошло то или иное событие. Но спроси у любого франка, когда родился его отец, и он ответит тебе нечто совершенно невразумительное.

— Например?

— Допустим, «он родился в год, когда лангобарды победили готского рикса Рикимера».

— Это когда?

— В тот год ещё случился неурожай в землях бургундов, — пожал плечами епископ и отвернулся, чтобы Северин не заметил улыбки.

— Да у них там столько неурожаев было, что не поймёшь, как с голоду не перемёрли! — возмутился картулярий.

— Хорошо, тогда ещё молния поразила дуб в священной роще на правом берегу реки Мез… Теперь понял?

— Нет, — обиделся Северин. — Откуда я могу знать о какой-то дурацкой роще?

— У варваров нет концептума времени, — спокойно ответил Ремигий. — Для германцев время циклично, считают по сезонам и урожаям. И по совокупности неких запоминающихся событий. Именно по совокупности, поскольку молнии могут одновременно поразить десяток священных дубов в полусотне рощ в округе, но если в этот же год лангобарды побили готов, у рикса франков родился сын, а в долине Рейна случилось наводнение, любой сикамбр поймёт, какой именно отрезок времени имеется в виду. Римляне говорят: «сорок лет назад». Варвар же поведает тебе длинную историю о многочисленных интересных событиях, происшедших в год рождения его отца. Причём для сикамбров всё будет абсолютно понятно, а ты начнёшь хлопать глазами от удивления. Спроси Хловиса, когда и как появилось племя франков, и он расскажет интереснейшую и напрочь оторванную от реальности легенду, героический миф, однако с точными датами возникнут затруднения — это было «очень давно» или «когда боги ещё не пришли в наш мир». Варвары всегда считают себя самыми первыми — мол, и Вотан тогда не родился, а мы уже славно бились с врагами!

— В целом понятно, — подумав, ответил Северин. — В прежнем Риме тоже было нечто похожее — считали по консульствам. Наподобие: «через три года после избрания консулом Марка Порция Катона».

— То есть сто девяносто пятый год до Рождества, — запросто высчитал епископ. — Вернёмся к нашим варварам. Они мыслят совершенно другими категориями, нежели римляне, это ты должен был заметить.

— Ещё бы! Расстояния меряются по дням пешего или конного хода, сказочные миры наподобие Асгарда или Скандзы сопряжены с нашим Универсумом и якобы туда можно проникнуть смертному. Нет никакого представления о географии, но любой франк запросто доберётся отсюда до Константинополя или берегов Данубиса[8] — невероятное чутьё на направление!

— Пространственное мышление, — заключил Ремигий и подбросил сосновых полешек в очаг. — Есть только пространство, но нет времени. Впрочем, я неверно выразился — нет представления о времени как о единой цепи, составленной из множества одинаковых звеньев. Счёт ведётся не по годам-звеньям, а по упомянутой совокупности событий, произошедших одновременно или почти одновременно. Единая отправная точка отсутствует. Знаешь, что сикамбры будут говорить про наступивший год?

— «Когда Хловис разбил алеманов при Стэнэ», — усмехнулся Северин. — И когда Бог Единый свершил Чудо.

— Вот именно, — кивнул епископ. — Причём понятия «Хловис», «Бог» и «Чудо» сольются воедино, а ещё к ним добавится четвёртое — «Крещение». Король дал клятву, теперь остаётся лишь определить время… Думаю ввести Хловиса и его войско в лоно Святой Церкви на Пасху — Воскресший Христос принимает воскресших из погибельного мрака язычества франков в руки Свои… Весьма символично, не находишь? Нас с тобой тоже вспомнят, будь уверен.

Северин помолчал, недоверчиво пожевал губами и хмуро взглянул на епископа:

— Дядя, вы сами говорили, что… что древность просто так не отпустит сикамбров и другие народы… Вы сами видели, что творилось сегодня во время битвы! Колдовство, могучее и опасное колдовство! Неужели не боитесь?

— Чего бояться, если на твоей стороне Господь Бог? — вполне резонно сказал Ремигий. — И куда оно подевалось, это колдовство, когда мы воззвали к вышним силам и узрели Длань Господню, осенившую Хловиса? Ничего не бойся, сын мой. Опасайся, но не бойся… Мы сильнее, хотя враг — коварнее. Мы обязательно победим, пусть и неизвестно, какой ценой. Зёрна Истины посеяны среди бесконечных полей сорняка, нам придётся взрастить их и уберечь. Сам-то не боишься?

— Опасаюсь, — невесело хмыкнул картулярий. — Я действительно начинаю верить в реальность германских легенд о богах, чудовищах и волшебстве…

— Это с чего? — вздёрнул бровь епископ. — Ещё вчера кривился при одном упоминании о Вотане, а теперь вдруг уверовал?

— Слушать глупые россказни варваров и видеть своими глазами — это разное, — вздохнул Северин. — Одна гигантская птица в облаках чего стоила!

— Птица? — прищурился Ремигий. — А, ну да, я тоже заметил. Только не уверен, что это была именно птица… Не обращай внимания, мало ли чудесных существ обитает в Арденнах? Хочешь ещё покушать?

— Нет, преосвященный, благодарю.

— Тогда помолись и ложись спать. А мне ещё следует наведаться к Хловису и Гунтрамну, есть о чём поговорить…

* * *

Спать не хотелось — минувший день оказался чересчур богат на впечатления. Прежде незнакомое возбуждение не оставляло Северина. Делать было решительно нечего — к королю епископ племянника не пригласил, снаружи давно стемнело. Эрзарих, как человек без воображения, ещё до заката надулся пивом до горла и завалился на боковую в «дружинном доме», где обитали неженатые воины дукса Гунтрамна заявив, что после хорошей драки нужен хороший отдых. Поговорить не с кем.

Картулярий поднялся с широченной лавки, набросил безрукавку из мягкой пятнистой шкуры большого лесного кота, называемого франками «рысью», отыскал кожаную сумку с писчими принадлежностями, засветил масляные лампы и устроился за столом. В конце концов, ведение хроники Реймсского диоцеза входило в прямые обязанности Северина.

Чистые листы пергамента пронумерованы в полном согласии с римскими уложениями — правители Империи за минувшее тысячелетие создали удобнейшую схему ведения и сохранения документов, от императорских указов до отчётов самых неприметных мытарей из отдалённых провинций, будь то египетская Птолемаида или Лондиний в Британии. Порядок, точность и аккуратность — вот три основных правила, которых обязан придерживаться любой человек, занимающийся важнейшим делом — служением Империи. Как же иначе донести до потомков правду о событиях времени настоящего?

Времена, когда хронисты пренебрегали истиной в пользу красивого вымысла («И погибло в том сражении сарацин двадцать тысяч, христианских же рыцарей шестеро…»[9]), ещё не наступили, а потому Северин дотошно указал количество конных и пеших в воинстве Хловиса Меровинга, изложил свои предположения о численности алеманов, скрупулезнейше расписал диспозицию на момент начала сражения и задумался, только когда настало время описывать Чудо.

Малость прибавил от себя, конечно — к примеру, вложил в уста епископа Ремигия вполне достойную фразу, обращённую к Хловису: «…Склони свою выю, гордый сикамбр». Ну а в финале, следуя правилам риторики, вывел поучительное заключение о Вере Истинной, свете, изгнавшем мрак, и Благодати осеняющей Ремигия, Апостола франков (последние слова понравились картулярию более всего, пусть и неизвестно, как отнесётся к ним дядюшка, почитающий гордыню наимерзейшим из смертных грехов).

Получилось хорошо: сжато, ясно и назидательно. Тем не менее Северин понимал, что хроника отнюдь не полная — Юлий Цезарь, не только великий полководец, но и замечательный сочинитель, копнул бы гораздо глубже, коснувшись как истории франков, так и алеманов, дал бы описание земель, на которых обитают эти племена, непременно изложил характер и привычки их правителей — хватило бы на порядочную книгу…

— Я действительно ничего не знаю, — в сердцах воскликнул Северин, отбросив стило. На пергамент упала капля чернил, замарав ровную строку. — Чтоб они провалились, эти варвары!

«Понять и полюбить», — говорил Ремигий. Но как можно понять народ с традициями, абсолютно не укладывающимися в сознании римлянина? Если родился ребёнок, то брат матери считается для младенца более близким родственником, чем отец.

Родство исчисляется до седьмого колена — семиюродные братья почитаются родными — потому семьи у варваров весьма обширны. Если женщина изменила мужу, приговор будет один — смерть, поскольку на свет может появиться «чужое» дитя и с ним (а значит, и с его родственниками) придётся делиться имуществом семьи.

Изменниц обычно приносят в жертву, говоря проще — незамысловато топят в болоте. В это же болото, между прочим, выбрасывают часть военной добычи — дары богам.

Никто не спорит, возведённое в культ почитание семьи есть благо, но, кажется, германцы слегка перестарались! Ремигий, впрочем, уверяет, будто в том есть основы для христианских добродетелей, однако предпочитает не упоминать о наложницах — любой мужчина, способный прокормить не только жену, детей и родителей, вправе взять себе ещё одну или нескольких женщин из числа пленниц. А таковых немало — война для франков является естественным и угодным богам образом жизни, врагов же бессчётно.

Северин не переставал изумляться многообразию варварского Универсума — в одних только Суасоне и Реймсе кроме франков жили везиготы и остроготы, две вандальские семьи, ещё какие-то гепиды, совершенно непонятные фризы и даны, пришедшие откуда-то с северо-востока и покорившиеся могучему Хловису.

Можно вспомнить и про оставшихся в живых галлов, незнамо какими ветрами занесённых на левобережье Рейна антов и вроде бы навсегда сгинувших аланов — эти почти совсем растворились среди сикамбров, о сгинувшем аланском величии нынче помнят одни седые старцы.

Королевство Суасонское являлось огромным тиглем, в котором сплавлялись представители почти двух десятков племён, для Северина почти неотличимых — варвары все до одного высокие, сильнющие, светлоглазые, рыжие или соломенноволосые, говорят на языке одного корня, пусть и с небольшими различиями. В любом случае гот всегда сможет понять речь франка или вандала.

Ремигий достаточно просветил племянника в недавней истории Лугдунской Галлии — весьма безрадостной истории, надо заметить. Если Суасон времён Сиагрия оставался последним непрочным островом Империи среди безбрежья варваров, то на прочих землях некогда процветавшей провинции Рима бушевал настоящий шторм — бесконечные вторжения приходящих из-за Рейна варваров выжгли эту благодатную землю и лишь с приходом франков, надумавших остаться здесь всерьёз и надолго, Галлия и Бельгика замирились.

Девяносто лет назад Галлию по очереди атаковали вандалы, свевы и аланы — о последних остались наиболее жуткие воспоминания. Именно они выжгли Августу Треверов, Богакум и Лютецию, вырезав всё римско-галльское население.

В 440 году насмерть перепуганное правительство Рима попыталось остановить непрекращавшиеся погромы и грабежи, отдав аланам земли на побережье Гесперийского моря, но, пожалуй, тут впервые в политику вмешалась кафолическая церковь в лице святого Германа из Оксерра,[10] предшественника Ремигия.

Герман встретил вождя аланов Эохара на пути к Луаре. Безоружный епископ остановил лошадь Эохара и объявил обалдевшему от такой наглости язычнику, что вперёд ему дороги нет. Изумлённый вождь подчинился, и поселение аланов было отсрочено на шесть лет — до смерти святого Германа. После того аланы утвердились на галльских землях, уступленных им римским правительством, уничтожив и изгнав при этом часть населения.

А через двенадцать лет аланов наголову разгромили иные варвары — везиготы почти полностью истребили некогда могучее племя и навсегда вычеркнули его из истории Галлии.[11] Го́тов, в свою очередь, оттеснили на юг сикамбры и бургунды.

Эта земля не видела мира долгие десятилетия, и только когда Хловис Меровинг объявил северную Галлию и Бельгику своей вотчиной, стало поспокойнее — неукротимая энергия короля отныне была направлена на расширение владений сикамбров, чему, между прочим, весьма способствовал епископ Ремигий. Мудрый Князь Церкви понимал, что обращение франков (пусть и не всех) в христианство лишь дело времени, а королевство Суасонское набрало достаточно силы, чтобы противостоять Бургундии и Толозской Готии во главе с риксом Аларихом II.

Но прежде всего опасаться приходилось нашествий из-за Рейна и Арденнских гор — достаточно вспомнить о разгромленных нынешним днём алеманах, и это не говоря о сотнях племён и десятках племенных союзов, готовых нескончаемым потоком хлынуть на зелёные равнины Галлии. Мрачные германские леса, раскинувшиеся за серебристо-седой лентой Рейна, таили нешуточную угрозу. Причём далеко не всегда исходящую от смертных людей…

* * *

…Античный мир навсегда уходил в прошлое, изменялся быстро и непредсказуемо, а главным символом этих изменений являлись наводнившие некогда полусонные и благополучные владения Рима белобрысые верзилы с длинными клинками и расписанными таинственными рунами круглыми щитами.

Варвары. Варвары, которые примут под свою руку земли Империи, основав на её обломках благородную Францию, могучую Германию, утончённую Италию и величественную Британию.

Великий Рим оставил наследство достойным преемникам, но варварам ещё предстояло осознать, какие сокровища оказались в их руках…

* * *

— Угар, что ли? — поморщился Северин, посмотрев на огонь. Внезапно начала болеть голова, стало тяжело в затылке, и кровь застучала в висках.

Нет, не угар — очаги в домах сикамбров устроены очень просто: выложенное камнем окружье, дым уходит сквозь широкое отверстие в крыше. Если огонь достаточно силён то дождевые капли и снежинки превращаются в пар ещё не проникнув в помещение. Причём дым от поленьев не скапливается под крышей, дом «дышит» благодаря узким прорезям в бревенчатой кладке. Каменные здания сикамбры не любили, всё строили из дерева — верили, что в древесине есть «душа» и будто бы в сосне и ели сохраняется жизнь, даже когда спиленные брёвна превратились в тёплое и удобное жилище.

Снаружи метель и мороз, а возле священного огня — что под солнцем. Домашний очаг хранит от нечисти и злых духов, защищает дом, в оранжевом пламени есть отсвет молний Доннара — старые люди рассказывают, будто именно Доннар своим огнемечущим молотом воспламенил самый первый очаг в мире людей…

Надо выйти прогуляться, вот что. Как по своим надобностям, так и просто чистым воздухом подышать. Судя по всему, на дворе изрядный морозец, придётся как следует одеться — выросший в Италии Северин плохо переносил холод и часто простужался.

Одеться — это настоящий подвиг. На солнечном берегу Средиземного моря Северин не носил ничего сложнее туники и сандалий. Если дождь — войлочный плащ. В Галлии всё по-другому.

Сначала штаны — о, варварское одеяние, которое вдобавок с непривычки может сильно натереть в нежных местах! Поверх нижних, льняных, натягиваются верхние, из тонкой коричневой кожи. Затянуть ремешком на поясе. Потом обмотать ступни и голени шерстяной тканью, надеть туфлю из воловьей кожи, закрепить ремешками. Верхняя тёплая рубаха, безрукавка, широкий пояс, плащ-сагум. Круглая меховая шапка.

Варвар-варваром. Увидела бы матушка, госпожа Корнелия Альбина — лишилась бы чувств. А если вернее, выгнала бы с глаз долой этакое уродище!

Меч оставим, ни к чему он сейчас, вполне хватит ножа. Этим ножом Северин гордился — с рукоятью из кости морского зверя и золотыми накладками, не иначе работы искусных мастеров Равенны или других италийских городов. Одна беда, лезвие попорчено: всегда готовые к разнообразным паскудствам варвары выцарапали на клинке несколько языческих рун.

Ремигий взял себе нож из военной добычи Хловиса года три назад, он так и валялся в доме епископа, пока не обрёл нового хозяина. Носить обязательно: во-первых, подарок дяди, во-вторых, каждый сикамбр посчитает человека без оружия рабом — ещё один дурацкий варварский предрассудок!

…Крепость Стэнэ, как и несколько других укреплений в Арденнах, прикрывала королевство Суасонское с востока. Назвать этот небольшой форт латинским словом urbis, город, у Северина язык не поворачивался. Куда больше подходило германское понятие «бург», обозначавшее укреплённый посёлок любой величины, будь то обнесённая тыном крошечная деревенька или Суасон, в котором постоянно жили почти восемь тысяч человек — огромное количество людей по здешним меркам.

Стэнэ могла похвастаться лишь двумя сотнями воинов дружины Гунтрамна, небольшим количеством рабов, трудившихся по хозяйству, да несколькими семействами рипурианских франков, прибившихся к дуксу сикамбров — всё надёжнее жить под покровительством приближённого самого короля!

Крепостишка на холме формой отчасти напоминала римский военный лагерь: бревенчатый частокол обносил прямоугольное пространство сто сорок на восемьдесят шагов, по углам башенки. Внутри — полтора десятка длинных домов, конюшни, амбары с припасами. Тесновато.

В случае серьёзного нападения Стэнэ не выстоит, в военном отношении крепость не представляет никакой ценности, это понятно любому, кто знаком с основами римской фортификации. Впрочем, этот бург прежде всего является символом власти Гунтрамна над окрестными землями (деревень в округе предостаточно) и сторожевым постом на границе — за лихими людьми, приходящими с востока, нужен пригляд. Если что случится, гонцы будут немедленно отправлены в Суасон, к Хловису, чтобы король успел собрать войско. В этот раз успели, хвала Иисусу…

Ночь оказалась очень холодной. Небо чистое, луна ещё не взошла, зато более чем хватает света от бесчисленных звёзд. Такого красивого ночного неба Северин не видел даже в родной Италии — широкая полоса Млечного Пути, изредка чиркающие по чёрному бархату полоски падающих звёзд и несчитанное множество ярких точек, то белоснежных, то голубых, то чуть красноватых. Снег казался светящимся, отражая звёздные лучи.

Северин покачал головой, отгоняя наваждение — небо словно пыталось поглотить всматривающегося в него человека, — и зашагал по утоптанной тропинке к нужнику: сикамбры могут быть стократно варварами, но отхожие места строят так, что дадут фору даже привыкшим к чистоте ромеям — сруб, внутри жаровня с углями, чтоб тепло было, гладко обструганные деревянные сиденья. И не поймёшь, переняли это франки у римлян или сами додумались.

На обратном пути Северина окликнули — в Арденнах неспокойно, Гунтрамн выставил двойную стражу. Алеманов хоть и побили, но отдельные отряды германцев, горя жаждой мести, могут рыскать по окрестным лесам из одной варварской страсти разрушения выискивая маленькие посёлки — дома спалить, забрать еду, мужчин вырезать, с женщинами позабавиться… Бр-р… Уж чего-чего, а жестокости варварам не занимать, причём они даже само понятие «жестокость» не воспринимают: случись Хловису напасть на самих алеманов, франки творили бы то же самое — повелось так спокон веку, и точка.

— Не ходил бы один, — проворчал дружинный, опознав родственника христианского годьи и друга короля. — Недобрая ночь.

— Почему вдруг?

— Не чувствуешь? — Бородатый сикамбр повёл носом, будто лисица на охоте. — Ветра нет. Совсем.

«Опять, — усмехнулся про себя Северин. — Они видят недобрые знамения на каждом шагу. У стола ножка подломилась — к голоду. Роса в день Солнцеворота слишком быстро высохла — к засухе. Впрочем…»

Епископальный картулярий на мгновение замер и, следуя совету епископа «присматриваться тщательнее», внезапно понял — бородач с копьём прав. Никакого движения воздуха, если не считать появляющихся при дыхании клочьев пара.

Ремигий как-то рассказывал, что чувства у варваров обострены до предела, они способны заметить то, на что цивилизованный римлянин никогда не обратит внимания. Северин, как и следовало ожидать, тогда пропустил эту фразу мимо ушей, а теперь вдруг вспомнил.

Природа беспокойна, это признак жизни. Когда ты находишься в лесу, всегда слышен шорох павшей хвои, пощёлкивание сухих веток, где-то стрекочет незаметная пичуга, даже самый лёгкий ветерок порождает шум в кронах деревьев. А сейчас — абсолютная тишина. Не слышно ничего, кроме сопения угрюмого франка и лёгкого скрипа утоптанного снега под подошвами. Скверная тишина, опасная.

— Колдовство? — невольно понизив голос до шёпота, спросил Северин.

— Мне-то откуда знать, — буркнул в ответ сикамбр. — Люди говорят, будто лес замирает, когда чует нежить. Духов, ночами выползающих из болот и бурелома. Ubilsaiwala…[12]

— Что за ubilsaiwala такая? Расскажи.

— Да ну тебя, ромей, — шикнул бородатый и отмахнул правой рукой охранный знак. — Не поминай лишний раз, накличешь. Топай в дом да огонь поярче раздуй. Мало ли пригодится…

Настаивать Северин не решился, франк выглядел слишком уж настороженно.

Нежить, говорите? Защита от неё проста и действенна — молитва да святой крест. Однако по возвращении Северин предпочёл развести в очаге настоящее пожарище, едва не половинный запас поленьев извёл. Епископ пока не возвращался.

Откровенно говоря, боязно. Северин не мог понять, что именно его так напугало — слова безграмотного франка или собственные ощущения: прислушиваясь, картулярий не слышал ничего, кроме угрожающей тишины. И угроза была явной, реальной, такой, что в животе нехорошо сводило. Успокаивало лишь громкое потрескивание ярко пылающих дров и тепло, волнами исходящее от огня.

«Всё в порядке, — убеждал себя Северин. — Мы в крепости, тут полно воинов, здесь сам король, вроде бы обладающий какими-то магическими способностями, и епископ кафолической церкви, которому дарована власть от Всевышнего. Ничего не случится!»

Посидев некоторое время возле очага, картулярий забрался на высокую лавку и выглянул в отдушину под самым потолком. Ничего особенного — поднимается над холмами ущербная луна, чернеют ели на склонах, перевалило за полночь.

— Пойду к Хловису, — громко сказал сам себе Северин. Очень не хотелось оставаться в одиночестве. — Не выгонят. Знаю я, какой там серьёзный разговор — пиво хлещут!

Отчасти племянник епископа был прав — Ремигий полагал, будто чревоугодие есмь грех далеко не самый погибельный, и разделял трапезы с риксом франков, едва появлялась возможность. Хловис по пьяному делу становился добрым и тщательнее внимал поучениям епископа, хотя наутро забывал половину сказанного, а к полудню — и половину оставшейся половины.

Вот беда — опять возиться с обмотками и ремешками, но босиком же на снег не выйдешь? Зиму следует запретить особым императорским эдиктом! Навсегда!

Северин вздрогнул, когда со стороны конюшни донёсся неприятный звук — злое повизгивание лошади. Породистые скакуны из Иберии или Аравии в стране Хловиса были исключительной редкостью, такую роскошь мог позволить себе только король или кто-нибудь из очень богатых дуксов. Франки использовали невысоких, но очень выносливых мохнатых лошадок, непонятно почему именуемых «гуннскими», хотя у гуннов кони крупные и длинноногие.

Обычная «гуннская» коняшка была существом флегматичным, скверным норовом не отличалась, кусалась или лягалась крайне редко, а уж чтобы заставить её визжать от ярости, надо приложить безмерные усилия. Однако сейчас лошадей что-то всерьёз растревожило — стенают, всхрапывают, бьют копытами.

И ещё: собак не слышно. Окажись в крепости кто чужой, псы подняли бы лай на всю округу, а тут — молчок. Собаки у франков свирепые, могут один на один с волками сражаться. В Суасонском королевстве распространены и галльские волкодавы, и потомки мордатых итальянских молоссов, боевых псов имперских легионов, охранявших границу по лимесу от Кастра Регина до Агрипповой колонии.[13] Серьёзные зверюги, не дадут в обиду ни себя, ни хозяев.

— Есть тут кто? — подал голос Северин, вглядываясь в темноту. — Эй?!

На призыв никто не откликнулся, давешний бородач, похоже, ушёл. Негромко выругавшись, картулярий направился в сторону дома Гунтрамна, стоявшего отдельно, возле южной стены. На пятом шагу Северин вдруг оскользнулся, не удержал равновесие и ухнул в снег.

Повезло несказанно. Северин ощутил движение, и спустя один миг над его головой промелькнула чёрная тень — огромная тварь, остро пахнущая мокрой шерстью, сбила бы картулярия с ног и моментально подмяла под себя как… как…

Сикамбр, с которым племянник епископа только что разговаривал, валялся рядом, между сугробами. Кровь не успела застыть, на ней Северин и заскользил — крови же было много. Снег в капельках, на тропке здоровенная, ещё дымящаяся чёрная лужа. Горло разорвано.

Картулярий на четвереньках отполз к дому, левой рукой вцепился в холодные брёвна, помог себе встать, а правой ухватился за рукоять кинжала, который никак не хотел вылезать из ножен. Конечно, надо дёрнуть за тонкий ремешок, удерживающий лезвие — по законам сикамбров, в бурге оружие следует носить именно так, показывая мирные намерения.

— Пресвятая Дева, убереги, — выдохнул Северин. — Что это такое?

Очень хотелось заорать в голос, но сил не хватило.

Оно стояло неподалёку, в десятке шагов, под лучами убывающей луны. Силуэт похож на пёсий или волчий, однако картулярий точно знал — страшилище не является ни волком, ни собакой.

Тварь была здоровенной, с телка, и непроглядно-чёрной, будто оживший сгусток первородной тьмы. Лишь мерцали холодным синевато-белым огнём пятна неживых глаз.

Призрак, морок? Не может быть, призраки не оставляют следов на снегу и не воняют псиной! У бестелесных тварей не валит пар из пасти! Оно живое. Или наполовину живое…

Ubilsaiwala — злой дух арденнских лесов.

Онемевшими пальцами Северин полез в пояс, добыл серебряную монетку с лупоглазым изображением константинопольского цезаря Феодосия II и не раздумывая запустил ею в зверя — ещё в дохристианские времена серебро почиталось действенным средством против любой нечисти. Попал.

Чёрный монстр не тронулся с места, только обнюхал лапу, которой коснулась монета, а затем и сам кругляш, упавший на тропинку. Между прочим, кроме Феодосия Флавия на сестерции отчеканен христианский крест, должно было подействовать! На Pater Noster, прочитанный дрожащим голосом, тварь вовсе не отреагировала, просто стояла напротив, будто издеваясь. Смотрела с явным интересом — что ещё нового человек придумает?

Есть такое готское слово — riqis, тьма, означающее вовсе не отсутствие света, а некое иное, скверное и недоброе состояние духа и материи. Дурачка или просто неумного человека варвары с усмешкой назовут dwals, «дурак», но для сумасшедших они используют иное обозначение — riqizeins, «объятый тьмой». Недаром Ремигий утверждал, будто франки чувствуют мир гораздо глубже и тоньше римлян, для них «тьма» не является чем-то абстрактным, она живая, одушевлённая. Такая, как чудище, забравшееся среди ночи в крепость дукса Гунтрамна.

— Уходи, — едва слышно прошептал Северин, обращаясь к ubilsaiwala. — Ты не принадлежишь нашему миру, возвращайся… возвращайся к себе, в трясины.

Зверь не послушался. Наоборот, он издал низкий звук, похожий на бульканье кипящего котла, и к нему мигом присоединились ещё два монстра — один вынырнул из-за конюшни, второй примчался со стороны крепостных ворот.

Северин понял, что на этом его служба в Реймсском диоцезе бесславно закончена. Сожрут и не подавятся.

Нападать ubilsaiwalas не спешили, топтались на месте, хотя могли расправиться с человеком в один прыжок — сбить с ног, завалить, пустить в ход громадные клыки… Нет ничего проще, добыча загнана в угол — позади и справа стены дома и сарая, вперёд и левее не пройдёшь, дорога перекрыта.

Взгляд скользнул вниз, на кинжал, зажатый в руке, — почудилось, будто искорка пробежала. Грубо процарапанные на гладком лезвии руны словно бы отражали неведомо откуда взявшийся золотой солнечный лучик; моргнёт и снова погаснет.

В магии рун (и германском руническом алфавите вообще) Северин не разбирался, полагая, что языческие суеверия недостойны его просвещённого внимания. Варвары рисуют руны на щитах, амулетах, иногда (перед битвой) и на собственных физиономиях, украшают ими «волшебные» камни. Никакой практической пользы в германских значках картулярий не видел — значительно удобнее пользоваться латинской письменностью, которую с удивительной быстротой переняли осевшие в Италии готы и лангобарды.

Ввиду удалённости своих владений, сикамбры приобщались к цивилизации с большим трудом, и потому руны здесь встречались повсеместно. Северин, однако, запомнил лишь несколько знаков. Вот этот, похожий на латинскую литеру «Т» с опущенными вниз под углом палочками «перекладины», кажется, «тюр». Или «тейваз»?

Господи, да какая разница! Работает ведь!

Северин очень медленно вытянул нож вперёд — зверюги отступили на шаг. Повёл рукой в сторону, и ubilsaiwalas недовольно заворчали, пока не решаясь на более активные действия.

Путь к бегству был один, налево, вдоль дома. Затем придётся пробежать едва ли не через весь бург, чтобы добраться до дома Гунтрамна, где находятся король и Ремигий. Никакой лесной призрак к этим двоим и близко не подойдёт!

Легко сказать, но трудно сделать. Мысли Северина текли с быстротой горного потока — так, так, если звери свободно разгуливают по бургу, значит выставленные на стражу воины оказались перебиты и не успели поднять тревогу. Чёрные бестии невероятно быстры, передвигаются бесшумно…

Их отпугивает нож, скорее всего ubilsaiwalas будут держаться на расстоянии. Может, стоит закричать? Нет уж, кто знает, сколько людей они смогут убить?.. Успокоился, глубокий вдох, пошли… Только медленно…

Страшилища разделились, не иначе, решили начать правильную охоту — двое исчезли за конюшней. Остался только самый первый волк, продолжавший неотступно следить за Северином. Близко он не подходил — шажок-другой, потом снова…

— Чтоб ты сдох, скотина. — Картулярий пытался держаться, но колени постыдно дрожали. Вдобавок приходилось непрерывно оглядываться — твари могли обойти со спины.

Руны на клинке уже не мерцали, а горели ровным золотым светом. Рукоять ножа стала тёплой, почти горячей. Северин не задумывался, было ли это чудо, волшебство или нечто иное — не до того, ноги бы унести!

Заставить себя оторваться от стены картулярий сумел лишь пятикратно прочитав Pater. Теперь остаётся пройти вдоль тына в южную сторону.

С крыши дома внезапно упало несколько снежных хлопьев, Северин поднял взгляд, и тут нервы окончательно сдали: два чудовища каким-то образом забрались наверх и изготовились к прыжку, рассчитывая напасть со спины.

Мир полон чудес, причём случаются они гораздо чаще, чем принято думать. Будь севериновский кинжал хоть тысячу раз волшебным, он не сумел бы спасти хозяина от стремительной атаки ubilsaiwalas — Северин запаниковал, пискнул будто мышонок, ринулся к тыну, опять поскользнулся и всей грудью налетел на сколоченную из тонких брёвнышек вертикальную лестницу, ведущую на угловую башенку.

Дыхание сбилось, но тонко взвывший от страха картулярий белкой взлетел по перекладинам, умудрившись при этом отмахнуть ножом в сторону самого быстрого волка и срезать клочок его шкуры.

Никто не сумел бы повторить этот потрясающий трюк. Зубы чудища клацнули в полупальце от загривка Северина, а когти передней лапы пропороли сагум, безрукавку и обе рубахи. Как это случилось — непонятно, но картулярий не получил даже единой царапины, чёрному зверю не хватило одного волоска, чтобы дотянуться до близкой и слабой добычи!

— Что, получили? — икнул Северин, очутившись наверху.

Волки (боже, их уже пятеро! Откуда?!) рыскали у основания башенки. Сюда они не заберутся, слишком высоко даже для таких огромных тварей!

Только Северин попытался сесть на плохо оструганных заиндевевших досках поудобнее, как ладонь угодила в нечто мягкое, холодное и склизкое. По ближайшем рассмотрении противная substantia оказалась…

— О, нет… — Епископальный картулярий едва не потерял сознание. Сикамбра, охранявшего башенку, выпотрошили как поросёнка. Разорвали от шеи до промежности — теперь Северин понимал, что означает страшная варварская угроза, в переводе на латынь звучащая примерно следующим образом: «Отделаю так, что внутренности станут наружностями». Ясно, что сделал это нечеловек!

На молитву сил не осталось. Разум Северина теперь пребывал в полнейшем оцепенении — ужас парализует и лишает воли даже самых сильных, не говоря уже о несмышлёных юнцах. Руку, в которой по-прежнему был зажат кинжал, обжигало, но и это не могло вывести из ступора племянника епископа Ремигия. Северин моргнул, только когда совсем недалеко мелькнули оранжевые огни — из дома Гунтрамна выбежали люди с факелами.

Постепенно приходящий в себя картулярий разглядел Хловиса, окружённого воинами. Золотые волосы рикса франков сияли куда ярче факелов — неужели Ремигий был прав, утверждая, что род Меровингов действительно обладает недоступным простым смертным удивительным даром? Да только епископ никогда не мог внятно объяснить сущность этого дара — божественная она или… Какая? Но уж точно не дьявольская!

Ubilsaiwalas проявили неслыханную прыть — они, несомненно, испугались, учуяв присутствие иной, чуждой лесным духам силы. Трое волков рванулись в сторону от людей, легко запрыгнули на крышу стоящего у самого тына длинного дома, перемахнули через ограду и исчезли в темноте. Четвёртый отошёл к воротам Стэнэ, с невероятной ловкостью залез на надвратную башню и тоже сиганул вниз.

Пятый, последний, решил избрать кратчайший путь и тем самым вверг несчастного Северина Магнуса Валента в нескончаемый водоворот бедствий и злоключений.

Треклятое чудовище присело, мягко оттолкнулось от промёрзшей земли всеми четырьмя лапами и взвилось в воздух — Северину показалось, будто зверь прыгнул прямо на него, и он невольно шарахнулся назад и в сторону, одновременно вставив вперёд кинжал. Ubilsaiwala не рассчитал, промахнулся, сокрушил хлипкую башенку одновременно налетев грудью на лезвие, сипло взревел и полетел под откос холма в окружении обломков дерева и снежной пыли.

Северин, чей обречённый вопль не был расслышан в общем шуме, отправился вслед — удержаться было невозможно.

Искать картулярия начали только под утро.

К великой скорби преосвященного Ремигия, не нашли.

* * *

Спустя много дней, размышляя в тепле и удобстве о ночном приключении в Стэнэ, Северин понял, что остался жив только по счастливой случайности Восточный склон холма был очень крутым, у подножия — обледеневшие камни побережья реки Мез. Добавим к высоте откоса (локтей сорок!) ещё двенадцать локтей тына и сторожевой башенки, чью верхушку снёс тяжеленный волк, и поймём, что Северину выпало совершить головокружительный и смертельно опасный полёт, примерно равный прыжку с верхней галереи римского Колизея.

Нового Икара из Северина не получилось — епископальные картулярии от рождения к полётам не приспособлены, крылья у них отсутствуют, а Господь на сей раз оказался занят более важными делами и не протянул десницу Свою, дабы удержать верного раба своего, и препоручил Северина покровительству ангела-хранителя, каковой справился со своими обязанностями лишь частично.

Снега за последние дни намело изрядно, под скалой громоздились пышные сугробы. Северин совершил в воздухе кульбит, больно приложился спиной о склон и мгновенно съехал вниз, прямиком в снежное покрывало, смягчившее падение. Сугроб начал оползать к берегу покрытой тонким льдом реки.

За мгновение до того, как картулярий вернулся на грешную землю из поднебесья, на ледяную корку грянулся чёрный волк, зимний покров реки треснул, и чудище мгновенно ушло под воду. Вместе со снежным оползнем задыхающийся картулярий съехал вниз ровнёхонько промеж двух валунов и, к несчастью, угодил в ту же полынью.

Течение было сильным, и Северина моментально затянуло под лёд, он едва успел сделать глубокий вдох. Намокшая одежда потянула ко дну, но картулярий продолжал бороться и чудом победил — его протащило под прибрежным припаем, вынесло на свободную от льда середину Меза и повлекло вниз по руслу, к северу. Кинжал Северин по-прежнему не выпускал, возможно именно заключённое в нём волшебство придавало сил незадачливому племяннику епископа Ремигия.

Мыслей не было никаких, чувства тоже исчезли, оставался только обжигающий холод и искорка надежды — вдруг повезёт? Или всё-таки земной путь завершён и вскоре придётся предстать перед апостолом Петром, который и решит, пропустить Северина Магнуса Валента чрез Врата Райские или ввергнуть оного в недрища ада по грехам его…

Сознание угасало, Северин успел лишь безгласно воззвать к Пресвятой Деве и тотчас провалился во тьму…

Тело выбросило на камни в полутора римских лигах от Стэнэ, на восточном берегу Меза.

* * *

— Ищем, — мрачно сказал Хловис, стараясь не смотреть на епископа. — Гунтрамн со своими переправился через реку, Арбогаст ищет на нашем берегу. Никаких следов. Наверное, твой родич утонул. А может быть… — Король сикамбров привычно сложил пальцы в охранный знак, отгоняющий злых духов. — Может быть, его забрали ubilsaiwalas.

— Ни то и ни другое, — покачал головой Ремигий. — Я бы почувствовал, что Северин умер или… или стал пленником недоброй силы. Одного не могу понять: кто пробудил спавших в Арденнах древних духов и почему они ополчились на нас, франков…

— Ты не франк, ты римлянин, — огрызнулся Хловис и от души приложился к кружке с пивом. — Тяжело мне, Ремигий. Чувствую недоброе — мои боги… Мои прежние боги могут жестоко отомстить за отступничество.

— Кто они, а кто — Он, Вседержитель? — спокойно возразил Ремигий. — Кроме того, перед битвой ты ещё не принял веру Христову, однако видел, что алеманы привели с собой чуждое людям волшебство и использовали его против твоего воинства.

— Верно, — крякнул рикс. — Кроме того, чёрные волки, забравшиеся ночью в бург, не принадлежат Вотану или Доннару, это звери Локи и великанши Хель…

Ремигий вздохнул, но противоречить не стал — епископ отлично знал, что за один-единственный день Хловис не сможет забыть богов своих предков. Требуется долгое время и упорная проповедь Веры Истинной. Ничего, терпения у Ремигия хватит, хватило бы здоровья и долголетия.

«Я не отступлюсь, — сказал себе епископ. — Я смогу победить… Я?.. Боже, прости, грешен… Вот в чём ошибка!»

* * *

…Поиски исчезнувшего Северина безуспешно продолжались третьи сутки, заодно дуксы гоняли по окрестным лесам разрозненные отряды алеманов, пленных допрашивали — не встречал ли кто молодого парня с тёмным волосом и карими глазами, одетого однако подобно сикамбру?

Воины Гунтрамна уверяли, что «волшебство» на противоположном берегу не иссякло, а лишь затаилось на время — некоторые видели следы огромных волков-оборотней, другие слышали таинственные голоса, пытающиеся завлечь франков к незамерзающим топям, а десятник Ариогаст минувшим вечером уверял Хловиса и Ремигия, что собственными глазами видел на горных склонах всамделишного турса, ледяного великана! Впрочем, Ариогаст слыл в дружине Хловиса человеком без меры пьющим и частенько видящим то, чего другие не замечают.

Епископ, весьма встревоженный разгулом нечисти (где это видано, чтобы оборотни проникали в бург! Эти твари подстерегают одиноких жертв в лесах и буреломах и не смеют близко подойти к обитаемому жилью!), провёл с помощью незаменимого Эрзариха собственное дознание. Осмотрел тын, башенку, с которой предположительно сверзился племянник, спустился к подошве холма и внимательно исследовал берег под крепостью.

Нет сомнений, мальчишка упал на снег и потом очутился в воде, на стремнине. Но он жив: Ремигий, осенённый особой благодатью Господней, непременно получил бы знак, что Северин или погиб или…. О последней вероятности даже думать не хотелось.

Но что же тогда произошло с картулярием? Человек не может исчезнуть в никуда! Молодцы Гунтрамна и Арбогаста прочесали берег Меза на много стадиев ниже по течению, особенно внимательно осматривая излучины реки. Пусто. Никаких следов, хотя по приказу Хловиса в Мез нарочно сбросили несколько брёвен и дружинные проследили, где их выбрасывало на берег. Девять брёвен из полной дюжины оказались в мелководных заводях совсем неподалёку от Стэнэ, ещё два обнаружились чуть дальше, и лишь одно было унесено в незнаемые дали, к морю на севере.

Северин как сквозь землю провалился — воины поопытнее втихомолку ворчали, что мальчишку забрали духи или, к примеру, альвы: эти существа не оставляют следов. Ремигий отмахивался — какие ещё альвы? Откуда? Здесь вам не страна Эйре, не легендарная Гиберния, в Галлии и Бельгике о полых холмах и их обитателях и слыхом не слыхивали.

— Пусть рикс даст мне двух лошадей и припасы, — на исходе третьего дня поисков решительно заявил Эрзарих. — Я поеду его искать. И найду.

— Я знаю, что в искусстве охоты ты искушён, — согласился Ремигий. — Однако охота на зверя и охота на человека разнятся. Что ты сможешь сделать один?

Лангобард надулся, спесью исходя — епископ усомнился в его смелости и удачливости! Другому такое оскорбление не сошло бы с рук. Но Ремигий всё-таки годи, человек, принадлежащий богам, а значит, осведомлённый о их воле (и неважно, Единый ли то бог или Вотан с Фрейей), к его словам стоит прислушаться.

— Северин где-то там, за рекой, — задумчиво говорил епископ, прохаживаясь вдоль длинного стола. — Но почему-то не может вернуться.

— Откуда ты знаешь? — жадно спросил Эрзарих. — Говорил с богами?

— Можно выразиться и так. Сон мне был, а сны насылаются ангелами…

— Христианскими валькириями, — понимающе кивнул лангобард, прежде наслушавшийся как от госпожи Корнелии, так и от Северина красивых саг о райских кущах.

Ремигий лишь усмехнулся.

— Незачем отягощать Хловиса столь незначительными просьбами, — наконец сказал епископ. — У рикса предостаточно иных забот, ему надо возвращаться в столицу. Возьми всё, что необходимо, и будь готов к завтрашнему рассвету. Одна ночь ничего не решит…

С наступлением темноты пошёл снег, начало мести, но Эрзарих, сын Рекилы, отступаться не привык. Едва небо на востоке начало сереть, лангобард уже пришёл на конюшню и с безмерным удивлением обнаружил там епископа.

— Рикс позволил мне съездить развеяться и отдохнуть, — фыркнул Ремигий, мельком взглянув на вытянувшееся лицо Эрзариха. — Не откажешься от попутчика?

— Но как же… — протянул лангобард. — Почему Хловис…

— А что Хловис? — пожал плечами епископ. — Он взрослый мужчина, великий военный вождь, не пропадёт. Мы ведь ненадолго, верно? Самое больше две седмицы?

— Ты приближённый рикса, — упрямо сказал Эрзарих и спросил напрямик: — Зачем? Только ради Северина?

Ремигий помолчал, устраивая на спине лошади седельные сумы, вздохнул и не оборачиваясь проронил:

— Не только. Помнишь, я рассказывал тебе о грехе гордыни?

— Нет, — отрёкся Эрзарих, предпочитавший не вникать в сложные материи и не забивать голову сложными христианскими догмами. Саги — сколько угодно, но тот кромешный ужас, который именуется греческим словом philosophia? Пустословство одно!

— Я возгордился, Эрзарих. Я почти уверил себя в том, что победа Хловиса — моя заслуга. В том, что это я заставил рикса дать клятву. Наконец, в том, что я, обычный смертный человек, слабый и несовершенный, могу запросто противостоять тому… — Епископ указал рукой в сторону Арденнских гор. — Тому, что прячется там, за рекой… Тому, что проснулось в Арденнах.

— Почему же слабый? — не понял лангобард. — Ты бился наравне с риксом и проявил великую доблесть!

— Тьфу! — раздражённо сплюнул епископ, на миг впавший в соблазн гневливости. — Дурья башка! Уразумей же! Я позволил себе уравнять силы человека и Господа Бога, Создателя и Вседержителя! Помню наш последний разговор с Северином — я постоянно твердил: это мы посеяли зёрна Истины, это нас будут вспоминать потомки сикамбров, это мы избавим народ франков от падших духов и изгоним их обратно в геенну! В то время как единственная и истинная заслуга принадлежит лишь Ему! Вот Господь и ниспослал испытание…

— Хочешь сказать, что чёрные волки пришли сюда по воле твоего Бога? — нахмурился Эрзарих. — Это нехорошо.

— С тобой совершенно невозможно разговаривать, — искренне расстроился епископ. — Хорошо, попробую объяснить понятно. Мне думается, что я обидел Бога Единого.

— Почему?

— Не перебивай! Что будет, если ты обидишь, к примеру, Доннара?

— Он призовёт меня на суд оружия, — уверенно ответил Эрзарих. — И на поединке выяснится, кто прав.

— Вот этом и заключена разница между твоей верой и моей. Оскорбив Творца гордыней, я должен сразиться не с ним, а с самим собой, победить свой грех, растоптать его! Доказать, что я достоин Его покровительства и благоволения. Поэтому я оставлю Хловиса на время — пускай рикс сам разберётся в своих думах, сам осознает, какой путь ему предстоит… Господь позволит — я вернусь в Суасон из Арденн. Нет — значит я недостойный пастырь.

— Ничего не понимаю, — помотал головой Эрзарих. — Как можно вызвать на битву самого себя?

— Седлай коня, — вздохнул Ремигий, которого непроходимая дремучесть лангобарда иногда ставила в тупик. — Перейдём реку по броду за Ворчащим омутом и отправимся к северу.

— После такого снегопада отыскать следы будет трудно, да и времени много прошло… — хмуро отозвался Эрзарих. — Ничего, счастье от нас не отвернётся. Удачливый воин и годи, способный творить чудеса, дорогого стоят.

— Чудеса… — проворчал епископ. — Много ты знаешь о чудесах, варвар!

Загрузка...