Бентли Литтл, Глория

Глава тридцать четвертая

Ночь длилась дольше, чем должна была, а пустыня казалось бесконечной.

Глория сначала ничего не сказала. В конце концов, они ехали на запад, так что вполне логично, что солнце будет вставать позже, чем в Тусоне. Но когда часы на приборной панели показали, что уже почти восемь часов утра, а они все еще ехали по пустыне без признаков рассвета, она поняла, что что-то не так.

— Бенджамин? — тихо сказала она. Наверное, она сказала это слишком тихо, потому что он кивал головой в такт музыке одной из джазовых станций спутникового радио и, казалось, не слышал ее.

— Бенджамин? — сказала она громче.

Он вздрогнул и посмотрел на нее.

— Что?

— Разве мы не должны были уже добраться до Кварцита? Или Блайт? Или хотя бы знак, говорящий нам, сколько миль до него?

— Я как раз думал о том же, — сказал он ей. — По ощущениям мы несколько дней в пути.

— И еще темно. — Она указала на часы. — В восемь утра.

— Ха. Точно!

Эта новость, похоже, удивила его, и она уловила нотку беспокойства в его голосе.

Глория прочистила горло, не совсем понимая, как передать то, что творится у нее в голове.

— Я не уверена, что мы находимся там, где мы думаем, — сказала она. — Я не уверена, что мы сможем закончить маршрут.

Бенджамин инстинктивно взглянул на указатель уровня топлива. Глория тоже посмотрела, и увидела, что у них осталось всего четверть бака. Затем они обогнули поворот и перевалили через подъем, и небо внезапно посветлело. Не так ярко, как должно было быть для этого времени утра, но определенно на пути к этому. А под ними, по правую сторону от прямого наклонного шоссе, находился Кварцит, огни маленького городка все еще виднелись в угасающей темноте приближающегося рассвета.

Глория вздохнула с облегчением. Видимо зону вне мира они проскочили.

Когда они заправились на станции "Пилот" рядом с "Макдональдсом", солнце уже взошло. Через двадцать минут они уже пересекали реку Колорадо и въезжали в Калифорнию. Никто из них не говорил о слишком длинной ночи и слишком длинной пустыне, и хотя Глория была голодна и, как она полагала, Бенджамин тоже, они нигде не остановились позавтракать, а продолжили путь.

Они добрались до округа Орандж вскоре после полудня, проехав по Риверсайд Фривей через Анахайм Хиллз. Выехав на правую полосу, Бенджамин свернул на 57-ю автостраду.

— Что ты делаешь? — спросила Глория. — Нам нужно проехать через Лос-Анджелес.

Он выехал на съезде с Имперского шоссе.

— Куда ты идешь?

— Домой, — сказал он, словно озадаченный ее вопросом.

Дом?

Говорил ли он о доме в Бреа? Они направлялись в ту сторону, так что это казалось вероятным, но она не была уверена, что это возможно. Это была совершенно другая жизнь, которую он не знал. Очевидно, что-то изменилось во время той бесконечной поездки по темной пустыне, и хотя ей было не по себе, мысль о том, что все снова изменилось и Бенджамин все еще здесь, давала Глории надежду, что страшные предупреждения ее матери были не более чем пустыми угрозами.

Глория молчала, пока они ехали, ее беспокойство было пронизано незнакомым оптимизмом.

Конечно, Бенджамин проехал через центр города Бреа и въехал в их старый район. Он был таким же, как и раньше, и в то же время другим. Сами дома были теми, которые она узнала, но некоторые были выкрашены в новые цвета, и многие из них имели незнакомый ландшафтный дизайн. Широко размахнувшись, как он всегда это делал, Бенджамин въехал на подъездную дорожку их дома, который совсем не изменился.

Он заглушил двигатель машины. Теперь, когда они были здесь, он выглядел растерянным. Он некоторое время смотрел через лобовое стекло на дверь гаража, затем повернулся к ней.

— А зачем я сюда приехал? — спросил он. — Мы должны были ехать на север. Ты должна была что-то сказать важное.

— Я уже кое-что сказала. — Она коснулась его руки, посмотрела ему в глаза. — Ты знаешь, где это? Ты понимаешь, где мы находимся?

Он покачал головой.

— Мы жили здесь. В одной из тех других жизней. Это был наш дом.

Он уставился через лобовое стекло на дом, явно желая вспомнить, но воспоминания, которые привели его сюда, исчезли, и он покачал головой.

— Впервые вижу это строение.

Поддавшись порыву, она вышла из машины.

— Что ты делаешь? Постой, там может быть опасно!

Глория ничего не ответила. Она поднялась по трем ступенькам на крыльцо и постучала в парадную дверь. У нее возникла внезапная безумная мысль, что ей откроют дверь, что она столкнется с другой версией себя. Но никто не подошел к двери, никого не было дома, а когда она заглянула в узкое окошко сбоку от двери, то увидела, что обстановка была чужой для нее. Это был не их дом.

Кроме...

Она отрегулировала краем глаза на какой-то предмет. Да. Там, на стене над большим телевизором с плоским экраном, установленным на низкой подставке, висела антикварная висюлька, которую они купили во время медового месяца в Монтерее. А рядом с ней — карандашный набросок в рамке, изображавший хижину в Хиксвилле с линией высоких сосен за ней.

Возможно, это был их дом.

Бенджамин вышел из машины. Она чувствовала себя такой же растерянной, как и он, и уже почти повернулась, чтобы уйти, но что-то заставило ее протянуть руку и проверить дверь. Она была не заперта, и когда ее палец надавил на ручку, дверь открылась.

— Что ты делаешь? — спросил Бенджамин, торопливо поднимаясь по ступенькам. Его голос был низким, как будто он боялся, что его подслушают.

— Я просто хочу кое-что проверить.

Он оттащил ее, и быстро закрыл дверь.

— Это взлом и проникновение. Нас могут арестовать. Пойдем. Давай уйдем отсюда.

Он был прав, она знала. На дверной ручке уже были ее отпечатки пальцев, и если у кого-то на улице была камера наблюдения на крыльце, то они были на ней. Разумнее всего было бы... Дверь неожиданно открылась.

— Мама? Папа?

Глория увидела лицо Бенджамина прежде, чем увидела их дочерей, и хотя выражение его лица было шокированным, в нем также была невероятная радость, и она не могла припомнить, чтобы когда-либо видела его таким счастливым.

Мика и Пола были подростками, обе симпатичные, со свежими лицами, совершенно не испорченные жизнью. Они были одеты в одежду, которую она не узнала, но с прическами, которые она знала.

Бенджамин бросился вперед, не пытаясь подавить рыдания, и обхватил обеих девушек одновременно, обняв их поближе.

Глория последовала за ними в дом. Теперь она узнала обстановку. Они не были ее собственными, не совсем, но казались смесью различных стилей, знакомых ей. Она увидела торцевой столик, который был у нее в Колорадо, рядом с диваном из гостиной тети Рут, и откидное кресло, подозрительно похожее на кресло Максин... ее матери.

...в доме напротив, который она когда-то считала домом своего детства.

Девочки вырвались из рук Бенджамина, как только его объятия ослабли. Обе, как увидела Глория, смотрели на своих родителей с чем-то похожим на страх.

— Что с тобой случилось? — спросила Пола. Ее голос дрожал. — Ты такая старая.

Мика испуганно отступала от них.

— Вы на самом деле не наши родители?

— Нет же! — настаивал Бенджамин, все еще плача, явно потрясенный тем, что его дочери снова живы и молоды. — Это мы. Я и Глория.

Это неправильно, подумала Глория.

Все ломалось, и независимо от того, было ли это ее заслугой или заслугой ее матери, это не предвещало ничего хорошего для того, что должно было произойти. Она чувствовала себя беспомощной, запертой в петле, которая, казалось, распадалась вокруг нее.

— Дэн! — крикнула Пола, и Мика подхватила крик. — Дэн! Иди сюда!

Их брат вышел из слишком темного коридора, держа в руках длинный изогнутый нож, который он держал еще в Тусоне. В отличие от своих сестер, Дэн не был младше. Ему было столько же лет, сколько ей, когда она увидела его с собравшейся во дворе толпой, столько же, сколько ему было, когда он пришел на обед в День благодарения, столько же, сколько ему было, когда он умер.

Бенджамин инстинктивно попятился назад, даже когда его руки протянулись к нему.

— Сын?

Глория схватила его за запястье, крепко вцепившись в него пальцами.

— Нет, Бенждамин, это не твой сын! Он нашел нас. Мы должны выбраться отсюда.

— Но дети...

Дэн, ухмыляясь, взмахнул ножом в воздухе перед собой.

— Это не твои дети, — солгал он.

Она предполагала, что Дэн будет продолжать медленно продвигаться вперед. Но в реальной жизни так не бывает. Это был прием, используемый в кино для нагнетания напряженности. Дэн хотел убить их, и он внезапно бросился вперед, подняв нож, а девушки подбадривали его. Он бы раскроил голову Бенджамина, но Глория тут же схватила торшер, стоявший рядом с ней, правой рукой обхватила тонкую ножку и, размахивая им, как бейсбольной битой, ударила тяжелым основанием в середину тела Дэна, выбив нож из его рук и сбив его с ног, когда вилка была выдернута из розетки. Прежде чем он успел подняться, она обеими руками подняла лампу над головой и ударила ее основанием ему в лицо.

Девочки закричали, а Глория бросила свое самодельное оружие, схватила ошеломленного Бенджамина за руку и вытащила его на улицу.

— Уходим! — сказала она. — Сейчас же!

— Ты убил Дэна, — ошеломленно сказал он. — нашего сына...

— Это был не Дэн. Дэн уже мертв. Кроме того, я не думаю, что я его убила. Вот почему мы должны убираться отсюда.

Бенджамин возился с ключами, и Глория отобрала у него связку ключей, подтолкнув его к пассажирской стороне машины, а сама быстро переместилась к водительской стороне. Изнутри дома Мика и Пола все еще кричали.

Глория завела машину и, не дожидаясь, пока Бенджамин пристегнется, сдала назад. Как только она выехала на бульвар Бреа, она снизила скорость до скорости транспортного потока, не желая привлекать внимание или получить штраф.

— Так это был наш дом? — спросил Бенджамин который вроде начал приходить в себя.

— Был. Но больше нет.

— Потому что я думаю, что сейчас я это помню. Там был странный шкаф, не так ли? В коридоре?

Она кивнула.

— Мне никогда не нравился этот шкаф.

Это было неправдой. Именно он сказал ей, что с маленькой комнатой все в порядке, когда она внезапно появилась в их доме, заверив ее, что шкаф всегда там был и это совершенно нормально. Но она решила промолчать.

— Как? — начал он и прочистил горло. — Как они снова стали живыми? Мика? Пола?

— Я думаю, они просто есть. Здесь, по крайней мере.

— Так это один из этих миров про которые ты говорила?

Она кивнула.

— Я думаю, это произошло в пустыне. Мы совершили переход. Может быть, поэтому ночь была такой длинной.

— Так мы можем вернуться в Тусон? Это ведь тоже должно быть по—другому

— Нам нужно ехать в Хиксвилл. Пора положить этому конец.

Он кивнул, как будто понял, но это было не так. Она тоже не понимала, не совсем, но она знала, что это необходимо.

Они больше не разговаривали, пока не выехали на шоссе Санта-Ана и не направились в сторону Лос-Анджелеса. Движение замедлилось, и Бенджамин уставился в боковое окно на группу работников дорожной службы в желтых жилетах на перекрытой полосе.

— Значит, это не наша настоящая жизнь? — спросил он.

Глория покачала головой.

— Тогда на что похожа наша настоящая жизнь? Где мы живем? Чем мы зарабатываем на жизнь? Сколько нам лет?

— Я не уверена, что смогу ответить хоть на один из твоих вопросов — призналась она. — Я не могу помнить так далеко назад. Я помню только... эти жизни. Эти фальшивые жизни.

Он криво улыбнулся.

— Хотя это была неплохая фальшивая жизнь, не так ли?

Она улыбнулась ему в ответ.

— Да, это так.

— У нас действительно есть дети?

— Я не знаю. Я помню столько разновидностей своей жизни, что уже начала сомневаться.

Он жестом показал в окно.

— Значит, все это... шоссе, машины, здания, города... все это не реально?

— Не совсем. Все это реально для этой конкретной жизни. Я... я не уверена что смогу правильно рассказать. Я думаю, что, все это просто отличается от того места, где мы должны быть, от того места, откуда мы родом.

— Даже если оно выглядит точно так же?

— Думаю, да.

— Будем ли мы помнить об этом, когда вернемся в реальную жизнь?

— Моя мама говорит, что не будем. — Глория сделала паузу. — Она сказала, что мы даже не будем помнить друг друга.

Бенджамин взглянул на нее.

— Ты веришь в это?

— Вроде как.

— Тогда, может быть, нам стоит остаться здесь.

— Мы не можем, — категорично заявила Глория. — Она пытается убить тебя. Она хочет твоей смерти. И она не остановиться!

— Кто она?

— То же, что и я.

— А попроще.

Глория говорила тихо.

— Я не знаю, — сказала она. — Я уже не знаю.

****

Погода была неправильной. Дождь, град, ветер, солнце. В одну минуту было слишком жарко, в другую — слишком холодно. Они поменялись обязанностями водителя в Бейкерсфилде, когда остановились в "Сабвей" (что это было? Завтрак? Обед? Ужин?), а когда вернулись на шоссе, она увидела автостопщика, похожего на Дэна, хотя ничего не сказала Бенджамину об этом.

Они по очереди вели машину и спали урывками. Глория задремала вскоре после полуночи, а когда проснулась, на улице было три часа дня и светло солнце. Она никак не могла проспать пятнадцать часов, но также никак не могло быть похоже на полдень в три часа ночи. Все ломается, снова подумала она, и ее чувство тревоги усилилось. Им нужно было как можно быстрее добраться до Хиксвилла.

Глория снова оказалась на водительском сиденье, когда что-то подсказало ей съехать с шоссе, и с этого момента она ориентировалась инстинктивно, проезжая через неузнаваемый, но почему-то знакомый ландшафт чередующихся сельскохозяйственными угодиями и лесами, и, наконец, перевалила через небольшой холм и въехала в город Хиксвилл.

Все изменилось. На Главной улице, где, как она помнила, был мексиканский ресторан, теперь находилась художественная галерея. Рядом с ней стоял пляжный коттедж, хотя до океана было не меньше сотни миль. Торговый центр через дорогу был заброшен, пустая витрина супермаркета жутко напоминала ей пустующий "Альбертсон", который она помнила по другим измерениям. Куда бы она ни посмотрела, Глория видела знакомые здания, которых здесь быть не должно.

На улице не было ни людей, ни машин, проезжающих по городу, хотя несколько машин были припаркованы вдоль обочины улицы. Эта часть казалась правильной, поскольку она помнила, что Хиксвилл был малонаселенным в предыдущие разы, когда она бывала здесь. Сбавив скорость, она поставила машину на парковочное место у ресторана быстрого обслуживания "Фрэш Гарден. Это заведение, несомненно, было частью сети, но этот ресторан выглядел точно так же, как и тот, что находится в восточной части Бреа. Это головокружительное столкновение жизней вывело ее из равновесия.

— И что теперь? — спросил Бенджамин.

Глория повернулась к мужу, увидев его таким, каким не видела уже давно, и ее сердце пронзила такая глубокая боль, что она была почти физической.

Пока у меня есть ты.

Казалось, существовала вполне реальная возможность того, что она может потерять его, и это знание ударило ее как удар в живот. Ей вдруг стало трудно дышать, а мысль о том, что она может прожить жизнь без него, наполнила ее надвигающимся отчаянием. Глория знала, что уже теряла его раньше, и хотя она не помнила этого, его смерть положила начало этому путешествию. Она была настолько не в состоянии жить с его отсутствием, что стала искать его так же, как искала незнакомцев, хотя какая-то часть ее сознания понимала, что такие попытки опасны.

Сейчас ее желанием было отсрочить неизбежное как можно дольше.

— Разве ты не голоден? — спросила она с грустной улыбкой. — Я умираю от голода.

— Сейчас время обеда или завтрака? — спросил он, его внутренние часы, очевидно, были так же испорчены, как и ее собственные. — Я вроде как задремал там на некоторое время.

Они оба знали, что причина путаницы не в этом, но притворялись, что это так.

— Время обеда, — сказала Глория, наугад выбирая блюдо. — Посмотрим, что у них есть.

Внутри не было других покупателей, а две сотрудницы за прилавком, тучная пожилая женщина и чопорная молодая женщина, уставились на нее с враждебностью. Она узнала их обеих. Тетя Рут и кузина Кейт. В жизни, когда Максин жила через дорогу, эти двое были ее ближайшими родственниками, хотя ни одна из них ей никогда не нравилась.

— Что изволите? — поинтересовалась та, кто в другое время была тетя Рут.

Глория предпочла не замечать их личности и притвориться, что они просто сотрудники "Фреш Гарден".

— Я бы хотела салат со шпинатом и чай со льдом из маракуйи.

Кузина Кейт с грохотом поставила поднос на стойку перед ней.

— Вам здесь не рады.

Глория почувствовала, как в ней нарастает гнев.

— И что это значит? Что ты сказала?!

Между ними прошел почти электрический заряд, и по тому, как расширились глаза другой женщины, Глория поняла, что та ее боится. Поддавшись импульсу, она наклонилась вперед, перегнувшись через край прилавка, и кузина Кейт отпрыгнула назад.

— Прими наш заказ, если хочешь жить, — угрожающе сказала она.

Неожиданно испуганная женщина в униформе поклонилась и отступила, уходя на кухню, а тетя Рут гораздо более вежливым голосом сказала:

— Салат с шпинатом и чай со льдом из маракуйи? — Она повернулась к Бенджамину. — А вы, сэр?

Бенджамин смотрел на Глорию, ошеломленный ее поведением, но ему удалось переключить свое внимание на заказ.

— Вегетарианский бургер и чай со льдом, — сказал он. — Обычный, не с маракуйей.

— Вы вместе?

Бенджамин кивнул.

— Тринадцать пятьдесят три, — сказала тетя Рут, занося деньги в кассу.

Бенджамин заплатил и, еще раз взглянув на Глорию, отошел в сторону.

— Мы не хотим неприятностей, — нервно сказала тетя Рут.

— Тогда не делай ничего, — сказала Глория, удерживая ее взгляд.

Вторая женщина кивнула и поспешила разлить напитки, пока ее дочь торопилась на кухню. Через несколько мгновений еда была готова, и Бенджамин отнес их поднос к самому дальнему столу. Обе женщины отошли в конец кухни, где стояли близко друг к другу и испуганно перешептывались.

Бенджамин говорил тихо.

— И что это было?

— Я знаю их, — сказала она.

— Из... другого места?

Глория кивнула.

— Думаешь, и они тебя знают?

Она размышляла об этом, потягивая чай со льдом и поглядывая на кухню.

— Я не уверена. Может, да, а может, и нет. Но в любом случае, они выполняют волю моей матери.

— Скоро всему придет конец, — сказал он. — Не так ли?

— Да.

— Я не знаю, почему я не поверил тебе сначала, тогда в Тусоне. Я должен был...

Она положила свою руку на его.

— Я знаю, почему. Потому что это звучало безумно. Это и есть безумие. Но это также правда.

Некоторое время они ели молча.

— Итак, эта... мультивселенная, — медленно произнес Бенджамин. — Ты можешь путешествовать по ней? Ты можешь посещать эти разные измерения?

Она пожала плечами.

— Выходит так.

— И это то, что происходит, когда люди умирают? Это не рай, не ад и не... ничего. Это другие версии их жизни?

— Я не знаю, — сказала Глория, что было правдой. Она все еще не была уверена, что не она создала эти миры. Она или ее мать. Потому что все элементы в них, казалось, имели какую-то связь с ее собственной жизнью. Может быть, все это было реальностью, а может быть, это просто наложение, которое она создала сама, более знакомый и понятный способ ориентироваться в том, что невозможно было узнать или понять.

— И как именно ты собираешься вернуть нас туда, где мы должны быть? — Покачав головой, Бенджамин издал короткий смешок. — В одном ты права — Это звучит безумно. Это кажется безумием. Потому что это единственная жизнь, которую я когда-либо знал. Это моя реальность. Я понимаю умом все, что ты мне сказала, и все, что ты сказала, происходит, но...

— Мы должны пойти в ту хижину. — перебила она его. — Я не уверена, что мне нужно делать после этого — все еще туманно — но, вероятно, это придет ко мне, когда я окажусь на месте.

— Так... мы идем в лесной домик? Это наш портал?

Она сжала его руку.

— Давай просто насладимся нашим обедом прямо сейчас.

— В этом мире вкусный чай.

— Угу.

Они ели медленно, не говоря больше о том, почему они здесь, но делая вид, что это обычная трапеза, изредка разговаривая ни о чем конкретном, позволяя молчанию падать естественно, наслаждаясь тем, что они вместе.

В последний раз, как боялась Глория.

Более чем через час, заставив тетю Рут многократно доливать им напитки, а затем по очереди воспользовавшись единственным туалетом унисекс, они снова вышли на улицу. На дороге по-прежнему не было ни машин, ни пешеходов на прерывистом тротуаре.

— Итак, — сказал Бенджамин, — мы идем пешком, едем на машине или как?

— Это недалеко, — ответила Глория, указывая себе за спину. — Прямо за тем углом, на самом деле. Мы можем дойти пешком.

В конце Мейн-стрит возвышался знакомый участок гранитной скалы на поросшем лесом склоне холма, и, взяв Бенджамина за руку, она повела его по короткому участку тротуара к следующему перекрестку. Как и прежде, Хиксвилл оправдал свое название, как только они оказались за пределами Мэйн. Здесь были люди, грубые люди в бедных заваленных мусором дворах, враждебно глядящие на них, хотя там, где должен был быть шинный двор, горел костер из шин, из кучи которых валил черный дым...

Но горели не шины. Тела.

Глории стало плохо. Потому что, это был не пожар, а погребальный костер, массовая кремация. В медленно разгорающемся пламени она увидела людей, которых узнала: Рикардо, владельца пропавшего мексиканского ресторана в Хиксвилле; семью Янг, их соседей по дому; Гуйлу, бывшую медсестру ее бывшего работодателя доктора Горшина; ее подругу по колледжу Нину.

Ее мать должна была быть поблизости.

Ей пришло в голову, что они должны были увидеть поднимающийся дым, когда въезжали в город или, по крайней мере, когда свернули на эту улицу, но они этого не видели. Глория огляделась, увидела, что все местные жители смотрят на нее. В воздухе витала энергия, которая, казалось, предвещала опасность. Она крепче сжала руку Бенджамина.

— Это... люди? — недоверчиво спросил он, глядя на пламя. — Которые должны нам помочь?

Она не ответила, но потянула его вперед.

Через минуту или две они стояли перед пустым участком, на котором находилась хижина.

Небольшое здание стояло перед линией высоких деревьев, одновременно являясь частью пейзажа и совершенно неуместным. Вход без двери открывался в черноту, как будто внутри была не одна комната, а огромное пустое пространство. Справа от хижины послышалось движение, и из-за деревьев вышел мужчина с длинными волосами закрывающими лицо, держащий в руках большой изогнутый нож и улыбающийся хищной, слишком широкой улыбкой.

Дэн! О боже, это был их сын-убийца!

Вскоре Глория заметила и других людей. Две другие фигуры стояли по другую сторону хижины. Пола и Мика.

Они тоже безумно ухмылялись. По какой-то причине на них были черные деловые костюмы. Белые накрахмаленые сорочки.

Боясь, что Бенджамин будет обманут этой картиной, она повернулась к нему, но его уже не было рядом с ней.

Когда она отпустила его руку?

Она повернулась и увидела его в нескольких шагах позади, застывшего на месте. Не моргая, не в силах пошевелиться, он стоял в центре улицы. Рядом с ним, перекинув руку через его руку, стояла ее мать.

Грубые мужчины и суровые женщины, населявшие эту часть города, выходили из своих домов на улицу, медленно приближаясь, окружали.

— Значит, ты добралась сюда, — сказала ее мать. — Зря.

— Отпусти его, — приказала Глория. — Сейчас же!

— Он не уйдет.

— Нет, я забираю его с собой.

Она сказала то, что Глория знала, что она собиралась сказать, и то, что она не хотела, чтобы она говорила:

— Он должен умереть.

— Он уже мертв! Я хочу его воскресить.

— Ты больше не будешь возвращать людей, когда они умрут.

— Почему?

— Это не то, что мы делаем. Это не наша цель.

— Тогда что мы делаем? Какова наша цель?

Голос ее матери был почти нежным. Почти.

— Мы делаем то, что делали всегда. То, что делала моя мать, то, что делала ее мать, то, что делала ты.

— И что же это?

— Выживать.

Напускная нежность была наполнена сталью в голосе.

— Но мы можем помочь людям! Это накладывает на нас ответственность. Мы можем вернуть людям их любимых! Неужели ты не понимаешь, как это хорошо?

— О, мы можем сделать гораздо больше. — Ее мать наклонилась вперед. — Именно поэтому нас когда-то считали богами.

Глория сделала шаг к ней...

И каким-то образом их позиции поменялись местами.

Когда хижина осталась позади, она стояла лицом к матери, которая стояла в центре улицы и держала Бенджамина, в то время как местные жители грубого вида сгрудились вокруг нее. Но теперь ее мать стояла на полпути вверх по грунтовой дорожке, ведущей к хижине, и Глория оказалась лицом к лицу с ней. Оглянувшись через плечо, она увидела, что жители Хиксвилла стоят в ряд на краю улицы, блокируя любой отход.

Ее мать улыбнулась.

— Ты еще слишком молода и глупа.

— Отдайте его мне! — потребовала Глория.

— Ты хоть помнишь, как он умер?

Она подумала о том, что Рассел сказал ей в последний раз, когда она была здесь.

— Его убил рак.

Ее мать была ошеломлена.

— Ты не можешь этого помнить...

Глория вызывающе посмотрела на нее.

— Но я могу.

— Ну, он еще пожалеет, что у него нет рака. — Она отпустила руку Бенджамина, и прежде чем Глория успела отреагировать, Пола и Мика прибежали со своей стороны хижины и напали на него. Пола саданул его по коленкам и Мика со всей силы ударила кулаком по лицу. Он наполовину оглушенный был оттащен к противоположной стороне здания, где Дэн, все еще безумно ухмыляясь, толкнул его на землю и встал над ним, держа в руке нож.

— Стоп! — закричала Глория. К этому времени она пробежала половину участка, но ее мать двинулась, чтобы преградить ей путь. — Не трогайте его!

На лице ее матери появилось выражение недоуменного гнева.

— Зачем ты это делаешь?!

— Я люблю его.

— Мы не влюбляемся! — кричала ее мать. — Это против правил. Боги не любят смертных!

— Но так сложились обстоятельства.

— Он рожден чтобы... умереть.

Глория посмотрела в искаженное злобой лицо матери, одновременно знакомое и незнакомое, и пришла к внезапному тяжелому осознанию: ей придется убить ее.

Эта идея не была для нее шокирующей или чуждой, как это должно было быть или как ей хотелось. Что-то сдвинулось как внутри, так и вне ее, и Глория испытала странное чувство освобождения при мысли о том, чтобы раз и навсегда покончить с матерью. Сила, которая давила на нее, то, что мешало ей продвигаться вперед, исчезла, и она не сомневалась, что ее запутанные представления о том, кто она есть, прояснятся, как только будет устранено препятствие, стоявшее перед ней.

Ее мать, очевидно, посещали похожие мысли.

— Отступи, и я оставлю тебя в живых, — сказала старуха.

— Нет, — сурово произнесла Глория, — Я не уйду без Бенджамина.

Как выглядело лицо ее матери? Зависть? Непонимание? Что бы это ни было, оно закрепило чувства Глории, и ее охватили ярость и ненависть, подобных которым она не испытывала прежде. В ярости она потянулась вниз и подняла с земли камень. Ее мать насмешливо рассмеялась.

— Что ты собираешься с ним делать? Бросишь в меня?

— Я вышибу тебе мозги, сучка.

— Боюсь, это не поможет бедному Бенджамину, — сказала ее мать, сделав преувеличенно печальное лицо, — Упс. Он умер.

И Глория повернулась, чтобы как раз увидеть, как Дэн вытаскивает свой большой изогнутый нож из тела ее мужа.

Дышать было невозможно. Казалось, из ее легких высосали все до последней капли кислорода. Все было кончено. Все ее время и усилия были напрасны. Все, что она сделала, потерпело неудачу. Бенджамина больше нет. Пока она спорила с матерью, ее мужа убили, и теперь он лежал в грязи, блестящая кровь капала с лезвия и вытекала слабыми струйками из зияющей раны в груди. Дэн все еще безумно ухмылялся, и он вытер сначала одну сторону лезвия, а затем другую о свою рубашку, нарисовав багровый крест на белом материале рубашки.

Глория бросилась на мать, подняв камень, крича, как дикая кошка. Она убьет эту сучку. А потом убьет Дэна. Он был ее сыном, но она хотела его смерти, и ее переполняла ярость, когда она — сидела на белой каменной скамье в белой каменной комнате. Она больше не была собой, ее мать не была ее матерью, и они молча смотрели друг на друга через пустое пространство между ними. У ее матери не было рта, увидела Глория, как и у нее самой. Оба их тела были покрыты густым мехом.

Были ли они такими на самом деле?

Они больше не находились ни в Хиксвилле, ни в каком-либо другом месте, хоть отдаленно узнаваемом. Бенджамин тоже был там, вернее, его тело было там, но оно было переделано и превращено в какое-то средство передвижения. Деревянные колеса были прикреплены к его направленным вниз рукам и ногам, штыри просунуты в отверстия в руках и ногах, а на его идеально прямой спине находилось сиденье кареты, которое было пристегнуто к его середине. Она могла видеть его лицо со своего места, и оно было пустым, лишенным всякого выражения, очищенным от всех следов того, кем он был.

Но это был все еще он. Ярость пересилила ее горе, и Глория бросилась...

...и оказался на широком металлическом мосту, поверхность которого была покрыта тем, что выглядело и пахло как смола. Под мостом протекала красная река, а в воде плавала вереница обнаженных мужчин, все они были Бенджаминами. Ее сильно толкнули сзади, и только быстрые рефлексы спасли ее от падения лицом вниз в кровавую воду. Ее руки остановили падение, погрузившись в липкую черную жижу, а сильный пинок между раздвинутых ног послал волну мучительной боли по всему телу. Перекатившись на бок, неловко упершись коленями и локтями в гудрон, она едва успела уклонится от второго удара. Отталкиваясь от сопротивления смолы, Глория перекатилась на спину и подняла голову, чтобы увидеть, кто это нападает на нее. Как она и ожидала это была ее мать. Она яростно смотрела на нее, готовая нанести новый удар. Глаза светились алым пламенем.

Только ее мать трансформировалась, и через миг уже была мужчиной, длинноволосым молодым человеком, гораздо более красивым, чем когда-либо была ее мать.

Мужчина стремительно приближался. Глория подтянула ноги, вскочила и почти рефлекторно ударила ногой, услышав удовлетворительный треск, когда ее каблуки соприкоснулись с коленями мужчины. Мужчина попятился назад и теряя равновесие упал, а Глория неловко и болезненно поднялась на ноги. Она могла видеть красную реку внизу, и линию...

... из...

... людей, которые проплывали мимо, и исчезли в красном водовороте.

Мужчины?

Ее муж. Билли? Брэм? Бенни? Боб?

Ты не вспомнишь, кто он.

Это не может быть правдой. Только не это!

Она никак не могла вспомнить его имя. Ближе всех было Бенни, но это было не совсем правильно, и Глорию охватило растущее чувство паники. Черт, черт, какое же было имя?!

Бенджамин!

Это было верно, и она повторила это имя вслух, когда столкнулась лицом к лицу с молодым человеком, стоявшим у подножия моста. Он встал на ноги и теперь держал в руке палку, короче посоха и тоньше биты, но явно предназначенную для использования в качестве оружия. Глория сжала в руках камень размером с бейсбольный мяч, внешняя поверхность которого была покрыта капающей смолой.

— Бенджамин... Бенджамин..., — сказала она себе. Затем закричала во все горло: — БЕНДЖАМИН!

Молодой человек, который сейчас был ее матерью, улыбнулся, и стал размахивать палкой из стороны в сторону, издавая в воздухе свистящий звук. Спокойно, целеустремленно, сдерживая боль и гнев, Глория шагнула вперед, завела руку назад и изо всех сил бросила камень, целясь прямо в лицо молодому человеку. Он попытался отбить снаряд своей палкой, но промахнулся с большим отрывом, и камень нашел свою цель, врезавшись в переносицу, задев место под правым глазом, и...

...Они оказались в мире, где безоблачное небо было плоским металлически—серым, без признаков солнца или луны, а разрушенный ландшафт был безликим и усеянным обломками. Здесь были только она и ее мать, снова сидящие на каменных скамьях друг напротив друга.

Бенджамин — она вспомнила его имя!

...нигде не было видно никаких предметов или ориентиров, и Глорию охватило зловещее чувство ужаса. Воздух, как она заметила, был тяжелым и теплым, пахло серой, а откуда-то издалека доносился постоянный высокий звук. Над головой пролетело летучее существо размером с велосипед и тут же исчезло. Все было серым, бездушным и казалось плоским. Словно кто-то разровнял всю землю и готовил ее до постройки мира, но сделать еще ничего не успел. Или не хотел.

Как возник этот мир? — задавалась она вопросом. В какой момент мир, который она знала, превратился в эту реальность? Что привело к тому, что он стал таким?

За всем этим должна была стоять ее мать, но как это было сделано? Казалось, она обладала способностью изменять реальности вокруг них, даже их собственные телесные формы, причем делать это мгновенно.

Именно поэтому нас когда—то считали Богами.

Нас. Может быть, Глория могла бы сделать то же самое? Но как?

Действуя инстинктивно, она закрыла глаза. Не имея ни малейшего представления о том, как можно так преобразить свое окружение, она заставила себя сосредоточиться на доме Максин, расположенном через дорогу от того, что в ее сознании все еще казалось домом ее детства, и попыталась вспомнить каждую деталь парадной гостиной старушки. Она видела диван в цветочек с белыми вязаными салфетками на мягких подлокотниках, маленькую лампу в центре круглого торцевого столика, искусно украшенный костяной фарфор в стеклянной витрине рядом с телевизором, и — она сидела на диване Максин и смотрела в большое деревянное окно. Она чувствовала запах нафталина и мятных леденцов, слышала, как дешевые часы с кукушкой в другой комнате объявили, что уже полпервого ночи. Глория была одна в доме, но через дорогу на противоположном подъезде стоял знакомый пожилой мужчина с голым торсом в синих плавках и смотрел на нее.

Ее мать! Это она приняла эту форму.

Она знала, что это правда. Она также знала, что ее мать не ожидала оказаться здесь прямо сейчас, не ожидала, что у нее будет такая форма, и Глория закрыла глаза, снова сосредоточившись, и — она снова была в Хиксвилле, на заросшей сорняками площадке перед хижиной, все еще держа камень в руке. Не более чем в двух шагах перед Глорией стояла ее мать и сверкала красными глазами. За матерью, с правой стороны хижины, на земле лежало тело Бенджамина. Ни Дэна, ни Полы, ни Мики не было видно.

Ее мать прыгнула на нее, руки с когтями растопырены в стороны и готовы нанести удар.

Глория отступила назад, вытянув руки для защиты, и оказалась окружена толпой мужчин и женщин, которые сместились перед ней и блокировали атаку ее матери. Она узнавала окружающие лица, когда они проходили мимо: Селия, Сьюзен, Джанин, Пол, Лиззи, Линда, Сейдин...

Это был ее Хиксвилл, и жители города — не враждебная деревенщина, как раньше, а ее друзья, ее братья, сестры, дети — поднялись с улицы, чтобы поддержать ее. Снаружи, из толпы, она услышала крики матери, выражавшие гнев и разочарование.

Глорию толкнули влево, затем вправо, толкнули, но не грубо и не с намерением причинить вред. Это был эффект пульсации чего-то происходящего, чего она не могла видеть, но затем мужской голос крикнул:

— Она у нас! Мы нашли ее!

Она узнала этот голос. Люк. Когда-то он был ее братом.

Собравшиеся расступились, и Глория увидела, что ее мать лежит на земле, удерживаемая людьми, которые никогда прежде не знали друг друга и, возможно, никогда не существовали. Поимка матери явно была нелегкой: у нее был синяк под глазом и кровь на зубах.

— Ты учишься, — сказала она и сплюнула сгусток крови. — Может быть, когда Бенджамин уйдет, ты сможешь сделать что-то свое.

— Верни его.

Мать запрокинула голову и засмеялась. Истерическим громким смехом.

— Нет! Нет!

Глория опустилась на колени рядом с ней.

— Почему?

— Я должна была убить тебя и Бенджамина. Я не должна была оставлять вас в живых. — Она улыбнулась сквозь окровавленные зубы, и руки мужчин, державших ее, дернулись, когда она безуспешно пыталась освободиться. — Вы оба — это ошибки!

Под ними земля превратилась в цемент. Над ними голубое небо потемнело и начало тускнеть.

Глория наклонилась вперед и прижалась к шее матери.

— Прекрати! Я знаю, что ты пытаешься сделать! Вернуть своей серый мир!

На лице старушки появилось выражение боли, она начала задыхаться, и земля снова стала грязной, а небо голубым.

Глория ослабила давление.

— Чего ты хочешь?

— То же, что и ты.

— Что это?

— Ты знаешь.

— Я этого не хочу!

Они смотрели друг другу в глаза, и Глория первой отвела взгляд. Что-то в пергаментном лице женщины испугало ее, что-то, что она почти узнала.

— Кто мы, мама? — спросила она.

— Мы есть то, что мы есть.

— Если я позволю тебе подняться...

— Я убью тебя!

— Почему?

— Ты знаешь почему.

Небо снова потемнело, из голубого стало белым и превратилось в темно-серое.

— Стоп!

— Нет.

— Я сказала тебе остановиться!

Воздух перед ними сгустился и начал уплотняться, в пространстве между ними и хижиной образовалась стена.

Глория обхватила шею матери и вдавила пальцы в плоть.

— Я не хочу этого делать. Прекрати это немедленно!

Ее мать вызывающе посмотрела на нее.

— Да, а иначе что?

Стена продолжала твердеть, расширяясь наружу, и Глория сжала так крепко, как только могла, надавливая сомкнутыми руками на сухую морщинистую шею, вкладывая в хватку весь свой вес.

Глаза ее матери непоколебимо буравили ее саму. Казалось она не испытывала боли.

Затем Глория почувствовала, как что-то поддается. Раздался резкий треск, и тело под ней обмякло. Зарождающаяся стена исчезла, и в небо мгновенно вернулся цвет.

Тяжело дыша, Глория, пошатываясь, поднялась на ноги и отошла в сторону, мужчины, державшие ее мать, наконец, отпустили руки и ноги старухи и встали сами. На земле ее мать начала меняться: волосы то вырастали, то исчезали, тело то укорачивалось, то удлинялось, черты лица то сливались, то уменьшались — ни рта, ни носа, ни одного глаза, — пока наконец ее нельзя было узнать как человека. Мужчины отошли, и Глория встала над телом, глядя вниз на то, во что превратилась ее мать, и на то, чем она всегда была.

Она чувствовала себя измученной, злой, растерянной и ужасно...

...ужасно грустной. Печаль тронула черты ее лица. Она действительно не хотела чтобы все закончилось именно так.

Толпа с улицы либо рассеялась, либо исчезла. Здесь не было никого, кроме нее самой и тел ее мужа и той, что когда-то была ее матерью.

Вокруг них мир, казалось, становился все более туманным по краям... все более зыбким, словно кто-то невидимый стирал ластиком все границы.

Глория поспешила мимо матери к правой стороне хижины и опустилась на колени рядом с телом Бенджамина. Его глаза были закрыты. Глядя ему в лицо, она почти могла притвориться, что он спит, но кровь, все еще сочившаяся из дыры в его груди, опровергала это ложное утверждение, а полное отсутствие признаков жизни в его любимых чертах было очевидным и неоспоримым. Она наклонилась, чтобы прикоснуться к нему. Его кожа была прохладной на ее пальцах, а когда она поцеловала его губы, они показались ей пружинистыми, ненастоящими и с привкусом ее собственных слез.

Выпрямившись, Глория увидела, что ее окружение стало еще более нечетким. На короткую секунду она подумала, что это может быть оптической иллюзией, но, вытерев слезы с глаз, поняла, что мир вокруг нее становится все более бесплотным, обнажая под собой более четкий твердый идентичный мир.

Ее взгляд вернулся к Бенджамину...

Ты не вспомнишь, кто он.

...и ее охватило такое горе и отчаяние, что она застыла на месте и теперь не могла действовать или даже думать. Она смотрела на его неподвижную фигуру, охваченная всепоглощающей печалью. Ее воспоминания уже начинали тускнеть. Она не могла вспомнить, где они жили и были ли у них дети. В голове мелькали мимолетные воспоминания о том, как они проводили время вместе: завтрак за кухонным столом, барбекю на заднем дворе, проклятый шкаф с покатым потолком, жуткий туалет в заброшенном магазине, дом в Колорадо, поездка на экскурсию, чтобы посмотреть на кактусы, — но все это не было связано воедино.

Температура изменилась, когда свет померк, усиливающийся холод вызвал мурашки на ее коже. Она нежно коснулась его губ указательным пальцем.

— Прощай, — прошептала она. — И прости.

Глория закрыла глаза всего на миг, а когда открыла, то уже сидела на приподнятом участке пола в длинной узкой комнате. На стене напротив висел ее огромный портрет. Другие, меньшие ее изображения, некоторые фотографии, некоторые наброски, были наклеены, приклеены повсюду. Деревянный пол, на котором она сидела, было пыльным, как и вся комната. Ее голова казалась тяжелой, онемевшей. Она не была уверена, где находится, но, что еще более важно, не была уверена, кто она такая.

Она сидела, пытаясь сориентироваться, и тупо смотрела на окружающую обстановку. Постепенно она поняла, что комната не была для нее такой странной, как она думала вначале. На самом деле, она была уверена, что уже бывала здесь раньше. В дальнем конце узкого помещения, напротив гигантского портрета, был открытый дверной проем, и через него она увидела пробивающийся солнечный свет. Она медленно поднялась на дрожащие ноги и пошла на белый свет. Затем прищурилась от яркого света. Солнце светило вовсю. Ей почему-то было грустно, пусто, и казалось, что она потеряла что-то или кого-то очень важного для себя.

Она узнала одежду, которая была на ней на огромном портрете, а также некоторые наряды, изображенные на небольших рисунках и фотографиях. Воспоминания начали возвращаться, и она поняла, что комната, в которой она находилась, была интерьером небольшого здания, пристройки в маленьком городке. Название крутилось на языке, но все никак не вспоминалось.

Место, где она помогала людям вернуть тех, кого они потеряли.

Она вдруг вспомнила, кто она. Осознание пришло неожиданно.

Глория огляделась свежим взглядом. Казалось, что с тех пор, как она видела это здание в последний раз, оно пришло в запустение. Сквозь щели в пыльном деревянном полу пробивались сорняки, а из дыры в потолке проникал солнечный свет. Ее должна была встретить группа мужчин...

Рассел, лидера звали Рассел.

...но она была единственной присутствующей. Возможно, они сдались. Или вымерли. Сколько времени прошло с тех пор, как она была здесь в последний раз?

Она вышла на улицу. Погода была теплой, что говорило о том, что, скорее всего, сейчас лето. Перед ней, у начала грунтовой дорожки, ведущей на улицу, стоял мужчина средних лет. Он, похоже, ждал, и она нахмурилась.

Что вам нужно? — хотела спросить она, но он был довольно симпатичным, как грустный щенок, и смотрел на нее с выражением ожидания, которое заставило ее подумать, что когда-то она могла его знать, хотя она не имела ни малейшего понятия, откуда.

Эхо предупреждения прозвучало где-то в ее мозгу.

Ты не вспомнишь, кто он.

Кто сказал ей это? И когда? Ей казалось, что это было не просто предупреждение, а угроза, но она не могла вспомнить, кто это говорил и к кому это относилось.

Может быть, это он?

Он шагнул вперед, и она более внимательно рассмотрела его черты. В нем было что-то почти знакомое, но это была неопределенная ассоциация, неясное ощущение, что они могли когда-то встречаться. Однако он выглядел приятным человеком, и от одного взгляда на него ей стало как-то легче, уменьшилась грусть, которая продолжала ее поглощать.

Она встретилась с его глазами, и что-то в них пробудило ее память. Она узнала эти глаза. Грустные, с небольшой смешинкой. Честные и зеленоватые.

— Привет, — сказал он.

Она знала этот голос. Она шагнула вперед. Поколебалась.

— Бенджамин?

Он широко улыбнулся.

— Глория.