Белая ферязь

Глава 12

8 марта 1913 года, пятница (продолжение)

Уровень Бога

Поскольку приём неофициальный, являться при параде, надевать ордена мне необязательно. Я и не надел — вернее, Papa разрешил быть без орденов. Достаточно и того, что я в мундире.

А орденов у меня много, я их получил по факту рождения. Когда рождается Наследник, за этот подвиг ему жалуют Императорский орден Святого апостола Андрея Первозванного. Высший орден империи. К этому ордену в комплекте прилагаются ордена Святого Александра Невского, Белого Орла, Святой Анны первой степени и Святого Станислава первой степени. Серьёзно, не правда ли? Вдобавок у меня есть иностранные ордена, медаль в память войны 1812 года, а последняя награда — медаль в честь трехсотлетия дома Романовых. Прекрасная коллекция. Но… Это хорошо смотрится на седовласом сановнике или генерале, а восьмилетний мальчик выглядит ряженым. Это первое.

И второе — а к чему стремиться, если по факту рождения ты получаешь всё и сразу? Обыкновенный человек как? Обыкновенный человек получает награды постепенно, сначала Станислава третьей степени, потом Анны той же третьей степени, затем Станислав — 2, Анна — 2, Владимир — 4, и так далее, и так далее. Каждый орден достаётся непросто, но и доставляет изрядную радость награжденную. А я этой радости, получается, лишён. Как в компьютерной игре: применил читкод, и мгновенно прокачался до уровня Бога. Оно, конечно, круто — уровень Бога, но только минут десять круто, а потом скучно. Во всяком случае мне.

Но раз здесь и сейчас такие порядки — приходится соответствовать. И если представляется посол, я стою вместе с Papa во всём великолепии. Стою, чтобы видели: Наследник жив, здоров, и вникает в государственные дела. А то уже пошли публикации, что меня-де эсеры бомбой подорвали. В британской прессе публикации, между прочим.

Но сегодня послов нет. Представлялись банкиры. Три десятка банкиров Москвы и Санкт-Петербурга.

Прежде с банкирами общаться мне не приходилось, да и банкиров я знал всего ничего, благодаря телевизору-интернету. Не любят светиться банкиры. Ещё карикатуры из старых журналов: толстяки во фраках и цилиндрах.

Сегодняшние тоже все во фраках, но средней упитанности, толстяков всего двое. И, в отличие от карикатур, лица у всех умные. На меня поглядываю мельком, их интересует Papa.

От имени банкиров некий Архипов произнес проникновенную верноподданническую речь, очень короткую, Papa милостиво поблагодарил, на том представление и завершилось.

Итог? А итог — миллион рублей, которые банкиры передали в память трехсотлетия дома Романовых на дела благотворения. Сразу вспомнились купцы из «Ревизора», которые с покаянием пришли к Городничему.

После представления у Papa выдалась свободная минута, и он поговорил со мной. Поинтересовался, чем я занимаюсь и во что играю.

Я ответил, что играю в солдатики вместе с Колей Деревенко. Papa беспокоится, что я мало отдыхаю, что переутомляюсь, а за этим я видел тревогу — не наступит ли очередное обострение.

Я бы и сам хотел знать. Витаминная диета это хорошо, ортезы тоже хорошо, неспешность в движениях просто замечательна, но знать бы где упасть, можно и соломки подстелить.

Или солому стелить — везде?

— Как ты, Алексей, понимаешь благотворительность?

— Благотворительность? Сотворение блага? Это хорошо, только есть благо и благо.

— Точнее?

— Можно устроить благотворительные столовые и кормить нищих. Вечно. А можно открыть побольше ремесленных училищ, чтобы люди с юности получали нужную профессию. И им хорошо, и Отечеству.

— У нас есть ремесленные училища.

— Создать новые, с упором на технику сегодняшнего дня, а пуще — завтрашнего. Автомобилям механики нужны? Нужны. Это сейчас автомобиль роскошь, а завтра будет обычным средством передвижения. Машины заменят лошадей не только на улицах, но и в поле. И в армии. И это будет скоро, совсем скоро. Потому механик без работы не останется, работы важной, работы высокооплачиваемой. Сколько зарабатывает механик вашего гаража?

— Интересная мысль. Но подобные училища — забота крупного капитала. Тех, кто производит и будет производить новую технику. Тебе нужны толковые работники — так расти их. Они станут приносить тебе прибыль. Прибавочную стоимость. И потому ремесленные училища не благотворительность, а средство увеличения прибыли.

Да, Papa и такие слова знает. А я нет. Я знаю кое-что, чего он не знает — не потому, что умней, и даже не потому, что знаю больше, а просто потому, что учился сто лет тому вперёд. Знаю, что… А что я знаю? Что я знаю из того, что может пригодиться здесь? Что для атомной бомбы нужен уран с атомным весом 235? Смешно.

— А вот если открыть санаторию… Санаторию для увечных воинов. Или для больных чахоткой детей, в окрестностях Ялты, например. Очень благотворительно.

— Санаторию можно, — согласился я.

— И назвать её Алексеевской, а?

— Вот этого не нужно.

— Почему?

— Моё имя не стоит связывать с больницами, с санаториями и тому подобными заведениями. Где больница — там и болезнь, для меня это лишнее. У вас, Papa, есть четыре великие княжны, для них быть покровительницами, шефинями санаторий и лечебниц вполне естественно.

— Да?

— Да! Вот если бы моим именем назвали ледокол, тогда… — и я мечтательно закатил глаза. Попросту посмотрел в потолок.

— А крейсер? Или даже линейный корабль?

— Нет. Военный корабль могут потопить в бою, и публикации в газетах о том, что «Цесаревич Алексей» пошел ко дну, для монархии будут вредны. И мне неприятно. Всем нам. Другое дело ледокол! «Цесаревич Алексей» провел караван судов Северо-Восточным Путем из Архангельска во Владивосток, или «Цесаревич Алексей» вызволил из ледового плена британский корабль, — для монархии будет полезно. И мне приятно. Всем нам.

— Интересная мысль. Но ледокол — это никак не благотворение.

— Для моряков — очень даже благотворение. Но, конечно, я не жду, что прилетит вдруг волшебник на голубом дирижабле, и бесплатно корабль сотворит. Нет. Не сейчас. А вот к совершеннолетию… если, конечно, у меня будет совершеннолетие, — закончил я со вздохом.

— Будет, разумеется, будет, — поспешил уверить меня Papa нарочито бодрым тоном.

— Не знаю, не знаю. Наша служба и опасна, и трудна, и на первый взгляд как будто не видна. Ешь пирожные, пей компот. А враг не дремлет, — заключил я глубокомысленно.

— Мы тоже не дремлем, — ободрил меня Papa, и пошел работать.

Опасную службу я помянул нарочно. Готовлюсь к четырнадцатому году, к убийству Франца Фердинанда, наследника престола Австро-Венгрии. Да, слабо я знаю историю, совсем слабо. А что знаю, то больше по книгам. Художественным. О капитане Седове, о Франце Фердинанде — оттуда, из книг. А что было в России в тринадцатом году — не знаю. Вроде это самый успешный год, потом с ним всё время сравнивали то выплавку чугуна, то мощность электростанций, то число университетов… Ну. не знал я, что стану Наследником. Потому учил без усердия. От сих до сих.

Сижу, думаю, рисую Непоседу.

А Papa работает. Принимает доклады министров. Говоря иначе — управляет страной в ручном режиме. И читает множество документов. Я захожу иногда в его кабинет, и вижу: бумаг море, и большое море. Не Азовское, не Чёрное, а Средиземное. Даже наискосок прочитать их все сложно. Прочитать и понять — ещё сложнее. А прочитать, понять и принять верное решение — ну, не знаю. Мне кажется, что невозможно. Да и не нужно. Не должен Государь принимать решения по меню-раскладке на флагмане Черноморского флота. Не потому, что это маловажно, а просто на это есть командир «Евстафия» капитан первого ранга Галанин. А у Галанина есть судовой эконом, есть врач, и есть главный повар, или как там у военных моряков — кок? Не суть. О Галанине я узнал из бумаги на столе Papa, там, собственно, всё уже было решено, а Государь должен был это решение утвердить. Подписать то есть. Но есть ли у Papa знания, позволяющие сделать верное заключение? И есть ли у него время вникать, сколько нужно мяса на человека, а сколько рыбы? Нет, ни знаний нет, ни времени. Просто прочитает и подпишет. Так не лучше ли, чтобы утверждал командующий Черноморским флотом? Ему и ближе, и виднее.

Нельзя, считает Papa, самодержавие — значит, самодержавие. Государь отвечает за всё.

Есть у меня идея — насчет секретаря, помощника. Которому можно доверять и которому нужно доверять. Сестрице Ольге осенью исполняется восемнадцать. Самое время начать трудовую жизнь, поддержать династию. Есть рабочие династии, есть профессорские династии, а у нас — императорская. Нужно же кому-то быть Императором. И она — вероятная кандидатура. Пусть вникает. Пройдёт курс делопроизводства, возглавит личную канцелярию, а потом станет не просто секретарём, а Генеральным Секретарём. Возьмет на себя повседневные дела — кадры, к примеру. Кадры решают всё. В смысле — Отдел Кадров, ага.

И потому я стал читать Les Aventures du capitaine Hatteras. Все послы, которых я видел во время представления, говорили по-французский, сегодня он, французский — язык дипломатии. И писатели французские ещё в моде, и в Первую Мировую французы стойко и мужественно сражались — а потом как-то сдулись. Почему, отчего? Нас этому не учили в двадцать первом веке. Нас всё больше патриотизму учили, но и с патриотизмом не всё понятно. Скорее, всё непонятно. В старых учебниках, советских, чёткое деление: пролетарий хорошо, буржуй плохо. А в новых не понять. Если буржуй плохо, то почему всё правительство у нас миллиардеры? А если буржуй хорошо, то почему все буржуазные страны вдруг враги?

Маркса, что ли, почитать? Ну да, Маркса, конечно. Когда я узнал, что он всю жизнь расплачивался деньгами Энгельса, то тут же и понял его экономическую теорию. Нет, может понял неправильно, но… И сейчас я с полным основанием могу сказать, что знаю, что ничего не знаю.

Но в восемь лет это простительно. Зато я рисую хорошо.

Время шло к обеду, когда за мной опять пришел Никита Сергеевич. Papa собирает нас в Угловой Гостиной. Срочно. Форма одежды произвольная.

В сегодняшнем распорядке дня ничего такого не намечалось, это я знаю наверное. Что-то случилось?

И точно, что-то случилось. Когда я и сестры пришли в Угловую Гостиную, Papa же ждал нас.

— Дети! Сегодня… полчаса назад я узнал, что умер дядя Вилли, — сказал Papa голосом спокойным, но от спокойствия этого побежали мурашки по спине.

Дядя Вилли? Кайзер Вильгельм? Значит, история уже изменилась? И мои знания стали бесполезными, как рубль в две тысячи двадцать шестом году?

— Мы все скорбим. Я объявляю дворцовый траур. Сейчас поеду к Mama, постараюсь утешить её, хотя как утешить? Она потеряла брата, я — дядю, вы — дедушку… — Papa продолжал говорить, но я понял, что речь идет о другом дяде Вилли. Я ошибся. Германский кайзер мне дядя, а не Papa, с Papa они кузены. Брат Mama — это брат вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны. Кто?

Я недаром зубрил генеалогическую рощу царствующих домов. Дядя Вилли — это Король Эллинов, то есть греческий король Георг Первый, Кристиан-Вильгельм-Фердинанд-Адольф-Георг Шлезвиг-Гольштейн-Зондербург-Глюксбургский, сын датского короля Кристиана Девятого и его жены Луизы Гессен-Кассельской, сын родителей нашей бабушки, вдовствующей императрицы. Почему Papa зовет дядю Вилли, а не Джорджи? Не знаю. Сложно всё, запутанно. Мало что дядя Вилли — настоящий дядя Papa, так его жена, Ольга Константиновна, дочь Великого князя Константина Николаевича, внучка Николая Павловича, и так далее, и так далее. Тётя нашего Papa по крови. Близкородственные браки. Гляну я — одна семья на таком воскреснике: все друг другу сыновья, али даже крестники.

Вот и получаются наследники-гемофилики вроде меня. Нет, точно Ольге нужно в мужья японского или китайского принца. Оздоровить династию.

— Умер? Отчего же? — спросила Mama. Она пришла вместе с нами, и сообщение Papa для неё было новостью, как и для нас.

— Его убили, — глухо ответил Papa.

Вот тебе и раз!

Я ничего не знал о смерти греческого короля Георга Первого. В школьную программу двадцать первого века это не входило.

Значит, в тринадцатом году убили греческого короля, в четырнадцатом — австрийского наследника, а дальше — думать не буду. Непростая жизнь у коронованных особ. Совсем непростая.

— Убили? Кто? — после паузы произнесла Mama. — Враги? Интервенты?

— Грек. Какой-то грек. Ты со мной, Аликс?

— Я? Да… Нет, у меня болит голова.

— Тогда иди, отдохни.

Двум императрицам в одном государстве тесно, даже если это большое государство. Очень большое.

Пообедали мы без Papa. Mama была с нами, но морщилась при всяком громком звуке, будь то всего лишь стук ложки о тарелку, и затем сразу ушла в свои покои. Мигрень.

А я пошёл в гостиную сестёр. Поговорить о том, о сём. О превратностях судьбы, и о том, что в России всё хорошо, здесь вам не Греция. У нас и лучший в мире народ, и лучшая в мире охрана, и вообще… Чего нам бояться? Никаких волков нет! Вот я схвачу его за нос!

И постепенно мы отвлеклись от печальных мыслей.

Я уж было собрался идти к себе, спать, как вдруг дверь отворилась, и вошёл Распутин.

Без стука к нам входят только Mama. Со стуком — Papa, доверенные слуги, врачи, воспитатели и учителя. Распутин же, да ещё в покоях сестёр — это невозможно.

Оказывается, возможно.

— Ты что, заблудился, Гришенька? — спросил я Распутина ласково.

— Я? Нет… Хотел вас проведать. Помолиться с вами. Меня Мама послала.

— Мама?

— Да. Императрица то есть.

— Спасибо, дорогой друг, но мы помолимся сами. В семейном кругу.

— Но Мама… Мне можно.

— Эх, Гришенька, Гришенька… — я нажал кнопку. Два длинных, один короткий. У нас во дворце всё по последнему слову техники. Электричество, телефонные аппараты, тревожные кнопки. Ну, не тревожные, а просто связь с лакейской.

Очень скоро на пороге появился дядька Клим. Я потихоньку приучаю слуг к тому, что я — это повелитель, а не робкая мимоза. Люблю чёткость, порядок, исполнительность.

— Клим, дружок, тут вот человек заблудился. Покажи ему выход, будь добр.

Клим подошел к Распутину. Клим и в плечах много шире, и на полголовы выше, и вообще… Моряки, они люди серьёзные. Очень.

— Но не калечить! — успел я крикнуть вслед.

(ниже — реклама, авторская взаимопомощь)