Белая ферязь

Глава 15

20 мая 1913 года, понедельник

Как провожают пароходы

Я проснулся под утро, светало. Спалось необыкновенно хорошо, видно, потому, что накануне я утомился. Как не утомиться, тут и впечатления, и телесная усталость, новое место, новые люди. Нужно сбавить обороты.

Мы, вся императорская фамилия, совершаем тур по памятным местам. По пути, которым следовало ополчение Минина и Пожарского триста лет тому назад. В среду вечером сели в наш поезд, и отправились в путь. Красота! Привычные вагоны, привычное купе. В четверг прибыли во Владимир. Встречи, речи, почётный караул, собор, молебен, Суздаль, монастырь, ещё собор, ещё монастырь, и ещё собор, и ещё монастырь… Избыток впечатлений, всё сливается и перемешивается. Вечером, наконец, вернулись в поезд и поехали в Нижний Новгород, где в пятницу опять тожественная встреча, опять почётный караул, опять молебен. Дальше поезд сменили на пароход с поэтическим названием «Межень». Что поэтического? Понятия не имею, но ведь назвали же! Небольшой пароход, по сравнению с пятипалубными красавцами, что ходят по Волге в двадцать первом веке. Во время прилёта у меня в одном из окон «Оперы» был открыт круиз — цены, описание маршрута, виды. Думал, не махнуть ли с мамой от Астрахани до Москвы. Или наоборот. Выбирал, что получше. Дорого, да, но деньги были. Заработал. Мама когда-то, ещё в восьмидесятые, школьницей, путешествовала по Волге на теплоходе «Тихий Дон», с родителями. И впечатления остались самые радостные. Вот и захотелось сделать сюрприз.

А сюрприз сделали мне. Всем нам.

Ладно. «Межень» много меньше «Тихого Дона», но отделана по высшему классу. Обивка, обстановка, картины и гобелены на переборках… В моей каюте повсюду ковры, чтобы я не ушибся, а там, где ковер применить сложно, приспособили пледы, которыми укутали ножки стола и прочие рискованные места. Предусмотрительно.

Двигаемся мы целой флотилией. Впереди два катера, разгоняют непонятливых, а понятливые на фарватер не суются. За нами пароход «Царь Михаил Феодорович» в роли ресторана, для приёма избранных посетителей, ну, и самим питаться тоже. Замыкает флотилию опять пара катеров. Между прочим, с пулемётами, укрытыми до времени брезентом. И маленький катерок рядом с нами, на посылках. Внушительно! Но штандарт только на «Межени». Флагман!

Когда мы отплывали — или отходили, так, что ли, говорят речники? — пристань была залита огнями, играл сводный духовой оркестр, а люди заходили по пояс в воду, провожая нас. Из простого народа которые. Мужики, мастеровые. Дети тоже. Для них наш приезд — событие. Никогда царя не видели, а теперь видят. Мы стояли на верхней палубе, и я махал провожающим платком. Белым. Батистовым. Камиллы де Буа-Траси. Шучу. Сестрица Мария одолжила свой.

Суббота прошла в движении по реке, отдохнул. Смотрел по сторонам. Волга сейчас совсем не та, что в двадцать первом веке. Тогда, в будущем, Волга не просто река, Волга — система водохранилищ, широких, огромных, недаром зовутся морями, берег не всегда и увидишь. А здесь берега близко. Хочешь — левый, хочешь — правый.

Зато в реке водится стерлядь. Мсье Пьер вечером на удочку поймал стерлядку на шесть фунтов, и был тому весьма рад.

В воскресенье же — Кострома. Собор, монастырь, обедня, молебен, музеи, дворянское собрание… Интересно, но утомительно. Впредь я решил, что на публике более двух часов не показываюсь. Как устану — сразу отдыхать.

Сейчас стоим на бочке — так называют плавучую стоянку. Машина не работает, тихо, Волга едва-едва качает пароход, всё мило и спокойно.

Я встал, медленно дошел до гальюна (на кораблях ведь гальюн?), медленно вернулся. Спать не хотелось, а лежать — хотелось. И я взял со столика книгу, «Winnetous Erben», улёгся, и стал читать. Нужно срочно подтянуть немецкий. Я, конечно, знаю базис. Как проехать в аэропорт? В этом отеле вайфай бесплатный? Где ближайшая мечеть? Какова мощность мотора вашего автомобиля? Но девятьсот тринадцатый год — это немножко другое.

Хотя Карл Май вряд ли поможет. Просто мне интересно, что сейчас читают гимназисты.

Индейцы, бледнолицые, лошади, винтовки… Благородные апачи хотят, чтобы лошади и винтовки были, а бледнолицых не было. Лошади как дар Маниту, и винтовки как дар Маниту, и патроны, само собой, дар Маниту благородным апачам. А подлые команчи пусть ножками от апачей бегают, как те когда-то бегали от них. Хорошее желание, жаль, несбыточное. А как они жили до Колумба? Нет, не инки и не майя, а те, что в прериях, апачи, команчи и прочие?

И я заснул, и видел во сне старый фильм, в котором всё было прекрасно — и лица, и мускулы, и одежда, и поступки. С Гойко Митичем. Но чёрно-белый. Мне здесь цветные сны почти не снятся. Здесь — то есть в нынешней России. Даже не знаю, почему. Может, мозг ещё не готов воспринимать цветные сны? Он, мозг, у меня восьмилетний, недозрелый. Я так думаю. Специальную литературу не смотрел, да и есть ли она сейчас, в одна тысяча девятьсот тринадцатом году, в библиотеке Papa?

Я одновременно скакал на коне, стрелял из пневматического пистолета, и размышлял об особенностях мозга детей младшего школьного возраста. Такой вот сон на Волге.

Проснулся от тихого, но настойчивого покашливания. Дядька Клим будит, значит, время. Дядька Андрей остался в Царском Селе — неделю назад его оперировали по поводу аппендицита. Операция прошла хорошо, дядька поправляется, а я стараюсь не думать, что будет, если аппендицит случится у меня.

Завтракали семейно, в кают-компании. «Царь Михаил Феодорович» — это для торжественных приёмов, а здесь, на «Межени», мы по-простому. Хотя и на серебре едим, но не царском, а ведомственном, министерства путей сообщения.

Я выпил стакан морковно-свекольного сока, сёстры — тоже. Я как-то сказал, что это очень хорошо помогает от прыщей. У меня-то их, прыщей, нет! Они поверили, попробовали — и теперь каждое утро пьют. Вера горы двигает, а уж прыщи просто сметает. Свеклы с морковью в нашей державе хватает, не жалко.

Сегодня опять Кострома. Однако то, что ночевали мы на «Межени», а не на твердой земле, говорит о многом. Например, охрану парохода организовать легче. И комфорт здесь, выходит, лучше, нежели в Костроме. Или…

Ну, не буду гадать.

Опять причал, опять встречающие, опять собор, крестный ход. Крестным ходом в окружении лучших людей города мы шли до места закладки памятника, в честь трехсотлетия династии. И каждый из нас передал каменщику именной камень. Гранит. Небольшой, конечно. Большие камни нам пока рано ворочать. Мой так и вообще дядька Клим нес, я лишь коснулся. Едва, перчаток не испачкал. И сёстрам помогал он, и Mama. Papa же сам, только сам. Он сильный, Papa. В своей весовой категории, конечно. Сильный и выносливый.

Потрудились для истории, а дальше разделились. Mama c девочками отправились в женский монастырь, Papa — в дом губернатора, а потом в офицерское собрание, а я — на пароход. Устал, мол, мне бы отдохнуть.

Отдыхал я на верхней палубе. Вынесли кушетку, поставили под навес, в тень, майское солнце коварно, я и улегся. Это у нас, в России май, а в Европе уже июнь. Разница во времени. Если когда-нибудь стану царем — ни за что менять старый календарь на новый не буду. У всех лето, а у нас — весёлый месяц май. У всех уже осень, а у нас почти две недели лета в запасе. Хорошо? Чудесно! И шпионов всяких, диверсантов с толку календарь сбивает: договорится эмиссар с резидентом на встречу седьмого ноября, приедет — а у нас ещё октябрь! Пока будет болтаться в «Англетере», тут его и вычислят.

И я опять уснул. Здесь дневной сон в почёте, а для детей обязателен. Я и не против, привык, и сам охотно сплю. Час, а то и полтора — днём. Мысли сами приходят в порядок, словно прилежный библиотекарь расставляет книги, то есть мысли, на нужные полки. Самоорганизация ментального процесса. Возможно, даже наверное она была и у меня там, в двадцать первом веке, да я этого не замечал. А теперь замечаю, потому что мне и восемь, мне и семнадцать.

Сон был легкий, сновидения — на текущую тему. Будто мы, я и сёстры, осчастливили визитом гимназию. Встреча с преподавателями, встреча с учениками. Все вокруг нарядные, да и мы — хоть на фотокарточку. Я в летней ферязи китайского шёлка, сёстры тоже не плошают, фотограф ставит большую камеру на треноге, одной рукой снимает крышечку с объектива, другой держит блиц-лампу. Сейчас вылетит птичка! Кажется, обычное дело, но мне тревожно. И даже страшно. Что делать? Фер-то ке?

Но здесь, на счастье, я проснулся. Вернулись Mama и сёстры, и мало что вернулись — решили сфотографировать, как я сплю. Кодакировать — так это порой называют.

У нас у всех есть фотокамеры «Кодак». Компактные. Ну, это здесь и сейчас они считаются компактными, на самом деле это довольно увесистые ящички, фунта по два с половиной. Но не пластинки используют, а плёнку, шестидесятимиллимитровую. Катушки хватает на дюжину снимков, что очень удобно. Карточки выходят на удивление хорошие, видны мельчайшие детали, можно даже рассматривать с увеличительным стеклом, такая чёткость.

Но я редко пользуюсь фотоаппаратом, для меня он всё-таки тяжёл, после смартфона-то. Я художник! Мои снимки — у меня в памяти, откуда я извлекаю их с помощью карандаша.

Я дал сёстрам наиграться вволю, пусть фотографируют. Спящий мальчик — беспроигрышный сюжет. Сразу после спящей кошки. Потом сел, открыл глаза, и спросил:

— Где мы?

— Где, где… В Костроме! — ответила Анастасия.

Я встал, прошёл по палубе, глядя вокруг.

— И в самом деле, Кострома! А я-то думал, что Москва!

— Как же мы попадем в Москву? Через Оку разве?

— Можно и через Оку. А лучше построить… вырыть… соорудить канал Москва — Волга, судоходный, как Суэцкий, только лучше. И украсить статуями! Ночью подсвечивать статуи электролампами! Плывешь этак, плывешь… И нечувствительно уже Чёрное море!

— Как же Чёрное? Волга впадает в Каспийское море! — это Татьяна. Любит править ошибки.

— Прорыть другой канал, между Волгой и Доном!

— Кто ж будет рыть? Тут ведь народу нужно будет видимо-невидимо!

— Техника! И народ, да. Профессор что говорил? Профессор говорил, что главная проблема земельной реформы — чем занять высвободившихся крестьян. Вот этим и занять!

— Каналами?

— Каналы, железные дороги, шоссейные дороги, держава наша большая, а путей мало, нужно строить! — я говорил серьезно и даже вдохновенно, но Татьяна прыснула, а за ней и засмеялись остальные. Ну да, смешно. Восьмилетний мальчуган строит планы даже не на песке — на воде, на Волге, у причала Костромы. Но почему бы нет? Если канал Москва — Волга построили в тридцатые, то без революции, без гражданской войны можно построить в двадцатые. Помечтать-то я могу? А План Преобразования Природы? Лесополосы, водоёмы, сады! Всеобщее семилетнее образование! Индустриализация! Каскады электростанций! Построение идеальной монархии в одной отдельно взятой стране! Народное благоденствие есть монархия плюс электрификация всей страны! Аэропланы! Космолёты! Освоение Луны!

Вот что значит поспать днём на свежем воздухе!

Но я благоразумно молчал, планами не делился. Достаточно и канала Москва — Волга. Сочиню индустриальную сказку. Герои — Самоделкин и Карандаш. Годится? Ну, не сейчас, а чуть позже.

Девочки рассказывали о визите в монастырь. Ах, как хорошо, ах, святость разлита в воздухах, ах, какая мудрая матушка-настоятельница! Зря ты, Алексей, не пошёл с нами.

— Монастырь женский, и мне туда ходить невместно! — ответил я.

— Ты ещё маленький, — это Мария, — тебе можно.

— Во мне инокини станут видеть своих нерожденных детей. Посмотрят, и подумают, что и у них мог бы быть такой сын. Отсюда беспокойство и смущение умов. Это первое.

— А есть и второе?

— Конечно. Понравится мне в монастыре — благость, мудрость, святая жизнь — и захочется самому принять схиму. А нельзя. Если Господь поручил нам, Романовым, Россию, то, значит, нужно стоять на посту твёрдо, исполняя монарший долг, как бы ни манили нас монастырские кельи — с пафосом сказал я, повторяя слова отца Александра, что наставляет нас, учит Закону Божьему.

Так и поговорили.

Mama передала подарок от настоятельницы — кипарисовый крестик на волосяном гайтане. Уж не знаю, конский волос, или чей ещё, не стал спрашивать. А крестик из самого из Иерусалима. Освящен вселенским патриархом.

Я с благодарностью принял.

У меня крестик серебряный, некогда подаренный Алексею сущему. И тоже, конечно, из Иерусалима. Крест — это не смартфон, менять кресты просто потому, что подарили новый, продвинутый, не принято. Но всё равно дарят. У меня таких крестиков немало — кипарисовых, серебряных, золотых. Иногда в коробочке дарят, иногда — так. Ну, я его сам в коробочку положу. Потом, когда подрасту, когда станут звать в крестные отцы, буду одаривать этими крестами крестников. Из самого из Иерусалима! Освящен Патриархом!

Все разошлись отдыхать. А я уже отдохнул. Энергией запасся. В каюте жарко, время кондиционеров ещё не пришло. Остался на палубе, дядька Клим принес складной столик и стул, и я стал рисовать пристань, вид с «Межени». Потом попросил Клима, и тот принес мой «Кодак» и штатив. С рук я фотографировать не люблю, руки маленькие, фотоаппарат большой, а со штатива — милое дело.

Установил, выбрал вид, сфотографировал. Ещё раз, и ещё, меняя ракурс.

— Что, Алексей, распробовал чудо фотографии? — это Papa поднялся на борт. А я так увлечен, что и не заметил.

— Стараюсь, Papa, стараюсь.

— За фотографией будущее, — назидательно сказал Papa. — Если рисовать умеют немногие, а рисовать хорошо — и совсем единицы, то навести объектив на предмет съемки и нажать кнопочку может каждый.

— Каждый, у кого есть лишние пятнадцать рублей, — добавил я. Пятнадцать рублей — стоимость фотоаппарата с аксессуарами. И постоянные расходы на плёнку или пластины, на фотобумагу, реактивы.

— Пока да, пока недёшево, — согласился Papa, — но ведь и не невозможные же деньги.

— Конечно, — согласился я.

— К тому же сейчас все больше наших, российских мастерских производят российские камеры.

— Конечно, — опять согласился я.

— Пока из немецких частей, но дай срок, дай срок…

— Конечно, — в третий раз согласился я. От папиного дедушки остался фотоаппарат «ФЭД», довоенный, с выдвижным объективом. Я читал — уже не в «Газетке для детей», а в Интернете, что его скопировали с немецкой «Лейки». Внешне очень похож, да.

— Пишут, что в Германии начинают делать фотоаппараты под кинематографическую плёнку, и фотоаппараты получаются легче и компактнее, — добавил я.

— Я тоже читал, — согласился Papa, — и даже пробовал в деле. Пока до «Кодака» не дотягивают, а нас что интересует?

— Нас что интересует? — переспросил я.

— Нас интересует качество!

— Тогда это шанс, Papa. Шанс обойти Германию: делать фотокамеры, сравнимые по качеству с «Кодаком», но вдвое, нет, вчетверо легче!

— Это дело фабрикантов, — сказал Papa. — но я узнавал: хорошее оптическое стекло варить у нас пока не научились.

— Купить патент.

— Дешево патент не продадут. Проще закупить объективы в той же Германии.

— А вдруг Германия перестанет их продавать, объективы?

— Перестанет? Нам? Германия? Этого не может быть, потому что не может быть никогда. Наш рубль нарасхват, потому что золотой, за наш рубль нам продадут всё, что продаётся, и даже то, что непродажное.

— Не нужно золота ему, когда простой продукт имеет, — процитировал я. Papa цитату знал, и только улыбнулся.

— Нужно. ещё как нужно. Золото нужно всем. Чем больше, тем лучше.

— Но согласитесь, любезный Papa, что золота в мире не так и много. Куда меньше, чем песка, из которого варят стекло. И вот умные немцы берут песок, варят из него стекло для фотокамер, биноклей, прицелов и прочих важных вещей, и продают нам за золото. Таким образом, превращают песок в золото. А мы за золото покупаем песок, которого у самих — горы и горы. Как-то невыгодная торговля получается.

— Ты, Алексей, это понимаешь, молодец. Но царским указом дело не решить. Нужно, чтобы и промышленники понимали. Чтобы на российских заводах варили оптическое стекло, и чтобы механику точнейшую изготавливали, и вообще… А для этого нужно, чтобы фотографические камеры покупали чаще и больше, чтобы прибыль заставила промышленников шевелиться. Как там сказал британец? «Когда имеется в наличии достаточная прибыль, капитал становится смелым. Обеспечьте 10 процентов, и капитал согласен на всякое применение, при 20 процентах он становится оживлённым, при 50 процентах положительно готов сломать себе голову» — это Papa произнес по-английски.

Где-то я это слышал. Или читал.

Где-то? Когда-то.

Авторское отступление

Читатели порой пеняют, почему автор не знает того, не знает другого, не знает третьего.

Мне казалось, что ответ очевиден, но, видимо, очевиден не для всякого.

Во-первых, неосведомленность проявляет не автор, а герой повествования, цесаревич Алексей. А, во-вторых, откуда же ей быть, осведомлённости? У Симоненко — очень средняя школа, в которой учат весьма и весьма поверхностно. Много ли выпускников этого года знают историю России одна тысяча девятьсот тринадцатого года? Имена министров? Объем и структуру внешней торговли? А историю русско-японской войны знают? А историю других войн, что вела Россия? А войны, что вели другие страны?

То же и с другими дисциплинами.

У главного героя одна способность, даже талант (впрочем, умеренный) — рисование. Кое-что он читал, кое-что смотрел в справочниках. Он знает, что летом четырнадцатого года убьют Франца Фердинанда, но числа не помнит (ещё ведь и путаница со старым и новым стилем). Он может изобразить АК-47, но что внутри автомата, знает очень и очень приблизительно. Ну, и так далее. Да и смысл в автомате, если патронов мало? А, главное, он вовсе не стремится никого побеждать. Не до побед ему. Своё бы сохранить.

А своего — много.