Белая ферязь

Глава 14

1 апреля 1913 года, понедельник

Детская дипломатия

Сегодня я во всем блеске великолепия. Сияю как ёлочка: ордена российские, ордена итальянские, и даже шведский Орден Серафимов. Ничего, уместились, тем более, что мне построили новый мундир, мундир Конно-Гренадерского лейб-гвардии полка, шефом которого я являюсь. Призраки являются? Ну, я отчасти им сродни, призракам.

Почему мундир новый? За год я подрос. Не сказать, чтобы новость из ряда вон выходящая, мальчики в этом возрасте все растут, но — заметно, заметно. Тому ли причина богатая витаминами и белками диета, или наложилась матрица семнадцатилетнего Симоненко, но с октября я прибавил три дюйма роста и полпуда веса. Что радует Mama, Papa, сестриц, ну, и меня тоже. А пуще всего портных.

Почему при орденах? Потому что присутствую на официальном приеме: Papa дает аудиенцию британскому послу Бьюкенену. Фамилия вроде бы знакомая, где-то я её видел, слышал, читал, но кто он, какова его роль в судьбе моей державы — помню смутно. Кажется, он настаивал на войне до победного конца. Ну, войны пока нет, посмотрим.

Принимали посла в Новом Кабинете. Вполне официальное место, но французского посланника Papa принимает в Угловой Гостиной, что указывает на благоволение. Новый Кабинет — более официален. Такие вот тонкости.

Цель моего присутствия — демонстрация меня: я жив и здоров, и понемногу вникаю в государственные дела. Я же получаю урок иностранного языка напрямую от носителя, осваиваю дипломатические обороты, и приучаю послов к собственной персоне. Погодите, придёт время, ужо тогда…

Разговор между Papa и Бьюкененом шёл на английском языке. Я все понимал — и ничего не понимал. Слова-то понятны, а вот что стоит за словами? Так малыш восьми лет, умеющий играть в шахматы, то есть знающий, как ходят фигуры, и что такое шах и мат, смотрит на партию мастеров. Ну, сходил мастер конем, это понятно. А вот какова цель этого хода — непонятно.

Так и я — не понимал цели, не понимал, что стоит за фразами о том и о сём. Восемь лет, счастливое детство. Хорошо, не очень счастливое из-за болезни, но всё же детство.

Посол то ли сжалился надо мной, то ли от общих фраз пора ему было переходить к делу, не предназначавшемуся для чужих ушей, тем более детских, но он сказал, что дальнейший разговор вряд ли будет интересен Его Императорскому Высочеству — и поклонился мне. Слегка.

Papa с ним согласился.

— Ты можешь идти, Алексей.

— Сейчас уйду, но могу я задать вопрос господину Бьюкенену?

— Задавай, — улыбнулся Papa. Мол, ребенок есть ребенок.

— Господин Бьюкенен, вот Papa говорит с вами по-английски, так? — я тоже говорил по-английски, хотя не так бойко, как они оба, Papa и посол.

— Да, Ваше Императорское Высочество. И прекрасно говорит. Как на родном языке.

— А вот наш посол при встрече с вашим королем… Наш посол может разговаривать по-русски? Без переводчика, с глазу на глаз? То есть я хочу спросить, ваш король знает русский язык?

— О нет, вряд ли, — ответил Бьюкенен, но развивать тему не стал. И так понятно. Королю Великобритании знать русский язык? Только ребёнку может прийти такое в голову.

Ладно, ладно, погодите, придёт время, ужо тогда…

Фраза эта, «погодите, придёт время, ужо тогда…» часто приходит мне на ум. Принадлежит она Непоседе: каждый раз, когда его затея стать поэтом, музыкантом или огородником проваливается, он прибегает к ней. Мол, вы просто не понимаете моих стихов и моей музыки, не доросли. Вот и последняя история, о Непоседе-художнике, кончается тем же. Непоседа взял у художника Тюбика лист бумаги, взял тушь, взял плакатное перо, Тюбик коротышка не жадный, и этим пером изобразил чёрный квадрат на белом ватмане. И заявил всем коротышкам, что «Чёрный квадрат» наиновейшее слово в искусстве, а кто этого не понимает, тот просто глупый и отсталый коротышка. Но все только смеялись над Непоседой, называли его «худо-квадратистом», и Непоседе пришлось убежать в лопухи и прятаться там до ужина, в надежде, что к ужину все позабудут о его художестве.

И «Газетка» опубликует эту историю, с нашими рисунками, на которых ясно будет виден и сам Непоседа, и его «Чёрный Квадрат». Как тебе такое, господин Малевич?

Я вернулся к себе и, с помощью дядьки Андрея, снял парадный мундир, а надел мундир повседневный, придуманный мною. Мундир пока несуществующей роты гвардейцев Наследника, с налокотниками, наколенниками и белыми берцами. Я, понятно, капитан, и потому у меня серебряные эполеты. Можно ребенку поиграть? Нужно! И потому второй мундир, мундир лейтенанта, строится на Колю Деревенко. Из моих личных денег, тех, что за «Непоседу». Шьётся для отвода глаз, да. Чтобы не думали, что я слишком умный. Мушкетеры, гвардейцы кардинала, а также индейцы, рыцари, путешественники, аэронавты и так далее.

В новом мундире ярко-синего цвета я прошёл в Творческую Мастерскую, сокращенно ТМ. Отвоевал, да. Воевать особенно не пришлось, нет, просто так называемую «приёмную Наследника» переименовали в ТМ и отдали нам, барону А. ОТМА. ТМ — это была приемная Papa, в ту пору, когда Наследником был он. Я в неё не заходил, какая у восьмилетнего ребенка нужда в приёмной? И потому комната сохранялась в том виде, в котором была двадцать лет назад. Но теперь её обустроили для нас. Поставили конторки, поставили два «Ундервуда», поставили особый шкаф для рукописей и черновиков — и получился творческий кабинет барона А. ОТМА. Твори, выдумывай, пробуй. Но только каждая история должна быть готова в срок: сотрудничество с периодическим изданием вырабатывает привычку к организованному систематическому труду, не зависящему от настроений и вдохновений.

Вот я и пришёл — поработать. Сёстры учились, а у меня — окно. Я досрочно сдал экзамен по арифметике, физической географии, и природоведению, чем потряс учителей и родителей, поскольку мои знания значительно превосходили пределы программы. Еще бы не превосходить, я ведь там одолел курс средней школы, а здесь спрашивали меня как второклашку. Лишь с русским языком да рассказами по истории я продолжаю занятия. Русский — понятно, все эти яти и фиты я читаю свободно, но пишу порой с ошибками. Ну, и история здесь немного другая. Впрочем, интересная. С упором на роль личности.

И вот я в кабинете один. Не совсем — со мною дядька Клим. Я его использую для поручений. Подай, принеси, позови, попроси. Ему, похоже, нравится быть причастным к написанию рассказов. Мы решили (с моей подачи) при отдельном издании «Приключений Непоседы и его друзей» упомянуть всех, кто способствовал написанию тем или иным образом: готовил чай, убирал в кабинете, приносил и уносил бумаги. В разделе «технические помощники». Это я из двадцать первого века взял, где в титрах кинофильма указывали и водителей, и осветителей, и раздатчиков бутербродов. Каждый человек нам дорог, каждый человек нам интересен. Мы — одна команда! И да, с гонорара каждый получит свою долю. Нет, небольшую, очень небольшую, но сейчас, в тысяча девятьсот тринадцатом году, хорошие часы стоят три-четыре рубля, в серебряном корпусе — десять. В золотом… нет, это будет перебор. Но я уже заказал полдюжины серебряных часов с гравировкой «Верному помощнику от барона А. ОТМА». И две дюжины часов уже в стальном корпусе «Верному читателю от барона А. ОТМА» — это на будущее. Викторины среди читателей, и тому подобное. Оптом дешевле, скидка двадцать процентов. Заказал в кредит, мне поверили. Я, Наследник — человек экономный! Да и как не быть экономным, денег-то у меня всего ничего — тех денег, которыми я могу распоряжаться более-менее свободно, то есть моей доле с гонораров в «Газетке». Контроль со стороны Mama никто не отменял! Я ж маленький, вдруг потрачу деньги на чепуху, на неподобающее Великому князю. То, что мы сами, своим трудом зарабатываем какие-никакие, а деньги, Mama немного смущает. Одно дело — работать из благотворительности, это допускается, это даже приветствуется, но зарабатывать себе на булавки? В двенадцать лет, как Анастасия? Ведь другие подумают, что их, Великих княжон, держат в черном теле, а это нехорошо.

Нет, в черном теле никого не держат. Но и роскошами не балуют. Ведь главная роскошь — это не золото, не бриллианты, главная роскошь — это общение, а с этим у нас не очень. Но мы потихоньку расширяем границы. Вступаем в переписку с читателями.

Из «Газетки» нам их присылают, письма читателей. Разумеется, отсеивая неподобающие. Здесь, во дворце, они проходят дополнительную цензуру наших воспитателей, и только потом письма вручают нам. Уже распечатанные, разумеется.

Но дядька Клим принес среди распечатанных писем одно особое. В большом распечатанном конверте — другой, поменьше, запечатанный. И как запечатанный, сургучной печатью, а на ней — плохо различимый, но несомненный герб.

Я взял конверт в руки. Ого! Это письмо от принца Вильгельма Прусского! О чем и написано в сопроводительном письме госпожи Панафидиной, владелицы и редакторки «Газетки» (да, редакторки, я здесь продвигаю феминитивы, что пока воспринимают, как причудливый каприз ребенка). Госпожа Панафидина уведомила, что не посмела вскрыть конверт коронованной особы, и пусть те, кому положено, решают сами. Воспитателям тоже не достало смелости вскрыть конверт. Значит это сделаю я.

Но сначала изучу.

Адрес написан по-французски. Его высочеству господину барону фон А. ОТМА, редакция «Газетка для детей» и так далее. Ага, высочеству, значит, знают, кто такой барон. Ну, еще бы не знать!

Я вскрыл конверт, аккуратно, ножницами, по краю. Нет, споры сибирской язвы в это время не рассылают, просто и конверт был красивый, и марка (начну-ка я собирать марки!), и не хотелось повредить содержимое.

Писал принц Вильгельм Фридрих Франц Иосиф Кристиан Олаф Прусский. Длинное имя. У нас куда удобнее: Алексей Николаевич, или Николай Александрович, или Александр Александрович, можно без фамилии, и так всё понятно.

Значит, принц Вильгельм. Ему шесть лет, о чем он пишет во первых строках. И ему очень понравилась наша сказка про поросят и волка. И он хочет переписываться с господином бароном А. ОТМА, и готов предложить ему искреннюю дружбу.

Что трогательно, написано по-русски. Может, и не сам Вильгельм писал, хотя почерк детский. Или написал кто-то другой, а Вильгельм переписал своей рукой? В любом случае то, что прусский принц обращается к русским родственникам по-русски, радует.

Тут пришли сёстры, и я показал им письмо.

— Это сын кронпринца Фридриха Вильгельма Виктора Августа Эрнста Прусского, и, следовательно, внук Фридриха Вильгельма Виктора Альберта Прусского, более известного как кайзер Вильгельм Второй, — сказала Ольга.

— И кто он нам — кузен, дядя, племянник? — спросил я.

— Для Papa кайзер — троюродный дядя, но он и двоюродный брат нашей Mama, то есть нам дядя. Его сын Вильгельм — наш кузен, а автор этого письма, получается, племянник. Многоюродный, но это мы опустим, — ответила Ольга, как самая сведущая в императорских родословных.

Ну, вот. Говорю же, все друг другу сыновья, дяди, племянники… Если женюсь, то на японской принцессе. Нужны свежие хромосомы!

— Будем отвечать? — спросил я.

— Непременно, — ответила Ольга.

— Ну, отвечайте, отвечайте.

И в самом деле, им, природным принцессам, лучше знать правила политеса.

А тут и лакей, Никита Сергеевич, пришел за мной. Papa зовёт. В Новый Кабинет. Значит, разговор будет серьёзный.

Так и вышло.

Прежде всего Papa предложил мне сесть.

Уже боязно.

Я сел.

— Алексей, с какой целью ты спросил господина Бьюкенена, говорит ли ли Джорджи… Говорит ли король Георг по-русский?

— С обыкновенной. Хочу знать, говорит, или нет. Это предосудительно — задавать подобные вопросы?

— Нет. Но послу такой вопрос задавать не стоило. Мог бы спросить у меня.

— Хорошо, спрашиваю. Говорит ли кайзер Вильгельм по-русски?

— Вилли? Нет, не говорит.

— А эти французы? Французский президент, как там его… по-русски говорит?

— Прежний, господин Фальер, не говорил. Нынешний, господин Пуанкаре — не знаю. Сомневаюсь. Но что это означает?

— Вы сами знаете, Papa. Нас не считают важными фигурами, во всяком случае, настолько важными, чтобы изучать наш язык. Один принц Вилли и старается.

— Принц Вилли?

— Внук кайзера, сын кронпринца. Он нам письмо написал, по-русски. Барону А. ОТМА. Насчет сказок.

— Видишь, всё не так уж плохо.

— Я и не говорю, что всё. Просто нужно было уточнить позицию господина Бьюкенена.

— И как? Уточнил?

— Вполне. Он, дорогой Papa, смотрел на тебя, как на шахматную фигуру.

— Тебе так показалось?

— Я так увидел.

— Может быть, может быть. Он дипломат, и мир для него — шахматная доска.

— Я неточно сказал. Он, дорогой Papa, смотрел на тебя, как на свою шахматную фигуру. Как будто решал, как тобой сходить, на какую клетку тебя поставить.

— Ну, это, Алексей, твоё воображение. Он бы, может, и не прочь, но так политика не делается. У каждой страны свои интересы, каждая страна их отстаивает.

— Я, дорогой Papa, в политике ничего не понимаю, мне восемь лет всего. Но в людях… В людях даже мой Джой разбирается, на злого скалит зубы, к доброму ластится, хвостом виляет. Мне, конечно, до Джоя далеко, но я тоже кое-что вижу. Если господину Бьюкенену будет нужно, он пожертвует тобой, как шахматист жертвует фигуру, даже королеву, ради достижения своей цели. Не из злодейских побуждений, просто сочтёт, что это будет на пользу его стране.

— Я учту твоё мнение, — сказал Papa. — Но прошу, семь раз подумай, прежде чем задавать вопросы дипломату. Лучшая тактика — молчание.

— Я учту ваше пожелание, дорогой Papa, — ответил я. — Но могу я написать письмо Вилли-самому-младшему?

— Ты уже пишешь по-немецки?

— Я должен был сказать «мы». Мы, барон А. ОТМА, хотим ответить прусскому принцу Вилли. А писать будет Ольга.

— Ольга — девушка умная, Ольга из рамок приличий не выйдет. Пишите.

И с этим я вернулся в Творческую Мастерскую.

Сестры как раз редактировали эпизод «Как Непоседа художником был». Вычеркивали лишние слова. Вписывали недостающие. Перестраивали фразы так и этак. В общем, старались. Наконец, пришли к финальному варианту, и Ольга села за «Ундервуд». Печатает она бойко, триста знаков в минуту, я засекал. Дело обыкновенное: тому, кто с раннего детства умеет играть на рояле, научиться машинописи легко. Мелкая моторика что там, что тут. Ну, и машинка у нас наилучшая из тех, что можно купить за деньги, плюс её, машинку, регулярно проверяет мастер российского отделения фирмы. Чистит, смазывает, следит за легкостью хода.

Пока Ольга печатала, мы обдумывали наш ответ прусскому принцу. Как его назвать? Племянником? Это правильно, хотя он всего на два года младше меня. Нет, назову-ка я его братцем. Вилли будет приятно, а мне ничего не стоит. Papa наших солдат братцами зовет, безо всякого ущерба для императорского величия.

Теперь что мы ему напишем? Мы ему напишем, что барон А. ОТМА сейчас готовит новую книжку о малыше Непоседе и его друзьях, в которой будет много весёлых приключений. И что барон А. ОТМА не прочь посвятить эту книгу своему прусскому братцу. Если, конечно, ни сам братец, ни его родители и дедушка не станут возражать.

Эта идея, с посвящением, возникла у меня во время разговора с Papa. Почему нет? Во-первых, сейчас посвящать книги кому-либо принято. Кому мы можем ее посвятить? Родителям? Нет, для этого книга слишком легковесна. А вот сыну кронпринца, шестилетнему мальчику, будущему Наследнику германского Императора — очень даже можно, это первое. И, быть может, её в Германии переведут и издадут, это и вовсе было бы замечательно. Ну, и детская дипломатия — тоже неплохо бы попробовать. Посоветуемся с родителями — и отправим. Приложив фотографическую карточку, где все мы, я и сёстры, в мундирах и при орденах.

В Германии это ценят — ордена и мундиры. А сёстры в мундирах особенно красивы.

Я даже запел, «ах, картошка-тошка-тошка, пионеров идеал». Но тут же замолчал.

Однако, поздно.

— Это ты что поёшь? — спросила Анастасия.

— Это песня коротышек, идущих в поход. Сначала они летели на воздушном шаре, потом шар спустился, и им пришлось продолжать путь пешком. А продуктов было мало.

И мне пришлось исполнить песню целиком.

А держи язык за зубами, правильно Papa говорит, лучшая речь — это молчание.