Бедный Енох

ГЛАВА I.ХХIIII

Утро выдалось каким-то странным. За ночь резко повысилась температура, и, соответственно, давление.

Проснувшись, я чувствовал себя так, будто по мне проехались асфальтоукладочным катком.

Василевс, проснувшись значительно раньше чем я, сидел у окна на столе и смотрел на улицу, время от времени оглядываясь на меня, а иногда начиная мурча умываться с какой-то неведомой яростью, будто ощущал себя облитым грязью.

Едва же я уселся на кровать, свесив голову, иногда проваливаясь обратно в сон, но только на какие-то секунды, котяра спрыгнул со стола, подошел ко мне, потерся о ноги и после вскочил мне на колени, где тут же фривольно развалился, так что его голова, хвост и лапы свешивались с двух сторон, резко разбалансировав устойчивость возлежания Василевса, от чего он вскоре свалился на пол, не в пример другим кошкам так и не успев перевернуться на лапы и грохнувшись спиной об пол.

Раздался странный звук, будто на пол упало деревянное полено, но никак не плотная, мягкая и теплая тушка кота.

Василевс, будто решив, что попал впросак вроде как не очень красивой ситуации, тут же вскочил на лапы и стал с важным видом расхаживать по комнате туда-сюда с видом хозяина, после чего, еще с минуту полежав у стола и почесав себе за ухом — стал проситься на улицу, так что хочешь — не хочешь — а мне пришлось идти вместе с ним.

Проходя с нарезающим вокруг меня круги котом мимо кухни, я услышал доносящиеся оттуда звуки готовки завтрака. На плите что-то шипело и шкворчало, Фетисов гремел посудой и что-то тихо напевал себе под нос.

Подождав у открытой на улицу двери, пока Василевс сделает все свои дела, я вернулся на кухню:

— Который сейчас час? — спросил я Фетисова, к тому моменту уже умывшегося и побрившегося, бодренького такого, да и вообще — пребывающего в великолепном настроении.

Фетисов, только кивнув мне головой в знак приветствия, ничего не говоря прибавил громкость работавшего радио: «В Москве — одиннадцать часов семнадцать минут» — сказал диктор, после чего начал с приглашенным на свое радио «экспертом» обсуждать вчерашние московские события, споря, следует ли их воспринимать как погромы, либо как выступления молодежи, стремящейся к большей свободе и демократии.

— В такое утро, Андрей — вдруг заговорил Фетисов — хорошо начинать жить, хорошо начинать умирать… Или заканчивать старые, а то и очень, очень старые дела.

Фетисов говорил так, будто имел в виду не дела, а долги, что, дескать, будто их в такое время отдавать — в самый раз, как будто тому соответствует общий погодный антураж:

— В ванной есть новая зубная щетка, она запакована, надо извлечь, и пакетик с одноразовыми бритвами…

— Спасибо — ответил я и пошел умываться.

— Вчера в Москве вдруг неожиданно начали звенеть церковные колокола, сами по себе — сказал Фетисов, уже уминавший яичницу, когда я вернулся на кухню.

— Сами по себе?

— Да. — А я почему-то догадываюсь, что это был за звон:

— Сошел ангел, никак?

— Точно. Прибыл. Вернее — проявился. Явился — не запылился. Гаврило был примерным мужем.

— Гавриил?

— Ну да…

Фетисов встает из-за стола и идет накладывать мне завтрак, и делает он это не смотря на все мои «я сам» — протесты.

— И вся эта буза, которая сейчас происходит, стало быть — его рук дело? — спрашиваю я Фетисова, немного беспокоясь тем, что прибытие архангела в Москву заставляет того Москву покидать.

— Ну да. Благородные сердца молодых благородных людей благородно горят для благородных дел!

Мы какое-то время молчим, а я, непривычный к обильной еде с утра ковыряю жаренный горошек с колбаской на своей тарелке, все не решаясь начать их есть:

— И что теперь будет?

Фетисов доел яичницу и начинал звучно отхлебывать горячий чай из большой кружки, на которой нарисован большой цветок с золотыми лепестками:

— Ну, как чего? Гаврилу кто-то научил хорошо соображать на счет руководства разного рода операциями. Так что дело в шляпе. Учитель у него был — первоклассный!

— И это… — я не в пример Фетисову обеспокоен тем, что же нас теперь ждет — ну, оно хорошо кончится?

Но Фетисов лишь грустно улыбается:

— А что? Война может хорошо закончиться?

— Для кого-то и да — предполагаю я, все-таки через силу заставив себя запихнуть себе в рот немного гороха.

— Что-нибудь снилось? — после короткой паузы Фетисов перевел разговор на другую тему.

— Ну… я — странное дело, но пока Фетисов не спросил, мне казалось, будто у меня не было снов — ну…

В голове вдруг стали всплывать образы, которые я тут же и озвучивал:

— Я был… как будто с деревянной дубиной. В каком-то городе, где все здания деревянные, но очень высокие, многоэтажные. Построенные в таком… готическом, что ли, духе.

— Даааа? — Фетисов заметно оживился.

— Да, а что?

— Ну, готика — эстетика падших ангелов.

— Буду знать!

— И что дальше?

— Да белиберда какая-то! Я будто входил в эти здания, а они были пустые, людей в них не было, и я нес с собой красные угли, горящие. Я брал их витиеватыми щипцами и опускал под пол в этажах домов, предварительно сняв сверху доски. А там, под половыми досками труха какая-то была. Она от углей начинала тлеть — и здания потом вспыхивали.

Фетисова, казалось, мой сон вдохновил.

— Еще на меня нападали какие-то механические железные чудовища, которые разлетались вдребезги, когда я начинал бить по ним дубиной.

— Ты сокрушал сталь! — широко улыбаясь, так что кусочек яичницы вылетел у него из края рта, сказал Фетисов — это же хорошо! Очень хорошо!

— Вот так и загорелся целый город. А потом — полностью сгорел, быстро так, и вот — я один посреди какой-то пустыни, похожей на фоновые пейзажи Дали, а вокруг меня только черный пепел.

Фетисов доволен, чем-то даже походя время от времени на Василевса: он расплывается в улыбке, и та грусть, которая еще недавно была на его лице уже кажется чем-то, чего никогда не было, да и вообще — чем-то чего просто не могло быть.

Часов до трех мы с Фетисовым проиграли в карты, и после очередной партии, сходив на кухню и вернувшись, мой гостеприимный друг неожиданно сообщил, что забыл вчера кое-чем закупиться, так что ему, если я не возражаю, нужно съездить в магазин:

— Ну, это ненадолго! Не успеешь глазом моргнуть…

Мне же, при всем уважении к Фетисову, моргать глазом в одиночестве, находясь пусть и в дружественном, но чужом доме, не хочется, так что я вызываюсь поехать вместе с Фетисовым.

Василевс, удивительным делом, запрыгивает в джип, будто делал это многократно раньше — так по-будничному, обыкновенно, немного будто недовольно, — и садится на заднем кресле, будто оно все — его, и будто так оно всегда было, и от начала миров было так предначертано ему, Василевсу, а я какое-то время помогаю криками Фетисову выехать из гаража, после чего — задом — из ворот Фетисов выезжает на дорогу, и уже когда джип разворачивается на дороге — сажусь на место рядом с водительским.

Проехав километров пять, не больше, мы останавливаемся у большого двухэтажного кирпичного магазина, затесавшегося среди большого количества открытых рынков строительных материалов.

Большинство этих рынков закрыто на зиму, но один работает, и там, не смотря на несезон, есть покупатели.

Фетисов долго и шумно паркуется у магазина, после чего мы все выходим, в том числе и Василевс, в этот раз предпочитающий крутиться (создавая зачастую собой трудноперешагиваемое препятствие) у ног Фетисова.

В магазине Фетисов быстро «уходит в отрыв» исчезнув между прилавками и стендами, после чего громко зовет меня — когда вдруг оказывается на кассе.

— Не хочешь сигару? — Вдруг спросил он меня, расплачиваясь за покупки, когда я подошел с другой стороны кассы, и, не слушая ответа, просит девушку-кассиршу дать ему еще и сигару, — Тут — не поверишь! — есть натуральные мексиканские сигары! Представляешь? Из самой Мексики! Не поддельные!

Я натужно улыбаюсь, показывая, что так же как и Фетисов приятно удивлен этим замечательным фактом.

Когда мы выходим из магазина Фетисов, подняв с земли Василевса и дав мне его в руки попросил подождать его у машины — пока он кое-куда сходит.

Вернувшись минут через пять Фетисов надел на шею кота ошейник с колокольчиком, после чего мне дали сумку с покупками, но затем у Фетисова зазвенел телефон и он отошел в сторону для разговора.

Пока же он разговаривал мы с Василевсом загрузились в джип, и уже оттуда стали таращиться на Фетисова — когда он вернется к нам.

Фетисов вернулся к машине будучи мрачнее тучи:

— Андрей, тут такое дело — обратился он ко мне извиняющимся голосом — мне нужно срочно ехать в Москву, так дела складываются…

Я в недоумении:

— И что?

— Ну… тебе, я думаю, надо пока посидеть у меня на даче — дождаться меня, пока я вернусь.

Мне становится не по себе, даже более того — немного страшновато. Но потом я думаю, что запру в доме Фетисова все замки и засовы — и так как-нибудь прокантуюсь до его возвращения:

— Ну, — отвечаю я — хорошо, отвезите меня обратно, я, так и быть, посижу чуток…

— Тут тоже заминка выходит — тон Фетисова ну настолько извиняющийся, что его просто невозможно не извинить — дело это настолько срочное, что придется тебе добираться обратно самому.

— Да? — я уже и не в шутку трушу — а как же Сестра?

— Будем надеяться, что она тебе не повредит.

— Надеяться? Боже мой, Фетисов! Да она меня порвет на британский флаг!

Но Фетисов непреклонно продолжает умолять меня:

— Андрюш, тут всего несколько километров! Подышишь воздухом. А забор — ты же видел у меня, какой. Даже если ваша подруга придет — она не сможет пробраться, уверяю!

Какое-то время мы едем по дороге, после чего останавливаемся и Фетисов, указав мне на едва различимую тропинку в лесу, просит меня пойти по ней к его даче:

— И вечерком мы снова встретимся!

Я просовываю руку под пальто нащупывая «Глок» за поясом:

— Хорошо — отвечаю я — в крайнем случае я буду биться, хоть и недолго — до последнего!

В ответ Фетисов делает уже совсем виноватую мину, и уж скорее от того, чтобы больше не видеть этих его гримас я выхожу на улицу:

— Прощаюсь с вами на всякий случай! — кричу я тогда, после наблюдая, как Фетисов за кирку вышвыривает из машины недовольного Василевса:

— Андрей, это пару часов! — кричит Фетисов мне, кидает связку ключей от своей дачи, потом — сумку с тем, что он напокупал в магазине — и резко дает по газам.

Первым в себя приходит Василевс и начинает тереться мне о ноги, опять громко мурлыкая.

— Ну что ж, друг? — говорю я коту, глядя в его искренние, глубокие, желтые глаза, глядящие на меня, как мне кажется, с каким-то сожалением, типа того, будто кот хотел сказать: «Ну ты и влип, приятель!». — Пойдем?

Пока же мы идем, вернее даже сказать — пробираемся (впрочем, Василевсу, как кажется, идти и легче и веселее) лесом к даче Фетисова, на меня вдруг обрушиваются воспоминания о наших бывших когда-то отношениях с Сестрой, так что я даже начинаю рассказывать о них, за неимением другого собеседника, Василевсу:

— И вот — говорю я — представляешь? Она как-то попросила меня чтобы я, ну, во время этих дел, иногда ее слегка шлепал! Представляешь?

Василевс смотрит на меня так, будто для него это дело привычное, дескать, он и сам этим часто занимался.

— Я ее даже спрашивал, что она будет делать, если я ее буду шлепать. А она ответила, что кричать. Смешно! Мы еще обсуждали, что она будет кричать, пока я не придумал, что «Слава России!». — Кот слушает с умным видом, будто обдумывает и взвешивает каждое мое слово.

Уже на месте, стоя у запертой двери в воротах я вдруг улавливаю мне уже знакомый легкий и приятный запах жидкости для бальзамирования трупов.

Не показывая виду, будто я и не заметил ничего, я быстро нахожу нужный ключ и потом, в полсекунды открыв дверь, схватив кота, стремительно проскальзываю внутрь и тут же закрываю дверь за собой на засов.

После, бегом добежав до входа в дом, так же быстро открываю дверь и затем, заперев за собой дверь — стремительно перемещаюсь в кладовку, наверняка придуманную еще для каких-то целей, потому как у нее металлическая дверь.

Заперевшись в кладовке и включив свет, я перевожу дух и ставлю Василевса на пол:

— Все! — говорю я коту — началось! Теперь держись!

Через дверь слышно, как в доме разбили окно — вначале лопнул стеклопакет, а после то, что осталось от окна несколькими ударами было вдалбано внутрь помещения.

Я слышу ее крадущиеся шаги и шорох подвенечного платья:

— Ну где же ты, Андрюша, — вещает Сестра грубым мужским голосом — что же ты так убегаешь от своей любимой подружки?

Затаив дыхание я достаю «Глок», снимаю его с предохранителя и загоняю патрон в ствол. Василевс удивленно переводит взгляд туда-сюда с меня на пистолет, но потом, встрепенувшись и выгнувшись в дугу, поворачивается мордой к двери и начинает громко шипеть.

Обнаружив меня в этом укрытии по шипению кота, Сестра начинает скрестись в дверь, после чего несколько раз сильно ударяет в нее.

Я сажусь на пол, и, выставив вперед пистолет, утерев пот со лба, жду, что будет дальше.

После этого минут на десять все вдруг успокаивается, но в момент, когда я уже было думаю выйти наружу на разведку, снаружи раздается сильный шум, как бы вой ветра, после чего дверь вминается внутрь, будто она и не металлическая, а из картона, и в кладовку вваливается Сестра.

От удара дверью Василевс отлетает к противоположной стене и звучно об нее шлепается, но тут же, как-то спружинив, прыгает и вцепляется Сестре в лицо, что дает мне полсекунды на то чтобы выскользнуть из кладовки, перед этим засадив в живот Сестричке три пули.

Но это не помогает — Сестра яростно набрасывается на меня из-за спины, часто молотя по голове шипящим и брызгающим кровью Василевсом.

Быстро переставив «Глок» в режим автоматической стрельбы я оборачиваюсь и очередью повреждаю Сестре правую ногу, отчего она падает, напоследок метнув в меня уже окончательно деморализованным котом.

Василевс, используя шанс, вбирается мне на спину, намертво вцепившись когтями в загривок — и мы выбегаем на улицу.

Там я снова перезаряжаю пистолет, опять вернув его в режим стрельбы одиночными выстрелами.

Удаляясь от дома, двигаясь вперед спиной я жду, когда Сестра выйдет из дверей — но не тут-то было! — вышибив окно, она вылетает наружу, и, паря в нескольких метрах над землей стремительно подлетает ко мне:

— Я — ангел мщения! — кричит она мне — я пришел воздать тебе должное! Я вытрясу из тебя твою никчемную душу и буду мучить ее до скончания времен! О! Как же я истосковался по мщению, от которого меня отлучили, как я истосковался по справедливому возмездию грешникам!

Глаза Сестры становятся как зеркала, и она, летая кругами вокруг меня, начинает часто бить меня по голове невесть откуда взявшейся металлической цепью, так что я после нескольких десятков ударов сгибаюсь пополам, после чего падаю на землю и прикрыв голову руками, мысленно уже расставшись с жизнью.

Тогда Сестра на какое-то время успокаивается, после чего, зависнув совсем у самой земли, приподняв меня за шиворот левой рукой, правой, с выставленными вперед длинными и грязными ногтями готовится вцепится мне в лицо.

«О! Бедные мои глаза!» — едва успеваю подумать я, как Сестра наносит удар, вдруг, неожиданно блокированный вырвавшимся вперед Василевсом.

Котяра защитил меня, подставив свой живот под длинные и острые когти Сестры, за что она, вырвав из него кусок мяса, отбросила его в сторону, так что обессилевший уже Василевс, ударившись о забор, плюхнулся на землю, откуда стал ползти обратно к Сестре, истекая кровью но все равно угрожающе шипя.

— Мой котик! — кричу я тогда, всадив в упор в Сестру еще несколько пуль, пока она не вырвала у меня пистолет и не переломила его на двое.

Я бью бывшую подругу несколько раз в нос кулаком, расплющив ей нос, после чего рывком добравшись до Василевса хватаю его на руки, и, добежав до ворот, открыв в них дверь, и выношу кота вовне:

— Беги! — кричу я ему, но Василевс, кажется, уже не слышит меня — спасайся!

У кота из глаз выкатываются слезы величиной с большие горошины, и тогда я, взяв его на руки, обняв, сажусь на корточки на дороге, чтобы, уже смирившись, принять свою незавидную участь: Сестра медленно, будто угрожающе, вновь подлетает ко мне, замахнувшись металлической цепью, и, как мне представляется, намереваясь нанести свой последний удар.

«Прощай» — читаю я в плачущих глазах Василевса:

— Прощай — говорю я коту и зажмуриваюсь.

«Шмак-с!» — громко звучит прямо у меня над ухом дробовик Фетисова, и затем еще раз: «Шмак-с!». Я открываю глаза:

— Слава тебе, господи!

Сестра, будто кто-то подрезал невидимые нити, державшие ее в воздухе, грузно падает оземь.

— Андрей! — кричит мне Фетисов, отбросив дробовик в сторону и начиная копошиться в моих волосах, осматривая раны на голове — Андрей!

Но я его слышу будто через стену. У меня на руках истекающий кровью плачущий Василевс, чья кровь, вытекая, согревает меня, а сознание постепенно улетучивается. Еще немного — и все вокруг, закружившись, погружается во тьму, и я теряю сознание.

Сквозь забытье, думая, что это мой сон, я слышал разговор Фетисова и того, кто только что нападал на меня, используя мертвое тело Сестры.

— Да как ты посмел, Азазель? — будто кричал Фетисов — разве ты не мог догадаться, что если я с ним общаюсь ты не можешь к нему даже пальцем прикоснуться?

— Я пришел воздать ему то, что он заслужил — отвечал ему голос, которым вещала нападавшая на меня Сестра — я обещал братьям забрать его душу и заставить его выполнить то, что он нам некогда обещал.

— Тебе-то что за прок? — не унимался Фетисов — даже если бог их вернет на прежнее место, что вряд ли, с тобой-то он не будет иметь дело! Ты же столько накуролесил с тех пор! Эх! И почему я тебе поверил? Я же сообщил тебе о нем просто так, я был удивлен тому, что он вообще обнаружился — а ты! Пошел и без моего ведома все растрепал!

Дальше Фетисов начинает что-то торжественно читать на латыни, и заканчивает все звонким: «Изыди!». После чего произносит:

— Азазель! Явись по моему зову в час, когда я тебя призову! Убирайся в свое убежище в пустыне и жди моего приказа, когда я воззову к тебе!

Я очнулся от того, что Фетисов тряс меня за грудки, давая понюхать нашатырь:

— Андрюша! Андрюша! — чуть ли не молил он меня — Очнись! У нас еще куча дел, которые нужно срочно сделать! Андрей! Завтра я уеду и уже не смогу тебе помочь, так что вставай, ну, пожалуйста!

Я, едва придя в себя, пытаюсь приподняться, но тут же, как я встаю, у меня начинает кружиться голова и меня сташнивает прямо на пол кухни Фетисова, что, впрочем, его ничуть не огорчает.

Я оглядываюсь вокруг — на кухонном столе лежит голая Сестра, а у нее в ногах, на полу — уже не подающий признаков жизни Василевс:

— Что с котом? — спрашиваю я, и мой вопрос, как мне показалось, обрадовал Фетисова, видимо тем, что я не потерял возможность соображать.

— Василек, увы, уже не с нами — ответил Фетисов. — Андрей! У нас дела! Слышишь! Срочные!

— Хорошо-хорошо — говорю я — говорите, что делать и я буду вам помогать — но соображать — можно, в другой раз?

— Это-то и нужно. — Фетисов натужно улыбнулся. — Сейчас тебе надо помыться — я уже грею воду в душе. Потом я тебе дам свою одежду — твою сожжем в камине. После — помоем Сестру твою, оденем ее… правда у меня кроме мужской другой одежды нету…

— Это и к лучшему — говорю я — она в своих лесбийских парах не знаю, какую роль играла! Судя по тому, как она к концу огрубела — мужскую! Так что ей такая одежда в самый раз будет!

Фетисов снова слабо улыбается:

— Тогда, значит, так. Помоем ее, оденем — и вот еще что — Фетисов показал мне глиняный сосуд, похожий на миниатюрную амфору, висящий на кожаном ремешке — тут — душа твоей подруги. Эта «ловушка» была на ее шее. Надо решить — где ее вернуть обратно, здесь — либо на кладбище.

— На кладбище?

— Да! Нам надо вернуть ей душу и похоронить ее заново на старом месте в том же гробу, чтобы ее больше не использовали против тебя! И я по-этому и тороплюсь, что даже со своими корочками ты тайно это сделать не сможешь, так что тебе нужен я!

— Потом — Фетисов переводит дыхание и продолжает — приберемся здесь, в лесу зароем Василька — и едем! Понимаешь?

Я покачиваю болящей и гудящей головой:

— Да, и сколько у нас есть времени?

— Вся ночь! Но сейчас-то уже — девять. Успеем — если прямо сейчас начнем!

Итак, вначале я быстро принимаю душ, потом мы по-быстрому подбираем мне одежду из гардероба Фетисова взамен моей — изодранной, после чего занимаемся Сестрой, переносим ее в ванну, моем, и затем, вернув на кухонный стол, одеваем так же в старую одежду Фетисова.

После этого я прибираюсь на кухне — смываю свою блевотину, потом — кровь Василевса, а самого кота я кладу в большой полиэтиленовый мешок для мусора.

Но потом меня клинит. Вспоминая, как котик мужественно бросался на Сестру, защищая меня, и как он спас мои глаза, я извлекаю его из пакета обратно, и не смотря на возражения Фетисова, мою его в ванной, потом сушу феном и уже затем аккуратно заворачиваю в полиэтиленовые пакеты, но не мусорные.

«Василек — не мусор» — говорю я удивленному Фетисову — «он — мой мертвый друг».

Пока же Фетисов готовит машину, я зарываю, чуть ли не плача, котика в лесу, после его «похорон» несколько минут молча постояв над его могилкой.

Затем я возвращаюсь и мы какое-то время обсуждаем с Фетисовым, нужно ли сейчас возвращать душу Сестры в ее тело, или же нам отложить это на потом.

Тут мы расходимся во мнениях — я страшусь общаться с мертвой бывшей подругой, которая, как я знаю, наверняка заговорит, Фетисов же уверяет меня, что так нам будет легче, потому что Сестру нам не придется таскать на себе — и она будет передвигаться сама.

Итак, немного поспорив, я уступаю, и Фетисов разбивает сосуд с душой над головой Сестры, после чего она встает, будто человек, который до этого долго спал.

— Вы? — первым делом увидев Фетисова спросила Сестра, приподнявшись на столе — ты? — спросила она когда, немного привстав, увидела меня.

Возясь с Сестрой будто с больной, Фетисов просит ее встать и идти к машине, сопровождая ее по пути и держа под руку. Сестра хромает и постоянно задает какие-то вопросы, после чего начинает плакать, говоря, что устала и что хочет, чтобы ее оставили в покое:

— Скоро-скоро вы вновь уснете — увещевает ее Фетисов, наклонившись к самому уху, полушепотом — и наконец обретете покой!

Сестра слушается и делает все, что ей говорит Фетисов, послушно все исполняя, даже тогда, когда он просит ее лечь в багажник.

— Так оно будет надежней! — говорит он мне, видимо поняв по моему взгляду мое недоумение.

И так мы обходными путями, чтобы не возвращаться к МКАд-у часа три добираемся до Домодедовского кладбища, всю дорогу слушая голос из багажника.

Сестра вещала о том, как ее нашли какие-то непонятные люди, некоторые из которых, как она это видела раньше, пытались общаться со мной в метро, как они говорили ей, что нужно говорить мне, что бы я что-то там вспомнил, что им нужен какой-то там Енох, будь он неладен…

Короче, когда нас все это утомило, Фетисов включил новостное радио, а когда нас утомили новости о молодежных выступлениях в Москве, перекинувшихся на Петербург — попросил меня «поискать музычку».

Быстро найдя радиостанцию «Азия минус» я заслушался очередным попсовым отечественным шедевром: