ГЛАВА I.XV

Не смотря на мартовский холод и снег, свой недельный отпуск я решил провести опять на маминой, столь дорогой моему сердцу даче.

— О, боже! — запричитала мама, едва я ей об этом сообщил, — Андрей, ты точно уверен, что оно тебе надо?

— А почему бы и нет?

— Там же холодно будет! И никого из соседей! — мама будто забывает, что в этом-то и есть вся соль и вся прелесть.

— Ну так как? Ты отвезешь меня, или мне на электричке телюпаться?

* * *

Больше же всего остального я боюсь, что меня вызовут из отпуска с работы, позвонят и прикажут снова быть на Лубянке. А то и не просто быть в разумный какой-то срок, а, например, срочно явиться, вынь да положь.

А как я выберусь из дачного заснеженного рая? Мы с мамой на машине кое-как в выходные проскакиваем до нашего дома, пока снег немного стаял, но уже в понедельник все опять заваливает снова, так что я понимаю, что на машине к дому не подобраться. Случись что — мне придется идти до ближайшей деревни пешком, после чего ждать там на холоде маршрутку или автобус.


Но это все частности. А пока мы приезжаем на дачу, и мама, приготовив мне много еды, быстро сваливает обратно, объяснив это боязнью того, что если пойдет снег, уехать ей будет уже невозможно.

Таким образом уже в середине субботы я остаюсь один.


— Не боишься тут один — спрашивает меня мама, копошась в своей сумке, когда совсем уже собралась отчаливать — тут же в округе никого!

Но я только улыбаюсь. В случае чего, я понимаю, если столкнусь с угрозой исходящей от людей — у меня есть «Глок», который я реквизировал еще в Гордой Республике у агента Мафусаила, правда, без патронов, но, как мне кажется, один только вид пистолета должен произвести на непрошенных гостей весьма серьезное впечатление.

* * *

В ночь с субботы на воскресение на улице вдруг поднялся сильный ветер и началась страшная буря: «заряды» снега мощно лупили в окна (так что иногда даже казалось, что они разобьют стекла) весь дом ходил ходуном, трясся и скрипел, а металлическая крыша постоянно «щелкала», будто на нее время от времени падали камни.

Ветер за окнами протяжно завывал, будто возмущаясь чем-то, а в лесу напротив дома шумели деревья так, что иногда даже казалось, будто это аплодируют чему-то тысячи тысяч рук, или же шумит вода огромного водопада.

Тем не менее навстречу шума непогоды выступали звуки иного рода — веселое потрескивание дров в печи и пощелкивание яичницы на разогретой сковороде на плите.

Итак, вымерзший за зиму дом медленно, но верно наполнялся теплом, и я, согревшийся и разморенный, не заметил, как вдруг уснул, сидя на краю кровати у печи.


Единственное же, чего я боялся — так это того, что вдруг появятся проблемы с электричеством.

Едва же я об этом подумал сквозь свой сладкий, но очень чуткий сон — свет вдруг заморгал и погас, правда лишь на минуту — другую. Кроме этого сквозь сон я слышал и даже более того — буквально чувствовал, как на улице, за стенами дома утихает буря. Я как будто успокаивал ее сам, переживая, напрягая какие-то потаенные душевные свои силы, и это странным делом действовало.

Когда я стал чувствовать, будто исходящая изнутри меня сильная и теплая энергия, противостоящая буре, стала сильнее бури — буря, немного покочевряжившись напоследок, утихла.

* * *

Утро воскресения было тихим и нежным. Размытый слабыми облаками в окна проникал солнечный свет самого необычного цвета. Это были не прямые солнечные лучи, с одной стороны, но и не обычная для наших мест белесая размытость, будто под прозрачным куполом из белого «мутного» стекла. Это было что-то среднее, необычное и красивое — редкие лучи света в центре световых пятен были слабо-желтого цвета, а к краям они размывались в розово-голубые оттенки.

Глядя на этот свет я, проснувшись и привстав на кровати протянул руку вперед и стал разглядывать ее в этих лучах — на моей ладони отображалась закадычная тень от тюля на окнах — с цветочками и завитками.


— Еще немного, и здесь будет северное сияние — сказал я сам себе выйдя на улицу, начиная протаптывать во вновь выпавшем снеге тропинку к сортиру — светопреставление и конец всего сущего на закуску!

* * *

Уже ближе к полудню, когда свет на улице уже вернулся в свое привычное в наших местах состояние, в ворота кто-то постучал.


Поначалу я не обратил на стук внимания, подумав, что это снег падает с крыши на какую-нибудь железяку, лежащую со стороны места для автомобиля, но потом стук повторился и мне стало ясно, что это кто-то специально стучит в ворота.

— Кто там? — спросил я, быстро подходя к воротам, еще не видя, кто ко мне пришел — но ответа не последовало.

Я напрягся, даже слегка струхнул, вспоминая, как как-то переживал здесь странные приключения со странным молодым человеком, вызвавшемся мне помочь скосить траву, но, с другой стороны, слава богу, «фомка» всегда под рукой, и, скрывая ее за калиткой в правой руке, левой я открываю дверь.

* * *

Удивление мое было таково, что я вначале даже отшатнулся назад, после чего поскользнулся на мокром, покрытом коркой льда снегу и упал.


Моим неожиданным гостем была… Сестра!!


— Здравствуй! — произнесла она каким-то странным, кажущемся механическим голосом — я тебя люблю! — после чего без особых церемоний и без приглашения перешагнула металлический порог калитки в воротах — давно не виделись!

От ее бледного вида меня пробрала оторопь:

— Господи! Солнце мое! Тебе плохо??

— Нет, — ответила Сестра все тем же пугающе-механическим голосом, будто ее слова исходили из пустой металлической бочки — все в порядке.

— Как же ты нашла меня и как доехала?

Сестра отвечает, что, типа, я забыл, дескать, но однажды я ее-де, пару раз сюда привозил.

Замечательно! Только я точно помню, что этого никогда не было!

* * *

— И как же ты сюда доехала? — настаиваю я на своем.

— Доехала? На электричке! Как еще?

— На электричке? От какого вокзала? До какой станции? А после — что? После ведь еще ехать и ехать!


Но Сестра, кажется, меня уже не слышит, быстро вышагивая вперед, будто солдат на параде, после так же быстро исчезая за углом дома. Я бегу ей во след, но не догоняю буквально несколько шагов, а едва сворачиваю за угол — вот, она, оказывается, поджидала меня тут. Я снова поскользнувшись, падаю на землю.

— В дом-то можно войти, пригласишь? — спросила она меня, и стала помогать встать.

Тут мне показалось, будто я уже где-то об этом читал. Некие существа, которые просят их впустить в дом, после чего начинаются интересные и мрачные приключения обитателей…

— Думаешь, тебе это нужно? — спрашиваю я Сестру в ответ.

— Ну, так как? — она давит, прямо смотря мне в глаза, ужасая своим равнодушным, акульим отсутствующим взглядом.

— Хорошо! — ломаюсь я — я, скажем так, тебя не приглашаю к себе — ладно? То есть ты можешь войти в дом, только когда я тебе это позволю — ладно?

— Не впустишь свою старую подружку? Экий же ты супчик!

— Когда я тебе позволю, тогда и войдешь. — настаиваю я, стараясь сохранить ту отстраненную жесткость, которую вдруг обнаружил в себе. — И, главное, ты уйдешь отсюда, как только я тебе скажу. Такое тебя устраивает?

Сестра все сверлит меня своим пустым взглядом, после чего резко отворачивается от меня, и, застонав, садится на ступеньки крыльца.

«Изображает, будто ей плохо» — думаю я, даже не пошевелившись, чтобы помочь ей.

Слава богу, мне удалось во время заподозрить что-то неладное, но после я опрометчиво подумал, будто это сделает меня хозяином ситуации и я смогу сохранить контроль над тем, что происходит.


Но как бы не так!

* * *

— Входи — говорю я Сестре, смягчившись — и открываю перед ней двери.

Сестра, будто ей только что и не было плохо, вскочила на ноги и вошла в дом.

— Сиди здесь — указываю я ей на стул на кухне, за обеденным столом — хочешь есть?

Сестра отказывается. Я подхожу к ней поближе, и трогаю лоб:

— Ты очень холодная… тебе хорошо?

Я иду к кухонному шкафу, он как раз за спиной у Сестры, после чего достаю из слегка разорванного пакета несколько рисовых зерен. Возвращаясь обратно, я как бы нечаянно рассыпаю зерна на пол, и еще немного — на стол перед Сестрой, после чего сажусь на стул перед ней.


Сестра лихорадочно начинает пересчитывать зерна, которые лежат перед ней, после чего, заметив, что я за этим делом наблюдаю, опять пристально посмотрев мне в глаза — отводит зерна рукой в сторону. Но, опять-таки — в другую сторону стола, не к краю, чтобы зерна на пол не упали и не смешались с другими, лежащими на полу.

* * *

— Ну? — спрашиваю я Сестру тогда — как твои дела? Как здоровьичко?

Сестра смотрит слева от себя на пол, где лежат рисовые зерна, и ее губы шевелятся.

«Считает» — думаю я — «маловато я зернышек рассыпал, это отвлечет ее ненадолго»:

— Я пойду затоплю печь, пока ты… занята — говорю я тогда Сестре, после чего встаю и иду в комнату с печкой.

Пока же Сестра находится на кухне, я маленьким топориком затачиваю толстую березовую ветку «колышком». Заточив, я прячу этот колышек себе в брюки, за пояс сзади, как сейчас обычно прячу себе за пояс свой безпатронный «Глок».

* * *

Через некоторое время я снова выхожу на кухню, а Сестра — сидит все там же, где я ей и сказал сидеть, почти не шевелясь. Ее внимание привлекла только на какое-то время чересчур рано проснувшаяся от натопленного тепла в доме муха, которая все норовила пролететь рядом с Сестрой.

— Кушать будешь? — спрашиваю я Сестру, на что она отвечает, что не хочет.

Я же говорю ей, что я буду, и мне неудобно, если она будет просто так сидеть и смотреть, как я ем:

— Я сделаю большую яичницу! — говорю я и направляюсь к готовочному столу, который за спиной у Сестры.

— Хорошо — тихо ответила она, не поворачиваясь ко мне.


— Как у тебя дела? — опять начинаю я петь в ту же дуду — как работа? Как семья? Мама твоя, брательник?

— Пытаешься сделать вид, будто тебе и вправду это интересно? — голос Сестры смягчается, будто оттаивая…

— Нет. Увы. Мне это и вправду интересно. Ты так неожиданно появилась! И это — только полбеды. Я понимаю, если бы ты позвонила, все такое, но ты приехала туда, где ни разу в жизни не была, и, самое главное — когда? В такой несезон! Тут же сейчас все зависит от погоды — наши места могут стать в течении одного дня неподъездными! И вот, понимаешь ли, ты вдруг оказываешься здесь как ни в чем не бывало!

— Андрюш, — голос Сестры, кажется потеплел, немного напоминая мне прежние, далекие времена, воспринимаемые мною сейчас весьма болезненно — ну, что тебе сказать? Я думала будет сюрприз, тебе будет приятно… я… вернулась…

— После того, как мы больше года вообще никак не общались?

— А что тут такого?

Я мнусь, какое-то время не зная, что и сказать, а потом, натерев на терке немного чеснока — равномерно размазываю его в яичнице с той стороны, которую собираюсь отрезать и после подать Сестре.


— Пойдем в комнату! — говорю я ей, взяв две тарелки в руки, — возьми, пожалуйста, если не трудно, хлеб и вилки!

* * *

Тем не менее вначале я стараюсь поесть сам. Сестра, глядя на огонь, сидит рядом со своей тарелкой и не прикасается к ней:

«Хорошо» — думаю я тогда, наспех заглатывая большие горячие куски еды — «случись что — я буду хотя бы сыт!».

Перед едой я протираю вилку нижней частью джемпера, который на мне — так оно мне показалось гигиеничнее, нежели я буду есть вилкой, которую держала в руке Сестричка.


Поев, я говорю Сестре, что ей также нужно покушать.

— Да нет! — она перестает смотреть на огонь в печи и поворачивается ко мне — я не хочу… Спасибо!


Натужно, но на фоне полного отсутствия и так сойдет — она улыбается: «Покушай ты, любимый!» — и закатывает глаза, вроде как от какого-то удовольствия, наверное, не зная при этом, что левый глаз у нее неприятно подергивается.

* * *

«Тьху ты!» — думаю тогда я — «а как же я ей тогда чеснок скормлю?».

Приходится импровизировать и придумывать на ходу, но, после многократного повторения, что, дескать, Сестричка, ты ведешь себя, будто и неживая какая-то, она, наконец, кладет кусок в рот.


И вот только лишь Сестра опять попыталась изобразить из себя нечто такое, наверное, что вроде как меня похвалить за вкусную еду (чисто из лести, чтобы бдительность притупить, хотя она у меня с каждой минутой только крепнет) — как она начинает кашлять, еда выпадает у нее изо рта, после чего она выплевывает все, что еще не вывалилось на пол, бросает с силой тарелку, так, чтобы та разбилась, специально так, и выбегает на улицу, по пути сильно оттолкнув меня в сторону, хотя я у нее на пути вроде как и не особо мешаюсь.

* * *

Сестру вырывает чем-то зеленым в снег, мотает из стороны в сторону, после чего она падает на землю и начинает туда-сюда перекатываться во все стороны выплевывая какую-то приятно пахнущую прозрачную жидкость синеватого цвета.

— Боже мой! Боже мой! — натужно причитаю я, пытаясь обхватить Сестру за плечи, останавливая и прижимая к себе — Что случилось? Что с тобой произошло?

Тем не менее мне нужно делать вид, будто я еще не понимаю, что происходит:

— Дорогая! Дорогая! Не вызвать ли нам врача?

Но даже сейчас, преодолевая, как кажется, жуткие муки и боль она орет, что ей ничего не нужно, и что вскоре все пройдет.


И вправду, через несколько минут Сестра перестала перекатываться по земле и замерла, а я, сев на землю положил ее голову себе на колени.

«Столько было переживаний!» — я глажу непривычно жесткие волосы Сестры, и разглядываю красно-синие пятна, которыми пошло ее лицо — «и где теперь это? И вроде времени прошло не так много, а я уже ничего и не чувствую. Поступаю, как должен, как было бы мне выгодно, как было бы разумно — и все тут».

* * *

Сестру мне все еще надо терпеть, потому что если этого не сделать и прогнать ее то не удастся узнать, откуда, и, главное, зачем она приходила.

Я вношу ее в дом и кладу на раскладушку, ничего не подкладывая под голову, у самой печки, а сам сажусь рядышком, но так, чтобы она не видела, но, если еще может, просто ощущала мое присутствие, слышала мое дыхание, слышала, как я здесь что-то делаю, двигаюсь — и продолжаю уже не как вначале — грубо, а уже изощренно затачивать уже соструганный мною березовый колышек.

* * *

— Расскажи — говорю я Сестре, когда на дворе уже начинают сгущаться сумерки — что ты помнишь?

— А что именно ты желаешь знать? — Отвечает она вопросом на вопрос.

Мне искренне хотелось бы, чтобы ее голос приобрел хотя бы чуть-чуть человечности, что ли, и как же я радуюсь, когда такие нотки появляются в ее голосе вновь!

— Ну… как ты ехала сюда, например.

— Как я ехала? Села в электричку!

— А еще… до этого…

— До этого? Ммммм.

— Ну?

— Если честно — я болела.

— Да? Сильно?

— Сильно. Меня положили в больницу, надо мной колдовали врачи, их было много, они были встревожены.

— И что затем?

— Затем мне как-то стало лучше, что ли. И я тогда встала и пришла сюда, к тебе.

— А больница? А врачи?

— А что они? Они сделали свое дело. Все! Зачем они мне теперь?

— Ну, может, за тобой нужен какой-то уход? А?

— Ну… может и нужен. Но это — давай отложим на потом — хорошо?

— Как скажешь. А насколько это — «на потом»?

— Сколько скажешь! Хоть целую вечность! — Сестра повернулась к огню лицом, а ко мне, получается, спиной, ее некогда изящные формы на сей раз мне почему-то показались грубоватыми, угловатыми и какими-то немного непропорциональными, так что я, разглядывая (не без удовольствия, кстати) свой изощренно уже отточенный березовый кол прикидываю, где, если бить со спины, в человеческом теле находится сердце?

* * *

Уже совсем к вечеру Сестра отошла от того приступа, что с ней случился после поедания моей великолепной яичницы, и мы с ней долго сидели вместе рядом на лавочке, смотрели телевизор и потом пили чай.


На новостях Сестра вдруг почему-то стала задавать мне различные, как мне показалось, совершенно нелепые вопросы — она спрашивала, какой сейчас год, и потом — какой месяц.

Когда я ей ответил, что март, она схватилась за голову, и потом тихо так сидела некоторое время, пока опять, как мне показалось, не нашла в себе сил сделать вид будто у нее все в порядке.


На ночь я выставляю Сестру в прихожую — там ставлю ей раскладушку и стелю постель.

Когда она ложится — у ее изголовья я будто бы нечаянно рассыпаю рис, а над косяком двери в свою комнату вывешиваю несколько головок чеснока, после чего в комнате с печью, где я укладываюсь спать, занавешиваю шторы, запираю на ключ дверь в предбаннике, ведущем в комнату, потом закрываю дверь в предбанник и подпираю ее еще одним поленом, и только потом уже ложусь спать, взяв в руки березовый, идеально отточенный кол.


Конечно, Сестра возражала мне, когда я выставлял ее, говорила, что хочет спать со мной в одной постели, но я, побаиваясь всех этих ее неожиданных «странностей», не соглашаюсь.

В конце концов мне приходится ей напомнить о нашем с ней уговоре, и она смиряется.

* * *

Как ни странно, но ночью ничего особенного не произошло, за исключением разве что того, что за дверью предбанника все время скреблась мышь.


Утром я вскочил едва засветил солнечный свет, и тут же пошел смотреть как там Сестра.


Сестры на месте не оказалось, весь рис, разбросанный мною у изголовья ее постели был аккуратно собран и положен на кухонный стол в тарелочку, а одеяло и простыня валялись на полу в небольшой лужице прозрачной синеватой жидкости, которую накануне так разбрызгивала, катаясь по заснеженной земле, Сестра, когда я ей подсунул яичницу с небольшим количеством чеснока.

Самой Сестры на участке не было, но я быстро нашел ее по следам — в лесу. Удалившись от дома совсем на немного, она, полусидя-полулежа на земле голыми руками отгребала под себя снег, ища что-то под ним. Самое странное, конечно, было то, что она там что-то находила, после чего, рассмотрев в упор, рассовывала по карманам своей к тому моменту уже очень грязной куртки.

На мои отклики Сестра, видимо, очень увлекшись, не откликалась, когда же я подошел к ней и рукой коснулся ее плеча — резко обернулась, взглянув на меня своими большими, но безумными глазами так, что я упал назад.

— Что? Что? Что? — спрашивала она, явно не меня полушепотом, ее губы растрескались и по ним стекала темная жидкость.

Привести Сестру в чувство мне не удалось, так что я вернулся в дом один — и после аккуратно запер за собой калитку.

* * *

Следующие несколько часов я провел на улице, лишь изредка забегая в дом погреться — затаившись за углом дома через наш полупрозрачный забор всматриваясь в лес. Когда же стало темнеть, подул холодный ветер, поднимавший снег, который потом, казалось, только и норовил что попасть мне в лицо либо за шиворот.

Измерзнув вконец, я уже было собрался пойти в дом, и уже не ждать Сестру на улице, как она вернулась и стала стучать в ворота.

Но что это был за стук! В нем было что-то нечеловеческое, будто это не дребезжание металлических ворот, но звон колокола, возвещающий о заупокойной службе. Сестра стучала в ворота мерно, с большими промежутками, так что мне даже на какое-то время показалось, будто она специально нагнетает мрачное настроение. Я чувствовал себя человеком из Сонной лощины, будто за мной — мрачный католический костел, вокруг него — кладбище и летают стаи ворон, роняя на землю свои черные, как уголь, с отблеском перья.


Некоторое время я думаю — нужно ли мне открывать Сестре вообще? Явно ведь видно, что с ней что-то не то происходит, но, подумав, что если я этого не сделаю, она, как мне показалось, будет стучать в ворота до второго пришествия — я медленно, очень, очень не спеша пошел открывать.

* * *

— Вот! — Сестра машет у меня перед носом какой-то грязной дрянью, и вытирает рукавом нос, но так и не может до конца вытереть сиреневую соплю которая после остается у нее и болтается в носу, пока я ее не вытер грязной тряпочкой — специально для тебя! Вкусняшка!

— Да? Ты уверена? Что это?

— Ароматизатор для чаю! Я его приготовлю! У тебя есть горячая вода?

Чем бы дитя не тешилось — лишь бы меня не пугало! Я захожу в дом, наливаю воды в чайник и включаю его. Некоторое время я кручусь на кухне, после чего вспоминаю, что кое-что не сделал:

— Можешь войти! — кричу я в едва приоткрытую дверь на улицу.

Сестра заходит в дом, и мне приходится тут же за ней начать подметать и протирать пол:

— Надень тапочки! — прошу я ее, сообразив, что еще немного и она изгваздает все вокруг.


Нет, вы не подумайте, я не то чтобы суперчистюля и придира, но, сами понимаете, есть предел всему, в том числе и уличной грязи на полу.

— Вот коньяк! — я размахиваю бутылкой какого-то «Самсарата» семь звездочек перед носом у Сестры, понимая, что ей все равно — она как будто ничего и не видит.

Тем не менее, немного, будто сквозь посмотрев на бутылку, Сестра берет ее и, открыв, принюхивается:

— Нужен мед и сахар! — говорит она через минуту размышлений — и мы его исправим!

Пока Сестра готовит свой «ароматизатор» я, слава богу что успешно, уговариваю ее снять с себя грязную куртку, в которой она все время, не снимая, как в доме, так и на улице ходила.

— Я дам тебе другую! — говорю я Сестре бросая ее куртку на пол — это какая-то чрезмерно грязная, ее бы в химчистку отдать, да игра не стоит свеч! Стоимость чистки едва ли меньше, чем стоимость этих лохмотьев!

Сестра будто и не реагирует.

Я же какое-то время разглядываю ее платье — бело-серого цвета в кружевах, после чего еще несколько минут — что же такое она делает.

* * *

Итак, Сестричка тщательно вымывает в теплой воде то, что принесла из лесу, после чего почистила это «что-то» ножом — как это обычно делается при чистке морковки, и потом, налив в кастрюлю, слава богу что чистой воды — поставила кастрюлю на огонь, и потом, когда вода закипела — бросила туда свою «добычу», после чего какое-то время наблюдала за процессом, и после часть воды слила.

Постояв, попереминавшись с ноги на ногу какое-то время я ушел к себе в комнату, а с кухни через открытые двери доносился запах жженого сахара и еще какой-то запах, чем-то отдаленно напоминавший запах имбиря.

Затем… завоняло так невыносимо, что я был вынужден вернуться на кухню — понаблюдать за тем, как Сестра «слегка» жарит мед!


На столе стояли три банки, две из которых были заняты медом, одна — из магазина, прозрачным, другая — засахарившимся с рынка, вроде как натуральным, а в третьей банке, как я понял, были намешаны в непонятной пропорции эти два меда и коньяк.

— А вина нет? — спросила меня Сестра вдруг, и тут я понял, что она все-таки понимает, что я стою где-то рядом. До того же она и виду не подавала что замечает мое присутствие!

— Есть! — говорю я и достаю из холодильника остатки в бутылках — старого «Кагора», какой-то «Слезы монаха» и белого дешевого «Столового» купленного мамой по ностальгической причине как-то ради смеха.

* * *

Сестра отхлебывает по чуть-чуть из каждой бутылки, с каким-то ей до того не характерным причмокиванием и выпячиванием губ, пробуя, видимо, вино на вкус.

«Слеза монаха» сразу называется дрянью, «Кагор» — ничего себе («ничё се»), а «Столовое» — идеальным разбавителем.


Я несу уже было «Слезу монаха» обратно к холодильнику, но по пути, чтобы это барахло не загромождало так нужную в хозяйстве дверь холодильника — допиваю содержимое бутылки, тем более что там содержимого-то оставалось на дне.


Но, опять-таки, прежде, чем выпить, я сначала принюхиваюсь — запах в бутылке такой, после дегустации Сестрой вина, что впечатление складывается, будто она не чистила зубы уж не меньше как месяц, плюс все это время полоскала рот болотной водицей. Едва пригубив, я выхожу во двор и выливаю содержимое бутылки в снег.

«Где-то я это уже видел» — думаю я — «красное вино на белом снегу».

* * *

Оглядевшись вокруг и послушав, как в лесу шумят деревья, я возвращаюсь в дом.

— Тебе не кажется, что здесь немного душно? — спросила меня Сестра, едва я вошел обратно.

— Душно? — я подошел к настенному комнатному термометру — всего семнадцать градусов! Тебе жарко?

— Да, очень…

Я предполагаю, что это от того, что Сестра все время у плиты:

— Может — передохнешь? — спрашиваю я ее больше в надежде, что она отвлечется и я поподробней рассмотрю то, что она сейчас вытворяет на кухне — а то совсем извелась поди, бедная!

Но Сестричка непреклонна:

— Очень хотелось бы тебя угостить! Ты такого еще не пробовал! Нектар богов!

Тут мне вспоминается, что когда мы с Сестрой были, скажем так, близки, то «нектаром богов» я называл обычно «Пепси-Колу».

Тут, будто прочитав мои мысли, Сестра спросила и об этом:

— А еще у тебя есть «Пепси-Кола» и квас? Мне это нужно для придания ароматизатору утонченного вкусового оттенка!

Вот уж не думал, что квас может помочь чему-то прибавить изысканности, но и квас и названная газировка имелись в небольшом количестве в холодильнике, так же как и ранее извлеченные «вина» — в полупустых бутылках.

— Да! — говорю я — все для тебя! Как скажешь, будто кто специально оставил! — и ретируюсь к себе в комнату, где вскоре задремываю у печи, куда до того подкладываю несколько поленьев, все еще держась за березовый кол, как, наверное утопающий держится за соломенку.

* * *

Меня разбудил вой ветра на улице и тихий голос Сестры, просивший меня разрешить ей войти в комнату.

— Да, конечно! — опрометчиво спросонья сказал я, и Сестра вошла в комнату с чаем.

— Вот! — она попыталась, как мне показалось тогда, искренне улыбнуться, но у нее получилось как-то криво — ангельский рецепт. Пробуй — тебе должно понравится!

— А ты? — спрашиваю я ее, заметив, что у нее в руке лишь одна кружка — ты будешь? Или мне тебе налить? И вообще — как насчет поесть?

Но Сестра отказывается. Исключительно чтобы не обидеть бывшую подружку я выпиваю чай, впрочем, и вправду весьма вкусный, ароматный и какой-то необычный, после чего мы уже вместе сидим у огня и смотрим на его постепенное угасание, а я вновь начинаю дремать.

* * *

Я просыпаюсь от давящей на меня ночной тишины. Сестра задремала у меня на плече, обняв меня за другое плечо левой рукой, и лишь изредка тихо что-то бормоча во сне. Чтобы ей не было неудобно, стараясь ее не разбудить, я освобождаюсь от ее объятий и, подхватив руками под ноги и спину — аккуратно кладу на кровать и накрываю одеялом. Тогда она на какое-то время будто просыпается, но, посмотрев на меня своими огромными глазами, на секунду будто не узнав и испугавшись, внезапно успокаивается, и, улыбнувшись, после свернувшись калачиком вновь засыпает.


Выйдя на улицу я застаю там тишь да благодать. Снег в лучах Луны серебрится и переливается холодными «неоновыми» цветами, лес за дорогой — рядом с домом — стал похож на кварталы красивых готических домов с погашенными окнами, звезды светят, тонкими лучами касаясь изредка моих глаз, а на фоне прекрасного, кроваво-красного неба, где-то там, высоко-высоко, парят черные, но прозрачные, странные существа похожие на мант, медленно и торжественно время от времени взмахивая своими «крыльями».

Загрузка...