Штурм бездны: Батиплан

Глава 8 "ОПОЗДАНИЕ"

На доделку батиплана ушло больше двух недель и почти все финансовые средства. Эти дни ожидания всем дались с трудом. Команда рвалась в бой, ощутив вкус первой победы. И хотя победа была до крайности сомнительной, но все винили в трудностях несовершенство техники. Никто не сомневался, что после доделки батиплан приобретет еще большую мощь и неуязвимость. Чтобы народ не скучал, Борис, отдав корабль на откуп механикам и инженерам с завода, превратил дни ожидания в изнурительные потогонные тренировки. Мы с Ольгой не вылезали из кресел ходового симулятора, Катя с Доком не меньше времени проводили среди прицелов, пусковых педалей и визиров торпедных аппаратов. Саймон изучал литературу по баротравмам, компрессионным и сочетанным повреждениям. Из медицинского блока базы мне каждый день приходилось вывозить на свалку по пять, а то и десять изрезанных операционным роботом человеческих муляжей из имитирующего плоть эластида. Кроме того, Док много нырял. Причем не только в бассейне. Несколько раз он затапливал тоннель, с большим риском проникновения в него биотехов, и тренировался там.

Изготовленный Саймоном препарат мины занял место в приспособленном под музей помещении. Пока в нем был только один экспонат — та самая, сшитая из кусков и законсервированная мина. Но золотую табличку Борис для нее действительно сделал.

Через шестнадцать дней после пробного выхода батиплан дополнился тремя орудиями. Два были установлены на носу и одно добавлено на корме. Таким образом, при необходимости вести очень плотный огонь мы могли задействовать не только Катины стрелковые навыки, но и Дока. Носовые орудия были размещены в бронированных сферических башнях так, что видны были только срезы стволов, что исключало их повреждение ударной волной. Сами же башни, подобно глазным яблокам, были утоплены в «глазницы» корпуса, что сделало батиплан еще более похожим на фантастическую бронированную рыбу. Конструкцию кормовых пушек тоже подправили на манер носовых. Кронштейны убрали, а сферические башни закрепили в специально приваренных к корпусу кормовых кольцах.

Кроме того, под брюхом корабля были установлены дополнительные выдвижные плоскости для компенсации потери плавучести при включении носовых дюз. По нашей с Ольгой настоятельной просьбе были внесены изменения и в органы управления. Во-первых, теперь можно было включать маршевый двигатель без носовых дюз и носовые дюзы без маршевого двигателя. Во-вторых, все до единой ручки, клавиши и рукояти были продублированы. Таким образом, оба пилотских места превратились в симметричные пульты, ничем друг от друга не отличавшиеся. Теперь, в экстренных случаях, у каждого из пилотов любой орган управления был под рукой. В-третьих, кроме рукоятей хода винтов были установлены педали изменения шага лопастей. Таким образом, не меняя скорости вращения винтов, можно было изменять мощность тяги или даже, при необходимости, менять вектор тяги на противоположный. Так, полностью утопив одну педаль и до отказа вытянув противоположную, можно было развернуть батиплан на месте даже без помощи рулей. Если же обе педали оставить в среднем положении, то шаг винтов будет нулевым, и корабль не сдвинется с места даже при максимальных оборотах обоих валов. А потом, с изменением шага винта, резко рванет с места, без затрат времени на набор мощности турбинами.

Также были добавлены еще десять ракетных контейнеров, что увеличило боезапас до пятидесяти снарядов дальнего действия. А под конец всех удивил Док. Он дал заводским специалистам задание сделать по его чертежам удивительное устройство, а именно — ручную пусковую установку для стандартного активно-реактивного гарпуна.

— Зачем тебе эта хреновина? — удивился Борис, увидев привезенный с завода образец. — Акул пугать?

— Это тебе смешно, — спокойно ответил Док, — потому что тебе не надо выходить в затопленный тоннель для слива воды. И у тебя перед мордой не может оказаться живая торпеда.

— Ты ее что, надеешься пристрелить?

— Если появится, пристрелю, — заявил Док.

Устройство выглядело монструозно. У Ольги, Саймона и Бориса оно вызвало усмешку, а у меня и у Кати — заинтересованность. Это была стальная труба около метра длиной, к которой слева и справа пристегивались длинные решетчатые магазины с тремя гарпунами в каждом. Седьмой гарпун размещался в стволе. Данное чудо технической мысли было снабжено пластиковой пистолетной рукоятью с эластидовыми накладками для удобства удержания в воде, эластидовым цевьем и небольшим коллиматорным прицелом. Система спуска была электрической, как и в бортовой пушке, поскольку для стрельбы использовались те же самые гарпуны. Вообще все это выглядело как облегченный вариант бортового орудия, снятый с башни и управляемый спусковым крючком на рукояти вместо пусковой педали на стрелковом пульте. Весила штуковина полных тридцать килограммов, поэтому для придания ей нулевой плавучести сверху каждого магазина располагался пустотелый латунный поплавок.

— Годится. — Док осмотрел изделие и подписал акт приемки. — Если ты, Борис, против, можешь вычесть стоимость этого елдомета из моего довольствия.

— Стоимость чего? — рассмеялся Борис.

— Елдомета! — зло повторил Док.

— Грубо, но точно, — оценила шутку Катя. — По-другому эту штуковину не назвать.

— Давайте все так теперь поназываем, — недовольно сказал я.

— А я и так уже все назвал, — отмахнулся Док. — Мне ваши ханжеские маркировки до одного места. У меня свои.

— Ну и оставь их при себе, — поддержал меня Борис. — Такая… система названий… не способствует укреплению дисциплины.

— Можете посадить меня в трюм, шкипер! — Док закинул на плечо новую пушку и отправился к себе в комнату.

— Не буду, — вздохнул Борис. А потом добавил, чтобы бывший повар не слышал: — Слишком много от тебя проку, Док.

Я догнал Дока в коридоре и спросил с любопытством:

— Погоди! А как ты назвал батиплан?

— На кой тебе черт?

— Вообще-то я его почти изобрел. Ты не знал? Я придумал, как использовать под водой реактивный двигатель.

— А… Круто. И что?

— Ну, мне хочется знать. Правда, я не обижусь.

— А чего тут думать? — Док пожал плечами. — Пердоплав он и есть пердоплав.

Я усмехнулся. Система названий Дока в качестве альтернативной, конечно, могла для чего-нибудь пригодиться. Я не знал пока для чего, но… Но в этом что-то определенно было, чутье мне подсказывало.

— Ты запиши эту всю фигню, — посоветовал я.

— Ты серьезно?

— Вполне. Запиши и отдельным файлом сохрани в бортовом компьютере. Все эти штучки. Как базу назвал, как корабль, как разное вооружение.

— Зачем?

— Не знаю. Но у меня в голове так и вертится одно слово.

— Какое? — поднял брови Док.

— Традиция, — просто ответил я.

— В каком плане?

— Если нас будет много, то нам чем-то надо будет отличаться от обычных людей.

— Престиж принадлежности к касте? — быстро сообразил Док.

— Что-то вроде того. И не совсем приличный лексикон, в стиле казарменного юмора, будет вполне уместен как один из факторов.

— Поддерживаю! — Он хлопнул меня свободной рукой по плечу. — А мою отвратительную рожу будут татуировать на плече самые отъявленные нарушители дисциплины.

Ночь мы с Катей провели в ожидании. Я поймал себя на мысли, что мы уже больше недели ни разу не занимались сексом. Отчасти это было связано с тренировочной нагрузкой, но только этого объяснения было мало. Между нами что-то потерялось, причем именно в последнее время. Утратилось нечто важное, что связывало нас все время с момента нашей встречи. Я не знал, вернется оно или нет. И даже не знал, хочу ли, чтобы оно вернулось.

Людей противоположного пола по-настоящему связывают не секс и не страсть. Эти элементы являются лишь приятными дополнениями, когда все уже связано и без того. Или они могут возникнуть вообще без всякой духовной близости, просто сами по себе — страсть и желание, но тогда ни о какой связи не может быть и речи. Хочется разбежаться сразу, как только все кончится. Людей противоположного пола связывают в первую очередь духовные узы — общие цели, общие беды, общие радости, общие интересы. А секс… он лишь подчеркивает эту близость. Секс не является актом величайшего доверия, как думают многие. Нет, он возникает как ответ на доверие, которое уже установлено. Иначе он рождается и умирает как одна из многих физиологических потребностей, когда после него не хочется смотреть в лицо человека, бывшего только что близким, как не хочется смотреть на еду после полного насыщения.

Так вот между нами с Катей как-то незаметно порвались нити доверия и духовной близости. И секса уже не хотелось. Ни ей, похоже, ни мне. Мы продолжали, скорее по привычке, спать в одной кровати. Но так могут спать в одной палатке уставшие после восхождения альпинисты. Просто спать.

Однако в эту ночь нам не спалось. Мы мысленно шли к Рошану. Я в ходовой рубке с Ольгой, а Катя в стрелковом комплексе с Доком. И я понял, что эти командные, напарнические узы могут оказаться заменой тем узам, которые связывали нас с Катей, пока команда оставалась на суше. Мы были лучшими стрелками в отряде. А секс был лишь приятным дополнением, делал нас не просто напарниками, но и парой. Однако быть напарниками для нас было важнее. А в океане моей напарницей стала Ольга, а Катиным напарником — Док. И все в наших отношениях начало неуловимо меняться. Поначалу Катя меня ревновала, но уже пару недель как махнула на это рукой. Ей самой было интереснее с Доком, чем со мной. Я хорошо стрелял из пистолета, а Док прекрасно управлялся с ракетами и бортовым орудием. Сейчас это его умение было важнее для всех. А из моих умений важным оказалось пилотское мастерство. И это обстоятельство начало нас с Катей тихонечко разводить.

Мы лежали в одной кровати, но мысленно находились в разных корабельных отсеках. Она в корме, где укоренился обновленный стрелковый комплекс, а я в носовой части, в ходовой рубке. Мысль об этом была окрашена грустью. Но не настолько, чтобы я особенно загрузился. На самом деле в жизни всей команды произошли серьезные перемены — мы испытали корабль, доделали его, и теперь большую часть времени будем проводить вдали от суши. Изменилась наша общая, одна на всех среда обитания. И мне тоже хотелось перемен. Внутренних, вслед за внешними. Изменилась не только наша среда обитания — вместе с ней разительно изменится распорядок, и круг наших обязанностей, и цели, и задачи, и род деятельности. Мы все словно сбросили кожу и оставляли ее на суше. А впереди нас ждал океан. Новое, неизведанное пространство. Хотелось войти в него, оставив все старое за бортом батиплана. И, кажется, мы с Катей оба были готовы к этому.

Под утро я не выдержал и выбрался из постели. Катя ничего не сказала, просто повернулась на другой бок. Я оделся, шагнул в коридор и прикрыл за собой дверь. Меня влекло наверх, прочь из затхлых штолен, на свежий воздух. Я вдруг вспомнил и то, как бродил по джунглям, и как жил в развалинах на окраине, глядя по ночам на густо засыпанное звездами небо, и как ночевал в третьесортных отелях, не платя за постой. Меня вдруг совершенно внезапно охватила грусть. Ностальгия по безвозвратно ушедшему образу жизни. И хотя всю жизнь я стремился построить корабль и убивать биотехов, сейчас у меня защемило сердце от осознания потери свободы. Я вспомнил, как мы бродили по Суматре с Кочей, одетым в парусиновые штаны и рубаху, имея за душой лишь кинжал, пистолет, собственную одежду и три-четыре десятка патронов. Эта незатейливая жизнь навсегда оставалась в прошлом. Не скажу, что мне хотелось ее вернуть, но о безвозвратности потери я сожалел. Мне хотелось увидеть небо. Такое же, как тогда.

Наверху набирал силу рассвет. Океан был далеко, его дыхания не было слышно, но крепчающий ветер доносил солоноватую влагу даже сюда. Я распахнул приоткрытую бронированную дверь и выбрался на широкое бетонное плато базы. Пробившаяся через замшелые трещины трава блестела капельками росы. Солнце еще не встало, но разноцветье небес уже предвещало скорое появление лика светила. Скрипя наметенным песком, я направился в сторону океана. Там бетон обрывался, открывая живописный вид на полосу густых джунглей и виднеющийся вдали океан.

С удивлением я заметил, что не один выбрался подышать свежим воздухом — у самого обрыва, расстелив на бетоне техническую куртку, сидела Ольга. Я подошел, стараясь не скрывать звука шагов, но она не обернулась. И ничего не сказала. У меня не было ни малейших сомнений, что она узнала меня по звуку шагов. Потому что я бы ее узнал непременно. Я тоже скинул куртку и присел рядом. Ветер дул в лицо, принося смесь ароматов джунглей и океана. В небо с деревьев внизу поднимались первые проснувшиеся птицы. Возле самой моей щеки трепетал уголок воротника Ольгиной рубашки.

— Несколько дней не увидим неба, — сказал я негромко.

Она не ответила. В ее глазах отражались краски набирающего силу рассвета. Она как сидела, так и осталась сидеть. Не приблизилась и не сорвала дистанцию.

"А ведь Борис, скорее всего, прав, -- подумал я. -- То, что кажется в поведении Ольги детской непосредственностью, может оказаться холодным расчетом. Нужно держать ухо востро!"

Впрочем, прав был не только Борис, но и Катя, когда говорила про феромоны. Ольга была не просто красива, она была именно сексуальна, а ее непосредственность рождала невольные мысли о доступности. О той доступности, которая бывает у сумасшедших, не понимающих, что происходит. Я гнал эти мысли, но тело само реагировало, вне зависимости от осознанных решений. Я ощутил, как чаще забилось сердце.

Едва заметно, боясь спугнуть зыбкое очарование этого мига, я приблизился к Ольге и чуть коснулся плечом. Она снова не отшатнулась, не отстранилась, не давая никаких невербальных намеков, вынуждая меня самому придумывать несуществующие причины и следствия. И ответственность за эти выдумки целиком оставалась на мне, ведь Ольга просто сидела, и не делала ничего. Только чуть опустила взгляд.

Я задумался. Если кто-то дает обещания и не выполняет их, это предательство. Но бывает ли пассивное обещание? Когда человек видит, что хочет другой, не собирается это давать, но и не говорит, что не даст. Ольга не могла не понимать, что происходит со мной. И если бы она ничего не хотела, как заявляла недавно, она бы отстранилась, попросила бы на нее не наседать. Но она молчала, давая мне самому все додумать и самому себя распалить. Это полностью вписывалось в концепцию Бориса. Я понял, что Ольга попросту разводит меня и всех нас. Разводит на бесплатное проживание, питание, и на денежное довольствие. Это было неприятно, как лезвием по душе. Точнее не по душе, а по оставшимся с детства воспоминаниям. Мне жалко было, что храбрая девчонка с острова все же погибла тогда, хотя ее и спасли гравилетчики, пожертвовав собственными жизнями. Рядом со мной сидела не она, а сломленная жизнью молодая женщина, вынужденная по воле обстоятельств перейти к паразитическому существованию.

Ветер крепчал, гонимый разгорающимся рассветом. Ольга шевельнула пальцами, перевернула ладонь и, как бы невзначай, ответила мне легким пожатием. Почти незаметным. Ни к чему не обязывающим. Если бы я о нем напомнил когда-нибудь, Ольга наверняка округлила бы глаза и заявила бы, что пожатие было чисто дружеским. Но она не может быть настолько не в себе, она не может не понимать, как это действует на мужчин. Этот знак ответного внимания, при всем моем понимании ситуации, невольно вызвал во мне шторм сладостной дрожи. И тут же солнце взошло из-за горизонта, ударив по глазам первой каплей яростного света.

— Пойдем, — тихо сказала Ольга.

Мы поднялись, накинули куртки и медленно побрели по раскрошенному от времени, шуршащему под ногами бетону

В коридоре возле ее комнаты мы остановились.

— Сбор только в десять, — сказала Ольга. — Можно еще немного поспать.

Я испугался, что она прямо сейчас предложит мне лечь с ней в одну постель, а я не смогу отказаться. Но она не пригласила меня. Просто улыбнулась, озорно подмигнула и скрылась за дверью, плотно ее прикрыв. Щелкнул замок. Я подождал еще немного, надеясь, что сердце хоть немного сбавит обороты, но оно успокаиваться не собиралось. В таком состоянии мне пришлось возвращаться и залезать к Кате под одеяло.

Но эмоции были настолько сильными, настолько в кратчайший срок истощили меня, что я уснул почти моментально. А приснилось мне то, чего не произошло. Приснилось, как Ольга впустила меня к себе, и мы начали удивительный брачный танец, сплетенный из взглядов, улыбок, прикосновений, ничего не значащих слов и очень много значащих действий. Во сне я купался в ее аромате, пил ее дыхание жадными глотками, струился телом по ее коже.

Проснулся я от того, что Катя меня обняла. Я чуть вздрогнул и тут же ощутил свою руку между ее бедер. И почувствовал ее разгоняющееся дыхание. И мне стало стыдно… Стыдно от того, что, лаская Катю во сне, я ласкал не ее, а совершенно другую женщину. Но Катя поняла это как шаг ей навстречу на пороге больших перемен. И тоже шагнула навстречу мне, хотя у нее было много поводов для обид.

Я закрыл глаза. Просто закрыл глаза, позволив воображению рисовать все, что ему заблагорассудится. Я попросту отстранился. Отстранился сознанием от действительности. Катины губы прижались к моим — она, как обычно в сексе, была склонна к инициативе. Она попросту распластала меня и взяла, с той силой и в том ритме, который ей нравился. Но в этот раз я отвечал ей сильнее обычного, все еще находясь на оставшемся от Ольги мощном уровне возбуждения.

Будильник поднял нас за час до общего сбора. Катя выглядела счастливой, как никогда, а меня, хоть и не так сильно, как поначалу, мучили остатки стыда. Включив кухонный блок, мы выпили по стакану теплой энергетической смеси и по очереди приняли душ.

За пятнадцать минут до построения меня охватило легкое беспокойство.

— Пойду Ольгу потороплю, — сказал я. — А то опоздает опять, и ей снова влетит от Бориса.

— Ты ей еще и в няньки нанялся? — нахмурившись, спросила Катя.

— Нет. Но надо приучать ее к дисциплине.

— Вот пусть Борис ее и приучает. Во-первых, он капитан…

— А во-вторых?

— Во-вторых, он с ней умеет обращаться, а ты нет.

— В каком смысле? — заинтересовался я.

— В прямом. Ты с ней обращаешься очень мягко. А она… Не знаю уж, как ее жизнь потрепала, но она не воспринимает всерьез людей, которые к ней хорошо относятся. А вот те, кто ее просто в грош не ставят, имеют над ней настоящую власть. Так что, если хочешь вогнать ее в коллектив, предоставь это Борису. А сам не суйся… Да и вообще не суйся. Она тебя превратит… в помойку.

— Почему?

— Она ни к кому не может быть требовательной. Даже к себе. Неужели ты этого не заметил? Она могла бы поехать в Европу со своим микробиологическим образованием. И быстро сделать карьеру, например, на пищевом заводе. Это здесь микробиологи никому не нужны…

— Да брось ты.

— Не брошу! — с нажимом ответила Катя. — Потому что людям нельзя прощать несовершенства. А она дает и другим, и себе право на несовершенство. Она ценит в людях крупицы хорошего, а дурное, сколько бы его ни было, просто вычеркивает из реальности. И люди вокруг нее с каждым днем становятся все хуже. У них нет стимула для улучшения.

Я был рад, что мы с Катей впервые заговорили об Ольге на языке разума, а не одних эмоций. Я понял, что кризис в наших отношениях миновал, теперь будет становиться все лучше и лучше. И еще я вспомнил просьбу Бориса не мешать ему, когда он ставит Ольгу в нужные всем рамки. Это полностью совпадало с тем, что сейчас говорила Катя. Похоже, у меня действительно сбился прицел. Точнее Ольга меня ослепила, незаметно для меня самого. И если я сейчас послушаю Катю, у меня появится шанс снова открыть глаза. Я стрелок и пилот. Мне нельзя жить с закрытыми глазами.

— Она отличный пилот, -- произнес я, желая прощупать почву, посмотреть, как на это теперь отреагирует Катя.

И она не вспылила, как раньше. Это меня еще больше порадовало.

— Ничем она не лучше тебя, -- спокойно ответила Катя. -- Даже хуже. Это ты пытаешься всех убедить, что она отличный пилот. Тот же Док справился бы со штурвалом не хуже Ольги.

У меня сердце заныло. Я понял, что Катя права, и Борис прав, и даже Док прав, со своими шуточками. Я прост ослеп. Все видели, что я ослеп, а сам я нет. И мне стало так стыдно, что едва уши не загорелись.

— И не злись. Я не ревную, честно. Ревновать можно к равной, или к той, что лучше. А Ольга... В общем, я все сказала, а ты все понял. Дальще решения за тобой. Но я к тебе очень хорошо отношусь и не хочу, чтобы ты превратился в помойку. Смотри на все трезво. И сам во всем разберешься.

Когда мы с Катей добрались до шлюзовых ворот тоннеля, где Борис теперь устраивал построения и общие сборы, нас ждали почти все. Кроме, разумеется, Ольги. Ее не было. И мне сделалось до крайности интересно, что будет дальше, потому что происходящее слишком уж красиво укладывалось в концепцию Бориса, и у него появлялся неплохой шанс очень быстро выиграть пари. А у меня избавиться от дурмана.

Мы с Катей заняли места в строю, Борис глянул на хронометр водолазного мозга и развел руками.

— Все, десять часов, — заявил он. — Опоздавших не ждем. Итак… В общем, много говорить не собираюсь. Мы сделали с батипланом все, что могли и на что хватило средств. Мы и с собой сделали все, что могли и успели. Не вижу ни малейшего смысла откладывать поход к Рошану. Если дойдем — значит, дойдем. Если нет… Значит, нет. Значит, вся затея Большой Охоты не стоит выеденного яйца, значит, люди действительно не способны противостоять биотехам. Скажу сразу, что отступать мы больше не будем. Нет смысла. У нас иссякло все золото, какое мы достали с баржи. Без вливания новых средств продолжать дело уже не получится. Поэтому я, как капитан «Кочи», собираюсь идти до конца. Либо забрать остатки золота с баржи, либо, погибнуть. И это не пустые слова. Я поставил своей целью попробовать противостоять биотехам. И я приложу все силы. А если сил не хватит, значит, не хватит. Все. Но со мной в этот рейс отправятся только те, кто со всей ответственностью понимает, что мы или продолжим Большую Охоту, или погибнем. Может быть, прямо сегодня. Поэтому прошу выйти из строя и встать рядом со мной тех, для кого Охота дороже жизни.

Я, не задумываясь, сделал шаг вперед, даже не оглянувшись на Катю. Если бы все остались, я бы все равно отправился в этот рейс. Один за штурвалом, без стрелков и без всякой надежды на возвращение. Следом за мной так же решительно сделал шаг Саймон. Я его понял. Прожить остаток дней с болью тяжелее, чем решиться на месть, которая может привести к гибели. Наш тихий бортовой врач все же имел внутри крепкий легированный стержень.

Катя и Док остались в строю. Воцарилась долгая пауза. Док бросил на меня короткий, как молния, взгляд. А Катя смотрела мне прямо в глаза, не отрываясь. Мы с ней всегда очень тонко понимали друг друга. Иногда мне казалось, что она попросту может читать мои мысли. Я и сейчас ее понял. Она решила выйти из строя только в том случае, если нужна мне. Не иначе. Сама по себе Большая Охота не значила для нее столько, сколько значила для меня. Она хотела получить от меня ответ — вместе мы или порознь. Нужна она мне или нет. Для меня ответ был очевиден, а для нее нет. Ей требовалось четкое и конкретное мое заявление. И если я его сделаю, я уже не смогу поступать вопреки ему.

Целая буря мыслей пронеслась у меня в голове за несколько кратких секунд. Я понял, что Док не пойдет на борт без Кати. Он был странным человеком, бывший владелец ресторанчика «Хоспитал». Он не мог жить для себя. Он и ресторан содержал потому, что это давало ему хоть какой-то смысл в жизни — кормить людей хорошей едой. Я вспомнил, что говорил Коча про свое отношение к Большой Охоте. Жизнь бессмысленна. И иллюзию смысла мы можем лишь создать себе сами. Когда иллюзия есть, жить можно. Но как только она пропадает, в окружающей нас бездне проявляются страшные глаза Небесных Зверей. Каждый сам себе создает иллюзию смысла жизни. Так вот, Док не мог и не хотел жить для себя, ему это было скучно. Но и спасение всего человечества его интересовало мало. А сейчас он какими-то тончайшими фибрами души ощутил, что происходит между мною и Катей. Он осознал, что мы на грани разрыва. И если этот разрыв произойдет, жизнь для нее, очевидно, станет бессмысленной. Очень надолго. А для меня нет. У меня останется Большая Охота, а у нее не останется ничего. И он тут же, не задумываясь, принял ее сторону. Фактически он подтолкнул меня к тому решению, которое я принял. Потому что потерять одного стрелка — это полбеды. Но потерять обоих… Поход тогда был бы обречен на провал, он и так обещал быть трудным. А я не мог его провалить!

Я посмотрел в Катины глаза. Без нажима. Без обиды. Без просьбы. Я просто чуть опустил ресницы. И она поняла. Поняла точно, я это почувствовал. Но не сделала шаг вперед. Она хотела не просто быть нужной мне, она хотела гарантии, что если она обопрется о мое плечо, оно не провалится в какой-то момент. И я послал ей взглядом эту гарантию. Я пообещал ей взглядом надежность. Только после этого она кивнула и встала рядом со мной. Было отчетливо слышно, с каким облегчением вздохнул Борис. Тут же и Док, уже не раздумывая, встал по другую руку от Кати.

Я думал, что приняв на себя обязательств перед Катей, я почувствую груз несвободы. Но вышло наоборот. Я ощутил, как огромный груз свалился с меня и рассыпался в прах. Это придало мне дополнительных сил.

— Тогда на борт! — скомандовал Борис.

Я поймал его взгляд и увидел в нем благодарность. Благодарность мне за мое решение.

-- Ольгу не ждем! -- твердо заявил он, когда Катя отправилась на пульт управление шлюзом и не могла нас слышать. — Сейчас это мелочь, но человек с таким недостатком когда-нибудь так нас подставит, что я боюсь даже представить. Когда речь касается экипажа, я плевать хотел на трудности одного человека.

Я видел, что Катя уже запустила автомат, заливающий воду в тоннель. Времени не оставалось. Но я, в отличие от Бориса, понимал, что мне не справиться одному с управлением батипланом. А ему объяснять было бесполезно, он считал, что мной движет совсем не то, что двигало на самом деле. Я не хотел потерять Ольгу. Но не как женщину, а как часть экипажа, и только. Но до Бориса это было не донести. Он уперся, и в чем-то был прав. Но его правота была тактической.

— Ты сам пойдешь за штурвалом? -- спросил я напрямую. -- Ты же даже ходовой пульт толком не изучал!

— Справлюсь. Мне не нужны такие пилоты. Я лучше разом разрублю этот чертов канат, чем буду постоянно ждать, когда он лопнет к чертям собачьим.

— Погоди, Борис. Ну, дай же ты шанс…

— Кому?

— Мне, черт возьми! Нам всем! Ты же видел, с управлением не справиться одному! А ты мне ни фига не помощник. Мы без нее не дойдем до Рошана

-- Честно тебе скажу. Она никакой пилот, хотя ты и навязал мне ее в команду. Только ты считаешь ее хорошим пилотом, никто больше. На Ольгу мне наплевать, как бы ты к ней ни относился. А на тебя не наплевать. Потому что ты, в отличие от нее, отличный пилот и адмирал. Ты нас всех поддерживаешь своим неугасимым огнем.

"Может я действительно зря за нее рублюсь? -- подумал я. -- Может она действительно никакой пилот? А я все придумал, только чтобы самому себе объяснить, зачем она в команде, зачем я за не заступаюсь?"

Меня бросило в жар.

-- Она никуда не денется, попомни мои слова, -- добавил Борис. -- Если она не уйдет, а дождется нас тут, я выиграю пари, и мы навсегда решим этот гнилой вопрос.

Я сжал кулаки, и ступил на борт "Кочи". Я чувствовал, что когда я вступаюсь за Ольгу, мной движет не только и не столько желание иметь в рубке еще одного пилота. А вот этого допускать нельзя. Нельзя подменять цели и средства Большой Охоты чем-то более личным. Иначе этот путь непременно заведет меня в тупик.

В рубке я занял кресло пилота, второе осталось пустым. Борис по привычке уселся на свое место, но я ему выразительно указал пальцем на место Ольги.

-- Вот, ее нет, -- произнес я не без удовольствия. -- Ты говорил, что справишься. Садись справляйся. Хотя бы с наполнением и продувом балластных цистерн. Ручку хода я тебе не доверю, угробишь нас всех.

-- А ты попробуй, -- в глазах Бориса мелькнули веселые чертики.

-- Понятно, -- произнес я. -- Упражнялся на симуляторе?

-- Чуть-чуть.

-- А зачем мозги мне полоскал? Не умею, мол, но справлюсь.

-- Я не говорил, что не умею, я сказал, что справлюсь, -- с довольным видом ответил Борис.

У меня отлегло от сердца. Когда мы вышли на винтах из тоннеля базы в океан, позади меня, вместе с Ольгой, словно остался огромный груз. И чем дальше мы выдвигались, тем ловчее мне казались действия Бориса, и тем больше ошибок Ольги я вспоминал. У меня действительно начали открываться глаза. И я, наконец, похоронил храбрую девчонку, дотащившую меня до гравилета. Хотя я уже не был уверен ни в чем. Ни в том, что спасла меня тогда именно Ольга, ни в том, что в истории ее спасения было хоть слово правды. Чем дальше мы уходили от базы, тем больше меня отпускали чары, незаметно овладевшие мной.