Баба Яга против!

18. И жили некоторые долго и счастливо

Но ты со мной, и я не смею надеяться...Давай войдем в закрытую дверь.

Немного Нервно. Истинное волшебство

Расхохотался Змей Горыныч на все свои тридцать три пещеры, костер погас, и на месте его оказался источник дивный, фонтан. И только лунный свет остался, и как-то холоднее сразу сделалось.

— Ой, уморили... За Иваном они пришли!

— Ахаха! — передразнила хохот его Яга и сжала кулаки. — Где ты его прячешь, Горыня?

— А если я его уже съел? — спросил Змей и поглядел одной головой хитро, второй — скорбно, третьей — злобно. — И прячу здесь? — и пузо свое огромное огладил довольно.

Яга так и отступила, на Волка подвернувшегося села.

— Быть не может, — поднесла она руку к горлу.

— Голову на отсечение даю, — сказал Горыня. — Какую? Правую? Левую? Среднюю?

Защипало у Яги у носу.

— Вот тебе за Ивана, супостат! — взвыл вдруг Иван-царевич да с мечом своим не-кладенцом полетел вперед, к этим самым головам упомянутым.

Махнул лениво змей хвостом, да и отлетел Иван-царевич к стеночке: меч из рук его выпал, сознание царевич потерял.

Должно быть, после песта с небес да хвоста исподтишка лежать ему вместе с царевною егошнею с сотрясением мозга.

— Говорил же, что даешь голову на отсечение, пробормотал Серый Волк. — И соврал.

— Вот верно, — согласился Вещий Олег, — врун он, балбес и самодур.

Так жар-птица говорила, а лучше нее не скажешь.

Смекнула Яга, что и вправду Змей их обманывать может. Ради развлечения. Встала, чтоб обличить его и справедливости потребовать, да нахмурился Змей Горыныч на обвинение воронье, и огнем в птица черного как полыхнет! Раскаркался Вещий Олег и в дыру подлунную над фонтаном порхнул.

— Я отсюда вас прикрою! — только и слышали.

Серый Волк бочком за Ягины подушки попятился.

Выступил Леший вперед, как самый старший и мудрый.

— Отдай нам, Ивана, Горыня, не кочевряжься. Не станешь ведь ты с Лешим, Кикиморой и Ягою биться. Смешно это.

— И что вам дался этот Иван? — поморщился Змей головой правой.

— Защищать мы его поклялись. И суженой вернуть.

— О, так он ее не достал? — зевнул змей. — То-то из зеркала самолично вывалился, один.

— Не твоя это забота. Ты, давай — Ивана-то вертай, и мы пойдем уже, спешится бабе Яге.

— Спешится-переспешится. Скушно мне, Леший-батюшка. Закрою я дверь в пещеры-то. Оставайтесь на ужин, гости дорогие.

Где-то ухнул камень. И недовольно — Вихря.

— И посмотрим, кто ужином этим станет, — ухмыльнулся Горыныч зловеще.

— Да будет тебе «скушно»! — возмутилась Кикимора. — У тебя зеркала — что хош в них смотри, это нам только в яблочке да в зеркальце Царя Морского Тридевятое маленькое видно, а и то — радуемся.

— Надоело. Все надоело! — психанул вдруг Змей и встал на лапы свои короткие.

— Вот она, испорченность общедоступностью информационного хлама , - сказала Яга.

— Чего?.. Это заклинание какое, Яга?.. — заинтересовался Змей Горыныч.

— Говорю, все блага тебе доступны, вот и маешься! — рассердилась Яга. — Нет, чтоб делом заняться, мир посмотреть, себя показать... Тьфу! В общем, что в пещерах засел, раз скучно тебе?!

Огляделась по сторонам, подобрала клубочек волшебный, да и запустила в Змея Горыныча, в лоб голове его средней.

— Посередине бей, — подсказала траекторию на всяк случай.

Со славой выполнил клубочек боевое задание — замотал головой Горыня, взревел, обидевшись. Нащупала Яга в кармане окарину. Сама не знала, что на нее нашло — а и заскользили пальцами по дырочкам, музыку Зельдину из нее добывая.

Память моторная не подвела.

— Ты... чего? — поразился Горыня. — Еще одна сумасшедшая женщина в этих пещерах!

Да не мог перебить он глубокий голос окарины заморской и тренировки Ясины упорные.

— Про Рыбку он? — шепотом спросил Волк Лешего.

— Вот и я говорю.. — раздался вдруг нежный голосок... из фонтана. — Давно тебе, Горынюшка, пора на воздух вольный, в воды широкие.

Поперхнулась Яга и играть перестала.

Вылезла из фонтана девица в платье золотом, с косами рыжими и... в венке с ромашками.

— Долго ли мне ждать тебя, муж мой? — выдохнула красавица, в пещеру с парапета слезая. Увидев змея, содрогнулась: — Ох, и сколько можно превращаться в это пугало?

Усмехнулся Змей Горыныч, хотя и показалось Ясе, будто пот у него на всех трех лбах сразу выступил.

— Все равно ты сама пришла, Рыбка Золотая.

И голос его медом льется, аж дивно. Свои тут у них разборки, местные. Яся окариной взмахнула, да остановили ее Кикимора и Леший.

— Постой, сейчас все ясно будет...

— Угадал... Хорошо, что на месте Горыни не я... — пробормотал Волк.

И по морде его было видно, что он рад тому, что Горыня — это Горыня, а он, Волк — это Волк.

Иван-царевич застонал под своей стеночкой. Рыбка Золотая же и Змей Горыныч продолжали речи свои медовые, тягучие и как обоюдоострый меч опасные:

— И не стыдно тебе жену гонять! Над Иваном глумишься. Что он тебе сделал? Человек добрый и сердцем мягкий, не то, что ты...

Вот-вот, Рыбка, ты мне уже нравишься.

— Это я глумлюсь?! — возмутился Змей и встал на лапы задние, из угла в угол заходил. — Кто его на дно морское утащил, лишь бы мне насолить?! Что может быть большим глумлением для мужчины, чем сделаться орудием в женских руках?!

Ах, вот оно как?! Ну, Рыбка! Клубочки кончились, поискала Яга взглядом еще оружия какого. Вот, кладенец царевича валяется, но неподъемный он больно.

— Ах, Горынюшка, но ты ведь внимания на меня не обращаешь... Думала, хоть за Иваном прибежишь, а ты..

— А твой отец меня ждет на морском дне не дождется! Морского змея ему подавай! Не стану я под дудку Царя Морского плясать! Мне и тут хорошо! Не по сердцу мне, Рыбка, отец твой! И ты мне сама навязалась!

Попытался Змей лапы на груди сложить, да слишком короткие они были, только ладошками одна до другой и дотянулись. Плюнул Горыня, ударился о пол пещеры каменной да и молодцем сделался.

Мажоры мажорами... Чесслово. Истерики не случаются по тому поводу, по которому их закатывают.

Нахмурилась Яга, шляпу Иванову размахнулась, и в парочку эту злодейскую бросила, на себя внимание обращая:

— Хватит воду лить! Повторяю вопрос, потом за себя не ручаюсь. Где Иван? На дне морском? У тебя, Рыбка ты ж Золотая?

— У меня. Что это за старушка страшная?

— Страшная, еще какая страшная — Иван мой, тащи его сюда.

— Прости, бабушка, но он мне нужен! Без него Горыня на дно не придет, а батюшка меня на сушу больше пускать не хочет! Вот и мотаюсь.... через фонтан на мужа смотреть, что за жизнь семейная такая?..

— Каждую четверть часа, — выплюнул Горыня. — Все нервы уже истрепала, рыба проклятая.

— Ах! — обиделась Рыбка Золотая, да в фонтанчик и скаканула.

Ну, Яга — за ней. А следом и Кикимора. Мало ли, что девицы не поделят, а она божество, как никак, водное, мудрое, старое.

Подушки не дали Яге нырнуть как человеку нормальному. Уж пыталась она, пыталась, а все ее на поверхность выталкивало. Наказание какое!

Так и барахталась, и вдруг подхватило ее что-то, да и обратно из фонтана наверх и вынесло. Отфыркнулась Яга от воды, как могла, глядит — а у кого на руках она сидит?..

— Ваня! — всхлипнула и повисла у него на мокрой шее.

— Что же ты делаешь тут, солнышко ясное? — удивился Иван, к себе старуху липовую прижимая.

— Тебя, дурака, спасаю, — ударила его в грудь Яга и теперь в голос разревелась.

Так и стоял Иван по колено в фонтане воды живой, а на руках у него рыдала в три ручья, при том истекая подушками, настоящая баба Яга. И плевать ей было, что Яге, вообще-то, не положено, что нос отвалится, что они в пещерах змея-маньяка, у которого в голове и супружестве разлад, и от того честные люди страдают.

— А они тут отношения выясняют, за наш счет! — пожаловалась Яся Ивану, и в Горыню пальцем ткнула.

— Фу, — скривилась Золотая Рыбка. — Это и есть твоя суженая? А ты как вылезти смог, я ведь заклятье на тебя сонное наложила?

— А любовь настоящая разрушает любые заклятья, Рыбка, говорил ведь я тебе, — усмехнулся Иван. — И что надо вот тут, в груди ее чувствовать. Тогда и дело будет, тогда и других обижать не нужно.

Осторожно вылез Ванька-дурак из фонтана, и Ясю свою все не отпускал — на руках держал.

— Вот видишь, — сладостно обратилась Рыбка к Горыне, повиснув на его руке могучей, — побеждает любовь все заклятья. Это ли не сила, Горыня? Ну, пойдем со мной на дно морское... Будешь корабли топить, чем не развлечение? Я отца попрошу.

Но отодвинул Горыня Рыбку Золотую, к Ивану с претензией выступил, пальцем тыча:

— Сколько ты живой воды выхлестал, Иван! — и разглядывает его со всех сторон, и не то Ягу, не то Иванову суженую, с которой вода так и льется. — И суженая твоя тоже! Чем расплачиваться станешь?

И лицо сделал такое ехидное — а сейчас он выдумает чтой-то. Или Иван выдумает. Он неплохой выдумщик, и не скучно с ним, вот совсем. А Рыбка возьми и забери!

— Прости, Горыня, мне только глоток и нужен был — не предупредил ты ведь меня о свойствах зеркала волшебного — а вышло, что весь искупался. Не по своей воле, но по воле суженой твоей, а она так сделала потому, что ты с ней идти не хотел...

Сделал вид Ваня, что думу глубокую думает, глаза к дыре над фонтаном поднимая. Прищурился и Горыня.

— И что?

— А то, — поднял палец Ваня, поудобней другой рукой Ягу перехватывая, и подушки ее снова потекли живою водою на пол, — что коли бы ты был хорошим суженым Золотой Рыбке, не случилось бы такой траты воды живой. И моя суженая бы сейчас из-за вас не убивалась. Так что не я расплачиваться должен. Я тебе уже сполна заплатил: ромом, волшебным зельем — забыл?

— Вот стану морским змеем, буду корабли топить, и станут бочки с ромом мне на дно падать, — пригрозил Горыня.

Пожал Ваня плечами и посмеялся.

— Ты не забывай, на море тоже дураков хватает. Есть у меня друг, Синдбад, так он со змеями морскими только так.

Изобразил Ваня пару ударов воображаемым мечом по воздуху, и загорелись глаза Горыни интересом.

— И что — побеждает?

— Побеждает.

Отошел Горыня в уголок, задумался, что-то просчитывать на пальцах начал. А потом и вовсе из пещеры уполз куда-то в лабиринт, а Рыбка за ним побёгла.

— Что ж ты тяжелая такая, ясно солнышко? — спросил Иван, снова Ягу перехватывая.

— Подушки это — мало ли что, да и имидж чтоб держать... Вон, Рыбка сказала, что я страшная.

Откинул Ванька голову, расхохотался.

— Ну, подушки мы позже снимем.

А Яга покраснела. Прилюдно говорить такое! Это даже наедине не очень!

— Я тебе запрещаю...

Но Иван на землю ее поставил осторожно и палец к устам приложил.

— Это ведь ты на окарине играла?

— Играла...

— Значит, не снилась мне песня Зельды, а разбудила от заклятья морского. Не врал торговец бродячий — волшебны песни окарины.

Прильнула Яся к Ивану, голову на плечо ему положила.

— Как хорошо, что ты вернулся, хоть ты дурак и негодяй, и плут, и грубиян...

— Ну, с грубияном она перегнула, — сказал Серый Волк.

— Милые бранятся — только тешатся, — отмахнулась Кикимора и дальше смотрела на любимцев своих с умилением. - Носки! - вспомнила вдруг, и в карманах копаться начала.

— Колыбельную эту я просто разучивала, потому что по тебе скучала. И делать, что не знала.

— А я в зеркале волшебном это видел и слышал.

И поцеловал ее в уста нежно.

Захлопали Кикимора и Леший в ладоши.

— Вот видишь, говорил я тебе — счастливый конец будет.

— Так не конец еще это, — возразила Кикимора. — Вон, второй Иван еще есть.

— А его доля — уже не нашей «Мамбы» дело.

Иван-царевич, держась за голову и стеночку, встал на колени.

— Так это живая вода? — уточнил он у оставшейся в пещере общественности.

— Ага.

Покопался Иван-дурак в своей волшебной котомке одной рукой, (второй продолжал он прижимать к себе свою красную от стыда, счастья и злости одновременно Ясю), нашел и бросил Ивану-царевичу фляжку.

— Вот, тебе это, царевич, как и обещал. Оживляй свою невесту. Да узнай ее хорошо прежде, чем жениться — а то будешь, как Горыныч, маяться... - подхватил шляпу с пола, там где она упала, когда Яга в Горыню с Рыбкой запустила, на волосы мокрые нахлобучил, улыбнулся залихватски. - А нам пора, верно, Яга? Где тут у тебя Вихря припрятана?

— Здесь мы! — каркнул Вещий Олег под потолком.

Опустилась ступа, лунным светом облитая, под самый фонтан, перекинул через бортик Иван свое солнышко красное да мокрое, и сам запрыгнул. А следом — Серый Волк.

— Простите, господа... — поклонился всем присутствующим Иван прямо из ступы. — Но нам на службу с утра...

— Нам? — удивилась Яга.

— Уж прости, не стану я тебя одну пускать, ясно солнышко. Как одну тебя оставляю, так вечно случается что. А потом ты сердишься или плачешь, и вечно всего против. Буду сидеть, кофе пить и на тебя смотреть.

Вылезли из коридорчика Горыня и Золотая Рыбка, об чем-то бранясь, в руках Горыня мешок тащил. С золотом.

— Желаю счастья, — подмигнул Иван Горыне, а затем с Ясей они всем махали, обнявшись, а Вихря наверх летела.

Медленно, и не по-лихачески, словно оценивала торжественность момента. И обливала их светом голубым полная луна.

Помахали Кикимора и Леший молодым, слезы счастья пуская. Кики подозвала Вещего Олега жестом незаметным, сунула ему носки да велела молодым передать, на свадебку. Только пущай говорит, что в лесу нашел. Нечего смертным знать, что божества их любят, мировое равновесие это нарушает.

Иван-царевич, фляжку схватив, клубочек подобрав и меч свой богатырский, к выходу из пещер поспешил. Не-Елену Прекрасную оживлять.

А Горыныч на Рыбку посмотрел, рассмеялся вдруг пакостно, подхватил на руки и молвил:

— Да зачем нам счастье? Пойдем с этим Синдбадом встретимся, посмотрим, так ли он хорош, как Иван говорит?

И в фонтан сначала мешок с золотом швырнул, а затем и сам с дочерью Морского Царя на руках прыгнул.

— Ну вот, — сказала Кикимора, — вот теперь конец, теперь «Мамба» молодец. А нам с тобой, Лешеюшка, самим домой вертаться, ясное дело, без ступ, избушек на курьих ножках и клубочков.

— Яся-я! Ваня-я! Есть хачу-у!

Кошка Мег сидела на ступеньках их антресоли опочивальной и настырно требовала то, чего ей не причиталось.

Заворочался Ваня, зевнул.

— Мег снова за тобой в Тридевятое пробралась, ясно солнышко?..

Замычала Яся, одеяло на голову натягивая:

— Не знаю ничего... Наконец выходные, никаких перевернутых миров больше...

— На коврик нагажу! — продолжала кошка Мег свой шантаж.

— Я тебе дам коврик, — отозвалась Тихомира, и возмущенный мяв кошки Мег дал знать, что ее за шкирку переместили куда-то, куда она отправляться не собиралась. — Уже и так за тобой два раза вытирала! Теперь глаз не спущу!

— Кажется, придется и сегодня сбегать к тете Иоланте, — рассмеялся Иван, и одеяло-то откинул.

— Или Ивана-царевича за огнегривым конем поведу, — ехидно сообщила Мег с дивана. — Ну, Ваня-я!

— Ты нА двор посмотри — какой Иван-царевич, — ответил Иван, с кровати слезая, носки из травы болотной как тапочки грели. Окно распахнул наружу и потянулся. — Да и проснулась его царевна, Марья, вроде, Моревна. Мир им и любовь пусть будет.

Влетел соленый ветер, занавески кружевные разметал, картинками на стенах зашелестел, досыпавшей последний сон Ясе волосы короткие взъерошил.

Как он и просил, Мира снова привела их к морю. Яся ведь так ждала этого заветного дня со странным именем «суббота».

На море тихо и шторм не шумит — верно, не так уж худо все у Горыни и Золотой Рыбки. Или подались они в моря южные на встречу с Синдбадом, и может Царь Морской отдохнуть от непутевой дочери немного.

Взял Ваня в руки окарину, уселся на подоконнике, да давай колыбельную Зельды наигрывать — пока Яся службу свою отслуживала, он тоже сложа руки не сидел.

Как никак, сегодня седмица с их знакомства прошла. Наконец не спешит Яся никуда, сняла этот неугомонный тикающий браслетик под названием часы с запястья и можно будет ее схватить в охапку, да на бережок сбежать, да купаться и брызгаться, а потом на кухне оладушки жарить и кофе варить, и не спешить наконец на всякие трамваи.

Тихомира и избушка никуда не деваются: спасибо Иван-царевичу, уже весь Переславль знает, что Иван-дурак в суженые толстую бабу Ягу с носом-крючком и в шляпе выбрал. На то он и дурак. Да ушла баба Яга на покой, мировое равновесие в норме, переславляне пересуды точат, да не кручинятся, а жизнь свою живут по привычной.

Впрочем, Ягу из Яси фиг выгонишь, даже без носа клеенного. Но за то и полюбилась она ему.

За эту старушку в девице и девицу в старушке.

Яся еще в полудреме слушала ветер, Ванину окарину и как ровно и спокойно бьется сердце в груди. В ее и в его. Вот так — счастья не ищешь, и приходит оно тихо.

И часов можно и вправду наконец не считать — только земли заморские, звезды на ладони и чашки чая на кухне до ночи.

Откуда не возьмись — кошка Мег: на одеяло Яси прыгнула, а оттуда — на подоконник, мимо Ивана, а потом — в окно!

— Мег! — воскликнул Ваня, роняя окарину, руки за ее пушистой белой шубкой простирая, да поздно.

— Что стряслось? — села в кровати Яся, глаза протирая.

Загородил Иван окно собою, заулыбался широко.

— Н-ничего... Спи, ясно солнышко!

— Иван?.. — голосом бабы Яги настороженно зазвучала Яся, да руки на груди сложила. — Что ты уже натворил?

— Ну, Яга...

— Ты же знаешь — не люблю, когда ты мне лапшу на уши благостную вешаешь, а потом лезешь к Горынычу. Что случилось, Ваня, толком скажи?

— Держите пропажу, — бросила Мира недовольную кошку Мег из окна Ясе на кровать.

Засмеялась Яся, схватила кошку Мег да к сердцу прижала:

— Ах вот оно что! Эх, Мег, несносная Мег...

Одеялом укутала, за ушком почесала. Недовольна Мег сначала была, но потом смилостивилась, замурчала. Головой о Ясину голову потерлась, и бодались они, пока не присоединился и Иван к этому делу веселому, и подставила кошка Мег им пузико, мягкое, как у кролика.

— За тобой, знаешь ли, тоже глаз да глаз. А то сядет в ступу и пестом размахивает, а я верю, что она дома спит и в безопасности, — сообщил Иван.

— Я против, чтобы ты себя подвергал опасности...

— Ты всегда против, Яга, — перегнулся через кошку Мег Ваня и ясно солнышко свое сладко поцеловал.

Ткнула Яся в него подушкой, смеясь.

— Пошли, Мег закинем домой и в море покупаемся.

— Не хочу-у, — возразила Мег.

— Ты купаться не будешь.

— Домой не хочу.

— Тетя Иоланта станет беспокоиться, маленькая. Нельзя так.

Только так начала вырываться Мег в чулане, что задела лапой флигелек, и замигал вдруг брильянтик на нем синим. Отворилась дверь, а там не подъезд тети Иоланты, а... вьюга снежная!

— Ой, — сказала Яся, поймав ветер в лицо.

— Мира... это что такое? — пробормотал Иван, рукой от слепящего снега заслоняясь.

— Сама не знаю... — ошеломленно проговорила избушка.

И дверь испуганно захлопнула.

— Намело... Растает, и лужи будут.

И тут же все снежные остатки прибрала.

— Значит, не только в одно место в этом флигельке портал открывается? — расширила глаза Яся.

И пусть в них и страху немного, и осторожности, но в остальном — тот же восторг и радость, какие Ваньку всегда перед неизведанным охватывают. И лезет он незнамо куда, и делает незнамо что, а потом счастье получается и краски яркие.

— Постой, открой еще раз... — попросил Ванька, да осторожно наружу-то вышел, снегу в руки набрал, на язык, носками по снегу протопал, по колено утопая. Все как есть: зима лютая.

Едва не потеряла Яся Ваню в метели, с ноги на ногу переступала, а на ногах этих тоже носки болотные зеленые. Олежкой обнаруженные и подаренные.

- Ваня! - прокричала в белую слепоту.

Забежал Иван обратно, да в Ясю снежок запустил коварно. Взвизгнула Яся, взвизгнула избушка. А Иван по плечам себя хлопал, прыгал на месте и хохотал весело, как снеговик белый.

Дверь Тихомира закрыла, причитая, сколько ей убирать, и Ивана высушивая.

— Все. Не открою. К тете Иоланте идите сначала, кошку отнести.

Смотрят все трое — а кошки Мег-то и нет!

— Сбежала! — ужаснулась Тихомира. И запаниковала: — В снег! В холод! В метель! Что тете Иоланте говорить будем?..

Ваня с Ясей переглянулись и расхохотались невольно.

— Открывай дверь обратно, Мира... Искать будем.

Ох уж эта несносная кошка Мег!

- Только котомку Ванину возьмите! И шубы... Куда ты шляпу, Ваня?! Шапки вам надо... У Фонарных столбов не стойте, к фавнам в на чай не ходите, львам златогривым не помогайте... Ах, все равно ведь не послушаетесь... Стойте! Меня возьмите... флюгером.

Но это уже совсем другая сказка.