Астийский эдельвейс

11.

— Ты говоришь, нашел алмаз в астийских слоях? — сказал Антон, буравя Максима взглядом.

— Да, — ответил тот, невольно опуская глаза.

— А где гарантия, что это астий, а не что другое?

— Сам Петр Андреевич определял, Крайнов.

— Мог и Крайнов ошибиться.

— Думаю, что нет. К тому же образцы посылались в Москву, в лабораторию абсолютного возраста.

— Та-а-ак… Но почему бриллиант сгорел? Это же совершенно невероятно, чтобы самовоспламенился алмаз.

— То же самое говорил и Петр Андреевич.

— А кто-нибудь, кроме вас с Крайновым, видел эту гемму?

— Нет, никто. Даже не знает о ней никто. Петр Андреевич не советовал рассказывать об алмазе.

— Нос ним самим-то можно созвониться или списаться на худой конец?

Максим ответил не сразу:

— Петр Андреевич умер этой осенью…

— Н-да… — Антон забарабанил пальцами по столу. Потом встал и начал ходить по комнате. Молчание затягивалось. Максим почувствовал, как во рту у него становится странно сухо:

— Не веришь?

— Видишь ли, Максим, я сам уже второй год отстаиваю идею, что в астийское время у нас в Сибири жили люди. Но такая высокая степень цивилизации…

— Значит, не веришь?

— Но у тебя остались хоть какие-нибудь доказательства?

— Так я тебе все сказал. Все, как было! А ты… Ладно! Не веришь — не надо! — Максим встал и направился к двери.

— Да постой ты, горячая голова! Я рад бы поверить, но посуди сам…

— Не о чем больше с тобой судить! — Максим нахлобучил шапку и пошёл из комнаты.

— А я говорю, стой! — Антон схватил его за плечо и, оттолкнув от двери, силой усадил на стул. — Садись! И запомни, это легче всего — изобразить оскорбленную добродетель и хлопнуть дверью. Только у нас так дело не пойдет. Наука не сентиментальный роман. Я тебе верю. Но должен поверить и твоим фактам. Это не одно и то же. Никто не гарантирован от ошибок, вы с Крайновым в том числе. И нечего лезть в бутылку! Но и отмахнуться от этих фактов… — он подошел к столу, взял какую-то книгу, с минуту полистал ее, снова бросил на стол. — Нет, надо быть круглым идиотом, чтобы пренебречь такими фактами! Мне просто необходимо докопаться здесь до истины. Понимаешь, необходимо! — он опять положил руку Максиму на плечо. — И помочь в этом сможешь только ты. Больше некому.

— Я хотел бы, но как?

— Это другой разговор. Как? Подумаем вместе. — Антон отошел к окну, потом круто повернулся к Максиму. — А вот как. Там, на Студеной, во время своих раскопок ты не вел каких-нибудь записей, зарисовок?

— Как же! — обрадовался Максим — Я подробно описывал все в дневнике.

— Это уже кое-что! — прищелкнул языком Антон. — Дальше Результаты работ отрадненских геологов. Они должны быть сведены в научно-производственные отчеты?

— Наверное. Я слышал, они собирались что-то писать

— Отлично! Попробуем запросить эти отчеты через научную часть. И еще. У этого Крайнова остался кто-нибудь — жена, дети?

— Нет, он был совсем один.

— Жаль. Но ничего, воспользуемся тем, что есть Ты принеси мне свои записки

— Ладно, — Максим встал. Антон легонько стукнул его меж лопаток:

— Ну, теперь топай.

Максим взял шапку, помял ее в руках:

— Антон, я хотел еще спросить, Ты не знаешь случайно Ларису Эри с физтеха?

— Знаю.

— Знаешь?! Давно?

— Года три или около того. А что?

Максим замялся:

— Как тебе сказать… Ты никогда не замечал в ней что-нибудь такого… необычного?

— Необычного? Я знаю Лару как очень умного, очень делового, очень интересного человека. Впрочем, это, пожалуй, действительно не так уж обычно. При ее внешности…

— Нет, я не о том.

— Что же ещё? Или успел наслушаться небылиц, какие распускают ее «поклонники» вроде твоего дружка? Выбрось это из головы, Максим!

— Дружки тут ни при чём. А… как ты думаешь, не могла она быть прошлым летом в наших краях?

— У вас в Вормалее? Думаю, что нет. Хотя… Летом они с отцом обычно путешествуют, так что…

— Но кто они? Кто её отец, мать?

— Матери у Лары нет. А отец… Вот тут, действительно, не все ясно. Недаром его прозвали «доктор Фауст». Загадочная личность! В первые годы, что я здесь учился, он жил совсем один, ни с кем, говорят, не знался, нигде не бывал. Потом вдруг появилась Лара… Чего только не болтали тогда по этому поводу! Страшнейший вздор, конечно. Кое-кто и сейчас еще не прочь позлословить на их счет, особенно после не совсем обычной болезни Лары. Но я всему этому не верю. Просто не верю! И тебе советую — не слушай, что говорят злые языки…

«Не слушай». «Выбрось из головы». Легко было Антону советовать все это. А каково Максиму? Он совершенно запутался в своих догадках и предположениях. В самом деле, если даже допустить, что там, в тайге, на озере, все было только сном, то и тогда оставалось непонятным, почему именно она, Лара, приснилась задолго до того, как встретиться ему в институте. А ведь то был не просто сон. Девушку, которая говорила с ним на озере, он мечтал найти много лет, а цветок, подаренный ею, наяву держал в руках, нюхал его, трогал пальцами. Но если там была сама Лара, то почему она не узнает его или делает вид, что не узнает? После всего сказанного ею такое не укладывалось в сознании.

Значит, случайное сходство? Эта мысль не раз приходила ему в голову. Действительно, почему не могло быть двух совершенно разных, только внешне похожих людей? Это было бы самым простым, самым разумным заключением. Но это ни в коей мере не раскрывало тайны Нефертити, не объясняло тех загадочных ситуаций, какие сопровождали каждое ее появление. А главное, все существо Максима восставало против такого заключения: слишком привык он считать свою вормалеевскую незнакомку не такой, как все, исключительной во всех отношениях и не мог допустить мысли, что эта исключительность могла принадлежать еще хотя бы одному человеку.

К тому же какой-то ореол таинственности окружал и Лару. Это чувствовалось в отношении всех к ней. Разговор с Антоном не только не поколебал, а даже укрепил уверенность Максима в этом. Отец — отцом. Но ведь и сама Лара выделялась среди всех девушек. Выделялась и внешностью, и манерами, и чем-то таким, что нельзя выразить никакими словами, но что и делало ее больше всего похожей на Нефертити.

Словом, загадка на загадке! И не отмахнуться от них, не выбросить из головы. К удивлению Максима, Лара всё больше и больше захватывала его мысли. Он думал теперь о ней и днем, и ночью. Желание видеть ее было настолько сильным, что иногда он бросал все дела и часами прохаживался по заснеженному ельнику перед физтехом в надежде хоть издали взглянуть на нее из-за деревьев.

Хуже всего, что всем этим абсолютно не с кем было поделиться.

Не рассказывать же Антону о загадочной встрече на Вормалеевском озере. Сам же Платов почему-то явно не хотел говорить о Ларе. Единственным, кто мог еще внести какую-то ясность, был Михаил. Он наверняка знал о всех «небылицах», связанных с Ларой. Но с ним в эти часы можно было увидеться только в спортклубе. И Максим, не раздумывая, отправился туда.

В спортклубе было людно. Максим обошел баскетбольную площадку, где большая толпа болельщиков криками подбадривала институтскую команду, и направился в дальний конец зала, к гимнастам, как вдруг:

— Девочки, подождите, я ещё раз!

Она! Её голос! Возможно ли? Но это было так. В каком-нибудь десятке шагов от него распласталась на кольцах… Нефертити. Или Лара. Впрочем, он уже окончательно запутался во всем этом.

Однако снова увидеть её! И так близко! Максим, как завороженный, двинулся к небольшой группе ребят, окруживших гимнастку. Лара, не замечая его, продолжала работать на кольцах. Но вдруг глаза их встретились. Лара почему-то нахмурилась, поспешно опустила ноги, хотела соскочить с колец. Но в последний момент вдруг сорвалась и неловко упала на пол.

— Ой! — коротко вскрикнула она, схватившись за ногу.

К ней сейчас же бросились все, кто был поблизости, засуетились, заспорили:

— Перелом?

— Нет, вывих.

— А я говорю — перелом! Врача! Врача скорее!

— Да нет его, ушел.

— Тогда скорую! Звоните в скорую!

Однако все продолжали стоять на месте, ахая и охая, перебивая друг друга, оглядываясь по сторонам, словно ожидая, что кто-то куда-то побежит, кто-то куда-то позвонит.

Максим подошел ближе, протиснулся сквозь толпу. Лара сидела на полу, бледная, растерянная, с глазами, полными боли.

«Нет, не Нефертити! — пронеслось где-то поверх сознания. — Но что они тут толкутся? Человеку помочь надо». — Он взглянул на ногу Лары. Она чуть припухла, покраснела. Ясно, вывих! Сколько раз он вправлял такие вывихи ребятам на кордоне.

— Ну-ка, пустите! — подошел он к Ларе.

Все с удивлением расступились. Максим, ни слова не говоря, опустился на колени, ощупал щиколотку Лары. Она непроизвольно отодвинулась, в глазах ее мелькнул страх. Но Максим решительно ухватился за ступню:

— Минуту потерпите, я сейчас, — он чуть повернул ступню и сильно дёрнул.

— Ой, что вы делаете?! — закричала Лара, отдергивая ногу. Глаза ее расширились от боли. Лицо покрылось испариной.

Максим поднялся с полу:

— Все уж, можете вставать.

— Как… всё?

— Так, больше ничего не надо.

Ребята неодобрительно загудели. Но Лара встала, сделала несколько шагов:

— В самом деле не больно… — она обернулась, отыскала глазами Максима. — Спасибо вам и… проводите меня, пожалуйста, к раздевалке.

У него даже в горле пересохло от неожиданности:

— Что… вы… сказали?..

— Я прошу помочь мне дойти до раздевалки, если вы не очень спешите…

— Нет, я не спешу, пожалуйста… — сказал Максим, несмело беря ее за локоть.

Она рассмеялась:

— С моей ногой вы были куда решительнее, простите, не знаю вашего имени…

Максим назвал себя и замолчал. Глаза Лары все еще смеялись: зеленые сполохи рвались из-под длинных ресниц, не давая ему собраться с мыслями и думать о чем-нибудь другом, кроме того, что он уже видел это лицо, этот разлет бровей, эти сполохи в глазах, видел так же близко, так же отчетливо, с тем же непонятным волнением.

— Вы, верно, первокурсник? — нарушила Лара затянувшееся молчание. — Бионик или?..

— Я геолог.

Она окинула его быстрым взглядом:

— Похоже… Нет, я не о внешности! Присядем на минутку, — она опустилась на скамью возле шведской стенки, жестом пригласила сесть Максима. — Да раздевалки я дойду одна, вы действительно чудесный исцелитель. Но у меня есть к вам вопрос… — Лара с минуту помолчала. — Скажите, почему вы все время преследуете меня?

Максим густо покраснел. Несколько раз, действительно, было так, что, увидев Лару где-нибудь на улице, он незаметно для нее шел следом два-три квартала, а однажды, в пургу, даже проводил до самого дома. Но как она могла догадаться?

— Или я ошиблась? — продолжала Лара после небольшой паузы. — Если не хотите, можете не отвечать.

— Нет, вы не ошиблись, — Максим в первый раз взглянул прямо ей в глаза и даже похолодел от волнения: так велико было сходство в выражении лица Лары и таинственной незнакомки.

— Тогда мне хотелось бы знать причину.

— Причину? Мне кажется, я уже видел вас…

— И это всё?

— Вы не совсем меня поняли. Я видел вас за две тысячи километров отсюда, на берегу лесного озера, видел так же ясно, как вот сейчас, а потом… — Максим замялся.

— Что же было потом?

— Потом я проснулся.

Лара рассмеялась:

— Так вы видели меня во сне?

— Может быть, только… — Максим замолчал.

— Что только? — Лара перестала смеяться и выжидающе смотрела на Максима.

— Только вы… В общем, эта девушка дала мне цветок. Такой, каких, кажется, нет на Земле. И когда я проснулся, цветок лежал у меня в руках. Я понимаю, это смешно…

Однако она не смеялась и смотрела на него так, будто знала, что услышит нечто совершенно необыкновенное:

— Продолжайте, прошу вас.

— Вот, собственно, и всё.

— Но вы сказали, цветок… Она подарила его вам?

— Так мне приснилось.

— А после? Что было после? После того, как вы проснулись? Что стало с цветком?

— Цветок пропал… Видимо, я обронил его. Это было перед самым отлетом.

— Но вы помните его? Хорошо помните? Какой он?

— Как вам сказать… Главное — у него все время менялась окраска. И лепестки — точно лиры…

Лара внезапно побледнела:

— Не может быть!

— Все так говорят. Но я видел его так же ясно, как вот… вас сейчас. Он был у меня в руках. Я нюхал его. Если, конечно, это не было продолжением сна.

Она долго молчала, явно пораженная его словами:

— А когда это случилось? Когда вы видели меня… эту девушку на озере?

— Перед самым отъездом в институт. В конце июля. Числа так…

— Двадцать шестого?!

— Да. А почему вы знаете? Значит, вы…

Лара покачала головой. Она была белее полотна:

— Нет, я ничего не знаю. Абсолютно ничего! Но двадцать шестого июля произошло такое!.. И эти цветы с лироподобными лепестками…

— Вы тоже видели их? Скажите, где, когда?!

— Я расскажу вам всё. Только позже, в другой раз. А сейчас… Мне что-то нехорошо. Простите, пожалуйста…

12.

Сквозь густые заросли джунглей, стремительно и бесшумно, будто перелетая с дерева на дерево, движется стая бабуинов. Время от времени они останавливаются, плотно сбиваются, в кучу и долго прислушиваются к шорохам леса. Но кругом, кажется, все спокойно. И обезьяны снова пускаются в путь, зорко посматривая по сторонам и принюхиваясь к запахам пробуждающегося дня. Пути бабуинов не видно конца. Километр за километром покрывают они на головокружительной высоте в неутомимых виртуозных прыжках. Но вот внизу показались купы смоковниц. Сигнал вожака — и стая рассыпается.

Теперь отовсюду несется аппетитное чавканье и треск обламываемых веток. Быстрые руки жадно обрывают сочные ягоды и тут же отправляют их в рот, торопясь наполнить опустевшие за ночь желудки. Заботливые матери не забывают набить рты и маленьких, вцепившихся в их спины детенышей. Те же, что постарше, сами пригибают усыпанные ягодами ветви и обчищают их прямо ртом, повизгивая от удовольствия и нещадно измазывая соком голые сморщенные рожицы.

Вдруг вожак перестал жевать и напряженно вытянулся— снизу, из-за ствола дерева, прямо на него смотрели страшные прищуренные глаза, глаза человека-охотника. Вожак на миг окаменел, потом издал короткий пронзительный звук. Мгновенье — и стая скрылась в зарослях.

Мвамба усмехнулся. Бабуины его абсолютно не интересовали. Он ждал другую добычу. Но теперь это потеряло всякий смысл. Мвамба хотел уже двинуться дальше, как внимание его привлекло нечто совершенно необычное — мимо промчалась отставшая молоденькая обезьянка, на спине у которой, вцепившись в густую шерсть, сидел… испуганный мальчуган.

Мвамба чуть не выронил из рук ружьё. Месяц назад у его соседа пропал сын, и он готов был поклясться, что обезьяна тащила именно его, — Мвамба не раз видел мальчонку, копошащегося возле соседской хижины. Теперь было не до охоты. Мвамба выбрался на тропу и побежал сзывать людей.

Рассказ старого охотника всполошил всю деревню. Все взрослые мужчины, как один, выступили на поиски бабуинов. Но обезьяны словно сквозь землю провалились.

Прошло двенадцать лет. Умер сосед Мвамбы. Утонула в озере его жена. Все в деревне успели забыть о необычайном происшествии в джунглях. Но Мвамба не забыл. Из года в год с неослабным вниманием присматривался он к каждой стае бабуинов. И упорство его было вознаграждено.

Однажды под вечер, пробираясь сквозь заросли смоковниц, он увидел, как в плотной листве деревьев мелькнуло голое тело. Мвамба замер. Теперь он ясно видел, что высоко в ветвях, среди лакомящихся ягодами обезьян, ловко перепрыгивает с дерева на дерево рослый мальчуган. Длинные свалявшиеся волосы космами падали ему на плечи, худое тело покрывали бесчисленные рубцы и ссадины. Но даже отсюда, с земли, было видно, как перекатываются под кожей могучие бугры его мышц. Меж тем день клонился к вечеру. Обезьяны начали устраиваться на ночлег. Мвамба с величайшими предосторожностями отполз на тропу и помчался к деревне.

Незадолго до полуночи два десятка охотников со всех сторон обложили смоковник. Луна была на ущербе, свет ее почти не проникал к подножью деревьев. Но привыкший к ночному мраку Мвамба быстро и бесшумно, как пантера, скользил меж стволов, высматривая лежбище бабуинов. Ноздри его широко раздувались, улавливая малейшие изменения запаха. Наконец он остановился. Обезьяны были тут, рядом. Он слышал даже их сонное бормотание. Но где же мальчуган? Мвамба до боли расширил зрачки глаз. И вдруг увидел его, почти на земле, в небольшом гнезде из ветвей. Юноша спал, запрокинув голову, широко раскинув сильные руки.

Легкий посвист — и шестеро охотников присоединились к Мвамбе. Он подал знак — на мальчугана набросились все сразу, стянули его на землю, подмяли под себя. Мальчик отчаянно сопротивлялся — кусался, царапался, отбивался руками и ногами. Но ловкие руки охотников быстро скрутили его крепкими узлами, заткнули рот, поволокли сквозь чащу.

Утром вся деревня сбежалась взглянуть на лесное диво. Однако Мвамба разогнал любопытных и объявил, что, поскольку родители мальчика — если это были они — давно умерли, то он берет мальчугана к себе в сыновья.

Никто не возражал против решения Мвамбы. Но не так-то просто было подступиться к затравленному зверенышу, который сидел все время скрючившись,'никому не позволял себя трогать и дико озирался, издавая какие-то нечленораздельные звуки. Когда Мвамба поставил перед ним корзину с фруктами, он даже не взглянул на них. А стоило охотнику прикоснуться к голове мальчика, как тот яростно оскалил зубы, и в глазах его сверкнула такая злоба, что даже видавший виды Мвамба попятился к двери.

Но Мвамба не отнял руки, и мальчуган не укусил его.

Так началось приручение мальчика-обезьяны. Старый охотник отдавал ему все свободное время, не жалел ни терпения, ни ласки. Однако прошел не один месяц, прежде чем мальчуган перестал рычать на Мвамбу, стал брать у него из рук пищу, отказался от попытки бежать из хижины.

Время шло, и постепенно он смирился с жизнью в деревне, привык к людям, даже привязался к Мвамбе, как может привязаться к хозяину собака. Он стал ходить с ним на охоту, помогал выслеживать зверя, доставал плоды с высоких деревьев.

Однако и много лет спустя он так и не научился говорить, не преодолел отвращения к домашней пище, не мог обращаться с ружьем, не принимал участия ни в какой деревенской работе, а главное — так и не стал, по-видимому, мыслить…

…По экрану побежали титры: «Фильм поставлен по материалам… В нем приняли участие… В основу фильма положен достоверный факт… В него включены документальные кадры, снятые на севере Мозамбика, в Африке…»

Михаил выключил телевизор:

— Удивительно!

— Ничего удивительного. Так бывает со всеми Маугли, — Антон встал и заходил по комнате. — Меня давно уже интересуют такие происшествия. Сейчас я собрал материал по девяти случаям: пятерых детей воспитали волки, двух — павианы и одного мальчика антилопа. Это вот десятый. И всюду одно и то же — дети, воспитанные зверями, не могут научиться говорить, не приобретают способности мыслить и чаще всего погибают в неволе. Случай, который мы только что видели, по-видимому, с самым счастливым исходом. Но и здесь мальчик не стал человеком. В лучшем случае из него выйдет преданное домашнее животное.

— Почему животное? — возразил Михаил с негодованием. — Это же человек, с человеческим мозгом!

— Человек? А чем, собственно, отличается человек от животного? Думаешь, только строением мозга?

— Разумеется.

— Ничего не разумеется. Главное отличие человека — это способность мыслить.

— Так разве это не просто физиологическая функция достаточно развитого мозга?

— В том-то и дело, что нет! — решительно заявил Антон. — И то, что мы сейчас видели — прямое тому доказательство. Человеческий мозг может мыслить. Потенциально может. Но надо научить его этому. Надо запрограммировать его, надо заложить в него элементарные основы мышления. Поэтому способность мыслить передается от поколения к поколению как эстафета, и достаточно прервать ее хотя бы в одном звене…

— Постой-постой! Что же получается? Выходит, по-твоему, если бы, скажем, на Земле вдруг исчезли все взрослые люди, остались одни младенцы, то человеческий разум, человеческая мысль исчезли бы совсем?

— Да, по крайней мере, на очень длительное время. Мозг сам по себе — это кибернетическая машина с пустым блоком памяти, это, если хотите, горючий материал, к которому еще надо поднести искру, чтобы разгорелся тот костер, который мы называем мышлением. Вот эта-то искра и передается от человека к человеку. Только человеческое общество с его преемственностью поколений может быть хранителем разума. Для одного человека или даже небольшой группы людей это невозможно.

— Ну, так можно и до идеализма докатиться. Давно доказано, что мысль — продукт мозга.

— При чем здесь идеализм? И с чего ты взял, что я не считаю мысль продуктом мозга? Я хочу лишь сказать, что только подготовленный мозг может дать такой продукт. И подготовка эта возможна лишь в определенном возрасте. Ни о каких мыслях без мозга не может быть и разговора. И все же ни один здравомыслящий человек не поставит знак равенства между мышлением и мозгом. Если мозг эволюционировал, как всякий другой биологический объект, то эволюция мышления шла, видимо, по совсем иным законам. Прообразом мозга может служить любая нервная клетка. Прообраза мышления мы не знаем.

Михаил вскочил со стула:

— Здравствуйте! Еще один Спиноза! Прообраз мышления… Да возьми любую обезьяну!

— Обезьяна обладает лишь сложным комплексом условных рефлексов, — отрезал Антон.

— Так, чудак-человек, это и есть прообраз мышления.

— Ничего подобного. Это вещи разных порядков. Хотя бы потому, что нормальный процесс мышления вообще невозможен вне общества, чего нельзя сказать об условных рефлексах.

— Как это невозможен вне общества?

— А так вот, товарищ убежденный материалист. Ты что, не знаешь, что люди, изолированные от общества и лишенные источников информации, постепенно дичают?

— Смотря какие люди, — упорствовал Михаил.

— Любые люди. Примеров тому — тьма. Зато в жизни бывает и наоборот. Ты слышал, конечно, о знаменитом физике Нпролу?

— Что-то читал…

— А знаешь, что он двухмесячным младенцем был взят в западноафриканском племени, которое до сих пор не имеет письменности и живет чуть ли не на уровне каменного века?

— Нуда!

— Вот тебе и «ну да». Его усыновил один миссионер-европеец. Потом он учился в Оксфорде, работал у нас в Дубне. И вот результат. Это тебе о чем-нибудь говорит?

Несколько минут прошло в молчании. Михаил, видимо, исчерпал все свои возражения и, насупившись, ходил по комнате. Антон спокойно стоял у окна, глядя на синие сумерки, и, как всегда, о чем-то сосредоточенно думал.

— А все-таки, Антон, — обратился к нему Максим, — трудно с тобой согласиться. Я вот представил такую ситуацию. Несколько космонавтов-землян, мужчин и женщин, высадились на далекой чужой планете. Корабль вышел из строя. Связи с Землей никакой. Надежды на возвращение — тоже. Что, в таком случае, они должны одичать?

— Смотря по тому, сколько их будет и что они с собой привезут. Если несколько человек и с пустыми руками, то да.

— Но почему? Почему они не смогут дать начало новой цивилизации?

— Да потому, что их слишком мало, потому, что они лишены машин, орудий, источников энергии, хранилищ знаний, потому, что великие богатства человеческого разума будут им просто не нужны, поскольку все их жизненные силы будут уходить на поддержание самых элементарных биологических функций, на борьбу за существование в самом прямом, самом грубом смысле этого слова. Ну зачем, посуди сам, им в таких условиях формулы высшей математики, законы астрономии, даже письменность? Все это забудется, умрет, если не у самих космонавтов, то у их ближайших потомков.

— И разум исчезнет совершенно?

— Ну, если и не угаснет совсем, то потускнеет, померкнет на многие века, будет тлеть, как угли под слоем золы, до тех пор, пока не сформируется новое человеческое общество. Поймите, разум не может быть достоянием человека или нескольких человек. Он может быть достоянием человечества. Каждый человек может мыслить. Но лишь вид Гомо сапиенс может быть хранителем разума.

— Ну, я на этот счет другого мнения. И вообще — приветик! — Михаил схватил пальто и выскочил из комнаты. Максим подошел к Антону:

— Но ты, кажется, не все договорил, Антон. Если искра мышления передается, как эстафета, от поколения к поколению, то где ее начало? У тебя, кажется, есть свои соображения относительно того, как впервые возникло это удивительнейшее явление — разум?

— Очень много ты захотел! Более грандиозной загадки природы трудно себе представить. Никто не ответит тебе на этот вопрос. Что же касается меня, то я убежден в одном: человеческий разум не мог возникнуть в тот ничтожно малый промежуток времени, который отделяет последние находки рамапитека от первых находок питекантропа. Полтора-два миллиона лет могли существенно изменить и обезьяну и человека. Но это слишком незначительный срок для того, чтобы обезьяна стала человеком. Эволюция совершается скачками, я согласен. Но это уже больше, чем скачок. В конце концов между обезьяной и ее предками, если можно так выразиться, лежит небольшая рытвина, человека же от обезьяны отделяет пропасть.

— Ну, это как сказать, Антон. Последние наблюдения и эксперименты над поведением животных показывают, что не только обезьяны, но и многие другие млекопитающие обладают определенными элементами психики, ни в коем случае не укладывающимися в понятие рефлекса. Разве ты не слышал?

— Слышал, но не очень верю.

— Это не аргумент!

— Хорошо. Допустим, что все, что пишут о таких экспериментах, верно. Но разве эти «элементы психики», сугубо конкретные, связанные лишь с определенными действиями животного, как бы они ни напоминали мышление, ложно сравнить с абстрактным разумом человека?

— Можно. Во всяком случае, пропасти я здесь уже не вижу. И достаточно усложнения функциональных констелляций нейронов мозга…

— Усложнение функциональных констелляций нейронов! Коронный номер Стогова! Всеспасающие констелляции. А кто и когда наблюдал это скачкообразное усложнение констелляций? Почему оно не возникает ни у одной из ныне живущих обезьян?

— Может, и возникало, кто знает Ведь сейчас, когда обезьяны живут, по сути дела, в окружении людей, такое усложнение не дало бы им ни грана перевеса и, стало быть, должно бесследно исчезнуть, как всякий бесполезный признак.

— Гм… Это уже что-то новое. Во всяком случае, не по Стогову. Тот просто сослался бы на чрезмерную специализацию и указал такую-то страницу такой-то книги. Откуда это у тебя?

— Да ниоткуда… Я сам так думаю.

— Сам? — Антон неожиданно рассмеялся. — А ты, оказывается, не так прост! Ладно, потолкуем еще об этом. А теперь вот что… Лара вчера уехала.

— Как уехала? Куда?

— В Москву, на Международный семинар. Недели на три — на четыре.

— Уехать сейчас почти на месяц! А как же лекции?

— Не лекциями едиными жив студент.

— И все-таки, целый месяц! Это такой срок…

— Срок большой, — Антон хитро прищурился. — Вот она и просила передать, что то, о чем она обещала рассказать тебе — видно, что-то важное, я не знаю — она скажет сразу по приезде. Если, конечно, ты снова не будешь прятаться от нее, как в последнее время.

— Так она и сказала?

— Нет, это я по глазам у нее прочел. Я же как-никак бионик.

— Понятно…

— Ничего тебе не понятно. С твоими констелляциями…

Это случилось уже весной, когда снег на улицах заметно почернел, и под водосточными трубами заблестели первые лужицы воды. В тот день у Максима с утра болела голова, чувствовался озноб, а к полудню поднялась температура. Пришлось уйти с лекций и лечь в постель. «Неужели и я попался?» — мелькнула тревожная мысль.

В городе второй месяц свирепствовал грипп. Переболело почти все общежитие. Только Максим до сих пор держался на ногах. Может быть, потому, что все зиму делал зарядку и обтирался снегом. А вот теперь, когда эпидемия фактически закончилась, болезнь, кажется, настигла и его. Он чертыхнулся от досады и, положив руки под голову, закрыл глаза. Вдруг дверь с шумом распахнулась.

— Максим! Ты спишь, что ли? — в комнату вихрем ворвался Михаил и, не снимая пальто, присел на койку к приятелю. Тот молча отодвинулся, давая место. Но Михаил затормошил его за плечи. Он тяжело дышал и поминутно отирал пот с лица:

— Слушай, Максим, ты мне друг?

— Ну?

— Тогда выручай! Сейчас я случайно узнал, что Лара… В общем, беда с ней, Максим.

— Беда с Ларой?! Разве она приехала?

— Приехала. Давно. Да по дороге подцепила грипп. А сейчас пневмония в страшной форме. Пенициллин нужен. А из-за этой эпидемии, будь она неладна, во всех аптеках хоть шаром покати. И отец ее, как нарочно, в командировке…

Максим соскочил с кровати:

— Что же она, совсем одна?

— Есть там какая-то старушенция-домработница. Да не в этом дело. Пенициллин, говорю, надо, а иначе…

— Так пошли, разыщем. Из-под земли достанем!

— За этим я и пришел к тебе. В центре нет ничего, я все обегал. Надо на окраины ехать. Я уж навел справки. Вот тут адреса всех аптек…

— Может, по телефону быстрее?

— Бесполезно. Тут надо просить, умолять, доказывать. В общем, так. Я махну в Заречье, а ты возьми Нагорный и Тракторный.

— Идёт!

Однако все поиски закончились безрезультатно. Ночь застала Максима в рабочем поселке, где не было, оказывается, и аптеки и откуда давно ушел последний автобус в город. Но какое это имело значение, если приходилось возвращаться с пустыми руками.

Максим вышел на темную пустынную дорогу и остановился, не зная, что ещё придумать, что сделать. Мысли его неотступно вертелись вокруг несчастья с Ларой. Страшно было подумать, чем может закончиться ужасная болезнь. Он только теперь вдруг понял, что давно уже не мыслит жизни без того, чтобы где-то рядом, пусть даже не замечая его, жила эта удивительная необыкновенная девушка. Кем бы она ни была. Что бы о ней ни говорили. Какие бы тайны ни окружали ее. Только бы знать, что она есть, думать о ней, мечтать о встрече с нею. Но вот она больна. Может быть, борется со смертью. А он не в состоянии даже найти ей лекарство. Он живо представил её, беспомощную, неподвижную, с закрытыми глазами, и сердце сжалось от страшного предчувствия.

Что же делать? Где найти этот пенициллин? В аптеках города его нет. В аптеках пригородных деревень, конечно, тоже. Так где же он может быть? В аптечках воинских частей? Туда не пройдешь. В аптечках школ, лесничеств, экспедиций… Эврика! Ведь где-то здесь неподалеку — база геологической экспедиции. Антон не раз говорил о ней. Только где она, эта база?..

Вдали показались огни автомашины. Максим выскочил на дорогу, поднял руку. Тяжело груженый самосвал остановился.

— Чего тебе? — выглянул из кабины шофер.

— Мне надо срочно на базу экспедиции. Не подвезешь?

— К буровикам, что ли?

— Вот-вот!

— Так это не на тракте. К ним кружным путем ездят.

— А если пешком?

— Эка хватил! Тут километров десять, а то и все пятнадцать. Разве до Трех долинок тебя подбросить, там близко. Только лесом, через овраг, без дороги.

— Идёт! Как-нибудь…

— Ну, садись.

До Трех долинок домчались быстро. Шофер гнал машину на предельной скорости. Но как найти теперь эту базу геологов?

— Они тут вправо. Так прямиком и дуй! — кивнул на прощание шофер.

Легко сказать — дуй прямо. А как это сделать в сплошной темноте, по снегу? Местность незнакомая. Если б хоть какая-нибудь тропинка, след от ног. Но кругом одни сугробы. На небе ни звезды. Уйдешь в сторону с первых шагов.

Максим снова почувствовал озноб. Боль в голове не давала собраться с мыслями. Предательский страх начал закрадываться в душу. Но так продолжалось одно мгновенье. Он снова представил Лару, измученную болезнью, мечущуюся в жару и не раздумывая шагнул в темноту. В лицо ударил мокрый ветер. Это хорошо. Хоть по ветру можно будет ориентироваться. И он двинулся вперед.

Сначала под ногами тянулось поле с довольно крепким настом. Потом пришлось продираться через кусты. Наконец он вступил в густой еловый лес. Теперь ветер едва чувствовался. Ноги глубоко вязли в снегу, путь то и дело преграждали большие разлапистые деревья. Не прошло и четверти часа, как сильная слабость заставила Максима присесть в снег. Нестерпимо хотелось пить. Он бросил в рот щепоть снега. Больше, казалось, не сделать ни шагу. Однако мысль о Ларе снова подняла его на ноги. Идти! Идти во что бы то ни стало!

Густой ельник кончился. Потянулось редкое мелколесье. Потом снова лес. И все та же темень, мокрый снег, безмолвие. Время словно остановилось. Сознание заволокло туманом. Но он шел и шел, несмотря на головную боль и слабость, несмотря на озноб и тошноту, несмотря на вконец промокшие ноги.

Наконец деревья расступились. Впереди показались огни, почувствовался запах дыма. Максим собрал последние силы и через несколько минут вошел в небольшой поселок из пяти или шести домов. В глаза бросились заснеженные машины с буровыми установками. База геологов!

Он подошел к первому дому и забарабанил в дверь. В ответ послышались громкие мужские голоса. Максим вошел в жарко натопленную комнату. Здесь, за столом, заваленным картами и чертежами, сгрудилось четверо мужчин. Он шагнул прямо к столу:

— Здравствуйте! Где я мог бы найти врача?

— Врача у нас нет, — ответил старший из мужчин, видимо, начальник партии. — А что случилось?

— Здесь неподалеку, в городе, умирает человек. Срочно нужен пенициллин. А ни в одной аптеке…

— Понятно. Петро, загляни-ка в аптечку, вроде там было.

Тот, кого назвали Петром, молодой паренек с кудрявым чубом, порылся в шкафу и вынул небольшую коробочку:

— Вот, есть! Целая упаковка, даже не распечатано. — Он протянул коробку Максиму.

— Спасибо вам большущее! — Максим сунул лекарство в карман и пошел к двери. — До свидания.

— Постой! — окликнул его начальник. — А на чем ты сейчас в город?

— Не знаю, право. Как-нибудь…

— Как-нибудь! До города добрых два десятка километров. А времени — двенадцатый час.

— Неужели двенадцатый?

— То-то и оно! Что бы тут придумать?.. — он выглянул в окно. — Петро, как у нас вездеход?

— Машина на ходу.

— Тогда вот что, езжай-ка в город. Вся поездка отнимет часа полтора не больше, а тут… сам понимаешь.

— Ясно, о чем говорить! Пошли, парень.

У Максима предательски защекотало где-то в глубине горла:

— Не знаю, как благодарить вас…

— Есть вещи, которые не требуют благодарности, молодой человек, — ответил геолог, протягивая руку. — Счастливо добраться.

Через полчаса вездеход прогромыхал по спящим улицам города и остановился у профессорского дома. Максим поднялся в подъезд. Но в какой квартире? Размышлять было некогда. Он нажал кнопку первого попавшего звонка. Из двери высунулось испуганное женское лицо.

— Простите, пожалуйста, квартира профессора Эри?..

— Третий этаж, номер двадцать пятый.

— Спасибо! — Максим одним махом поднялся наверх, в два прыжка пересек широкую лестничную площадку и остановился. Как войти, что сказать? Да и можно ли вообще звонить сюда сейчас, среди ночи? Он вспомнил испуганное лицо женщины. Нет, звонить нельзя. Он осторожно стукнул и прижал ухо к двери. Оттуда не доносилось ни звука. Тогда он легонько нажал на скобу. Дверь открылась. В прихожей горел свет. Две выходящие в неё двери были закрыты. Максим тихонько кашлянул.

— Кто там? — её голос, ясный, отчетливый.

Он облегченно вздохнул:

— Тут вот… лекарство.

— Зайдите, пожалуйста, сюда.

Он вошел в небольшую, слабо освещенную комнату. Лара сидела на кровати, до подбородка закутанная одеялом, щеки ее пылали, волосы рассыпались по заложенной за спину подушке. Неподалеку в кресле спала маленькая сморщенная старушка. Глаза Лары расширились:

— Вы?!

— Мне сказали, что… что нужен пенициллин. А я вот только сейчас смог… Простите, что в такое время, — он вынул из кармана коробку с лекарством и поставил на стол. — Поправляйтесь, Лара…

Максим неловко повернулся и взялся за ручку двери.

— Постойте… Сядьте, пожалуйста. Вот сюда, — Лара провела языком по пересохшим губам. — Спасибо вам, Максим. И ещё… Я хотела сказать, — я ждала вас. Не знаю, почему…

Этой ночью Максим достал дневник, к которому не прикасался уже много недель, и после короткого раздумья написал:

«Если бы случилось так, что я умчался прочь от Земли, к другим мирам, другим цивилизациям, и меня спросили, чем так прекрасна жизнь на Земле, что там самого красивого, удивительного, что такое мечта, любовь, счастье, радость, я ответил бы одним словом — Лара!»

14.

Он сидел в читальном зале, просматривая старые журналы, когда вновь услышал ее тихий приглушенный шепот:

— Здравствуйте, Максим, еле разыскала вас.

— Лара… — у него даже голос прервался от неожиданности.

— Сидите-сидите! — она села к нему за столик, мягко улыбнулась. — Я так давно не видела вас… Как вы жили все это время?

— Как я жил?.. — начал он, с трудом собираясь с мыслями, и замолчал. Это было слишком необычно и ново, сидеть так близко с Ларой, — он чувствовал даже тепло её плеча, и оттого все в нем смешалось от волнения. Да и можно ли было выразить словами, что он пережил и перечувствовал за последние недели.

Болезнь Лары затянулась, её положили в больницу, и сколько тревожных дней и ночей провел он, прежде чем узнал, что опасность миновала. Наконец она выздоровела, выписалась из клиники и сейчас же уехала в дом отдыха. Михаил провожал ее, пришел домой сияющий, весь вечер надоедал Максиму счастливой болтовней. А ему еле удавалось скрыть чувство обиды и боли: он даже не слышал об отъезде Лары.

Но вот она приехала. И опять он узнал об этом от Михаила. Тот успел уже встретиться с Ларой, нашел ее отдохнувшей, посвежевшей. А Максим не мог придумать, где и как хотя бы увидеть ее. Говорить об этом с Глебовым было по меньшей мере смешно, Антон же, занятый дипломным проектом, день и ночь не вылезал из лаборатории.

И вдруг эта неожиданная встреча здесь, в читальном зале. Он поднял наконец глаза и окончательно смешался, встретив ее ждущий доверчивый взгляд:

— Как я жил в последнее время?.. Я только и ждал… только и думал о вас, Лара…

— Максим… — скорее прочел он по движению ее губ, чем услышал взволнованный полушепот. Узкая холодная ладошка Лары легла на его руку, тонкое, вдруг побледневшее лицо придвинулось к самым глазам. — Максим, мне нужно так много сказать вам. И я хотела бы… Вы не могли бы зайти сегодня ко мне?

— К вам домой?!

— Вы же были у меня.

— Да, но…

— Я буду ждать вас. Часов в девять вечера. Хорошо?

Он молча кивнул. Лара встала:

— До вечера, Максим.

И вот этот вечер наступил. Максим наскоро собрался и, желая побороть в себе чувство привычной робости и избежать лишних расспросов Михаила, вышел из дома задолго до назначенного срока. Вечер был тихий, теплый, и так как Лара жила неподалеку от института, он выбрал самый длинный окружной путь, через Заречье. Вот почему закат застал его на берегу реки, чуть выше Коммунального моста.

Вода здесь уже спала, кое-где обнажился бичевник, но было еще безлюдно и сыро. Максим сел на одну из лодок, во множестве расставленных вдоль берега, и задумался. Он чувствовал, был почти уверен, что сегодня Лара откроет ему свою тайну. Он ждал этого, хотел этого и боялся этого. После памятного разговора в спортзале он почти не сомневался, что эта тайна как-то связана с его вормалеевскими приключениями. Но как? Была ли там, на озере, сама Лара, или астийская Нефертити и Лара — всего лишь двойники, связанные какими-то загадочными, может быть, даже страшными обстоятельствами? Сегодня это должно решиться.

Максим взглянул на часы. Пошла вторая половина девятого. Пора! Он встал, отряхнул брюки и начал уже подниматься вверх по откосу, как вдруг услышал что-то* похожее на детский плач:

— А-а… Мама! А-а…

Что бы это могло быть? Он вгляделся в сгустившиеся сумерки и увидел на самой середине реки что-то темное, медленно движущееся по течению к мосту.

— Мама! Мамочка-а!.. — неслось оттуда.

Но вот темный предмет поравнялся с ним, и Максим смог рассмотреть небольшой плот или доску, на которой скорчилась маленькая детская фигурка. Ясно, что ребенок попал в беду.

— Э-гей, малыш! Держись, я сейчас! — Максим быстро разделся, сорвал с руки часы и бросился наперерез плоту.

Холодная вода обожгла как кипяток, дыхание перехватило. Но Максим лишь сильнее заработал руками и ногами. К счастью, течение в реке было небольшим, и скоро он настиг плывущий предмет, оказавшийся большой амбарной дверью, на которой, крепко вцепившись в металлическую скобу, сидел и плакал четырех-пятилетний мальчуган.

— Как ты попал сюда? — крикнул Максим, стараясь отдышаться.

— Это все Митька. Мы катались там, в затоне. А он толкнул шестом… А-а-а…

— Ладно, хватит реветь! Забирайся ко мне на спину и держись за плечи.

Выбравшись на берег, Максим сорвал с мальчугана мокрую одежонку, закутал в свой пиджак, оделся сам. Время перевалило за девять.

— Что же мне с тобой делать? Может, добежишь домой сам?

— Не… я боюсь. — Да Максим и сам видел, как нелеп был его вопрос. Мальчонка дрожал как в лихорадке. На берегу было уже совсем темно. А крохотные огоньки затона еле просматривались за поворотом реки.

— Ну вот что. Садись ко мне на закорки и пойдем. Быстро пойдем! — он закрепил на мальчонке пиджак, усадил его к себе на плечи и зашагал по еле видимой во тьме тропинке.

На часы он больше не смотрел. Шел так скоро, как только мог. Но когда, разыскав кое-как дом мальчишки, успокоив обезумевшую от страха мать, вызвав к ребенку скорую, вернулся наконец к мосту, часы показывали половину двенадцатого. Ни о каком свидании нечего было уже и думать.

Максим в изнеможении опустился на перевернутую лодку и больно закусил губу, чтобы не закричать от отчаяния и боли.

И вдруг:

— Ну зачем вы так, Максим?.. Ведь не произошло ничего страшного… — шепот Лары, тихий, успокаивающий послышался над самым ухом, она будто склонилась к нему, продолжая начатый в читальне разговор. И стоило оглянуться…

Он быстро обернулся. Лара стояла в двух шагах за его спиной, теребя в руках тонкий ивовый прутик, стараясь унять учащенное дыхание.

Максим вскочил:

— Лара…

Никогда, сколько он знал её, не была она так удивительно прекрасна, как сейчас, в свете звезд, взволнованная, запыхавшаяся, с бледным утомленным лицом.

— Лара, вы… — только и смог вымолвить он, боясь поверить такому счастью.

Она бросила прутик, шагнула к нему:

— Нет, я не Лара. Разве вы меня не узнаёте?..

— Не Лара?! Значит, все это время… Значит, вы… — потрясенный внезапной догадкой, он не находил нужных слов. Но в следующее мгновенье ни с чем не сравнимый запах астийского эдельвейса ворвался в привычные запахи весенней ночи, и разом исчезли все сомнения — перед ним была астийская Нефертити.

Она подошла совсем близко, коснулась рукой его плеча:

— Вы должны наконец узнать, Максим, что я…

Он понял, что сейчас станет ясным все. Но в это время нестерпимо яркий луч ударил ему в глаза. Он отшатнулся в сторону, зажал лицо руками и… проснулся.

Как?! Снова все — сон? И вормалеевская незнакомка, и мальчик на плоту, и… разговор с Ларой в читальном зале? Но почему тогда он оказался здесь, на берегу реки? Нет, разговор с Ларой ему не приснился. А дальше?.. Где кончилась явь и начался сон? Все перемешалось в голове у Максима. Он встал с лодки, с трудом распрямил затекшую спину. Ночь была на исходе. Небо на востоке заметно посветлело. Звезды гасли. Белесая четвертушка луны недвижно висела над черной рекой. Длинные полосы тумана протянулись над взбухшей от росы травой. Максим зябко поежился и, подняв воротник пиджака, побрел к себе в общежитие.

Там все еще спали. Он выпил воды и, не раздеваясь, прилег на кровать. Но спать не хотелось. Что мог значить этот странный сон? Да и просто ли сон? Он вдруг вспомнил, что запах астийского эдельвейса преследовал его чуть не до самого института. И все это время в небе горела таинственная голубая звезда…

Максим вскочил с кровати, подошел к окну. С соседней койки поднялась голова Михаила:

— Ты где пропадал всю ночь? Тебе письмо, там вон, на столе.

Максим машинально взял конверт. Адрес был написан незнакомой рукой. Он развернул письмо. На листе из простой школьной тетради тесно сгрудилось несколько кривых строк, нацарапанных тупым химическим карандашом. Так могла писать только мать. Но до сих пор ему всегда писал отец. Тревожное предчувствие заставило сразу заглянуть в конец письма. Мать писала:

«…И сообщаю тебе, что отец при смерти. Врач говорит, долго не протянет. Самое большее — неделю. Приехал бы простился, сынок. Да и сама я из последних сил…»

Строчки запрыгали перед глазами Максима. Только теперь до сознания дошел весь ужас полученного известия. Ведь письмо шло из дома не меньше недели. Он молча упал в кровать и зарылся лицом в подушку. Но через несколько минут встал, еще раз перечитал письмо, снова вышел на улицу.

Здесь уже появились первые прохожие. Дворники с заспанными лицами лениво шаркали метлами по мостовой. В луже, оставшейся от поливки газонов, шумно плескались воробьи. Он сел на первую попавшую скамейку и закрыл лицо руками.

Отец… Как мог он оставить его, больного, постаревшего? Ехать! Ехать немедленно! Может, врачи ошиблись?!

Всего несколько часов понадобилось на оформление отпуска и сборы. Еще полчаса на покупку билета. Но мог ли он уехать, так и не повидав Лару? С бьющимся сердцем поднялся Максим по лестнице профессорского дома, позвонил у знакомой двери. Ее открыл сам Эри.

— Простите, пожалуйста, — смутился Максим. — Я бы хотел видеть Лару…

— Лара не совсем здорова.

— Ноя уезжаю… Очень далеко…

— Желаю вам счастливого пути.

Глаз профессора не было видно за тёмными стеклами очков. Но и по тону голоса было ясно, что просить его о чем-либо бессмысленно.

Медленно, не видя ничего вокруг, вернулся Максим в институт. Осталось проститься с Антоном. Тот, как всегда, был краток:

— Надолго едешь?

— Не знаю, может, и навсегда.

— Почему?

— Мать тоже еле-еле. Как ее оставишь?

— Н-да… А как же Лара?

— Что Лара?

— Любишь ты ее, Максим.

— Так можно любить и Сикстинскую мадонну.

— Не понимаю… Случилось что-нибудь?

— Да нет…

— Нет? — Антон глянул прямо ему в глаза и, схватив за плечи, сдавил так, что у Максима подогнулись ноги. — А ну, выкладывай все напрямик!

Пришлось рассказать о случае с мальчонкой на реке и о том, как встретил его профессор Эри.

Антон нахмурился:

— Черт знает что! С мальчишкой ты поступить иначе, конечно, не мог. А вот профессор… Профессор стоит того, чтобы ему намылить шею. Когда у тебя поезд?

— Часа через два.

— Ну что же, всего, как говорится. Провожать не пойду. Дело есть.

И вот он на вокзале. Один со своими загадками и своим горем. Вдали уже вспыхнул зеленый глазок светофора. Последние рукопожатия, последние поцелуи и напутствия. Шумно вздохнули отпущенные тормоза, и все, кто еще не был в вагонах, устремились к подножкам тамбуров. А он еще медлит, все еще стоит на платформе, чего-то ждет. И вдруг…

Лара? Да нет, не может быть, откуда же. Он вскочил на подножку, поднялся над головами людей. Она, Лара!

— Лара! — Максим спрыгнул на перрон и, расталкивая толпу провожающих, бросился ей навстречу.

Но она еще не видит его, медленно идет по платформе, растерянно переводя глаза с вокзальных часов на окна вагонов.

— Лара-а!

— Максим!.. — она подбежала к нему, схватив за руки. — Вы… уезжаете?

— Так получилось… Я должен извиниться перед вами, Лара. Вчера вечером…

— Я все знаю, Максим. Все-все. Антон рассказал мне. Но вы вернетесь? Скоро?

— Не знаю…

— Очень тяжелая обстановка дома?

— Да. И потом… — он смотрел в ждущие, полные нежного участия глаза Лары, а в глубине сознания, помимо его воли, всплывало другое лицо, другие глаза — глаза астийской Нефертити. — И потом, все как-то перепуталось в последнее время. Жаль, что мы так и не успели ни о чем поговорить…

— Вы снова столкнулись с чем-то загадочным?

— Я снова видел ее…

Лара заметно побледнела:

— Ту девушку, похожую на меня? И поняли, что это другой человек? — добавила она чуть слышно.

— Она сама сказала об этом. Но кто она? Кто?!

— Не знаю, Максим. Знаю только, что оба мы, и вы и я, стали жертвой какой-то страшной тайны. И очень боюсь за вас…

— Но почему? Что вам все-таки известно?

Поезд дал короткий сигнал и тронулся с места. Глаза Лары наполнились слезами:

— После, Максим, после! Прыгайте скорее! Мы поговорим еще обо всем. Только возвращайтесь. Как сможете…

15.

Вертолёт прибыл в Отрадное только к вечеру. Солнце успело скатиться за сопку, прежде чем Максим выбрался из душной кабины и прямиком, через огороды, вышел к околице, где начиналась дорога на кордон.

Снег в тайге, видно, стаял давно. Земля почти просохла. В ложках и оврагах показались первые венчики мать-и-мачехи. Лес стоял тёмный, будто напитанный тяжелой влагой. Вершины сопок были похожи на свежие мазки краски, только что брошенные на бледно-голубой холст неба, а розоватое облачко, неподвижно застывшее над кромкой леса, напоминало уснувшего фламинго с головой, спрятанной под крыло.

Однако все это лишь скользнуло поверх сознания. В мыслях Максим был там, дома, с больным отцом. Неужели врачи не ошиблись и его уже нет в живых? Об этом страшно было подумать. Все время, сколько знал себя Максим, отношения между ним и отцом отличались крайней сдержанностью. Вечно занятый работой в лесу, старый объездчик по целым неделям не бывал дома и, казалось, почти не интересовался воспитанием сына. Но в глазах Максима этот угрюмый замкнутый человек всегда был воплощением большой правды, честности, справедливости, только ему одному Максим считал себя обязанным всем тем, что видел в себе хорошего. И надо было успеть сказать об этом. Надо, чтобы он узнал, что думал о нем сын.

Но вот и дорога на Вормалей — хоженая-перехоженая, где известна каждая рытвина, каждый выползший из-под земли корень. Он мог пройти по ней с закрытыми глазами. Даже теперь, после стольких месяцев отсутствия. Максим пристроил чемодан на плечо и прибавил шагу. Как-то там, дома?.. Несколько минут он почти бежал, подгоняемый всевозрастающей тревогой. Но вдруг спереди, из-за деревьев раздалось бренчание гитары, и хор сиплых голосов нарушил тишину леса. Он усмехнулся: «И сюда пришла цивилизация». Однако пение оборвалось так же неожиданно, как и возникло. Вместо него послышался испуганный женский крик, потом грубый хохот и отборная матерная брань. В следующую минуту из-за поворота выбежала девушка и метнулась к Максиму:

— Помогите мне! Я шла из Вормалея. И вдруг эти… Я еле вырвалась, так они… Все пьяные! От них можно ждать чего угодно…

Девушка была маленькая, худенькая, он не смог рассмотреть в темноте даже ее глаз.

— Встаньте сюда, к дереву. И сделайте вид, что мы давно знакомы. — Максим снял чемодан с плеч, загородил собой беглянку.

Вскоре из-за поворота выскочило с десяток ребят, почти подростков. Все они были пьяны. Самый рослый из них, на голову выше Максима, подошел к нему вплотную и остановился, раскачиваясь из стороны в сторону:

— Эт-то еще кто такой? Кто ты, спрашиваю, такой, что подцепил нашу ч-чувиху?

— Проходите, ребята, эта девушка со мной, — сказал Максим как можно спокойнее.

— С тобой? П-почему с тобой? А мы вот хотим п-про-водить её, — парень шагнул к девушке.

Максим решительно оттеснил его плечом:

— Тебе что, медведь на ухо наступил? Сказано — проходите! А завтра поговорим. Здесь же, если хочешь!

— Очень надо говорить с тобой! Я хочу вот с ней п-по-говорить. И — проваливай! — он попытался схватить незнакомку за руку. Но Максим снова встал между ними:

— Кончай, приятель, слышишь! И убери руку! Говорю по-хорошему.

— Чего кончай? Чего по-хорошему? Да я т-тебя сейчас!.. — он размахнулся.

«Ну, хорошо!» — Максим внутренне подобрался. Раз! Короткий удар в челюсть — и парень, икнув, повалился на землю. К Максиму бросилось сразу двое. Он изловчился, и оба сейчас же растянулись на дороге.

— Ну? — Максим повернулся к остальным. — Еще надо?

Но в это время один из ребят воровски, по-звериному, подкрался сзади, ударил чем-то тяжелым по голове. Максим упал. И сразу навалились. Сплошной град ударов обрушился на голову, спину, плечи. Максим рванулся. Попытался сбросить с себя живой комок тел. Но врагов было слишком много. Тогда он инстинктивно поджал ноги, закрыл лицо руками. И вдруг почувствовал, что спину ожгло, как огнем. В сознание ворвалось: нож! Но тут что-то свистнуло. Над головой точно вихрь пронесся. Живой клубок распался и с криками и руганью покатился в направлении к селу. Стало тихо.

Максим приподнял голову. Выплюнул грязь, смешанную с кровью. Попробовал встать. И не смог. Голова закружилась, к горлу подступила тошнота, желто-оранжевые пятна замелькали перед глазами, и он провалился в звенящую тишину.

Очнулся Максим от холодного дождя. Открыл глаза, прислушался. Тьма казалась непроницаемой. Дул ветер, и крупные капли уныло шуршали по мокрой хвое деревьев.

Он оперся рукой о землю, встал — неожиданно легко. Голова была ясной, тело послушным. В памяти всплыла вся отвратительная сцена нападения. Он ощупал руки, грудь, спину, — боли не чувствовалось. Странно… Ведь били! Здорово били. И что это словно всхлипывает там, за деревьями? Будто плачет кто. Он шагнул в темноту, и сейчас же к нему метнулась легкая, как тень, фигура:

— Жив… Жив! Как мне благодарить судьбу? Ведь все это из-за меня. Из-за меня! Дайте я хоть оботру вас, — девушка — виновница потасовки — торопливо достала из сумки платок и отерла у него с лица грязь. Руки ее дрожали. Тонкое пальто вымокло насквозь. Пальцы были холодны как лед.

Сколько же он пробыл без сознания, час, два? И все это время она провела тут, у дороги, под дождем. Недаром ее бьет как в лихорадке. Максим отстранил руку девушки:

— Да вы окоченели совсем. Что вы делали там, в лесу?

— Ничего… То есть, как же я могла иначе, ведь вас… ведь вы…

Он почувствовал прилив злости:

— Так хоть кричали бы, звали людей. Как так можно, сидеть и… хныкать себе в рукав.

Девушка снова всхлипнула:

— Я хотела… Но потом произошло такое, что я… Нет, вы не подумайте, что я так уж испугалась этих негодяев. Но потом, когда они разбежались… Это было так страшно!

Она говорила что-то абсолютно бессвязное, видимо, потеряла голову от страха. Максим не стал дальше слушать:

— Где вы живете?

— Пока в Отрадном, у тетки. Я недавно приехала сюда по распределению из медицинского училища, поступила работать в Вормалеевскую больницу. Каждый день приходится ходить по этой дороге, и вот…

— Далеко ваш дом? — прервал ее Максим.

— Нет, совсем близко, у околицы. Но… — девушка со страхом посмотрела в темноту.

Он поднял чемодан:

— Пойдемте.

Дом незадачливой незнакомки, действительно, оказался совсем рядом. В окнах еще горел свет.

— Может, зайдете, пообсохнете? Чайку попьем… — робко предложила девушка, трогая его за рукав.

Максим резко отдёрнул руку:

— У меня умирает отец. Прощайте.

— Ой, как же вы?.. Как я могла… Простите, если можете! — она в отчаянии заломила руки.

— Ничего… Спокойной ночи, — он снова подхватил чемодан и пустился вперед, — не обращая внимания на дождь, на грязь, на мокрые ветви, хлещущие по лицу.

Вот и кордон. Знакомое крыльцо, давно покосившаяся обитая клеенкой дверь, трясущиеся руки матери.

— Мама?!

Он судорожно глотнул ртом воздух, не в силах больше вымолвить ни слова. Но все было ясно и так. По тому, как бессильно упали руки матери ему на плечи, по тому, как склонилась она к нему на грудь и затряслась в беззвучных рыданиях, по тому, какой холодной пустотой дохнуло из раскрытой настежь двери дома.

Часть вторая

ВРАЖДЕБНЫЕ СИЛЫ.

1

— Достаточно! — председатель Государственной комиссии кивнул Максиму и обернулся к экзаменаторам. — Я полагаю, такая работа сделала бы честь и студенту дневного отделения?

— Безусловно! — ответил за всех профессор Стогов. — Поздравляю, Колесников. Ваша дипломная вполне может перерасти в диссертацию. Желаю успеха!

Максим вышел в коридор, отер пот с лица, в раздумье пересёк вестибюль. Вот и закончен институт. Не совсем так, как было задумано восемь лет назад. И всё же — гора с плеч.

К нему подошла секретарь факультета:

— Колесников, зайдите в деканат. Вас хочет видеть доцент Платов.

— Доцент Платов? Знакомая фамилия…

— Он из Восточно-сибирского филиала. Очень просил разыскать вас.

Максим заглянул в деканат. Навстречу ему поднялся высокий мужчина в светлом плаще. Максим в нерешительности остановился. Где он видел это лицо?.. И вдруг узнал:

— Антон!

— Максимка, чёрт! — Платов стиснул его в железных объятиях, — Поздравляю! Слышал о твоей работе. Молодец!

— Да вот, кончил-таки… А как ты?

— Ну, это длинная история. Да и не стоит мешать людям. Едем ко мне в гостиницу!

— Зачем в гостиницу? Пойдём ко мне. Или в ресторан. Сегодня такой день, что не грех и отметить…

— Не беспокойся, я все предусмотрел.

На столе в номере Антона, действительно, выстроилась целая батарея бутылок. Он сбросил плащ, толкнул Максима в бок:

— Садись, располагайся.

Максим сел на диван. Антон подошел к столу и, подбросив бутылку в воздух, ловко поймал на лету.

— Армянский коньячок! Такого днём с огнём не сыщешь.

Максим с удивлением смотрел на когда-то угрюмого, не в меру аскетичного друга. Тот привычным жестом раскупорил вино, открыл банку с икрой, нарезал лимон:

— Давай ближе. С защитой!

Друзья выпили. Антон закурил. Максим взял дольку лимона:

— Ну, рассказывай, где ты, что ты, как жизнь?

— Жизнь идет, Максим. В прошлом году получил кафедру! Оборудовал лабораторию. Подобрал людей. Начинаем выдавать идеи. Но все это, как говорится, для дела. А для души…

— Снова что-нибудь вроде астия?

— Почему вроде? Именно астий. Я, как видишь, однолюб. Но вот с астием плохо. По-прежнему нет фактов, нет людей, которые загорелись бы этим делом. Ты думаешь, зачем я сюда приехал? Я приехал за тобой. Дуй ко мне в аспирантуру! Вытащим на свет божий наши идейки, щёлкнем по носу Стогова.

— Но как ты узнал, что я кончил институт?

— Встретил в Новосибирске твоего руководителя. Он рассказал. Ну, как, идёшь ко мне?

— Подожди, Антон. Как же так, сразу? Надо подумать. Ты лучше расскажи, как живешь, что у тебя за семья?

— «Семья-то большая…» — начал Антон со смехом. — Две дочери, тёща, ну и жена, само собой. Да ты её знаешь. Помнишь Светку Снегирёву с агрономического? Она ещё в тот год с Ларой… Что с тобой?

Максим больно закусил губу.

— Н-да… — Антон нахмурился. — А в общем — дурачьё!

— Кто?

— И ты и она. Да вот, полюбуйся, специально для тебя таскаю, — он порылся в кармане пиджака и вынул небольшую любительскую фотографию.

Максим бережно положил её на ладонь. Лара… Такая же, как семь лет назад. Только очень худая. Да в глазах не то боль, не то испуг…

— Вот такой я и встретил ее нынешней весной.

— Где? — с трудом выдохнул Максим.

— В Ленинграде. Теперь она там живет, работает в каком-то НИИ.

— Замужем?

— Да. Только, кажется, не все у них ладно… Понимаешь?

Максим почувствовал, как в душе у него что-то повернулось — да так и не встало на место. Он налил коньяку и залпом выпил. Антон снова закурил:

— Теперь ты рассказывай.

— Да что рассказывать… Похоронил отца и мать. Женился на Марине. Работал, учился. Вот и всё..

— Работал, учился! Ты что, анкету заполняешь? Почему никому не писал? Почему спрятался от друзей?

— Так получилось… Отца я не застал в живых. А вскоре слегла и мать. Пришлось пойти работать. До писем ли было? К тому же тебя здесь уже не было. А Лара… Не мог я ей писать. Мать не вставала с постели. Марина ухаживала за ней, как могла. Ну и, сам понимаешь…

— Приходится понять.

— А когда мать умерла, мы перебрались сюда, в город. Я устроился на завод, поступил на вечернее отделение. И вот, видишь…

— Черт знает, что за фортели выкидывает иногда жизнь. И всегда все бывают по-своему правы.

— Нет, Антон! Не знаю, как другие, а для меня нет оправдания. Кроме разве одного. Но об этом после… — Он снова взял фотографию и долго всматривался в милые полузабытые черты. — Ты оставишь это мне?

— Для тебя и выпросил.

— Спасибо, Антон.

— Ну, а как с моим предложением?

Максим долго молчал:

— Я хотел бы работать с тобой…

— Так в чем дело?

— Боюсь, не стану твоим союзником.

— Почему?

— Видишь ли, за эти годы у меня было достаточно времени подумать, перечесть все, что написано на этот счет, поговорить с биологами, медиками, антропологами..

— Стоговым!

— Да, не раз мы обсуждали этот вопрос с Семёном Александровичем. А главное — я тщательно познакомился с материалами последних раскопок Ричарда Лики в Восточной Африке.

— Ты имеешь в виду «череп 1470»?[2]

— Да. Ведь возраст его по данным калий-аргонового анализа около трех миллионов лет, что много древнее предполагаемого тобой переселения рамапитеков в Африку.

— Так..

— К тому же объем мозга этого ископаемого человека не меньше восьмисот кубических сантиметров, а надглазничных валиков нет совсем!

— Допустим.

— Но это позволяет поставить его выше и питекантропов, и синатропов и неандертальцев — то есть практически всех ископаемых гоминидов, которых до сих пор рассматривали в качестве эволюционных предков человека!

— Ничего не имею против.

— Но при чем тогда Джамбудвипа и перволюди, пришедшие с севера во время астийского оледенения?

— А как же твои находки на Студеной? — ответил Антон вопросом на вопрос.

— Это другое дело. Другая загадка. И я буду её решать.

— Так, чудак-человек, я и предлагаю тебе решать эту загадку. Будем решать вместе. И посмотрим, кто прав. Не в моих правилах навязывать свое мнение коллегам.

— Что же, если так, я соглашусь, наверное. И вот мой первый вклад. — Максим вынул из кармана потертый пожелтевший конверт. — Сегодня я могу наконец прочесть это. И даже показать тебе.

Антон взглянул на конверт:

— «…не раньше, чем закончишь институт и лишь в том случае, если займешься этим делом…» Каким делом? Что это за письмо, откуда?

Максим ответил не сразу:

— Этот пакет оставил мне очень хороший человек, мой первый учитель геологии, на глазах которого сгорел известный тебе алмаз, оставил как свое завещание. А дело, о котором идет речь… То самое, каким ты предлагаешь заняться.

— Не может быть! Читай скорее!

Максим осторожно вскрыл конверт. На маленьком листке из пикетажной книжки было написано простым карандашом:

«Дорогой мальчик!

Я знаю, меня не будет в живых, когда ты прочтешь это письмо, поэтому могу сказать, что любил тебя, как сына. Это и не позволило мне взвалить на твои плечи загадку, которой я тяготился многие годы. Не решился бы я на это и сейчас, если бы не твои собственные находки на Студёной. А дело в том, что лет за пять до встречи с тобой при шурфовке астийских отложений в верховьях ручья Гремячий, что в десяти километрах к северо-западу от Вормалея, мне встретился зуб, мало чем отличающийся от зуба человека. Пораженный такой находкой, я перерыл весь ручей и нашел еще один зуб. Оба они лежали «ин ситу»[3]. Зубы были сейчас же отправлены специалистам.

А через три месяца пришло письмо, в котором меня обвиняли в шарлатанстве, научной недобросовестности и тому подобных грехах. Это не помешало, впрочем, вежливым учёным любезно уведомить меня, что оба зуба, «к сожалению, утеряны». Вот почему я так болезненно реагировал на твои находки в Вормалее и посоветовал никому не говорить о них до поры до времени.

Ты был еще слишком молод и неопытен. Я же ни в чем не мог тебе помочь. Теперь ты взрослый, по-видимому, горный инженер, и сможешь найти факты уникальнейшей ценности. Но! Никаких ссылок на то, что уже потеряно. Только новые факты, как можно больше фактов. Успехов тебе, мой юный друг, мой милый родной мальчик.

Крайнов».

Максим в раздумье свернул листок, сунул письмо в конверт. Антон схватил его за руку.

— Ты обещал показать!

— Да-да, читай, — он положил письмо перед Антоном.

Тот прочёл залпом:

— Н-да… Хватило сегодня эмоций для твоей многострадальной души. Но жизнь продолжается, Максим! Это такая новость! Такая новость, о какой я не мог и мечтать! Зубы человека в слоях Сибирского астия! Едем, друг. Сегодня же! Сейчас!

— Куда?

— Сначала ко мне, потом в Вормалей. Других путей у нас теперь ие будет. Надо использовать еще это лето. Считай, что ты уже мой аспирант.

— Но я еще не все сказал, Антон. Почему, как ты думаешь, исчезли эти зубы, пропала шестерня, сгорел алмаз?

— Да мало ли… Этого теперь не узнать.

— В том-то и дело, что я знаю… кое-что.

— Знаешь, от чего сгорел бриллиант?!

— Я не могу сказать точно, отчего сгорел алмаз. Но существует какая-то определенная связь между ним и еще одним… человеком. Дело в том, что на одной грани алмаза был вырезам цветок. И этот цветок, вернее, точно такой цветок, я дважды держал в руках.

— Ничего не понимаю.

— Я сам еще многого не могу понять. Все началось давно. Лет, наверное, пятнадцать назад. В один из таких же вот летних дней, точнее, ранним утром…

И Максим рассказал все, начиная со спасения таинственной незнакомки, кончая неожиданным вмешательством каких-то грозных сил в драку на вормалеевской дороге.

— Что самое интересное, — закончил он, — пиджак и рубаха, как оказалось, действительно были прорезаны насквозь и испачканы кровью, на теле же — ни одной царапины.

— Так-так… — Антон недоверчиво покачал головой. — И всё это, думаешь, тоже не обошлось без той русалки?

— Я уверен в этом. Иначе нет никаких объяснений…

— Ну, если исходить из таких «доводов», можно доказать что угодно.

— Потому я и не пытаюсь ничего доказывать. Ведь то, что, очнувшись в ту ночь, я ощутил запах астийского эдельвейса, — тоже не бог знает какой «довод». По крайней мере, для тебя.

— Нет, это уже кое-что. Но ты сказал, дважды держал в руках мифический эдельвейс. А судя по твоему рассказу…

— Вот сейчас я и хотел перейти к этой второй истории с цветком. В тот день должна была состояться помолвка у нас с Мариной. Ей самой я еще ничего не говорил. А мать, которой стало совсем уж плохо, добилась-таки от меня обещания сделать предложение. Было это в какой-то праздник. Вечером мы с Мариной собирались в клуб. Потом к нам должны были прийти ее родные, кое-кто из знакомых. Словом, всё было решено. А на душе у меня — «Последний день Помпеи». Места себе с утра не находил. И потянуло меня за каким-то чертом на озеро.

Там, понятно, не было ни души. Дело было глухой осенью. День стоял холодный, с ветерком. Лес вздыхал, как старухи на поминках. А с неба сыпалась такая мерзость, что хоть закрой глаза и вой! Сел я под кедром на мокрую корягу и задумался. Очень не хотелось связывать свою жизнь с Мариной, и не мог я отделаться от мысли, что обязан это сделать. Не потому, что наши отношения зашли слишком уж далеко. Просто жалко её было. С детства дружили. А в последнее время она особенно привязалась ко мне. Да и мать почему-то очень хотела этого.

Словом, сижу так, думаю и слышу вдруг, будто музыка прорывается сквозь ветер. Такая точно музыка, как тогда, на Лысой гриве. Тут уж совсем мне невмоготу стало. Глянул я на озеро и глазам не верю — неподалеку от обрыва, в том самом месте, где вытащил я когда-то свою незнакомку, вынырнул из воды астийский эдельвейс. Гонит его ветер к берегу, вертит во все стороны, и то красным огнем он вспыхнет, то фиолетовым.

Вскочил я с коряги и — вниз, к тому месту, куда цветок несет. Выловил эдельвейс из воды, смотрю на него и дрожу, как в лихорадке, то ли от холода, то ли еще от чего. А с лепестков у него вода: кап, кап… Точь-в-точь, как слезы. Плачет цветок, да и только! Я уж и сам готов был зареветь. А может, и ревел, глядя на цветок и вспоминая свою Нефертити.

А тут еще — дождь. Сильный-пресильный. Вымок я — ни одной сухой нитки не осталось. А все не ухожу. Все жду чего-то. Чего? И сам не знаю. Кажется, уж совсем стемнело, когда, слышу, сверху Марина кличет. Обернулся я. А она — как закричит! Будто что страшное увидела. И тут ка-а-ак грохнет! Гром. Гром осенью!

Но это до меня потом дошло, что не могло быть грома в ту пору. А тогда до того ли! Потому что цветок — понимаешь, цветок, только что вытащенный из воды, под проливным дождем — вдруг вспыхнул, как тот алмаз. И перед глазами у меня — искры, сполохи. А лицо Марины… Страшно вспомнить. В общем… Нет, лучше не говорить!

Очнулся я в Отрадненской больнице, в отделении для душевнобольных. И лежал долго. Всю зиму. Теперь понимаешь, почему я никому не писал? Лишь к весне перевели меня в терапевтическое. И тут случилась еще одна история.

Только Нефертити уж здесь ни при чём, я знаю. Лежал я как-то ночью у окна — не спалось. Вдруг из открытой форточки — маленький букет подснежников. Наших, из тайги. И пахло от них лесом, сырой свежестью, весной. Кто их бросил, я так и не узнал. А только с тех пор пошло дело на поправку К первому мая пришел я домой. Мать тогда уже не вставала с постели — Марина даже жить перебралась к ней. Ну вот и всё.

Антон молчал. Максим усмехнулся:

— Знаю, о чем ты думаешь. Думаешь, что и всё, что я говорил до этого, было бредом сумасшедшего? И я так думал, Антон. И, веришь, даже радовался этому. Иногда мне начинало казаться, что не было и тебя, и Лары… Но однажды летом, копаясь на озере в песке, я выкопал… обгоревший цветок.

— Не может быть!

— Если бы не было! Но нет, я узнал его сразу. Один бутон остался почти целым и сохранил еще запах эдельвейса. И этот запах… Я будто очнулся, Антон, но… — он снова налил коньяку и выпил, не закусывая.

— А эту… свою русалку ты больше не встречал?

— Ни разу! Вот уже семь лет. Словно ее и не бывало. Ни ее, ни астийского эдельвейса, ни звезды…

— Какой звезды?

— Да, понимаешь, каждый раз, как я видел или слышал свою Нефертити, в небе появлялась странная голубая звезда…

— Час от часу не легче! А кто-нибудь кроме тебя замечал её, эту звезду?

— Нет, по-моему, никто. Может, и мне она только казалась. Но с тех пор — как отрезало! И я знаю, почему. Потому что женился на Марине. Несмотря на все её предостережения…

— Ну, это еще вопрос, — Антон задумался. — А как семейная жизнь? Все хорошо?

Максим вздохнул:

— Живём…

— Понятно.

Максим снова налил вина.

— А не хватит тебе?

— Ну да, теперь ты думаешь, я несу околесицу с пьяных глаз. Так вот, смотри! Видел ты что-нибудь подобное? — Максим вынул из кармана небольшую плоскую коробочку и положил перед Антоном. Тот нетерпеливо снял крышку:

— Цветок?! Тот самый?

Тонкий горьковатый аромат заполнил комнату. Антон осторожно извлек полуобгоревший побег и раскрыл венчик бутона:

— Да-а… Я, конечно, не ботаник, но, насколько мне известно, ни один цветок сибирской флоры не имеет такого строения. Что же касается запаха, то я не нахожу слов… — Он поднес бутон к носу. — И ты хорошо помнишь, что именно такой цветок был вырезан на алмазе?

— Точно такой, Антон. И такой точно запах я ощутил, когда обнаружил на пальцах ее волосы…

— Но это… Это же чёрт знает что! Мистика какая-то!

— Больше, чем мистика. Вот и подумай, стоит ли брать меня в аспирантуру. И вообще заниматься этим делом.

— Молчи, несчастный! Теперь я свяжу тебя и отправлю в институт силой, если ты вздумаешь отказаться от работы со мной. Такие факты! — он бережно вложил цветок в коробку и захлопнул крышку. — Зачем ты таскаешь с собой такую ценность?

— Вроде талисмана. Это единственное, что осталось в память о Ларе.

— О Ларе?! Она-то здесь при чём?

— Так разве я не сказал? В том-то и дело, что эта зеленоглазая Нефертити и Лара настолько похожи друг на друга, что я до последнего дня был в сомнении, не одно ли это лицо.

— Ну, знаешь! — Антон так и рухнул на стул.

— Да, Антон! Оттого и сложилось все так глупо в моих отношения с Ларой. Когда я увидел ее в первый раз, то был убежден, что встретил вормалеевскую незнакомку.

— Но почему, чёрт возьми! Мало ли на свете похожих людей.

— Верно. Но Лару тоже окружала какая-то тайна. Она сама хотела рассказать…

— Знаю я эту «тайну». Пустяк и больше ничего!

— А все-таки?

— Что же, теперь можно сказать. — Антон порылся у себя в портфеле и, вынув пачку бумаг, выбрал из нее большую цветную фотографию. — Не удивляйся моей предусмотрительности. Я ждал этого вопроса. Хотя и не мог предположить, что у него будет такая увертюра. Взгляни-ка сюда.

Максим взял фотографию:

— Кто-то похожий на Лару… Ее сестра?

— Нет, сама Лара. Такая, какой она была за год до твоего приезда. Видишь, здесь даже дата. Я сам сделал этот портрет.

Максим с удивлением рассматривал фотографию. Девушка на ней была безусловно похожа на Лару. Но только похожа, не больше. У нее были русые волосы, простые серые глаза. Фото, конечно, могло не передать того лучистого блеска, какой всегда поражал в глазах Лары. И все-таки…

— Но ведь это совсем…

— Да, совсем другой человек. И тем не менее это Лара, такая, какой я знал ее в то время… — Антон с минуту помолчал. — А потом произошло вот что. Летом перед твоим приездом она вдруг заболела. Совершенно неожиданно. И как-то… странно. Целый день была в почти бессознательном состоянии. Врачи только головами качали. А на следующее утро все прошло, от болезни не осталось и следа. Зато через несколько дней… — он снова помолчал. — Через несколько дней, Максим, у нее начал меняться цвет волос и глаз. И вообще она становилась какой-то другой. Постепенно изменился даже голос. Я думал, она увлеклась косметикой, начал вышучивать ее, а она в слёзы. И вот, понимаешь…

— Невероятно!

— Все так считают. А мне кажется, ничего невероятного. Многие болезни мы просто мало знаем. Конечно, для её психики это было нелегким испытанием. Любителей позлословить у нас достаточно. К тому же, как она говорила, у неё произошло нечто вроде раздвоения сознания.

— Как, раздвоения сознания?

— Понимаешь, словно в ней поселился кто-то другой, какой-то подсказчик: делай то, делай так… Даже во сне её будто кто-то поучал. Да и сами сны стали необычными: то приснится какой-то незнакомый ландшафт, то послышится музыка, какой она никогда нигде не слышала…

— А цветы? Она ничего не говорила о каких-нибудь диковинных цветах?

— Цветы? Да, верно, и цветы снились. Но у больного все это в порядке вещей, особенно когда задета психика. Так что, как видишь, ничего особенного. Просто редкая, неизвестная болезнь…

— Да… Может быть, тут и не было бы ничего особенного, если бы эта ее болезнь не приключилась двадцать шестого июля, в тот самый день, когда я увидел на озере Нефертити…

— Ну, мало ли совпадений!

— И если бы цветы, которые она видела во сне, не были астийским эдельвейсом.

— Не может быть!

— Да, Антон, мы говорили с ней о них.

— Но это уже…

— Во всяком случае, это уже не «пустяк». Я абсолютно убежден, что и Лара, и вормалеевская незнакомка… Словом, какая-то связь существует между ними. Только какая?

— Н-да… Если сопоставить все, что ты рассказал… Однако я слишком хорошо знал Лару. И не замечал в ней ничего необычного. Ее, правда, часто угнетало что-то. Но я думал — болезнь. Мне было просто жаль ее. Я делал все, чтобы отвлечь ее от этого недуга. Ведь для меня она… Ну да, говорить — так все! Она мне очень нравилась, Максим, только… В общем, был у нас однажды разговор, и я понял, что мы никогда не будем больше, чем друзьями. А тебя она любила… Хотя ты, похоже, и заинтересовался ею только потому, что нашел сходство с какой-то русалкой. А для меня она всегда была лучшей из лучших. Она — Лара! И такая вот, как здесь, на этой фотографии, она в тысячу раз дороже мне, чем та, какой стала позже, — красавицей, так поразившей твое воображение. Впрочем, ты и такой не оценил ее. Для тебя дороже всего было распутать твою «головоломку». Что же, за это ты мне и нравишься. Жаль, конечно, Лару, но…

Что-то похожее на раскаяние шевельнулось в душе Максима. Он снова придвинул к себе фотографию и вдруг почувствовал, как все в нем словно оцепенело от внезапного прозрения: здесь, на снимке, он впервые видел Лару в сильно открытом платье и смог заметить, что на правом плече, где у загадочной Нефертити было небольшое родимое пятнышко — он отлично помнил эту фиолетовую родинку возле самой шеи — у Лары не было абсолютно ничего, идеально чистая кожа. Но, может быть, это лишь на снимке?..

— Слушай, Антон, вспомни, пожалуйста, не было ли у Лары вот здесь, на плече, какого-нибудь пятнышка?

— Ну вот! Я ему о человеке, равного какому нет, может быть, на всем свете. А он — пятнышко!

— Но это так важно, Антон! Как ты не поймешь?

— Опять что-нибудь с этой русалкой? У нее, что ли, была тут родинка?

— Да. Да, Антон! Я помню это совершенно точно, с тех пор еще, как вытащил ее из воды. И потом у озера. А здесь, на снимке… Или это несовершенство фотографии?

— Фотография что надо! У Лары не было здесь никакого пятнышка.

— Так, значит, все… Все, Антон! Нечего больше и разгадывать.

— Ты, кажется, даже жалеешь об этом?

Максим долго молчал:

— Как тебе сказать… Ты можешь снова упрекать меня. Я это заслужил. Того, как я поступил по отношению к Ларе, я не прощу себе всю жизнь. Но пойми, я полюбил эту девушку с Вормалеевского озера еще той ночью, когда слушал музыку на Лысой гриве. Стоит ли говорить, что я почувствовал, увидев Лару. Я не сомневался, что это она.

Единственное, что можно было допустить еще, это то, что и там, в тайге, я встречался с Ларой. Во всяком случае, для меня обе они всегда были одним человеком. И всегда окруженным тайной. Только в последний день…

— Ясно. И не будем больше трогать Лару. На ее долю во всей этой истории выпала, очевидно, самая незавидная роль — роль жертвы. Ну, а тайна… Тайна осталась и теперь. Кому и зачем нужны были эти фокусы? Почему выбор пал именно на Лару? Какое отношение имеет все это к твоим находкам на Студеной, к астийскому человеку? Словом, задал ты мне загадку! Жаль, что мы говорим об этом не восемь лет назад. Но все равно, поступай ко мне, Максим! Будем работать вместе. Один ты не решишь этой загадки. А ее нужно решать. Во что бы то ни стало! В общем так, — даю тебе три дня на сборы, оформление и тому подобное. Через три дня выезжаем. Устроишься пока у меня.

— Постой!

— Никаких «постой». К осени выхлопочем квартиру. Да, совсем забыл спросить, какая все-таки у тебя семья?

— Жена, сын.

— Отлично. Жене работу подыщем. Детсад у нас ведомственный. И еще — туда, в Вормалей, по-прежнему кроме вертолёта никакого транспорта?

— Нет, что ты! В позапрошлом году железную дорогу протянули. Там сейчас такой леспромхозище, — скоро лесу не останется.

— Вот и прекрасно. Понимаешь, не переношу самолёта.

2.

— Копай здесь! — скомандовал Антон, выключая радиометр и очерчивая носком сапога круг в углу ямы.

Максим с размаху вонзил лопату в землю.

— Не так, легче! Снимай грунт тонкими слойками и сыпь сюда на эту площадку.

Максим осторожно срезал дерновину, поднял первый слой земли. Антон начал просеивать его через металлическое сито…

Они прибыли в Отрадное вчера вечером, сняли квартиру, перенесли со станции багаж. А сегодня с восходом солнца, не тратя времени на распаковку вещей, захватив лишь самое необходимое, отправились на Малеевское пепелище.

Расчистка пепелища была первым пунктом из того, что они наметили сделать летом нынешнего года. Затем предполагалось заложить с помощью бригады рабочих несколько штолен в обрывах Студеной и, если позволит время, посетить ручей Гремячий. На следующий год была запланирована экспедиция к Лысой гриве.

Кордон Вормалей за те годы, что не видел его Максим, изменился до неузнаваемости. Дома взобрались на сопку, сбежали вниз чуть не до самого озера. Густой ельник, что отделял его от Малеевского пепелища, поднялся в рост человека. Само пепелище еле удалось разыскать, так поросло оно малинником и пихтачом. Обоим пришлось основательно помахать топором, прежде чем Антон смог спрыгнуть в яму и пустить в ход радиометр. Зато первые же замеры превзошли все ожидания. В северо-восточном углу ямы прибор обнаружил такую аномалию, что стрелка как сумасшедшая заметалась по шкале. Теперь оставалось копать и копать.

Но прошел час, другой. Возле Антона выросла целая гора просеянной земли. А на сите все так же оставалось лишь стекло, ржавые гвозди, битый кирпич и тому подобный мусор. Яма углубилась настолько, что Максим давно уже стоял на коленях и орудовал не столько лопатой, сколько голыми руками. Антон снова включил радиометр, спустил щуп в закопушку. Стрелка метнулась в сторону.

— Яму надо расширить. Объект глубже. Давай лопату!

Вскоре закопушка превратилась в удобный шурф, лопата вошла в плотный коренной песчаник. Лишь в центре ямы выделялось небольшое пятно замусоренной почвы. Антон тщательно подчистил дно шурфа:

— Все ясно. Я стою на дне бывшего подвала. А это — закопанный тайник, — он осторожно погрузил лопату в мусор — она уперлась во что-то твёрдое. — Есть! Дай нож, Максим.

Они углубились еще сантиметров на двадцать.

— Стоп! Видишь? — Антон подчистил землю щёткой.

В яме проступил обруч, обтянутый кожей. Максим потянулся к нему с лопатой.

— Куда? С ума сошёл! Рой по краям. И по сантиметрику, не больше.

Вскоре из земли показался большой глиняный горшок. Антон окопал его со всех сторон, обвязал снизу верёвкой:

— Теперь тянем!

Через минуту горшок был на поверхности. Антон аккуратно распутал стягивающую его проволоку, снял кожаную крышку. Под ней оказались полуистлевшие царские ассигнации.

— Только и всего! — разочарованно протянул Максим.

— Этого следовало ожидать, — Антон расстелил плащ. — Ну-ка, тряханём!

Друзья перевернули горшок, и целая груда разноцветных кредиток вывалилась на плащ.

— Но где же крест? — Антон снова потянулся к радиометру.

— Не надо, вот он! — Максим вытащил из-под ассигнаций небольшую красноватую пластинку.

— Это — крест?! — Антон положил на ладонь искусно выточенную четырехлопастную деталь, напоминающую миниатюрный гребной винт. В центре его было отверстие с нарезкой. По краям лопастей шла тонкая вязь замысловатого орнамента.

— Должно быть, он. Такого же цвета была и моя шестерня, — Максим царапнул «крест» алмазным стеклорезом. Тот не оставил ни малейшего следа. — Он!

Антон поднес находку к радиометру:

— Ого! Ладно, потом исследуем досконально, а сейчас давай его сюда, — он положил крестик в свинцовый контейнер и плотно завинтил крышку.

Максим сложил в рюкзак инструменты, затолкал плащи:

— Клади и контейнер, места хватит.

— Ну нет, я его из рук не выпущу, — Антон перекинул через плечо радиометр и выпрыгнул из ямы. Максим выбрался за ним следом:

— Давай прямиком. Тут, правда, лесом. Зато сразу выйдем к озеру.

Антон посмотрел на часы:

— Пошли. Мне самому не терпится взглянуть на него.

— Тогда прямо на солнце! — Максим разыскал знакомую тропинку. Над головой снова сомкнулись тяжелые лапы елей.

Путь вдоль реки оказался не из легких. По тропе не ходили, видно, много лет. Оба словно опьянели от радости. Более удачного начала трудно было представить. Разговоров о счастливой находке хватило на всю дорогу. А вот и озеро!

Оно открылось сразу, только друзья поднялись к обрыву, и у Максима защемило сердце от нахлынувших воспоминаний. Он бросил рюкзак на землю, подошел к самой круче. Всё здесь было прежним, знакомым до мельчайших деталей.

— Вот тут, Антон, и началась эта удивительная история. Там вон, против мыска с кривой лиственницей, я выловил ее из воды. А под тем кедром — видишь, с обломанной верхушкой? — разговаривал с ней в день отъезда в институт. Все вроде и забылось с тех пор. А стоило вот прийти сюда, увидеть все это, как веришь, будто… Антон, что с тобой?!

Максим бросился к побледневшему приятелю. Но тот как-то сразу обмяк, пошатнулся и, неловко взмахнув руками, рухнул вниз с обрыва.

Максим, не раздумывая, прыгнул следом. Через секунду оба вынырнули на поверхность. Максим что было сил поплыл к Антону:

— Держись! Я мигом.

Антон лихорадочно срывал с плеч радиометр. Максим помог ему сдернуть ремень:

— Давай к кедру, там мельче.

— Зачем к кедру! Бросай радиометр, ныряй!

— Да что случилось?

— Контейнер!!!

Тут только Максим вспомнил, что в руках у Антона был контейнер с драгоценной находкой.

— Ты выпустил его? На такой глубине?! Эх, Антон…

Но тот уже скрылся под водой. Через минуту он вынырнул, чертыхаясь и отплескиваясь:

— Ну, что же ты?!

— Без толку, Антон. Все пропало. Ты не знаешь озера. Я был еще мальчишкой, когда вормалеевские мужики спускали в этом месте четверо вожжей, да так и не достали до дна.

— Проклятье! — он выбрался на берег, сбросил намокшую одежду. — Что же теперь делать?

Максим достал из рюкзака спички, разжег костер:

— С контейнером придется проститься.

— Ни за что! Контейнер надо достать. Чего бы это ни стоило!

— Садись к огню, сушись! Кто отважится лезть в такую глубину. К тому же там ледяные ключи. И потом… Этого следовало ожидать, я говорил тебе.

— Ерунда! Так можно внушить себе, что угодно. Просто закружилась голова от высоты. У меня это с детства. Недаром не переношу самолета.

Он подсел к костру, закрыл глаза от дыма:

— Скажи, какие предприятия сейчас в Отрадном?

— Я давно сюда не заглядывал. Помнится, был хлебозавод, мельница, фанерная фабрика…

— Это не подойдёт. Еще что?

— Потом, я слышал, появился какой-то химический заводик, небольшая гидроэлектростанция…

— Стой! Это то, что надо. Гидростанция… При желании они могут вызвать водолазов. Завтра же нагрянем к директору этой станции. А сейчас — заметь поточнее место, где я упал, и — в Отрадное! Надо еще местным властям представиться.

Водолазов вызвать не удалось. Однако директор гидростанции порекомендовал обратиться к недавно демобилизовавшемуся матросу, у которого, как он утверждал, был вполне исправный акваланг. Максим не замедлил воспользоваться советом. Но каково же было его изумление, когда в бравом старшине-подводнике он узнал Костю Макарова, одного из братьев-близнецов, вместе с которыми жил когда-то на кордоне.

— Костька, ты?

— Максимка! Разноглазый!

Друзья обнялись, расцеловались, засыпали друг друга вопросами. Не прошло и получаса, как Максим сидел за празднично накрытым столом, и Костя, уже захмелевший от крепкой, домашнего приготовления настойки и бесконечных воспоминаний, хлопал его по плечу и в третий или четвертый раз спрашивал:

— Так, значит, соскучился по родным краям?

— Конечно, о чем говорить.

— А я, брат, поселился было после армии на Украине. Да нет, тянет тайга…

— А море вспоминаешь?

— Море тоже берёт за душу. Ой, как берёт! Да ведь я с детства в тайге…

— Но ты, говорят, и акваланг с собой прихватил?

— Даже два. Новехонькие. Хоть сейчас в воду! Да где тут с ними?..

— А в нашем озере не пробовал?

— Холодно там, сам знаешь. Да и…

— Что ещё?

— Дурные слухи идут о здешних озёрах.

— И ты до сих пор веришь? А я хотел просить тебя как раз в озеро спуститься.

— Зачем?

— Штука одна утонула под обрывом. А очень она мне нужна!

Костя заерзал на стуле, начал водить вилкой по пустой тарелке. Максим выжидающе молчал:

— Боишься?

— Кто, я? Старшина-подводник?! Да хочешь, прямо сейчас спущусь?

— Зачем сейчас? давай в воскресенье утром, если свободен.

— Лады! Достанем твою штуковину.

— Ну и отлично! — сказал Антон, выслушав Максима. — «Крестик», считай, у нас в кармане. А теперь вот что, познакомь-ка меня с кем-нибудь из здешних старожилов.

Максим подумал:

— С кем же, разве с дядей Степаном…

— Кто он, этот Степан?

— Степан Силкин? Старый вормалеевский охотник. Отличный следопыт, первый на кордоне стрелок и очень неплохой человек.

— Где он может быть, такая знаменитость?

— Если не в тайге, то дома, на кордоне. Соседями были.

— Пошли! Потолкуем с этим дядей Степаном.

Силкин встретил их у себя во дворе, под навесом, где чистил неразлучную двустволку:

— Никак Максим? Здравствуй, сынок! Вспомнил старика, уважил. Знал, что заглянешь в наши края, недаром тем крестиком интересовался. Нашли, что ли, его в вормалеевском-то кладе?

— Найти-то нашли, да снова потеряли. Утонул крестик в озере.

Силкин выслушал рассказ Максима, не спеша закурил:

— Да-а, может, и неспроста так-то вышло. Не все ладно в наших озерах. Факт! Давно пора заняться этим. Взять хоть Малея. Не добром кончил человек. А отчего? Не господь же бог его покарал.

— Вот мы и хотим покопаться, посмотреть, что к чему.

— И товарищ твой, значит, по этому делу?

— Да, познакомься, дядя Степан, — Максим представил Антона.

— Отчего не познакомиться с хорошим человеком. Куришь? — он протянул Антону кисет.

Тот ловко свернул «козью ножку», чиркнул спичкой:

— Мы не просто в гости, дядя Степан. Нужен нам для работы человек — местный, старожил, знающий тайгу, ну и с головой на плечах.

— Так ведь много таких-то.

— А вы сами? Вы не пошли бы поработать к нам на лето?

Силкин не заставил себя упрашивать:

— Отчего не пойти, можно и пойти. По годам я давно сам себе хозяин.

— Вот и хорошо. А сейчас я хотел бы узнать, не приходилось ли вам или кому из ваших знакомых находить тут по оврагам какие диковинные вещи, скажем, железку какую-нибудь особенную, кость, камень? И вообще — не сталкивались ли вы с чем-нибудь не совсем обычным, не поддающимся объяснению?

— Да ведь как сказать… Мало ли что бывало за всю-то жизнь. Может, и находил кто чего. Сразу не припомнишь. А вот насчет этого самого, необычного… Так одно озеро за Лысой гривой что стоит.

— Вы сами были в тех краях?

Силкин усмехнулся в седую, пожелтевшую от махорки бороду.

— Ты лучше спроси, где я здесь не был, сынок.

— Ну и что там на озере? Чем оно так поразило вас?

— Всяко бывало. Да только… На смех поднимете старика, не поверите. Скажете — известно, охотник!

— Что вы, дядя Степан! Расскажите. Для дела нужно.

— Ну, коли для дела, тогда так… Первый раз это было, почитай, годов двадцать пять назад. В то лето, когда вот Максим родился.

Случилось мне тогда заночевать на озере. Да что-то проснулся среди ночи и не сплю. Лежу эдак вот с открытыми глазами, смекаю, долго ль до рассвета, слушаю по привычке. Ружье, понятно, под рукой. А из одежи — один плащ. Луна начала всходить. От воды, чувствую, сыростью тянет. И вроде бы зябко так. Надо, думаю, повыше перебраться, костер сообразить. Только подумал, слышу — дитя плачет.

Что за наваждение! Высунул голову из-за кустов. Мать честная! На берегу, у самой воды — бабенка с дитём. Худущая такая, простоволосая, в одном платьишке. А младенец, тот и вовсе почитай что голый. Сидит у нее на руках, барахтается. А она уставилась на небо и вроде звезды считает. Забавно мне это показалось. Смотрю, что дальше будет. А дитёнку-то, видно, не больно сладко на холоде. Сидел, сидел да и рёву!

Тут и баба будто очнулась, прижала его к груди, лопочет что-то, а из глаз — слёзы. Ну, думаю, беда какая-то с человеком. Разве помочь чем?.. Выскочил из кустов, и к ней. Да сдуру-то и ружьё прихватил. Привычка! А со сна, известно — глаза дурные, волосы всклокочены. Да еще с ружьём!

Напугал, видно, бабу до смерти. Заметалась она по берегу, места себе не найдет. Потом остановилась, зыркнула на меня глазищами и рукой — вроде как отталкивает чего. Я хотел крикнуть, не бойся, мол, дура, с добром я. А язык — что бревно. Глаза ни с того ни с сего слипаются. В ногах дрожь. И вроде бы в яму лечу. В общем, хотите верьте, хотите нет, так и заснул, как подкошенный. Прямо на песке!

Просыпаюсь — утро. И ни тебе той бабёнки, ни дитяти. А у самой воды — следы. Её, стало быть, следы, Начал я к ним присматриваться. Следы, как следы. Сразу видно — бабьи, от туфель. Но вот диво — идут следы из воды и уходят опять в воду. Вроде бы как из воды она вышла и опять в воду схоронилась. Ну как вы все это объясните?

Антон молчал. А у Максима даже во рту пересохло от волнения:

— Дядя Степан, кто же был на руках у той женщины, мальчик или девочка?

— Поди-ка разбери! Младенец, он младенец и есть. Правда, ревел-то вроде как девчонка. Да мне тогда ни к чему…

— А сама женщина, как она выглядела?

— Как тебе сказать… Баба, как баба. Не то, чтобы молодушка, но и не старая ещё. И по виду вроде из городских.

Ростом эдак повыше тебя. Да больно уж худая..

— Ну, а глаза, черты лица?

— Больно я присматривался к глазам-то. Опять же ночь. Оно хоть и Луна была, а все не с руки. Да, вот ещё… Только тут уж меня самого сомнение берет, было это или не было… — Старик выжидающе замолчал.

— Что же было? — подтолкнул его Максим.

— Да, понимаешь, вроде бы светилась она, бабёнка-то, как гнилушка в лесу…

— Ну, хорошо, — вступил в разговор Антон. — А после? Что вы еще такого видели?

Силкин снова достал кисет, свернул цигарку, со вкусом затянулся:

— Бабенка эта больше не показывалась, нет. А вот знаки разные: то, стало быть, звуки какие, то вроде свет по ночам. Это было. Не раз. И другие примечали. Или хоть то возьмите в рассуждение, зимой-то озеро не замерзает.

— Ну, это в порядке вещей, — отмахнулся Антон. — Таких озёр в Сибири хватает.

— Хватать-то хватает. Так ведь прежде-то, до того, как появились все эти знаки, таким льдом его заковывало, пешней не прошибешь. А тут, где-где — закраинка…

— Н-да… Все это любопытно, слов нет. Но нас интересует нечто более материальное, такое, что можно было бы в руки взять, пощупать, изучить, людям показать. Вот если бы вы, к примеру, хоть пряжку от туфли той русалки нашли.

— Так ведь нужды не было. А поискать, так, может, и сыщется что такое. Под лежачий камень вода не течёт.

— Ясно! Будем искать. Для того и приехали. И еще у меня к вам просьба, дядя Степан, надо нам человек пять рабочих, шурфы копать, плот вот сделать. Вы не поговорите с кем-нибудь из знакомых?

— Почему не поговорить. Можно и поговорить. Мне здесь, почитай, все знакомы…

На обратном пути в Отрадное оба молчали. Антон был явно разочарован беседой с охотником, он ждал от него совсем другого. Максим же не мог отделаться от мысли, что девочка, которую видел Степан на руках у незнакомой женщины, была не кем иным, как Нефертити, ведь он был примерно одних лет с ней. Но кто она? И кто эта женщина, неведомо как оказавшаяся ночью на глухом таежном озере, — пассажирка потерпевшего аварию самолета, жительница какого-то секретного, никому не известного города? Почему она так странно вела себя при встрече со Степаном, куда исчезла? И главное — как связать все это с тем, что он сам видел на Лысой гриве?

А дома их ждал еще один сюрприз. С почты только что принесли телеграмму, из которой явствовало, что поданным прецизионных анализов, произведенных в лаборатории института, углерод, входящий в состав стебля и лепестков астийского эдельвейса, имел такой изотопический состав, какого нет и не может быть на Земле.

3.

Солнце едва показалось над верхушками елей, когда они подогнали плот к месту, где затонул контейнер, и закрепили расчалками под обрывом. День обещал быть погожим: небо синело во всю ширь, и трава в ложках словно поседела от росы. Воздух над озером был недвижим, точно сгустился от утренней прохлады. Но сверху, от кордона, уже потянуло дымком, и первые блестки побежали по воде.

Максим с нетерпением взглянул на Костю. Тот не спеша докурил, пощупал рукой воду и принялся облачаться: надел толстый фланелевый костюм, подвесил на спину баллоны, тщательно приладил маску и, присев на край плота, начал напяливать на ноги неуклюжие ласты. Максим с Антоном помогали, как могли.

Между тем солнце окончательно выкатилось из-за леса. Тени от деревьев быстро сжались, сдвинулись к берегу. В воздухе потеплело. Костя опробовал подачу воздуха и поднял руку:

— Ну?

— Постой! — Максим еще раз осмотрел его со всех сторон и привязал к поясу конец капроновой бечевы.

— Это зачем?

— Мало ли что может случиться. Дернешь два раза— сразу вытащим наверх.

— Лады! — Костя надвинул маску на глаза и, взяв в рот мундштук, соскользнул в воду. Веревка быстро побежала за ним следом. Максим лег на живот, стараясь рассмотреть приятеля сквозь толщу воды. Но снизу вырывались лишь гроздья серебристых пузырьков.

Наконец верёвка остановилась. Все замерли в тревожном ожидании. Прошло с полчаса. Время от времени бечева снова начинала скользить под воду. Однако условных сигналов не было. Что там происходило, под водой?..

Но вот верёвка ослабла, подвсплыла вверх. Глаза всех устремились на воду. Антон принялся торопливо выбирать бечеву на плот. Наконец Костя вынырнул. Но руки его были пусты. Он быстро подплыл к плоту, сбросил маску:

— Какой он был, контейнер, пятнадцать на пятнадцать?

— Так примерно. Ты видел его?

— Его — нет. А углубление в иле, вроде как от банки таких размеров, — прямо под обрывом.

— Куда же подевался сам контейнер?

— Похоже, кто-то утащил его!

— Как утащил, куда?

— Понимаете, углубление это метрах в пяти от обрыва, на дне- А в самом обрыве — дыра Так примерно в мой рост. И из нее вода прёт — словно тебя отталкивает от обрыва Так вот, от самого углубления в эту дыру — вроде следы…

— Не может быть! — воскликнул Антон.

— Точно сказать, конечно, трудно. Течение все заносит помаленьку. Но кроме этих углублений на дне ничего нет. Я все кругом осмотрел. Стоило бы еще в дыру заглянуть, да там такая темнотища…

— Ну, а какие они, следы? — допытывался Максим — Зверя какого-нибудь или человека?

— Вроде бы человеческие, продолговатые такие..

— Большие?

Костя пожал плечами:

— Нет, не очень Да ведь течение, говорю, — заносит…

— Так. — Максим с минуту подумал, потом решительно потянулся за вторым аквалангом. — Нырнем, Костя, вместе, надо посмотреть.

— С ума сошёл! Ты же акваланг в руках не держал.

— Не важно, покажешь, что и как. Верёвки хватит на двоих. В крайнем случае вытащат обоих.

Костя в нерешительности взглянул на Антона… Тот покачал головой:

— Рискованно, Максим.

— Ну, если с самого начала думать о риске… Давай, Костя, помогай!

— Тогда захватим фонари. Похоже, это вход в пещеру. Попробуем заплыть.

— Само собой разумеется!

Через час одетый по всем правилам Максим, после подробных наставлений Кости, ушел под воду Ему приходилось нырять и раньше. И немало. Но только сейчас, с аквалангом за спиной, он испытал ни с чем не сравнимое чувство подводного парения Сила земного притяжения словно исчезла для него. Он мог скользить вверх, вниз, мог кувыркаться, повиснуть в самом неестественном положении. Ощущение такой свободы вызывало желание порезвиться, поплавать наперегонки с рыбами.

Но Костя уходил всё глубже, и Максим поспешил за ним.

Теперь было не до шуток. Вода становилась холоднее, света— меньше. А главное, в нем все больше исчезали теплые красно-желтые тона, уступая место холодным голубым и зеленым. И вот уже ледяной аквамариновый сумрак обступил со всех сторон. Но вдруг стало светлее. Костя перестал скользить вниз и подал знак рукой. Максим замедлил движение — снизу наплывало дно. К удивлению Максима, на нем легко можно было рассмотреть каждый камешек, каждый бугорок.

А Костя уже звал его к себе, нетерпеливо указывая пальцем на дно. Максим подплыл к нему. Так вот оно, это углубление! Пожалуй, Костя прав. Очень похоже, что именно здесь стоял контейнер. Максим опустился к самому дну. Да, несомненно, это отпечаток его днища. А вот и следы. Слишком правильная цепочка углублений, чтобы их можно было принять за что-нибудь другое.

Максим медленно поплыл вдоль них, стараясь преодолеть встречное течение. Контуры углублений были неясны, полузанесены илом. И все-таки можно было заключить, что следы оставлены очень небольшой, очень легкой, скорее всего, женской ногой. Они шли в одном направлении, в сторону обрыва, и не петляли ни влево ни вправо, из чего следовало, что человек, оставивший их, точно знал, куда и зачем идет.

А вот и обрыв. Темная громада его выросла неожиданно, будто поднялась со дна. Максим едва не стукнулся головой о камень, за которым открывалась черная зияющая дыра.

Костя был уже тут. Он указал кивком на вход в пещеру и включил фонарь. Тонкий, ослабленный водой луч проник всего метра на полтора, но не уперся ни во что. Дыра уходила дальше и, похоже, не сужалась, в нее свободно можно было протиснуться даже с баллонами за спиной. Целая стая рыбешек метнулась в свете фонаря и стремительно умчалась в глубь каменного грота.

Максим включил фонарь и осторожно полез в отверстие. Костя последовал за ним. Двигались медленно, тщательно высвечивая все вокруг, то опускаясь вниз, то всплывая выше, к самому потолку пещеры.

К сожалению, фонари давали слишком мало света, к тому же все время приходилось бороться со встречным течением. Однако постепенно стало ясно, что грот представляет собой длинную узкую щель с очень неровными, голыми стенками. Она шла в сплошном массиве известняка, не сужаясь и не расширяясь, видимо, не^ меняя направления, и ничего, решительно ничего не говорило о том, что здесь могли бывать какие-то люди.

Максим решил уж повернуть обратно, чувствуя, что длина веревки на исходе, когда внимание его привлекло что-то красное, вроде тонкой паутинки, мелькнувшее в луче света. Так могла выглядеть прядь волос, зацепившаяся за камень! В памяти всплыло нечто похожее, виденное много лет назад. В сильном волнении он попробовал снова нащупать фонарем этот участок свода. Но тут до слуха его донесся глухой гул, словно там, в глубине пещеры, произошел гигантский обвал.

Максим перенес луч света вперед, стараясь установить причину необычных звуков, но вдруг почувствовал сильный удар по всему телу и такую острую боль в голове, что едва не вскрикнул и не выронил изо рта мундштук. Страшная неодолимая сила рванула его к выходу из пещеры и в одно мгновенье вытолкнула обратно в озеро. Он попытался сообразить, что же произошло. Но боль в голове стала еще сильнее, будто в виски, затылок, скулы вонзились тысячи игл.

Так это маска сдавила голову, словно клещами! — догадался он, вспоминая наставления Кости. В таком случае, говорил Костя, надо немедленно выдохнуть воздух в маску через нос. Так Максим и сделал. Стекло сразу запотело. Но маска отошла от лица и боль постепенно утихла. Он смог оглядеться по сторонам. Кругом был знакомый зеленоватый полумрак. Как в лунную ночь в тумане. И ни дна, ни обрыва!

Стало быть, вода выбросила их далеко. Но где же Костя?

Однако не успел Максим подумать, где искать приятеля, как тот выплыл откуда-то снизу и, схватив Максима за пояс, повлёк его кверху.

Напрасно старался Максим показать знаками, что он в полном сознании и может двигаться самостоятельно. Костя вытащил его на поверхность и, сорвав с головы маску, начал плескать в лицо водой.

— Да ничего со мной не случилось. Чего ты? — взмолился Максим, закрывая лицо руками.

— Но ты весь в крови!

— Как в крови? — растерялся Максим, хватаясь за лицо и с удивлением убеждаясь, что пальцы стали действительно липкими от крови.

— Ну, что там у вас? — послышался голос Антона с плота.

— Все в порядке, сейчас расскажем, — ответил Костя, продолжая смывать кровь с лица Максима. — А-а, это у тебя из носа! Ну, ясно — обжим! Маска присосалась?

Максим кивнул:

— Но я все сделал, как ты говорил.

— Молодец, что не растерялся, главное, мундштука изо рта не выпустил. А я как глянул через твое стекло, увидел кровь — ну, думаю, только бы наверх выбраться…

— Но что все-таки произошло?

— Что произошло, понятно, — гидравлический удар Понимаешь, как в насосе Словно кто поршень всадил в эту дыру. Потому и такое давление. А вот отчего удар?

— Может, обвал?

— Едва ли. Нас ведь как из пушки выбросило.

— Да, загадка! — согласился Максим, припоминая все детали случившегося.

Антон с нетерпением ждал их на плоту.

— Ну, что там, рассказывайте?

Максим подробно рассказал обо всем, за исключением мелькнувшей прядки волос. В конце концов он сам не был уверен, что. видел их в пещере. Мало ли что могло показаться в слабом свете фонарика.

Антон принял решение сразу;

— На «крестик» время тратить не будем. Объект, конечно, интересный. Но, во-первых, принадлежность его к астиЯским слоям весьма проблематична. Во-вторых, не исключена возможность, что кто-то действительно охотится за такого рода предметами. Надо быть осторожным. Больше никаких погружений. Ни здесь, ни в каком другом месте.

— Но в пещере может оказаться ключ к раскрытию всех здешних тайн. Исчезновение контейнера и следы на дне несомненны. Да и сам гидравлический удар…

— Нет и нет! — отрезал Антон. — Мы ученые, а не детективы. Наша цель — следы астийского человека, а не раскрытие каких-то сомнительных тайн, даже если они и существуют.

Максим посмотрел прямо ему в глаза:

— Твоя цель, ты хочешь сказать?

— Не понимаю…

— Ты что же, забыл наш уговор, в тог первый день, у тебя в гостинице?

— Ах, да… Но что ты предлагаешь, снова лезть в эту дыру?

— Да. Только полезу теперь один. Костя будет ждать у входа в пещеру. Там же, у камня, закрепит и мою веревку. Как ты думаешь, Костя?

— Упрямый ты, Максим!

— Так надо, Костя.

— Ну, раз надо…

И вот он снова осторожно пробирается по узкой каменной трубе. Тонкий луч фонарика то медленно скользит по голым нависшим сверху глыбам, то полностью теряется в черной толще воды. Течение почти не ощущается. Видно, вся мощь подземного резервуара оказалась израсходованной на недавний выброс воды в озеро. Это вселяет надежду, что можно будет забраться подальше в глубь пещеры. Но прежде всего ему хочется найти то, что он принял за красную прядь волос Ведь если окажется, что это действительно волосы, если они будут пахнуть астийским эдельвейсом…

Но мысли его прерывает короткий звенящий звук. Он воспринимается как предупреждение. Максим на минуту останавливается, пристально вглядывается в густой мрак.

Он кажется зловещим. Однако Максим пересиливает страх и снова плывет вперед. Луч фонаря ощупывает каждую глыбу, каждый камень над головой. Но тщетно. Прядку, видно, сорвало водой и вынесло в озеро. Вернуться? Нет-нет, интересно все-таки, что там, дальше.

Снова звенящий звук! Но Максим плывёт и плывёт.

Должен же куда-то привести этот туннель. Вот он уже расширяется, становится просторнее. А там внизу… Что это? Такой круглый оранжевый камень, или…

Но издали снова нарастает знакомый низкий гул. Максим торопливо делает глубокий выдох, ищет глазами, за что бы уцепиться, чтобы противостоять напору воды. Однако страшный удар обрушивается прежде, чем он успевает что-либо сделать. На миг его словно сдавливает гигантский пресс. Он пытается набрать в лёгкие побольше воздуха. И не может. Лютая сила опрокидывает головой вниз, вырывает из губ мундштук воздушного шланга. Он инстинктивно задерживает дыхание, но не успевает закрыть рта и безжалостный поток воды врывается в горло, раздирая грудь, выталкивая из орбит глаза…

Очнулся Максим на берегу, в тени старого знакомого — кедра. Встревоженные лица друзей и сильная боль в груди сразу напомнили все, что произошло в коварном гроте. Он попытался подняться, но почувствовал такую слабость во всем теле, что невольно закрыл глаза. Голос не подчинялся ему. Каждый вдох давался с трудом.

— Лежи, лежи! — склонился к нему Антон. — Ничего страшного, к счастью, нет. Врач уже осмотрел тебя. Через месяц будешь бегом бегать и песни петь. А пока придется лежать. И оставить в покое все здешние тайны. По крайней мере, до будущего года. Но время терять не будем, Максим. Займёмся пока раскопками на Студеной и Гремячем. Это ведь тоже интересно. Нет, не вставай! Я сейчас — в леспромхоз за машиной. Костя побудет с тобой.

Костя подсел ближе, поправил плащ под головой:

— Ну, Максим, считай, повезло тебе. Мог бы и на дне остаться. Веревка-то оборвалась. Меня в сторону отбросило. Где тебя искать?. И тут вроде кто окликнул меня. До сих пор в толк не возьму, что это был за голос? И почему я пошел на него? Только вижу, ты на дне. И без мундштука. Тут уж я дал работу ластам! Вот так и обошлось. А то бы…

Максим благодарно кивнул и закрыл глаза.

Голос… Неужели её голос?.. Ради этого можно перенести что угодно.

4.

Солнце едва успело согнать снег и подсушить тропинки в тайге, как Максим и Антон вновь прикатили в Отрадное.

Первая их экспедиция закончилась безрезультатно. За два с лишним месяца были перерыты и прощупаны радиометром все выходы астийских пород по обоим берегам.

Студеной, заложены десятки шурфов, пропущена через сито не одна сотня тонн песка с ручья Гремячий. И все без толку — никаких следов астийского человека или его деятельности.

Но друзья и не думали сдаваться. Всю зиму они готовились к новой экспедиции, а как только сошел снег, снова выехали в тайгу. Главное внимание в этом году предполагалось уделить району Лысой гривы. Но одно неожиданное обстоятельство заставило изменить все планы.

В то утро Максим решил покопаться в небольшом котловане на окраине кордона, у больницы. Котлован был свежий, видно, его только что вырыли под какое-то строение. Но ударивший морозец так прихватил сырой песок, что стоило Максиму копнуть лопатой, как черенок с хрустом переломился у самого основания.

Молотка под руками не оказалось. Чтобы выбить обломок из штыка, пришлось воспользоваться куском конкреции, каких немало торчало в астийских песках и глинах. Но не тут-то было! При первом же ударе камень разлетелся вдребезги. Максим в сердцах швырнул обломок далеко в сторону.