Астийский эдельвейс

3

Зима в этом году выдалась снежная. Уже к середине декабря снегу навалило столько, что с иных крыш хоть скатывайся на салазках. В такое время самое раздолье— лыжи. На лыжах и на охоту, и в школу, и просто так, по оврагам, вокруг сопки.

А сегодня они решили побродить по Голому распадку, что за озером. Выбрались вдвоем, так уж получилось. И оттого и радостно Максимке и как-то по-новому неловко. И идут они, не говоря ни слова. Теперь почему-то часто бывает: как вдвоем, так — молчание. Хочется сказать что-нибудь такое особенное, необыкновенное, а ничего не приходит в голову

Сегодня же Маринка даже не оглядывается, идет и идет, будто узоры какие на снегу рассматривает. Эх, Маринка, знала бы ты, как часто думается о тебе!

Максимка пошёл ей в обгон, стараясь заглянуть в лицо. Но Маринка уже остановилась возле оврага и как-то исподлобья посмотрела в его сторону:

— Рванули?

Он глянул вниз:

— Постой, Маринка, вроде там пни, под снегом.

Она свистнула:

— Эх ты, трус несчастный! — И не успел он ответить, как сорвалась с места и исчезла в облаке снега.

Максимка с восхищением смотрел ей вслед. Огонь-девка!

Вдруг там внизу что-то треснуло. И голос Марины:

— Стой, не спускайся! О-ох!..

Он вихрем помчался вниз. На самом дне оврага, в глубоком снегу барахталась Марина. Одна ее нога с обломком лыжи как-то беспомощно болталась в воздухе, другая провалилась в снег.

Максимка подъехал ближе, стукнул палкой по обломку лыжи:

— Эх, мать честная! Как ножом срезало. Достанется теперь на одной лыже плюхать.

Маринка молчала, плотно сжав побелевшие губы. Он наклонился к ней:

— Давай руку.

Она покачала головой:

— Постой…

— Чего постой! — он подхватил ее за локоть и рванул из сугроба. Маринка вскрикнула.

— Ушиблась?

— Н-нога… — Процедила Маринка сквозь зубы.

— А ну, покажи.

— Чего смотреть-то. Зашибла очень.

Он снял с нее лыжи:

— Держись за шею.

Наверху Марина снова опустилась в снег. Он присел рядом:

— Очень больно?

Она лишь кивнула в ответ.

— Сможешь идти-то?

— Попробую…

Он помог ей подняться Однако она не сделала и шагу

— Давай ко мне на закорки К ночи доберемся.

— Еще чего придумал!

— Не тяни время, Маринка Метель вон надвигается. Да и вечер близко. — Он легко вскинул ее на спину и заскользил по лыжне.

Вначале все шло хорошо Но уже через полчаса снег усилился. Лыжню замело. У Максимки занемели плечи. Он прислонился к дереву:

— Посидим, Маринка.

Она соскользнула в снег, положила голову к нему на колени:

— Езжай один, Максим. Позовешь там кого. А я тут..

— Не говори глупостей, Маринка! Сейчас отдохнем и пойдем дальше.

Но метель усиливалась с каждой минутой. Снег лепил уже со всех сторон. Все потонуло в седом мареве. Все чаще и чаще останавливался Максимка, чтобы передохнуть и сориентироваться. И вдруг с ужасом понял, что заблудился окончательно.

Ночь опустилась как-то сразу. И сразу, точно обрадовавшись темноте, завыла, завизжала на все голоса метель. Он бережно опустил Марину в снег и присел рядом, стараясь закрыть ее от ветра своим телом. Она молча уткнулась лицом ему в плечо. Обоим было ясно, что двигаться дальше абсолютно бессмысленно, можно уйти в сторону от дома. Но и оставаться здесь на ночь означало верную гибель.

А ведь где-то поблизости — охотничья избушка. Максимка не раз бывал в ней с отцом. Там и печурка, и запас дров, и спички, и даже мешочек с сухарями, на всякий случай. Но разве найдешь ее теперь, в этом кипящем котле!

— Что нам теперь делать, Максим?.. — шепчет Марина в самое ухо. — Может, пойдешь один?..

Он крепче обхватил ее руками, прижал к себе вздрагивающие плечи:

— Не болтай, Маринка. Сейчас я соображу, как нам все-таки идти. Да, пожалуй, вот в эту сторону. Вставай!

— Что толку, Максим, все равно никуда не выйдем.

— Выйдем! Хотя бы укроемся в настоящем лесу. Должен быть конец этой проклятой болотине. — Он поднял ее на руки и понес, сгибаясь под ударами ветра. Шаг, еще шаг… Но тут лыжа ударилась обо что-то твердое, и оба повалились в сугроб.

Так продолжалось долго. Они поднимались, делали несколько шагов и снова падали, утопая в глубоком снегу.

Наконец Максим окончательно выбился из сил Метель не утихала. Кругом по-прежнему тянулось болотистое мелколесье.

Неужели конец? Он упал лицом в снег и закрыл глаза И вдруг отчетливо, словно в мгновенной вспышке магния, увидел девчонку с зелеными глазами. Она будто ворвалась в его мутящееся сознание. И сейчас же воздух заполнился знакомым ароматом цветов От него закружилась голова, стало тесно в груди.

Что это, старый, давно забытый сон? Нет-нет! Только не это, только не спать! Он заставил себя вскочить на ноги и. невольно протер глаза — в небе, у него над головой, словно прорываясь сквозь бешено крутящиеся космы снега, ярко и спокойно сияла знакомая голубая звезда, а совсем неподалеку, за седой воющей пеленой и черным частоколом деревьев ясно виднелось светящееся окно. Одинокое светящееся оконце!

— Маринка, смотри! Да ты что, спишь? Нельзя. Нельзя! Ни в коем случае! — Он снова поднял ее на руки — откуда только взялись силы.

Но что это за свет? Не кордон же! А не все ли равно. Только бы дойти. Только бы добраться до этого жилья!

И он шел и шел, стиснув зубы от немыслимого напряжения, продирался сквозь колючие заросли, скатывался в ямы, поднимался и снова падал, не выпуская из рук заснувшую Маринку и не спуская глаз со спасительного огонька. Надежды сменялись сомнениями, сомнения — отчаянием

Но вот огонь мигнул в последний раз и исчез…

Максимка привалился к стволу лиственницы, опустил Марину в снег. Больше не сделать ни шагу! Звенящая тишина надвинулась на сознание, неодолимая тяжесть потянула к земле. Спать, спать… Лишь невероятным усилием воли он заставил себя открыть глаза.

Но что это? Из тьмы и клубящегося снега показалось низкое приземистое строение. Охотничья избушка! И сразу — сон долой. Так вот откуда лился этот свет. Какое счастье, что здесь уже укрылись люди и успели развести огонь.

— Живем, Маринка! — Он нашел еще в себе силы поднять ее на руки. Вот и знакомая дверь. Только когда же метель успела чуть не доверху замести ее снегом?

— Подожди, Мариночка, еще минутку, — и, сбросив лыжи, он принялся руками и ногами разгребать высокий сугроб. Потом стукнул в дверь. Никто не отозвался. Он забарабанил обоими кулаками. Но и теперь никто не торопился им открывать.

Тогда Максимка нащупал скобу и изо всех сил потянул на себя. Дверь подалась. Но вместо ожидаемого тепла и света на него дохнуло промозглой тьмой. Он даже отступил на шаг. Затем просунул голову в дверь:

— Э-ге-гей! Есть здесь кто-нибудь?

В ответ ни звука.

Что за наваждение! Он не без опаски переступил порог. Все тихо. И ни малейшего признака, что здесь уже кто-то был.

Ощупью, вдоль стен, добрался Максимка до печурки. От нее несло холодом А вот и спички Чирк! Слабый огонек осветил грубые бревенчатые стены, белые от инея углы, низкие нары у стола. И ни души!

На миг Максимке стало страшно. Но только на миг В следующее мгновенье он выскочил из избы, перенес туда Марину и плотно прикрыл дверь.

Теперь к печке. Дров в избе оказалось больше чем достаточно. И вот уже первые золотистые змейки побежали по сухой хвое, по сучьям валежника. Веселый торопливый треск заполнил избушку. Волны живительного тепла всколыхнули застывший воздух.

Он затормошил Марину:

— Маринка! Да проснись ты, проснись! Вот соня!

Она с трудом раскрыла глаза:

— А-а… Где я?

— В избушке. В охотничьей избушке! Вот и огонь, видишь? Скоро чай пить будем. А сейчас давай, поближе к печке.

Она подсела к огню, погладила ушибленную ногу:

— Да как же все это? Как ты нашел ее, избушку?

— Как нашел? Не знаю, даже, что сказать… — он покосился на заиндевевшее окно. — Чудо какое-то.

Чудо какое-то! — повторяли в один голос и все другие, кто узнал об этой истории. И тут же добавляли, что бывало так и прежде: блуждал охотник по тайге или крутила его метель, и когда уже терял он последние силы, выводило его к дверям какого-нибудь жилья особое охотничье чутьё.

Что это было за чутьё и почему оно возникало лишь в самый критический момент — этого не мог сказать ни один человек. Но никого такое «чудо» не удивляло. А вот в рассказ Максимки о светящемся окне не верил никто. В лучшем случае приписывали это галлюцинации. Мать же Маринки так прямо и сказала:

— Шуточное ли дело, с такой ношей через весь лес! Тут и не такое пригрезится!

Пригрезиться, пожалуй, и могло. И свет, и голубая звезда. Но при чем здесь опять она, зеленоглазая русалка? Он увидел ее точно наяву, она будто склонилась к нему в тот момент, когда он, окончательно выбившись из сил, упал головою в снег.

Однако тогда до сознания Максимки не дошло одно очень важное обстоятельство: таинственная незнакомка была совсем не такой, как в первый раз. Она словно выросла, похорошела, волосы ее красиво струились по плечам, а вместо голубого купальника, какой запомнился ему с того памятного утра, на ней был белый жакет и короткая белая юбочка со странно светящейся отделкой. Только глаза незнакомки — огромные, странно удлинённые — казались прежними. Но и в них было что-то новое, такое, что Максимка видел лишь у матери, когда его, совсем еще маленького, терзала приступами удушья дифтерия. Словом, русалку будто подменили.

И все-таки он узнал ее. Сразу, в одно мгновенье. Только подумал, что это сон. А вот сегодня, просматривая журнальную статью, он нашел такую фразу: «Следует отметить, однако, что комплекс сновидений никогда не включает в себя ощущений запаха…»

4

Весну ждали долго. Вплоть до середины апреля вьюжила над Вормалеем пурга. Зато к концу месяца сразу потеплело. В одну неделю солнце согнало весь снег. И Студеная поднялась, забурлила, как самая настоящая река. Она несла сучья, хворост, даже целые вывороченные с корнями деревья. Ребята часами торчали на берегу, глядя, как кружатся в водовороте исполинские кедры, в ветвях которых можно было заметить то зайца, то белку, в страхе мечущихся над мутной водой. Но еще интереснее было смотреть, как река размывает за кордоном обрыв. Вода ярилась там под самой кручей, и целые стены земли вместе с сухой прошлогодней травой, кустами можжевельника, зарослями пихтача, с грохотом обрушивались в реку, вздымая огромные столбы брызг.

В прошлом году этот обрыв раскапывали геологи из Отрадного. Они отыскивали в песке ракушки, которые жили здесь будто чуть не два миллиона лет назад, и говорили, что в таких слоях могут быть даже алмазы.

Максимка и верил и не верил этому Во всяком случае, никаких алмазов геологи не нашли, только исковыряли весь берег. И теперь Студеная будто спешила подчистить его, срезая все новые и новые пласты.

Когда же вода сошла, и немного пообсохло, Максимка решил покопаться в обрыве За несколько дней река обрушила столько земли, сколько людям было б не срыть и за два года Может, теперь и обнажились эти самые алмазы.

В ближайшее воскресенье он взял лопату и принялся оаскапывать тот слой с ракушками, над которым больше всего колдовали геологи Копал чуть не полдня. Но ничего стоящего так и не нашел Попалась, правда, небольшая шестеренка из какого-то красноватого металла. Но это было совсем не интересно. Максимка хотел уже метнуть свою находку в воду, как вдруг вспомнил, что кто-то из геологов говорил, будто все, находящееся в этом слое, имеет возраст в два миллиона лет. Вот и верь им после этого! Металлическая шестеренка двухмиллионолетней давности! А может, они просто-напросто ошиблись. И разыскивали алмазы совсем не в том слое. Может, сказать им об этом?..

Но когда Максимка принес свою находку в контору геологов, те так и покатились со смеху:

— Что ты говоришь! Нашел шестерню в тех слоях, что мы расчищали в прошлом году в Вормалеевском обрыве? Да знаешь ли ты, что это за слои? Это слои астийской эпохи Тогда людей и в помине не было. А ты…

— Насчет людей я знаю. Но может, со слоем какая ошибка вышла?..

— Ошибка! — грозно обернулся к нему один из молодых геологов. — Вот! — он пододвинул к себе коробку с ракушками и произнес какую-то звучную латинскую фразу — Главная руководящая форма астия. В Москве подтвердили.

— Как это, руководящая форма? — не понял Максимка.

— А так, что эта раковина точно указывает возраст отложений, в которых она находится.

— Другими словами, хозяйка этой раковины жила только в астийское время, не раньше и не позже, — пояснил другой геолог, постарше. — И, стало быть, слои, в которых ее находят, могут быть только астийскими. А шестеренка явно современная. Видимо, из бронзы, — он взял голубоватый камень и царапнул по шестерне. — Ого! Корунд не берет.

Шестерня пошла по рукам. Геологи заговорили все разом.

— Что-то из новых сплавов. Теперь есть такие.

— А ну-ка ее алмазом. Алмаз не берет!?

— Да, материалец! Откуда она могла взяться?

— Видно, выпала с самолета, откуда иначе.

— Вот так-то, парень. Забирай свое «ископаемое»

Максимка обескураженно молчал. Смешно, конечно, было спорить с геологами. Но ведь шестерню он выкопал из самой глубины слоя. Как она могла там оказаться, если упала с самолета?

А на следующий день геологи вызвали его прямо с урока’

— Слушай, парень, где твоя находка?

— Дома, в надежном месте. А что?

— Тащи ее сюда. Сейчас же! Да положи в эту коробку из свинца.

— Зачем?

— Зачем-зачем! Всё ему знать надо. Ну да ладно, слушай. Непонятно она ведет себя, вот что. Тот корунд и алмаз, которыми ее вчера царапали, стали вдруг такими радиоактивными, что все приборы зашкаливают. Петр Андреевич, наш старший геолог, как узнал об этом, такой разнос устроил, только держись. Он у нас, знаешь!.. Да и сами мы теперь видим, едва ли это с самолета. Так что принеси ее нам. Понимаешь, для дела надо, для науки. Может, с уроков сейчас уйдешь?

— О чем говорить, раз для науки. — Максимка взял сумку и что есть духу припустился к кордону.

Не успел он, однако, дойти до дома, как его окликнула Марина:

— Удрал с уроков? Вот здорово! А я совсем сегодня не пошла. Давай на Марьино болото, по клюкву. Теперь прошлогодняя ягода страсть какая сладкая.

— Сейчас не могу, Маринка, дело есть. Та штуковина, что я вчера нашел, очень, говорят, для науки может пригодиться. Геологи сегодня сами в школу приходили. Неси, говорят, ее сейчас же к нам. Вот и ящик специальный дали.

— Так утром и снесешь, была нужда нарочно бежать!

— Нет, Маринка, я обещал. И потом, сам чувствую, надо это. Пойдем завтра, ладно?

Марина как-то нехорошо усмехнулась:

— Ладно, раз уж так далась тебе эта наука. — Она подобрала подол юбки и побежала к своей избе.

А Максимка, не заходя домой, перемахнул через забор в огороды и, посмотрев по сторонам, юркнул в высокую траву за банями, где под корнями бузины был у него тайник, в котором, кроме всего прочего, хранилась вчерашняя находка. Все здесь было в полной сохранности, так, как он уложил вчера. Но где же шестеренка? Он точно помнил, что положил ее с самого краю, между аккумуляторной батареей и склянкой с кислотой. Однако сейчас там было пусто. Он перерыл весь тайник. Перебрал все вещи. Шестерня исчезла бесследно.

Что за чертовщина! Сверху над тайником в одном месте виднелся холмик свеженасыпанной земли, как это бывает над норкой крота. Но не крот же стащил шестерню! И никаких следов поблизости.

Максимка был в отчаянии. Что теперь делать? Как показаться на глаза геологам? Где искать проклятую шестерню! Если ее стянули ребята, то стоит лишь сказать Маринке, она из них душу вытрясет. А если ребята не при чем?

И все-таки надо поговорить с ней. Вдвоем легче будет придумать, что делать. Но когда он окликнул Марину, как обычно, прямо с улицы, в окне показалась ее мать:

— Маринка? Она по клюкву с Димкой пошла на Марьино болото.

— Пошла с Димкой?!

— Да только что ушли. Беги, догонишь.

Но Максимка ее уже не слушал. Ушла с Димкой! Как же гак? Еще год назад он просто не обратил бы на это внимания. Но теперь… Эх, Маринка, Маринка! Он вспомнил, как она усмехнулась в ответ, и будто горькой полынной пылью запорошило горло. Не хотелось больше видеть ни одной живой души. Он завернул за угол и побрел прямиком в тайгу.

«Ну разве сделал бы так он сам или еще кто, скажем… та, зеленоглазая?!» — Максимка невольно улыбнулся. Вот некстати вспомнил. Но мысли упрямо возвращались к таинственной незнакомке. Он живо представил ее такою, какой видел прошлой зимой, и — удивительное дело! — вся горечь, вся обида, только что душившие его, вдруг отодвинулись куда-то в сторону, заглохли, притупились, исчезли совсем, будто растворившись в том непонятном запахе, который снова принес откуда-то весенний ветер.

Максимка выбрался на солнечную полянку и глубоко, всей грудью вдохнул хмельной пахучий воздух. Стоило, в самом деле, переживать из-за каких-то пустяков. И геологи тоже! Пусть сами на себя пеняют. Принес он им шестеренку — не взяли. Что же, он должен стеречь ее?

Однако на другой день геологи снова заявились в школу. Пришли со своим начальником. Окружили Максимку со всех сторон. Но что он мог сказать им? Рассказал всё, как было. Они опять не хотели верить. Без конца повторяли, что так быть не может, уговаривали «не таить правды». Особенно горячился начальник — чёрный, похожий на цыгана великан с курчавой бородой:

— Да как она в твои руки-то попала? — не отставал он, буравя Максимку взглядом.

— Я сказал всё!

— Он сказал всё! И думаешь, кто-то поверит, что ты нашёл эту штуковину в глубине слоя? Сказал бы хоть — в осыпи!..

— Ничего не в осыпи — упрямо повторил Максимка. — Обрыв сейчас чистый, как зеркало. И я там целую пещеру выкопал, прежде чем нашел шестерёнку.

— Ну, с тобой, я вижу, не сговориться! Пошли, ребята! — бородач махнул рукой и шумно направился к выходу.

— Постой, Лукич, не торопись, — остановил его самый пожилой из пришедших, которым, как оказалось позднее, и был старший геолог Отрадненской партии Петр Андреевич Крайнов.

Этот худой сутуловатый мужчина со строгим болезненным лицом до сих пор не произнес ни слова. Он безразлично смотрел в окно и, казалось, не обращал ни малейшего внимания на пререкания Максимки с начальником партии Однако теперь, когда он обернулся к ним, Максимка с удивлением заметил, что глаза геолога смотрят с живейшим интересом.

— Не торопись, Лукич, — повторил Крайнов, с видимым любопытством приглядываясь к Максимке. — Здесь мы едвf ли что выясним. Надо на место съездить.

— В Вормалей?

— Конечно. Пусть он там, на обнажении, все покажет.

— А что, собственно, он сможет показать?

— Там видно будет, — загадочно улыбнулся Крайнов.

Речка Студеная невелика. Летом в иных местах мальчишки перепрыгивают прямо с берега на берег. Но бежит она быстро, особенно весной, когда собирает ручьи со всех окрестных сопок. Поэтому течет Студеная в крутых высоких берегах. Обрывы тянутся вплоть до озера. Самый большой из них — Вормалеевский. И ходит о нем любопытная притча.

Говорят, что много лет назад, когда не было еще и Вормалея, стояла в том месте часовня и бил Святой ключ. Святым его назвали потому, что однажды бьющая из земли вода будто бы вынесла на поверхность маленький металлический крестик. И что удивительно: от воды в ключе даже в самую жаркую пору зубы ломило, а крестик, если взять в руки, казался теплым.

Тогда и построили возле родника часовню. Молва приписывала святой воде самые чудодейственные свойства будто и больных она исцеляла и молодость возвращала. За многие версты потянулись к Отрадному старики да калеки.

Но однажды поселился в тех краях беглый вор Малей. И то ли алчность его одолела, то ли наскучило смотреть на нищих и убогих, только выкрал он чудесный крестик. И в тот же год Студеная вышла из берегов и начала размывать долину, пока не образовался крутой обрыв. В воду обрушилась и часовня, и место выхода ключа. Сам же Малей и все его домочадцы заболели страшной болезнью, а дом его спалила молния.

Лишь много лет спустя вырос на этом месте лесной кордон. От сгоревшей усадьбы осталась к тому времени только поросшая бурьяном ямина. Но имя вора Малея так и прижилось к поселку…

Вот эта-то история и пришла Максимке на память, когда показывал он геологам места, где нашел свою шестерню. Пришла потому, что он вспомнил вдруг: шестерня эта, когда он выкопал ее из холодной земли, была заметно более теплой. Тогда он не придал этому значения. А теперь…

— Так ты, говоришь, вытащил свою штуковину из этой норы? — прервал его мысли сердитый голос начальника.

— Да, вот здесь в левом углу. Вон еще и след от нее.

— Невероятно! Металлическое изделие в астийских полях! Или парень все-таки мистифицирует, или я схожу с ума.

— К чему такие страсти, — возразил Крайнов, спокойно раскуривая папиросу. — Шестерня могла завалиться в глубокую трещину, могла переместиться мощным подземным водотоком.

Начальник шумно вздохнул.

— Почти исключено и то и другое. Но за неимением иного объяснения… А в общем, хватит возиться с этой шарадой. Поехали!

— Ты езжай, Лукич, а я тут кое-что посмотрю.

— Что ты здесь еще не видел?

— Хочу проверить кое-какие свои мысли.

— Ну, как знаешь. — Начальник поднялся к машине и через минуту его «козлик» скрылся из глаз.

Тогда Крайнов притушил папиросу и, взяв молоток, начал копаться в Максимкиной «выработке». Наконец он сел на кучу земли и снова закурил:

— Н-да, задал ты задачу!

— Так разве я знал…

— А теперь знаешь, почему все так всполошились?

— Теперь начинаю немного понимать.

— Немного? А надо, чтобы хорошо понял. Ты слышал, конечно, что всю историю Земли геологи делят на периоды— кембрийский, силурийский и так далее?

— Это мы проходили.

— Отлично! Значит, ты представляешь, что мы с тобой живем в четвертичном периоде, а до этого был третичный?

Максимка кивнул.

— Так вот, все, что лежит над этим обрывом, ну, хотя бы пески, на которых построен кордон, образовалось в наше четвертичное время. А те глины, что выходят на берегу озера, стало быть, ниже обрыва, они уже третичные.

— А как же сам обрыв, третичный или четвертичный?

— С самим обрывом сложнее. Весь этот береговой уступ, точнее, породы, из которых он состоит, возникли в астийскую эпоху — время как бы пограничное между третичным и четвертичным. Поэтому геологи до сих пор не договорились, куда его лучше отнести. А это время было интересное. Именно тогда обрушилось на Землю первое великое оледенение. И было это около двух миллионов лет назад…

— А вы точно определили, обрыв астийский?

— Только что получены результаты из лаборатории абсолютного возраста. Но если б и ошиблись немного… Ведь самые древние остатки первобытного человека — питекантропа — до сих пор встречены лишь в слоях каких-нибудь семисот-восьмисот тысяч лет давности. Да и было у него всего богатства — палка да камень. Вот и посуди, можно ли поверить в твою находку?

— Да, видно, она действительно в трещину завалилась.

— Кто знает… Никаких следов трещины я не нашел. Да и не это главное. Я, правда, не видел шестерни собственными глазами. Но если верить нашим техникам и приборам… Понимаешь, нет на Земле таких металлов. Нет! Вот что самое непонятное. Можно, конечно, допустить, что это какой-то сверхновый сплав. Но я говорил вчера по телефону со специалистами, те тоже не знают ничего подобного. Словом, загадочная история. А раньше тебе не приходилось видеть что-нибудь в этом роде?

— Раньше? Нет… Мне не приходилось. А вот, говорят, давным-давно…

— Ну? — насторожился Крайнов.

— Только это вроде легенды.

— Давай, давай, рассказывай!

— Так вот, говорят, что в давние времена… — и Максимка рассказал все, что слышал о Святом ключе и воре Малее. — Я потому это вспомнил, Петр Андреевич, что шестеренка моя, когда я выкопал ее из земли, тоже была вроде бы… тёплая.

Максимка замолчал и с опаской посмотрел на Крайнова, боясь, что тот поднимет его на смех. Но геолог и не думал смеяться:

— Так-так. Любопытно! Ты мне вот что скажи, этот крестик… Какого он был цвета и размера?

— Маленький, говорят, был, тонюсенький… А какого цвета? Не знаю…

— Тогда посоветуй, кто мог бы рассказать мне об этом поподробнее.

— А что, думаете, в самом деле могло быть что-нибудь такое?

Крайнов встал, одернул куртку:

— Думаю, если была шестерня, то мог быть и крестик.

5

В этот поход собирались давно. Еще в прошлом году Максимка обошел всех охотников на кордоне и в Отрадном, расспрашивая об озере, что лежало за Лысой гривой. Знали о нем все. Но ходили туда редко. Не любили почему-то охотники этих мест. Даже говорили о них с неохотой. Что-то, по их словам, было там «нечисто». Что именно «нечисто», никто сказать толком не мог. Но достаточно было видеть лица рассказчиков, чтобы стало ясно, что озеро действительно окружает какая-то тайна.

Добраться до озера, казалось, было не так трудно. Сразу за сопкой, что возвышалась над Вормалеем, лежала Гнилая падь, за ней еще одна сопка, чуть пониже, а от нее уж рукой подать до Лысой гривы. Так что за неделю, самое большее— десятидневку можно было, пожалуй, покрыть оба конца, особенно к исходу лета, когда падь немного просыхает. Все, с кем приходилось говорить Максимке, считали, что места эти в общем-то проходимые. По восточному склону сопки идет даже заметная тропинка, часто попадаются гари, а от сопки до Лысой гривы можно дойти по руслу небольшого ручья. Словом, заблудиться Максимка не боялся.

Труднее было уговорить ребят. На словах все они соглашались, что любые россказни об озере — сплошная чепуха, но стоило завести разговор о походе в те края, как у каждого сразу находилось какое-нибудь неотложное дело.

Наконец удалось договориться и с ребятами. Идти решили впятером. Но в последний момент у Маринки заболела мать, некому стало управляться по хозяйству, и в поход пошли четверо: Димка, Максим и Федя с Костей.

Вышли ранним утром, когда на кордоне еще спали, и к концу дня легко добрались до Дальней сопки. Здесь смастерили шалаш, плотно поужинали и, разложив небольшой дымокур, улеглись на душистой хвое. Начало было удачным.

Однако уже на другой день начались неприятности. Поиски тропы не увенчались успехом, пришлось идти сплошным буреломом. Поэтому еще до наступления темноты ребята выбились из сил, не пройдя и половины пути вокруг сопки. К тому же Димка потерял нож, у Феди развалился ботинок, а Костя натер огромную мозоль. Сам Максимка разодрал брюки и сильно зашиб колено. А до ручья оставалось еще не меньше дня пути.

Ночь прошла тревожно. В небе то и дело полыхали зарницы, снаружи, неподалеку от шалаша кто-то все время хрустел валежником, снизу, со стороны болота, доносились непонятные хлюпающие звуки. Решили спать по очереди, чтобы поддерживать огонь в костре. Но часов ни у кого не было, каждый будил очередного дежурного по собственному усмотрению, поэтому к утру никто не выспался, все были вспыльчивы и раздражены.

Больше всего споров вызвало перераспределение слишком тяжелой поклажи, взятой в дорогу. Наконец Димка догадался вынуть часть провизии из рюкзаков и, уложив в отдельный мешок, подвесить повыше на дерево, чтобы воспользоваться этим на обратном пути. Тут же на привале оставили кое-что из вещей. Потом Димка скрепил имевшимися у него ремнями ботинок Феди, Максимка перевязал, как мог, мозоль у Кости. Только после этого снова двинулись в путь.

Но сегодня дорога была еще труднее. Сплошные завалы, один выше другого, ощетинившиеся острыми сучьями, намертво скрепленные частым молодым ельником, громоздились на всем пути, изматывая силы и все больше усиливая раздражение, оставшееся после бессонной ночи. Димка не выдержал первым:

— К черту! Больше не могу. Совсем нога не сгибается.

— Я тоже, — почти простонал Костя, валясь на груду валежника. Федя без слов повалился рядом с братом.

Максимка снял рюкзак, вытер рукавом пот. Что можно возразить ребятам? Он еще с утра заметил, что Димка хромает больше обычного, а Костя еле ступает на стёртую ногу. У него самого колено распухло и горело как в огне. Но не возвращаться же обратно!

— Давайте так, ребята, — сказал он, немного подумав. — Димка с Костей пусть останутся здесь или двигаются потихоньку к первой стоянке. А мы с Федей все-таки попытаемся дойти до озера, тут уж недалеко. Ну, а ботинками ты, Федя, обменяйся с Костей.

Федя переглянулся с братом и постучал ботинком о ботинок, как бы желая удостовериться, что они еще держатся на ногах:

— Нет уж, лучше всем вместе…

— Что вместе?

— Домой идти вместе, — добавил Федя, не поднимая глаз от земли.

— Да уж, возвращаться — так всем, — поддержал Димка.

— Значит, все хотите домой? По мамкам соскучились? — вспылил Максимка. — А еще говорили — в космонавты. Нужны там эдакие!

— Да кто ты такой, чтобы нас учить! — разозлился Димка. — Давно ли сам боялся нос в тайгу сунуть. Иди один, коль такой храбрый!

— А что, думаешь, не пойду?

— Да брось ты, Максимка! — снова заговорил Федя. — Разве можно одному в такую даль! — Но его тут же перебил Димка:

— А ты слушай его больше. Ну, отойдет для фасона километра на два. И за нами следом. К вечеру же догонит…

— Жди, догоню! — Максимка вскинул рюкзак и, не оборачиваясь, зашагал сквозь бурелом.

Эту ночь он провел один. Выбрал дерево покрепче, сделал на сучьях настил из жердей, навалил побольше хвои и, как только свернулся калачиком в этом «гнезде» и накрылся с головой отцовским плащом, так сразу будто нырнул в глухой бездонный омут — несмотря на боль в ноге, на противно гудящее комарье, на страх одиночества, предательски подкравшийся с наступлением темноты.

А утро встретило его грозой и шквальным ветром. Пушечные раскаты грома, казалось, взрывали небо над головой. Шум дождя сливался с шумом леса и грохотом падающих деревьев. И первое, что увидел Максимка, высунув голову из-под плаща, был огромный зигзаг молнии, вонзившийся в землю в каких-нибудь трехстах метрах от его «гнезда».

Буря набирала силу. Тонкие деревья гнулись чуть не до земли. Толстые великаны бились, как в агонии, всеми своими сучьями. Но больше всего пугали молнии. Они сверкали почти беспрерывно и все время почему-то вонзались в одно и то же место.

Так продолжалось долго. Потом дождь перестал. Тучи ушли за сопку. Выглянуло солнце. Ветер сразу стих. Максимка спустился на раскисшую землю и с тоской посмотрел на обступившие его завалы. Теперь их стало еще больше. На миг сердце снова сжалось от страха. Но ведь он дал слово стать настоящим человеком.

Максимка собрал рюкзак, в последний раз осмотрел место ночлега. Огромный кедр стоял теперь, не шелохнувшись. Лишь редкие тяжелые капли время от времени срывались еще с его ветвей. Но сейчас, в свете солнца, сам шум этих капель звучал веселой бодрой музыкой. Итак — в путь!

Только почему все-таки молнии били все время в одну точку? Разве пойти взглянуть? Не беда, что немного в сторону. Он перебрался через несколько завалов и остановился перед крутой глубокой рытвиной. Кажется, где-то здесь…

По обоим краям промоины сплошь тянулась непроницаемая стена леса. Но вправо, чуть выше по склону, маячил просвет. Максимка направился туда и вскоре увидел большую круговину, лежащую по обе стороны рытвины. Земля здесь была черной, твердой, почти каменистой. Он не без опаски вступил на плотную, кое-где потрескавшуюся почву. Местами она вспучилась пузырчатыми стекловатыми буграми И ни кустика, ни травинки! Видно, не один десяток лет били в этот пятачок огненные молнии.

Но почему именно сюда, в самую рытвину? Он подошел к ней ближе. Рытвина была широкой — не перепрыгнешь. И в глубину гораздо больше человеческого роста — настоящий овраг! В стенках ее виднелся тот же песок и гравий, что и в Вормалеевском обрыве. По дну текла вода, видимо, после — еда в него дождя.

Как же перебраться через этот овраг? Максимка прошёл немного дальше и увидел, что неподалеку поперек рытвины лежат несколько поваленных лесин. Он поспешил к ним. Так это настоящий переход! Три толстых бревна были плотно уложены одно к другому, даже закреплены по концам кольями. Кому понадобилось строить такой мост? Максимка перебрался через рытвину и сразу увидел, что дальше в лес тянется заметная прогалина. Тропинка! Та самая тропинка, «вторую они так долго и безуспешно искали. Вот удача! Максимке показалось, что даже боль в ноге утихла. Теперь — шагать и шагать! Тропинка, правда, еле угадывалась в лесной чаще. Путь по ней часто преграждали упавшие деревья. И все-таки это был не сплошной бурелом, каким они продирались все эти дни.

Уже часа через два тропинка резко свернула вниз и вывела к долине небольшого ручья. Максимка совсем повеселел. Все было так, как говорили охотники. И дорога по ручью оказалась не трудной. Он тек в низких, поросших травой берегах. Но особенно не петлял. И под ногами было почти сухо.

В полдень Максимка устроил привал, сварил кашу, вскипятил чай. Потом полежал немного на сухом пригорке. И снова зашагал вверх по ручью. Живое журчание воды настраивало на бодрый лад, рассеивало все страхи и тревоги. К тому же день был солнечным, но не жарким. Ровный прохладный ветер неизменно дул в лицо, предвещая хорошую погоду и на завтра.

Так прошагал Максимка весь день. А к вечеру ручей вывел его к подножью Лысой гривы. Он узнал ее сразу. Грива оказалась невысокой известковой грядой, снизу поросшей лесом, сверху почти голой, за что, видимо, и получила свое название.

Максимка прикинул время. Солнце еще не коснулось верхушек деревьев. До ночи можно было подняться на вершину гряды. И он снова двинулся вперед. Настроение было приподнятым. Последний бросок — и он у цели!

Однако склон гривы оказался совсем не таким ровным, как выглядел снизу. К тому же большая часть его поросла густым кедровником. Поэтому, хоть завалов здесь почти не было, подъем дался Максимке с большим трудом — чувствовалась сильная усталость. Он уж пожалел, что не заночевал внизу. Зато, когда, преодолев последний уступ и выбравшись на ровную площадку, глянул вдаль, то так и застыл на месте, пораженный открывшейся картиной.

Сразу за гривой лежала котловина. Но не просто котловина, а удивительно правильная воронка в виде гигантского конуса. Склоны ее были сплошь покрыты частым ельником, а внизу блестело озеро, то самое озеро, одно упоминание о котором заставляло поеживаться' бывалых охотников. Оно открылось как-то неожиданно, всей своей гладью и оказалось совсем не таким, как представлял себе Максимка. Вместо чего-то темного, мрачного, пугающего, взгляду предстало море света. Небо здесь словно приподнялось. Горизонт раздвинулся. А озерная чаша будто пылала в лучах заходящего солнца.

И в то же время трудно было отделаться от мысли, что все это какое-то ненастоящее, необычное, неестественное. Ибо так велика была эта циклопическая воронка, такими плавными, идеально округлыми были ее склоны, так ровно, словно подстриженные под гребенку, сбегали вниз островерхие пирамиды вершин, что, казалось, это не природная котловина, а громадный амфитеатр, сделанный руками каких-то исполинов. И само озеро — круглое, спокойное, с чистой зеркальной поверхностью, напоминало скорее арену сказочного цирка.

Но самым удивительным было освещение. Солнце только что коснулось дальних сопок. И вся эта арена, вся громадная чаша амфитеатра, весь широко раздвинувшийся горизонт— будто горели каскадом ярких красок. В самом верху котловины деревья отливали металлической бронзой, ниже становились медно-красными, потом оранжевыми, а самая середина озера пламенела чистым пурпуром. Ничего подобного Максимка не видел ни разу в жизни. Одна минута такого зрелища могла возместить любые трудности пути.

Но вот краски погасли. В котловине начали сгущаться сумерки. Пора было думать о ночлеге. Больших деревьев на гриве не росло. Зато ветер гулял здесь свободно. А ночь обещала быть прохладной. Максимка прошел в одну сторожу. потом в другую, и вдруг заметил глубокую расселину. Две глыбы известняка сходились почти вплотную. Однако между ними мог свободно пройти человек. Это было то, что надо. Оставалось отгородить часть расселины сучьями, набросать сверху веток, и шалаш готов. Костра на ночь можно было не разводить. Комарье на вершине гривы не держалось. А от холода лучше поглубже закопаться в хвое. Так он и сделал. И уже через минуту спал глубоким крепким сном.

Проснулся Максимка посреди ночи. Не от холода и не от укусов мошкары. Сначала он вообще не мог понять, где он и что с ним. Только постепенно до сознания дошло, что это расселина на Лысой гриве. Но что разбудило его? Этот зуд за ухом, которое он, по-видимому, перележал? Нет, что-то другое. Да вот, вот оно! До слуха его ясно донеслись звуки рыки.

Музыка здесь, на Лысой гриве?! Максимка высунул голову из-под плаща и прислушался. Не показалось ли? Но нет Мягкая светлая мелодия лилась откуда-то со стороны вера Лилась непрерывно. И было в ней что-то необычайна нежное, волнующее, такое, что вызывало неведомую раньше грусть и тоску. Максимке мучительно хотелось что-то вспомнить, поймать ускользающие обрывки каких-то мыслей, понять какую-то давнишнюю тайну. Ему чудилось, что где-то, когда-то он уже слышал и переживал это. Но где, когда? И что «это», что?!

Он выбрался из-под плаща и сел на хвое. Какой уж там сон! Неясная тревога все больше поднималась в глубине души. Щемящая тоска становилась невыносимой. Все его существо словно наэлектризовывалось под влиянием непонятной музыки. Он еле сдерживался, чтобы не вскочить и не броситься навстречу этим звукам. Несмотря на ночь и холод, несмотря на обступившую его глушь, несмотря на усталость и боль в ноге.

А музыка все лилась и лилась, без малейшего перерыва, без всяких слов. И трудно было понять, играет ли какой-то один неведомый инструмент или целый оркестр. Казалось, звучали сам воздух, сама темнота, сама ночь. И не просто звучали. Максимка только теперь почувствовал, что в музыку все явственнее вплетается знакомый аромат цветов, тот самый горьковатый аромат, который он впервые ощутил на своих руках в то памятное утро и который не спутал бы теперь ни с каким другим запахом. И аромат этот тоже по-своему звучал. Меняясь в еле уловимых нюансах в такт музыке, он вел мелодию, сливался с нею, делал ее особенно выразительной и яркой.

Наконец Максимка не выдержал и, разбросав сучья, выбрался наружу. Тьма была непроницаемой, воздух недвижим. Лишь в черном, как сажа, небе вздрагивали от холода мириады звезд. Здесь, на Лысой гриве, они казались особенно яркими и крупными. И никогда еще свет их не был так притягательно прекрасен, как в эту ночь, наполненную музыкой и запахом неведомых цветов. Вначале Максимке подумалось даже, что все это и идет оттуда, из самых глубин звездного неба. Но скоро стало ясно, что музыка лилась все-таки со стороны озера. Он обернулся к невидимой во тьме котловине и больше уж не мог оторвать от нее глаз.

Там внизу, в чернильной темноте ночи, сияло чистейшим аквамарином туманное кольцо света. И даже не кольцо, а будто гигантское ожерелье из огромных шаров-самоцветов. А в центре его, подобно яркой форсунке, источающей волны голубого пламени, сияЛа та самая звезда, какую он видел несколько раз в небе и которая непонятным образом ассоциировалась с воспоминаниями о таинственной незнакомке и всем, что было с ней связано. Мгновенный озноб пронизал Максимку. Он даже оглянулся по сторонам, настолько сильно было чувство, что она где-то здесь, близко, совсем рядом… Но все кругом тонуло в непроглядной тьме.

Между тем туманное кольцо поблекло, на миг распалось на отдельные светящиеся пятна. Но тут же вспыхнуло с новой силой, уже зеленым цветом. Зеленое сияние незаметно для глаз сменилось желтым, потом оранжевым, алым. И вот уже вся гамма красных, оранжевых, пурпурных цветов закружилась в стремительном хороводе, следуя тончайшему фортиссимо таинственной музыки.

Максимка потерял всякое представление о времени. Не было уже ни мыслей, ни тревог, ни волнений. Весь он будто слился с этими звуками, красками, меняющимися оттенками запаха, мерцанием звезд, тьмой ночи и сам стал частью огромной звездной симфонии.

Но вот цвета стали бледнеть, все больше, больше, будто погружаясь в глубины вод, а вместе с ними замирали и звуки. Стало темно и тихо. Лишь волны необыкновенного аромата некоторое время еще плыли по воздуху. Да яркая голубая звезда горела в кромешной темноте. Потом исчезла и она. С севера потянуло холодом. Максимка вернулся к расселине. Разжег костер. Присел на камень. О сне теперь не хотелось и думать. Что значило все только что увиденное услышанное? Почему озеро светилось и пело? А запах? И звезда? Значит, все это имеет какую-то связь с той давней историей на Вормалеевском озере? Вопросы, вопросы… Но, может быть, завтра что-нибудь разъяснится? Он бросил в костер несколько толстых сучьев и, забравшись в расселину, накрылся с головой плащом.

А когда проснулся, солнце поднялось уже высоко, и вся котловина будто дымилась туманом, клочьями запутавшимся в сплошной щетке вершин. Небольшое облачко тумана кисело и над восточной окраиной озера. Зато вся остальная его часть блестела, как огромная капля ртути.

Наскоро позавтракав, Максимка уложил вещи, осмотрел ружье, прикинул, как лучше спуститься к озеру. Рюкзака он решил не брать, спрятал в расселине — мало ли что могло произойти там, внизу. Не взял и плаща. Просто сунул в карман кусок хлеба, несколько патронов, заткнул за ремень топор и, отметив по компасу азимут, начал спускаться вниз со склону.

Лес по пути был чистым, не слишком густым, да и склоны котловины достаточно пологими. Но глубина ее оказалась значительно больше, чем он предполагал. Поэтому пришлось шагать и шагать, прежде чем деревья расступились и перед ею открылась водная гладь. Но то ли это озеро, какое он видел с вершины гривы? Оттуда, сверху, оно выглядело совсем маленьким, вплотную окруженным лесом. А здесь, внизу, оказалось огромным, больше километра в окружности, и вдоль всего берега шла широкая полоса песчаного пляжа.

Несколько минут Максимка стоял на опушке леса, ожидая, что каждый миг может произойти что-то совершенно необыкновенное. Однако все вокруг дышало самой покойной обыденностью. Большой мухомор торчал возле муравьиной кучи. Густой столб мошкары висел над водой. Две хлопотливые синицы перелетели с ветки на ветку и уставились на него блестящими бусинками глаз.

Ни ветерка, ни звука.

Максимка осторожно ступил на чистый, словно выметенный песок, подошел к воде. Стайка рыб метнулась в сторону. Зеленым перламутром блеснула раковина двустворки. Он снял кепку и с наслаждением вымыл потное разгоряченное лицо. Потом встал, вытер руки о полу пиджака. Вот он и достиг цели. Как ни трудна была дорога. Сколько ни отговаривали его ребята. И ничего страшного! Он вскинул ружьё и выстрелил в воздух. Лавинный грохот заполнил котловину. Вот так салют! Максимка перезарядил ружье и выстрелил еще раз. Потом еще. И каждый раз тайга отвечала громовым эхом.

Так пришла частичная разгадка ночного концерта. Котловина действовала как огромный естественный рупор, стократно усиливая любой звук, рожденный на поверхности озера. Но надо было найти еще источник музыки. Максимка снова обвел глазами широкую водную гладь. Она была совершенно неподвижной. Тогда он двинулся вдоль по берегу, стараясь найти какие-нибудь следы на песке. Однако и поверхность пляжа была абсолютно ровной, будто прикатанной гигантским катком.

Что же, здесь никто никогда не ходил? Даже звери? От одного такого «открытия» стало жутковато. А что, если в озере…

И в то же мгновенье вода в центре озера словно закипела. Максимка затаил дыхание. Но все быстро стихло. Однако теперь даже в этой тишине было что-то зловещее. Он поспешил к знакомому муравейнику. Пора возвращаться! Но неужели он так ничего больше и не узнает? Нет, пора!

Максимка в последний раз взглянул на гладкое, будто заколдованное в своей неподвижности озеро и, забросив ружье за спину, двинулся наверх. Пора было подумать, как лучше спланировать обратный путь. Но мысли его все время возвращались к событиям последней ночи, событиям тем более загадочным, что посещение озера фактически ничего не разъяснило. Неужели и это все ему показалось? Или приснилось? Однако не прошел он и сотни шагов, как за спиной раздался сильный всплеск, потом что-то свистнуло, тугой волной воздуха заложило уши, и огромная тень пронеслась у него над головой. Ну, это уже не галлюцинация!

Максимка сорвал с плеч ружье и бросился обратно К озеру. По всей его поверхности от центра к берегам все еще бежали крупные высокие валы. Они с шумом обрушивались на берег и начисто сглаживали оставленные Максимкой следы. Он глянул вверх — в небе не было видно ничего, кроме сгущающихся облаков. Озеро постепенно успокаивалось. Вот последняя волна схлынула с берега, и снова воцарилась тишина. Мокрый песок блестел теперь, как гладкая спина морского чудовища.

И тут Максимке стало страшно. Он вспомнил, что где-то читал, будто в некоторых таежных озерах до сих пор обитают древние ископаемые ящеры. А что, если и здесь живёт такое летающее чудовище? Он инстинктивно отпрянул за дерево и, не оглядываясь, почти бегом, начал взбираться вверх по склону.

Но идти вверх было не то, что спускаться в котловину. Только к вечеру, усталый и голодный, выбрался Максимка на вершину Лысой гривы. Выбрался, к счастью, к самой своей расселине. Но что это? Сучья, закрывавшие вход, разбросаны, хвоя внутри переворочена, плащ разодран в клочья, а рюкзака… нет совсем! Снова и снова переворошил Максимка всю хвою. Выскочил наружу, осмотрел кусты, камни. Рюкзак исчез. А вот и следы. Слишком знакомые, чтобы можно было усомниться в страшной догадке. Медведь! Значит, рюкзака не вернуть. А там и продукты и патроны. И это сейчас, когда его уже тошнит от голода и впереди целых четыре дня пути. Что же делать? Можно войти, конечно, по следам. Патронов медведь не съест, в худшем случае, разбросает по земле. Но оказаться один на один со старым матёрым шатуном — а это несомненно он— когда в ружье последний заряд…

Нет, лучше не рисковать, не тратить время. Если сейчас хе спуститься с гривы, идти до самой темноты и завтра встать с рассветом, то к вечеру можно добраться до сосны, за которой они устроили временный склад. Тогда он спасён. Иначе…

Максимка подобрал обрывки плаща, подтянул ремень на брюках и, даже не взглянув на озеро, начал спускаться вниз.

Весь следующий день Максимка шагал по охотничьей тропе. Шагал торопливо, почти без отдыха, даже ягоды рвал на ходу, но только к полудню вышел наконец к знакомой рытвине. Теперь надо было решить, как идти дальше. Если по тропинке — можно пропустить склад с провизией, если пс своим затесам — слишком тяжёл путь через завалы.

И тут он вспомнил, что вскоре после той стоянки, у сосны, на пути у них встретился ручей. Он бежал прямо вниз по склону и, значит, пересекал тропу. Вот и дорога к затесам. А пока по тропе. Только по тропе! И он снова пустился в путь.

Но как ни легче было идти тропинкой и как ни гнал вперед голод, тьма снова застала Максимку в дороге. Ручей был, видимо, дальше. Пришлось второй раз ложиться на пустой желудок и снова дрожать от ночной сырости.

На другой день погода переменилась. Утро было холодным, хмурым. Сильный ветер дул со стороны сопки, наполняя лес тревожным шумом. Серые космы облаков, казалось, цеплялись за верхушки деревьев. Максимка спрыгнул с настила, где провел ночь, и тут же ухватился за ствол дерева — сильно, до тошноты, кружилась голова, на больную ногу трудно было ступить. Пришлось выломить сук и идти, опираясь на палку. А ручья нет и нет. И тропа повернула куда-то вверх, раздвоилась, запетляла. Лишь далеко за полдень, потеряв почти всякую надежду, вышел он к узкой заболоченной долине. Однако впереди было самое трудное: русло ручья сплошь загромоздил бурелом.

Эти оставшиеся сотни метров отняли последние силы. Едва не ползком выбрался он к спасительному шалашу. Но здесь его ждал новый удар. Сосна, на которой они соорудили склад, лежала вывороченная с корнем, и от мешка с провизией остались одни обрывки. Больше не на что было и надеяться. Максимка лег на кучу валежника и уткнулся лицом в пахучий мох. В голове не осталось ни одной мысли. Хотелось одного — лежать и не двигаться…

Но с неба начал накрапывать дождь. Все больше, больше… Сильный озноб пронизал все тело. И сразу вернулось чувство голода. Максимка встал, сорвал несколько ягод и снова полез через завал. Полез, как всегда. Но в последний момент больная нога соскользнула с мокрой лесины, ослабевшие руки выпустили сук, и он неловко полетел вниз. Острая боль опалила ногу. Он попытался встать. Но боль снова пригвоздила к земле. Дождь усилился. Лес застонал от шквальных порывов ветра.

На миг им овладело отчаяние. Боль становилась все сильнее. Видимо, ногу защемило сучком. Или сверху скатился большой комель. Он оказался точно в капкане.

Но тут в Максимке проснулась злость. Что же теперь, так и погибать в этом буреломе? Нет, черт возьми! Он еще может ползти. И будет ползти хоть до самого кордона. Он уперся обеими руками в землю, и, превозмогая боль, выдернул ногу из завала.

Сколько времени прошло с той страшной минуты, час или вся вторая половина дня — Максимка не знал. Он полз, продираясь сквозь мокрые сучья, потом переворачивался на спину, жадно ловил ртом стекающие с веток дождевые капли и снова полз, огибая завалы, перебираясь через груды валежника. Дождь то переставал, то усиливался. Временами ветер разгонял тучи, и в лесу чуть светлело. Но через минуту они снова выползали из-за сопки и становилось так темно, будто наступали сумерки. Тогда Максимка с тоской озирался по сторонам, не представляя, где и как устроится на ночлег.

В одну из таких минут и послышался странный стрекочущий звук. Вначале Максимка принял его за шум дождя. Но скоро понял, что это шум мотора. Он нарастал стремительно, как лавина. И вот уже над самой головой повисла огромная зеленая стрекоза. Вертолет! Если бы там знали, что здесь, внизу, ползёт он, Максимка! Но вертолет уже скрылся из глаз, и шум его растворился в шуме леса. Максимка в отчаянии повалился на землю.

Однако через несколько минут шум мотора снова начал нарастать, вертолёт пролетел в обратную сторону. Чего он здесь ищет? А что если… Что, если дать ему сигнал?

Максимка лихорадочно обшарил карманы. Вот и спички. Благо он всегда хранит их в резиновом мешочке. В другом кармане нашелся почти сухой лист бумаги и носовой платок. Скорее, скорее! Не беда, что сырая хвоя не загорается пламенем. Только бы побольше дыму! Он лег на живот и изо всех сил начал дуть.

Наконец плотный столб дыма поднялся к небу. И в тот же миг снова послышался шум мотора. Ближе, ближе… И вот уже зеленое брюхо вертолета повисло над самой головой. Максимка поднялся на колени, замахал руками. Вертолет снизился. Колеса его коснулись верхушек деревьев, и гибкая лесенка упала в двух шагах от Максимки. Он метнулся к ней/ ухватился за скользкую перекладину Сорвался. Схватился снова, просунул ногу в петлю, прижался всем телом к вибрирующим тросам. Сверху, из кабины, показалось лицо пилота. Он что-то кричал и махал рукой, видимо, заставлял Максимку лезть вверх. Но тот чувствовал, что стоит ему разжать руки, как он снова сорвется.

Наконец лестница поползла вверх, и через несколько минут Максимка мешком свалился на пол кабины. Над самыми глазами склонилось веселое, совсем еще молодое лицо пилота:

— Везуч ты, парень. Мы ведь на профилактику погнали машину, недели на две, не меньше. А тут эта радиограмма. Пришлось сделать крюк. Так что каких-нибудь три-четыре часа, и поминай как звали! Никто бы к тебе не прилетел. А ты, похоже, и в самом деле чуть не дал дуба.

— Нога… — ответил Максимка. — Совсем нельзя ступить. И потом… поесть бы чего.

— Давно не ел?

— Третьи сутки пошли.

— Подходяще! Откуда же ты столько времени топаешь?

— С Лысой гривы.

— Эге! Тут можно нагулять аппетит. На вот пока, — летчик подал Максимке кусочек шоколадки. — Больше ничего с собой нет. Ну да ничего! Через полчасика будем на базе.

— Какой базе?

— Как на какой! На вашей, в Отрадном. Представляю, что там творится! Шуточное ли дело, человек чуть не погиб. Антонина таким голосом радировала…

— Какая Антонина?

— Ты уж не тронулся ли с голодухи? Антонина — радистка ваша! Немедленно, говорит, следуйте в квадрат семьдесят три. Да, послушай, у тебя рация, что ли, была?

— Нет.

— Как же ты сообщил им свои координаты?

— А я… ничего не сообщал.

— Как не сообщал? Откуда же им было знать? Вот, смотри, — он показал радиограмму. — В пяти километрах от вершины, азимут восемьдесят шесть…

— Ничего я не сообщал, — повторил Максимка, и вдруг страшная мысль обожгла его. — Так это… Так это о ком-то другом вам радировали. Давайте скорее обратно! Там кто-то в самом деле погибает.

— Вот те клюква! Слышишь, Алексей, — обратился пилот ко второму летчику, сидящему за штурвалом.

— Черт знает что! — громко выругался тот, не поворачивая головы. — Ты вот что, Григорий. Свяжись-ка с Антониной, пусть уточнит, что и как.

Григорий поправил шлем, покрутил ручки настройки:

— Антонина! Что там у вас случилось, в квадрате семьдесят три, кто терпит бедствие? Как никто?! Постой, постой, ты же только что радировала… Ну не ты, так кто-то там у вас. Никто не подходил к аппарату? Ну как же… Ничего не понимаю! Значит, у вас все в порядке? Слышишь, Алексей?.. А, вечно у них так, сам черт не разберёт. Идем на базу, там видно будет.

Геологи встретили Максимку как старого знакомого, тут же накормили, сходили за врачом, позвонили на кордон отцу. Рассказам вертолетчиков они просто не поверили, как те ни клялись и ни божились, что получили в пути непонятную радиограмму Антонины. Не произвел на них впечатление и рассказ Максимки о странном поведении молний. Все заявили, что «так бывает», может даже указывать на близкие залежи железных руд, но что для них, геологов Отрадненской партии, это имеет лишь теоретическое значение, потому что, во-первых, партия занимается поисками алмазов, а не железа, а, во-вторых, сопка Дальняя находится далеко за пределами их планшета.

Что же касается поющего озера, то о нем Максимка счел за лучшее вообще не рассказывать геологам. Не сказал он об этом и отцу. Ребятам же, в ответ на все их расспросы, ответил коротко:

— Мои затёсы знаете? Так вот, последний, на старой ели — у самого озера. Не верите, сходите.

Однако на этот раз даже Димка не усомнился в правоте его слов.

Зато спустя полмесяца, когда вертолетчики вернулись на базу, а в школе уже начались занятия, ему снова пришлось держать ответ перед строгим начальником геологов.

— Слушай, хлопец, — сказал тот, вызвав Максимку к себе в контору, — эти вот люди, — кивнул он в сторону пилотов, — второй день морочат мне голову какой-то радиограммой.

Максимка испуганно заморгал глазами. Начало не предвещало ничего доброго.

— Нет, то, что они помогли тебе, это хорошо, — поспешил успокоить его начальник. — И я вполне допускаю, что могло быть, скажем, так: увидели они дым, приспустились пониже, смотрят, человек в беде. Ясно, что надо было делать в таком случае. Но к чему эти сказки о несуществующей радиограмме!

— А я говорю, была радиограмма! — решительно заявил Григорий. — И мы перед тем, как заметить дым, не один раз прошли над сопкой.

— Ладно, это я слышал! — нетерпеливо перебил начальна — Так вот, хлопец, правда, что вертолет уже кружил над тобой, прежде чем появился твой сигнал? Или ты не заметил этого?

— Как можно было не заметить! — ответил Максимка. — Я точно помню, что он прошел надо мною два раза. Потом уж я зажег костёр.

— Так, значит, кто-то все-таки вызвал машину к сопке?

— Похоже, что так. Они сразу спросили, не радировал ли я кому.

— И ты, действительно, никому ничего не сообщал?

— Нет, что вы! Мне даже выстрелить было нечем.

— Так кто же и откуда дал эту радиограмму?! — загремел начальник.

— Может, телепатия какая? — несмело предположила радистка.

— Телепатия по радио? — неожиданно расхохотался начальник. — Ну, а ты что думаешь? — снова повернулся он к Максимке.

— Я, право, не знаю, — ответил тот, не поднимая глаз на начальника. И это было почти правдой. Потому что он и сам не мог понять, могла ли быть какая-нибудь связь между загадочной радиограммой и тем, что минут за двадцать до появления вертолета, когда он уткнулся в совсем уж непроходимый завал и чуть не заплакал от боли и отчаяния, в глаза ему вдруг будто ударил луч света и совершенно отчетливо представилась зеленоглазая незнакомка, которую никто никогда не видел, о которой никто ничего не знал, но которая несомненно играла какую-то исключительную роль в его жизни.

6

На следующее лето Максимка устроился к геологам на работу. Рыл шурфы, отбирал образцы, мыл шлиховые пробы. Многое узнал, многому научился. А главное, познакомился с интересными людьми, среди которых особенно интересным оказался уже известный ему Петр Андреевич Крайнов. Именно знакомство с Крайновым и было тем первым толчком, который определил дальнейшую жизнь Максимки.

Старший геолог отрадненской партии был уже немолод. За двадцать лет, что он отдал поискам сибирских алмазов, он исходил и изъездил столько, что проделанный им путь давно мог достичь Луны. Естественно, ему было что рассказать Максимке. Жизнь геолога, работа геолога богаче приключениями, чем иной приключенческий роман. Нс самым замечательным было то, что он раскрыл перед

Максимкой совершенно неведомый ему мир — мир камня. И научил видеть в нем не всем доступную красоту, пробудил в Максимке страсть к геологическим исканиям.

Мог ли думать Максимка, что в той самой тайге, где он родился и выросли где, как ему казалось, нет ничего, кроме лесов, болот и зверя, скрыты под ногами настоящие клады, и что поиски этих кладов можно сделать целью всей жизни. Ни о чем другом не хотелось больше и мечтать. К концу сезона он решил даже бросить школу и навсегда остаться в геологической партии. Но тот же Крайнов сказал, что если он действительно хочет стать геологом, нужно обязательно кончить десятилетку и потом еще поступить в политехнический институт.

Пришлось снова изо дня в день бегать с ребятами в Отрадное, учить уроки, писать контрольные. Но все это лишь до выходного. А стоило наступить воскресенью, как Максимка брал геологический молоток, лопату, лоток для промывки шлихов и спускался в долину Студеной на «собственную разведку».

Так пролетел сентябрь, первая половина октября. Стало холодно, пошли дожди. Пора было «закрывать полевой сезон». И сегодня Максимка решил в последний раз покопаться на Студеной. Но погода задурила с самого утра. Сначала шел дождь. Потом посыпал снег. Снизу, от озера, задул сильный ветер.

Максимка с досадой бросил лопату. Снег быстро покрывал только что сделанную расчистку, припудрил лоток с пробой. Видно, придется кончать. Он подул на застывшие руки и, взяв лоток, спустился к речке. Вода жадно слизнула заснеженный верх пробы, подхватила тонкую муть. Привычным движением Максимка начал смывать легкие песчинки. Все больше, больше… Вот уже темная каемка шлиха обозначилась в лотке. Вдруг что-то блеснуло. Неужели алмаз?

Максимка запустил руку в лоток. Большой, с двухкопеечную монету кристалл, совершенно чистый и прозрачный, лежал у него на ладони, отсвечивая чуть приметной голубизной. Максимка выхватил из кармана обломок корунда, который всегда теперь носил с собой, и царапнул по кристаллу. Твердое острие скользнуло по камню, как грифель по стеклу. Алмаз! Максимка стиснул его в кулаке и, забыв о разбросанных инструментах, не заходя домой, припустился со всех ног в Отрадное.

Старший геолог был в конторе один. Он сидел над картой фактического материала, просматривая пикетажки начальников отрядов. Максимка без стука влетел к нему в комнату:

— Петр Андреевич, алмаз!

Крайнов отодвинул бумаги, взял пачку с папиросами:

— В шлихе?

— Вот, смотрите! — Максимка разжал кулак.

— Это?! — Крайнов вскочил со стула, выронив нераскуренную папиросу, и бережно взял сверкающий кристалл. Все его действия напоминали теперь некий священный ритуал. Даже твердость камня он пробовал как-то по-особенному, словно прислушиваясь к издаваемому им звуку.

— Ну что, алмаз? Алмаз, да? — без конца спрашивал Максимка, стараясь заглянуть через плечо геолога.

Но тот продолжал священнодействовать, будто забыв о присутствии Максимки. Наконец он поднял голову:

— Где ты взял его?

— Там, на Студеной. Алмаз, верно, Петр Андреевич?

— Алмаз-то алмаз, только… — геолог склонился над камнем.

— Что только? — не отставал Максимка, сгорая от нетерпения.

— Да огранка вот… Не бывает такой огранки у естественных алмазов. Лишь на обработанном камне можно увидеть нечто подобное.

— Но я же его только что отмыл. Прямо из обрыва.

— Прямо из обрыва, говоришь. На какой высоте от воды?

— Метров десять-двенадцать.

— Та-ак… Значит, опять в астийских слоях.

— Да, там же примерно, где я выкопал шестерню. Но что шестерня! Правильно тогда смеялись надо мной. А тут алмаз!

— Алмаз! Не просто алмаз, а бриллиант — алмаз, обработанный рукой человека.

— Как — человека? Ведь вы сами говорили, что в то время не только людей…

Крайнов как-то странно усмехнулся:

— Все говорят, что так, но… — он достал лупу и снова взялся за камень. Максимка следил за каждым его движением. Вдруг лицо геолога как-то странно исказилось!

— Ничего не понимаю… Мистика какая-то!

— А что? Что вы там видите, Петр Андреевич?

— Что-что! Или я брежу, или… Вот, взгляни.

Максим взял лупу и направил на то место, которое указал Крайнов:

— Картинка какая-то…

— Картинка! Это гемма. Понимаешь, гемма! В астийских-то слоях! А главное, что здесь изображено!

Максимка снова взглянул через лупу:

— Похоже, цветок:

— Нет, ниже, ниже! На большой грани.

— А здесь человек и вроде… обезьяна. Да, человек протягивает руку обезьяне. И внизу какие-то значки…

— Вот именно. Буквы или математические символы. Словом, такое, что мог создать лишь вполне цивилизованный человек.

— Значит, и эта вещь когда-то провалилась в трещину?

— Какой черт в трещину! Алмаз в сотню карат! Кто выпустит из рук такое сокровище. Тут что-то совсем другое. Камень надо сейчас же отправить специалистам. Нет, постой! — геолог забарабанил пальцами по столу. — Отправил я однажды кое-что, до сих пор не могу простить себе… Что же нам с ним делать?.. Сначала, конечно, сфотографируем. Вот так, — он поместил кристалл на черный лист бумаги и полез в шкаф за фотоаппаратом. Максим отошел в сторону.

Вдруг камень засветился. Все ярче, ярче… Максим дернул геолога за рукав:

— Петр Андреевич, он… Ой, Петр Андреевич!!! — больше Максим не успел ничего ни сказать, ни сделать.

Кристалл вспыхнул ярким пламенем и через мгновенье сгорел без следа!

Геолог, бросившийся было к столу, со стоном повалился на стул. Максим подскочил к нему:

— Что с вами, Петр Андреевич? Вас обожгло?

— Ничего со мной не случилось. Но камень! Камень!!!

— Значит, это был вовсе не алмаз?

— Алмаз! Алмаз чистейшей воды. Только алмаз и мог сгореть вот так, без остатка. Но отчего? Отчего?! Восемьсот градусов надо, чтобы алмаз начал гореть. А тут… — он пристукнул полой куртки черное, еще дымящееся пятно и снова опустился на стул, уронив голову на руки.

Несколько минут прошло в молчании. Потом Максим сказал:

— Петр Андреевич, пойдемте завтра снова туда Снег вон перестал. А там, наверное, этих камней <,

— А, глупости! Такие находки не повторяются.

— Найдем, Петр Андреевич, обязательно найдем. Если такой геолог, как вы…

Крайнов усмехнулся:

— Такой геолог… Пойми, дружок, это ювелирное изделие, а не геологический объект. И, стало быть, не геологи, а археологи должны теперь заняться Вормалеем. Разве написать кому? — он полистал записную книжку. — Нет, хватит с меня. Отписался! Да и какие у нас доказательства?

— Как какие, а алмаз?

— Алмаз! Где он, алмаз? Кто поверит, что мы видели его? Я сам себе не поверил бы, если б не это пятно. Бриллиантовая гемма из астийских слоев… Мистика! Наваждение! Бред сумасшедшего! Каждый здравомыслящий человек назовет нас просто шарлатанами. И правильно сделает.

Максим посмотрел прямо ему в глаза:

— Что же, значит, все так и бросить? Никому ничего не говорить?

Крайнов поднялся с места и долго ходил по комнате, покусывая тонкие губы. Наконец подошел к Максиму, мягко коснулся его вихров:

— Нет, дружок, бросать нельзя. Ни в коем случае! Я думаю, что и этот алмаз, и та твоя первая находка могут стать прелюдией к очень большому открытию. И я чувствую, ты смог бы довести его до конца. Но для этого нужны знания. Много знаний. Поэтому кончай школу и обязательно поступай в институт, изучай геологию, палеонтологию, основы антропогенеза. А пока… Пока пусть, кроме нас с тобой, об этом не знает никто.

— Почему?

— Потому что никто не поверит тебе. Могут даже поднять на смех, обвинить в подлоге, как это было однажды у меня. И отобьют всякую охоту к дальнейшим поискам А я хотел бы, чтоб это стало целью всей твой жизни.

— Как моей? А вы сами?

— Что я! Я уже слишком стар и слишком болен, чтобы браться за такое дело. Да и слишком велик у меня груз скептицизма.

— Но вы все-таки думаете, что и алмаз, и шестеренка…

— Да, Максим, и алмаз, и шестерня, и крестик из ключа— все*это звенья одной цепи.

— Даже крестик из ключа?

— Несомненно. После прошлогоднего разговора с тобой я беседовал со многими здешними старожилами и пришел к выводу, что история с ключом—истинная быль. Крестик, судя по всему, был небольшой механической деталью из такого же материала, что и шестерня, и так же обладал повышенной радиоактивностью. Отсюда и ощущение теплоты, о которой упоминают все, кто знаком с этой историей

Не исключена возможность, что воды ключа, ионизированные крестиком, действительно обладали целебными свойствами.

— Здорово! Но ведь все это было выше астийских слоев, над обрывом.

— Возможно. Однако самый мощный водоносный горизонт приурочен здесь именно к астийским отложениям. Крестик был, по-видимому, вынесен из них на поверхность земли. Конечно, это слишком маловероятный случай. Но три таких случайности сразу! К тому же я сам несколько лет назад…

— Тоже нашли алмаз?

— Нет, мне попались кое-какие окаменелости. Не совсем обычные окаменелости. Но ты не поймешь этого пока. — Геолог вдруг замолчал, словно спохватившись, что сказал что-то лишнее. А Максимка так и впился в него глазами, ожидая услышать нечто совершенно необыкновенное.

— Окаменелости значит — кости? — осторожно подтолкнул он Крайнова.

— Да, так мы называем кости вымерших животных.

— Так вы нашли… скелеты наших предков-обезьян? — выпалил Максимка.

— Экий ты прыткий! — улыбнулся Крайнов. — Такого никому и во сне не снилось. К тому же, с остатками обезьян вообще не все ясно.

— Не все ясно?

— Да. Только давай сразу условимся, мы будем говорить об остатках не любых обезьян. Их было много. Одни вымерли, не дав после себя никаких новых видов. Другие оказались пращурами современных горилл, шимпанзе, орангутанов. Мы будем говорить только о тех обезьянах, которые считаются прямыми предками человека. Их называют рамапитеками. Так вот, эти-то рамапитеки и ставят до сих пор в тупик ученых-антропологов. Дело в том, что остатки их нигде не поднимаются выше астийских слоев. Кости же наиболее примитивных людей-питекантропов встречаются лишь начиная с верхов свиты Джетис — что-то около семисот тысяч лет назад. А от астия до питекантроповых слоев — ни единой косточки!

— За полтора миллиона лет?!

— Да, почти полуторамиллионный интервал лишен всяких ископаемых остатков наших родичей.

— Куда же они подевались?

— Вот это и составляет самую загадочную страницу нашей родословной. А правильнее сказать, ее просто нет… страницы этой. Будто кто нарочно выдрал из летописи планеты. И что было между рамапитеком и питекантропом — одному богу известно.

— Так, Петр Андреевич, может, плохо еще здесь искали?

— Попробуй, поищи!

— А что? И попробую! Я давно уж этим делом интересуюсь. С тех пор, как прочел одну книжку, — учительница дала.

— Правильно, Максим. Стоящее это дело. Поэтому и советую тебе — займись им в будущем. И не где-нибудь, а здесь, в Вормалее. Именно здесь слои астия хранят какую-то тайну. Может быть, самую большую тайну, с какой сталкивался человек.

— А что это может быть за тайна, Петр Андреевич?

— Трудно предположить. Получается, что еще в астийское время… Нет, это невозможно, невероятно, просто не укладывается в голове. И в то же время такие факты… Голова раскалывается от противоречий.

Долго не мог уснуть Максим в тот вечер. В словах геолога было что-то недосказанное. Чувствовалось, что он знает гораздо больше, чем открыл перед Максимом, и оттого вся история с алмазом выглядела особенно интригующей. Не давала она ему покоя и на следующий день.

— Знаешь, Маринка, — говорил он по пути из школы домой, — все наши обрывы на Студеной хранят, оказывается, великую тайну, и если разгадать ее…

— Сразу богатым станешь?

— Сказала тоже! При чем тут богатство? Помнишь, я рассказывал тебе о шестеренке? А вчера мне попался камень. Интересный такой! И Петр Андреевич, геолог, говорит, раз есть здесь такие вещи…

— Петр Андреевич, Петр Андреевич! — перебила Маринка. — Присушил он тебя, что ли? Только и знаешь теперь, что в земле рыться. Димка вон вчера такую лисицу притащил. Шкура — бархат! Хвост — в-во! А тебя опять на обрывы потащило.

— Мало ли в тайге лисиц. А тут такой камень! Петр Андреевич сказал, никак нельзя мне это дело бросать. А надо кончать институт и обязательно докопаться до самой тайны.

— Что же ты, и после института хочешь в земле копаться?

— Не только в земле. Но раз я начал это, раз попался мне такой камень…

— Будто тебе одному! Отец Ванятки вон тоже нашел камень. Да не простой, двухцветный.

— Как двухцветный? — не понял Максим.

— А вот так. Днем он зеленый, что твоя трава. А вечером будто кровью наливается.

— Что ты говоришь?! А где он нашел его, в обрывах?

— Будет дядя Степан в обрывах копаться! Он Малеевское пепелище разворошил. Там, сказывают, и золото и всякие драгоценности были попрятаны. Он только говорит, что один камень нашел, а на самом деле…

Максим даже споткнулся от неожиданности:

— Неужели и крестик откопал?

— Какой крестик?

— Ну тот, что будто Малей из ключа выкрал.

Марина прыснула смехом:

— Ты веришь в эти сказки?

— Сама же говоришь…

— Я говорю о Малеевском кладе. А крестик… Ха! Мало всего народ болтает!

— Но как отыскал Степан, где был дом Малея?

— Чего искать-то? Пепелище под самым кордоном, всякий знает.

— Покажи мне это место, Маринка!

Она затрясла головой:

— Топко там теперь — низина. Вот пойдем зимой на лыжах, покажу.

— Нет, сегодня, сейчас! — затормошил ее Максим. — Ну, что тебе стоит, раз недалеко, до вечера успеем.

— Да что тебе так приспичило?

— Интересно взглянуть.

— Куда как интересно! Ну ладно, пойдем, тут рядом.

К удивлению Максима, «пепелище» действительно оказалось сразу за кордоном, чуть выше по Студеной, но теперь это была всего-навсего большая яма с оползшими стенками, густо поросшими малинником и крапивой. Максим продрался сквозь колючие заросли и глянул вниз. На дне ямы груды битого кирпича, кое-где поблескивали осколки стекла.

Он вернулся к Марине:

— Если бы раскопать все это!

— Зачем?

— Может, и крестик сыскался бы.

Она посмотрела на него, как на больного:

— Ты не тронулся часом? Крестик! Зачем он тебе?

— Не мне, науке. Ведь если б был сейчас этот крестик, мы бы с Петром Андреевичем… — Максим на минуту задумался. Потом решительно рубанул рукой воздух. — Но я найду его! Хотя бы год пришлось здесь копаться

— Чего-чего? — усмехнулась Марина. — Копаться здесь?

— Пойми, это очень важно, Маринка. Я дал слово раскрыть тайну Вормалея. И раскрою, чего бы это мне ни стоило! А хочешь, давай вместе. Петр Андреевич сказал…

— А пойди ты знаешь куда со своим Петром Андреевичем и всеми вашими тайнами впридачу! Сил моих больше нет! Думала, ты парень как парень, а ты… ты… — она отвернулась и вдруг всхлипнула.

Максим растерянно замолчал. Потом несмело коснулся ее плеча, постарался заглянуть в глаза:

— Ну зачем так, Маринка? Я говорю, давай вместе. Тут дел на всю жизнь…

— Что вместе? Чего на всю жизнь? В этом навозе копаться, глину в обрывах месить? Нет уж, ищи дураков где-нибудь подальше. А я знать тебя больше не хочу! — она схватила портфель и, не оглядываясь, пошла к дому.

— Так… — Максим прижался лбом к холодному стволу дерева, расстегнул ворот рубахи. — Поговорили…

Он собирался рассказать сейчас Марине все-все, поделиться всеми своими планами, попытаться уговорить ее пойти вместе в институт, а она… Эх, Маринка! Он бросил за спину сумку с книгами, но домой не пошел, свернул с тропы в сторону и зашагал прямиком по лесу.

В тайге было по-осеннему сумрачно и сыро. В низких местах поблескивали лужицы воды. И Максим, занятый своими мыслями, не сразу заметил, как ботинки его все чаще стали проваливаться в мокрый мох. Вдруг земля под ним предательски закачалась и противный хлюпающий звук вырвался из-под ног.

Он быстро огляделся — болото! Зеленая с черными разводьями трясина, зловеще поблескивая сквозь редкое мелколесье, обступила его со всех сторон. Как он забрался сюда на ночь глядя? Однако раздумывать было некогда. Ноги уже по щиколотку засосало в липкую жижу. Он прыгнул на первую попавшуюся кочку. Но та сразу ушла под воду. Он махнул дальше, в сторону, потом в другую, наконец уцепился за тонкую елочку, одиноко торчащую в жесткой осоке.

Здесь земля была крепче. Но дальше, впереди и вправо, блестели целые окна воды. Сплошная трясина лежала и за спиной. Лишь влево, чуть сзади угадывалась полоса сухого кочкарника и виднелось несколько крупных деревьев. С этой стороны он, видно, и пришел, больше неоткуда.

Максим осторожно ступил на первую кочку — держит. И дальше тоже. Он облегченно вздохнул, пошел быстрее, почти побежал — и вдруг снова уперся в страшное черное разводье.

Между тем заметно стемнело. А что, если кочкарник завел его дальше, в глубь болота? Максим поспешно вернулся к елочке. Постарался спокойно осмотреться. Вот еще направление, где как будто нет черных окон. Он двинулся туда, обогнул две подозрительные мочажины, перебрался через поросшее осокой разводье и вдруг по пояс провалился в вонючую жижу. Тело свело от ледяной воды, на миг остановилось дыхание. Рванувшись что было сил, Максим ухватился за ближайшую кочку, сел на нее верхом. А дальше? Куда двинуться дальше? В лесу уже почти ничего не видно. Максим до боли напряг глаза, чтобы найти спасительную елочку, и вдруг с ужасом почувствовал, что земля медленно оседает под ним.

Он лег на живот, широко раскинул руки. Неужели конец?.. Но тут нестерпимо зачесалось где-то за ухом, и тихий протяжный звон пронесся в темноте. Что это? Откуда? Максим быстро потерся виском о плечо и замер, чутко вслушиваясь в шорохи ночи.

Звон не повторялся.

Но вдруг потянуло ветром. Он сухо прошумел осокой, зарябил черную воду, и знакомый горьковатый аромат ворвался в запах болотной гнили. Максим вздрогнул. Или это показалось? Он жадно втянул носом воздух. Нет, ничего. А холодная вода уже сомкнулась над спиной, начала подниматься к плечам. Все выше, выше… Ноги сковало судорогой. От страха замутилось сознание. Максим напрягся, как струна.

Но стоило подуть ветру, как снова запахло цветами. Максим осторожно повернул голову, поднял лицо от воды. Однако теперь уже и без всякого ветра можно было ощущать, как с той стороны, где закатилось солнце, ритмично, как шум прибоя, набегали и гасли волны тончайшего запаха.

Максим с надеждой всматривался в сгустившуюся тьму. Но все кругом было абсолютно тихо. Лишь крупные пузыри болотного газа вздувались и лопались у самого лица да гулко, как в пустом лукошке, стучала кровь в висках. А дивный аромат неведомых цветов все плыл и плыл над вонючим болотом и будто звал Максима туда, где давно уже погас последний луч зари и взошла яркая холодная Венера. Тогда Максим решился. Не меняя положения рук, он подтянул под себя ноги и медленно, извиваясь всем телом, пополз в ту сторону, откуда доносился необыкновенный запах.

Время будто остановилось. Казалось, целая вечность прошла с тех пор, как черная ночь окончательно вдавила его в трясину и он начал сантиметр за сантиметром высвобождаться из ее цепких объятий. Но вот и первая сухая кочка. Он осторожно взобрался на нее, передохнул. Пополз дальше. Снова кочка. И снова держит. Дальше, дальше… А вот и целый островок твердой земли. Да нет, не островок. Кругом теснятся уже сплошные заросли ельника. Неужели выкарабкался?..

Максим попробовал подняться. Сделал несколько шагов, перелез через небольшой завал, выбрался к невидимому в темноте пригорку. Кругом угадывалась сухая, усыпанная хвоей земля. Все! Он прислонился к мшистому стволу и закрыл глаза. Несколько мгновений не хотелось ни двигаться, ни думать, только наслаждаться этим покоем лесной чащи.

Но осенний холод не давал стоять ни минуты. Максим вышел на открытую прогалину. Где теперь кордон? Он взглянул на небо. Морозным инеем блестела стежка Млечного пути. Ниже, над самой кромкой леса привычно склонился большой ковш Медведицы. Серебряным глазком подмигивала над ним Полярная звезда. А дальше, почти в зените, сияла, затмевая созвездия, большая голубая звезда… А запах?

Максим глубоко вдохнул ночной воздух. Запаха словно не бывало. В лесу, как обычно, пахло прелью, хвоей, грибами. Чудеса да и только! Он отер грязь с лица, вылил воду из ботинок. Но ведь если бы не этот запах…

К кордону он вышел только за полночь. Не доходя до дома, свернул к огородам, хотел сбросить в бане мокрую одежду, смыть болотную грязь. Но от ворот к нему метнулась темная человеческая фигура:

— Живо-о-ой! — горячие руки Марины обвились вокруг шеи, мокрое от слез лицо прижалось к щеке. — Живой, господи! — повторяла она, не переставая всхлипывать. — А я уж и не чаяла…

— Постой, Маринка, подожди! Видишь, я весь в тине.

— Тонул? — она еще крепче прижалась к нему. — Тонул! Так я и знала. Сердцем чуяла, забредешь в это проклятое болото. Места себе не находила.

Он попытался освободиться от ее рук:

— Ну уж и тонул! Поплутал немного, провалился раз… — он видел блестевшие во тьме глаза Марины, чувствовал ее прерывистое дыхание, тепло ее рук и губ и… ни на секунду не мог отвлечься от мысли о той, которая, конечно же, имела какое-то отношение к событиям этой ночи и, может быть, была даже где-то здесь рядом, совсем неподалеку от кордона…

А на следующее утро он прежде всего зашел к Степану. Против всякого ожидания, тот встретил его приветливо, терпеливо выслушал сбивчивые объяснения Максима, почему-то грустно улыбнулся:

— Да, было дело, наслушался я бабьих сказок, пошел клад искать. Много с тех пор воды утекло, а до сих пор совестно людям в глаза смотреть. Тут тебе, поди, наговорили, невесть что я нашел. А всего и попалось — небольшой камешек. Стоящий был, видно, раньше камень, да пожар его подпортил. Снаружи вроде бы и ничего, а внутри, как есть, одни трещины. Приёмщик в ювелирторге, как увидел его, больно хвалил, потом глянул в стеклышко, чуть стукнул молоточком — он и вдребезги. Вот и весь клад Малея, — Степан тяжело вздохнул и полез в карман за кисетом. — А крестик — нет, не попадался. Хотя знаю точно: был он, крестик — мой тесть сам его видел.

Прямо от Степана Максим еще до школы забежал на базу к геологам. Надо было обязательно рассказать о камне Петру Андреевичу. Едва ли это был обыкновенный самоцвет. Да и само пепелище, которое оказалось так близко от кордона, не могло не заинтересовать Крайнова. Однако на базе его не было. В конторе сидели два техника и молча курили, не глядя друг на друга. Максим поздоровался:

— А Петр Андреевич… Не знаете, где он?

— Улетел Петр Андреевич.

— Надолго?

— Может, и навсегда.

— Как навсегда? Что случилось?

Ребята ответили не сразу.

— Плохи дела у Петра Андреевича, — сказал наконец один из них. — Ты ведь знаешь, он сильно болел. А вчера вечером… В общем, увезли его в город, сделают, наверное, операцию. А при такой болезни операция, сам знаешь…

— Как же это, так сразу? — ‘Максим присел на краешек стула, не зная, что еще сказать, не в силах уйти. Только сейчас он понял, как дорог ему этот человек.

Несколько минут прошло в молчании.

— А ты опять что-нибудь откопал? — спросил техник.

— Нет, я хотел только спросить, есть ли такой камень» у которого цвет меняется от дня к вечеру.

— Есть такой камень — александрит, — сказал техник. Сказал, как отрезал. Да Максим и сам уж понял, как не ко времени был его вопрос. Он встал и пошел к двери.

— Постой! Вроде Петр Андреевич тебе какое-то письмо оставил.

— Письмо?

— Да, — техник порылся на столе. — Вот возьми.

— Спасибо. — Максим поспешно разорвал конверт. В нем оказался еще один пакет, на котором вместо адреса значилось:

«Максим! Может статься, мы больше не увидимся. Но если ты не забудешь мой совет, не потеряешь интереса к тому делу, о котором мы говорили, то вскрой этот пакет. Однако не раньше, чем закончишь институт и лишь в том случае, если займешься этим делом. Иначе просто сожги его.

Крайнов.»

Максим вышел на улицу. Там валил густой, мокрый снег Он сунул письмо в карман:

— Нет, Петр Андреевич, я не забуду вашего совета. И даю самое торжественное слово — разгадаю тайну обрывов!

7

Он стоял, точно вонзясь в небо, этот останец кварцита, поднявшийся на высоту двадцатиэтажного дома. Все в Отрадном называли его Зуб Шайтана. И действительно, скала напоминала клык зверя. Узкая, гладкая, с белой, как снег, поверхностью и острой верхушкой, чуть запрокинутой на север, она будто вспарывала заросли кедровника, сплошь покрывшие сопку над Студеной. Гора считалась неприступной. И может быть, именно поэтому Максим решил подняться на скалу. Очень уж хотелось осадить бахвалистого Димку и показать Марине, что и он, Максим, кое на что способен.

А все началось с пустяка. На первое мая они всем классом отправились в лес, на сопку, забрели чуть не к самой вершине, бегали там за бурундуками, пугали белок, потом расселись на кучах сухого валежника, на пригреве, и, как это не раз бывало, заговорили о Зубе Шайтана.

Кто-то из ребят прослышал от стариков, будто лет пятнадцать назад гостил в Отрадном городской парень. Был он спортсмен, альпинист и решил покорить никому не дававшуюся скалу. Смельчак забрался на самую вершину Зуба, хотел даже пристроить там какой-то знак, но вдруг увидел такое, что чуть не умер от страха. Спустился вниз — а голова седая. И слова больше от него никто не слышал. Так и уехал обратно в город.

Рассказчику верили и не верили, больше сходились на том, что все это сплошная брехня. А Марина сказала:

— А все-таки, бывают же настоящие ребята! Не то, что у нас тут…

— Да-а, это вам не Лысую гриву перелезть, — не преминул съязвить Димка. — Но будь у меня ноги здоровы, я бы давно забрался на Зуб. Можно его одолеть, я знаю.

Максим ничего тогда не сказал, вида не подал, что Димка бросил камешек в его огород. Однако дал себе слово непременно подняться на скалу.

И вот сегодня, встав с восходом солнца, он без единой остановки добрался до вершины сопки и, не тратя времени на отдых, стал прикидывать, как лучше подступиться к чертовой горе. Но одно дело — решиться на подъем. И совсем другое — выполнить задуманное. Снизу, от кордона, Зуб выглядел чуть больше охотничьего ножа, а тут высился такой громадой, что не было, казалось, никакой возможности добраться даже до середины скалы. С трех сторон стены ее были совершенно отвесны, кое-где даже с обратными углами. Только с юга по узкому ребру Зуба лепилось некое подобие гребня, да и тот начинался где-то на высоте десяти-двенадцати метров.

Долго ходил Максим вокруг скалы, примериваясь, как лучше выполнить свой замысел. Наконец догадался закинуть снизу веревку с петлей. После нескольких безуспешных попыток удалось захлестнуть конец бечевы за нижний выступ гребня и с ее помощью вскарабкаться на цокольную часть склона.

Теперь вверх по гребню! Он оказался нагромождением больших замшелых глыб, тянущихся почти до самой вершины, где вздымалась голая отвесная стена. Осторожно, перебираясь с глыбы на глыбу, Максимка поднялся до небольшого уступа на перегибе склона и, выбрав площадку поровнее, вытянулся на теплом камне. Здесь можно было передохнуть. Но дальше подъем оказался значительно труднее. Гребень еле лепился на крутом склоне. Приходилось ощупывать каждую глыбу, каждый камень. Пот слепил глаза. Максим то и дело останавливался, чтобы перевести дыхание. Однако склон становился все круче и опаснее. Камни обрушивались при каждом неверном движении. А впереди была еще голая стена.

Но вот и она. Максим примостился на верхнем конце гребня и глянул вверх. Стена уходила прямо в небо. Но отступать было поздно. Отыскав глазами трещину пошире, он уцепился за нее руками и подтянулся вверх. Нога встретила небольшую выбоину. Хорошо, что он полез босиком. С выбоины можно перебраться к расселине. Потом сюда, на этот выступ. А дальше? Неужели тянуться к той, верхней трещине? Нет, за нее не ухватиться! Ни за что! Правая рука уже задеревенела. Лучше левее, там карниз. Только дать отдых руке. Так… А ногу? Куда поставить ногу? Вот тут вроде держит?.. Нет, осыпается, скользит. Проклятье! А если так? Держит! Теперь ухватиться за карниз. Только бы не сорвалась нога. Только бы не сорвалась!..

Время для Максима остановилось. Вернее, он потерял всякое представление о времени, лихорадочно цепляясь за малейшие шероховатости стены. Это было на грани человеческих возможностей. Пот заливал лицо, разъедал веки. Мышцы ломило от чудовищного перенапряжения. Силы почти оставили его, когда он последним отчаянным рывком ухватился за верхнюю кромку скалы и, извиваясь всем телом, взобрался на узкую площадку вершины.

Зато какой вид открылся с высоты! Вершина Зуба господствовала над всей окрестностью, с нее отлично можно было рассмотреть и крохотные домики Отрадного со всеми его улицами и переулками, и серый пятачок кордона, зажатый кольцом леса, и черный прерывистый пунктир дороги, и тонкую петляющую ниточку Студеной.

А когда он осторожно, боясь оторваться от поверхности узкой, как гладильная доска, площадки, повернулся лицом к северу, то увидел Гнилую падь, Лысую гриву, даже часть котловины, в которой лежало загадочное озеро. Казалось, это было совсем рядом. Только Грива была теперь маленьким, будто игрушечным, уступчиком, а озерная котловина была не больше Малеевского пепелища. Сколько воспоминаний было связано с этими местами! Максим чуть повернулся, устраиваясь поудобнее и вдруг заметил под самым подбородком два тонких металлических кольца. Что бы это могло быть? Кольца торчали на самом краю площадки по линии, идущей прямо к озерной котловине. Он попробовал оторвать их от скалы. Не тут_гто было! Кольца были намертво ввинчены в камень.

Значит, тот парень все-таки поднимался на Зуб! И вбил эти крюки, с помощью которых, видимо, спустился вниз. Как жаль, что и Максиму не пришло в голову захватить с собой еще одну веревку. Или отвязать ту, которая осталась внизу.

Но тут его мысли приняли совсем другой оборот. Если тот парень действительно был, значит, было и то страшное, что он увидел отсюда. Взгляд Максима снова упал на далекую озерную котловину. А что, если он видел чудовище,

которое взлетело в тот день с озера? И сразу стало страшно. Максим инстинктивно прижался всем телом к скале, не спуская глаз с Лысой гривы. Руки его невольно вцепились в камень, подбородок коснулся холодного кольца. И вдруг…

Нет, это ему не показалось. Он ясно слышал музыку. Тихую, задумчивую, точно такую, какая неслась той ночью из котловины. И еле ощутимый аромат точно так же вплетался в мелодию. Он поднял голову, — и все исчезло, снова коснулся подбородком кольца, — снова музыка. Временами ему казалось даже, что он видит что-то вроде голубого луча, бегущего к Лысой гриве. Впрочем, день был настолько ярок, что весь воздух был пронизан сверкающими лучами. Однако звук и запах ощущались несомненно.

Потом подул ветер, стало холодно, и сразу зачесалась родинка за ухом. Максим потер ее кончиком пальца и вдруг услышал, будто в шум ветра вплетается чуть слышный шепот:

— Пора спускаться… Пора спускаться…

Максим очнулся. Солнце уже склонялось на закат. Ясно, надо возвращаться. Он тщательно изучил глазами обрывающуюся под ним стену и, наметив примерно маршрут спуска, свесил ноги вниз. И тут произошло то страшное, что долго потом не могло изгладиться из памяти. Несмотря на все старания, ему не удалось нащупать ногами никакой опоры. Носки скользили по гладкому, точно отполированному, камню, не встречая ни малейшего выступа или трещины. А руки уже немели. Еще минута, и он сорвется вниз. Холодный пот разом покрыл рее тело. Смертельный ужас заставил снова взобраться на вершину.

Что же делать? Что делать?! И почему он не взял с собой веревки?!! Он чувствовал, что никакие силы не заставят его еще раз спустить ноги вниз. Но в спину снова ударил ветер. И тот же шепот мягко, но настойчиво приказал:

— Надо спускаться, надо! Ветер поможет…

Сделав над собой усилие, Максим снова повис на руках. И снова ноги заскользили по отвесной стене. Страх отнимал последние силы. Руки еле удерживались на гладкой поверхности площадки. Но тут сильный порыв ветра словно прижал его к стене, и он снова услышал шепот:

— Правую ногу чуть влево и немного ниже…

Он машинально подчинился и вдруг нащупал носком трещину.

— Теперь левую прямо вниз… — шепнул ветер, все так же прижимая его к стене. И снова нога встретила упор, крепкий, надежный. С него можно было хоть глянуть вниз

Вот и еще трещинка, а под ней уступчик. Страх начал проходить. Максим передохнул и, смахнув заливающий глаза пот, спустился ниже. Отсюда было совсем недалеко до узкого карниза, который так помог ему при подъеме. Однако то ли Максим поторопился, то ли не рассчитал своих движений, но руки его на какой-то момент оторвались от узкой, еле прощупывающейся трещины, ноги соскользнули по гладкой стене, и он полетел вниз.

К счастью, это случилось уже над самым гребнем. Он лишь ободрал ладони и больно зашиб ногу. И все-таки, какого труда стоило теперь спуститься по острым глыбам кварцита к месту, где была закреплена веревка.

Было почти совсем темно, когда его разбитые в кровь ступни коснулись наконец земли, и он, окончательно обессиленный, свалился на мягкий ковер сухой хвои. Страшная вершина терялась уже в синих сумерках, ветер шумел теперь высоко над головой в ветвях деревьев, а ему чудилось, что кто-то все шепчет и шепчет какие-то теплые, хорошие слова, отчего становилось удивительно легко и радостно на душе.

Меж тем ветер стих, тьма сгустилась, и яркая голубая звезда взошла над черным острием скалы. И Максиму уже не показалось это странным. Он знал, чувствовал, был уверен, что смог спуститься со скалы лишь благодаря ей, таинственной незнакомке, хотя и не мог объяснить себе, кто она — реально существующий человек или галлюцинация. А может, его собственные мечты и грезы?..

На другой день он прежде всего обошел и расспросил всех, кто так или иначе мог знать о «городском парне» и его восхождении на Зуб. Однако никто не мог сказать ничего определенного. Только дядя Степан вспомнил:

— Как же, был случай! Аккурат в тот год, как тебе родиться, приезжал племянник моего свояка. Парень дурной, непутевый. Он и собрался под пьяную руку лезть на Зуб. Ну, потащился, стало быть, на сопку по той тропинке, знаешь, что над ручьем, и на первой же круче расквасил себе нос. Вот и все «восхождение». А был он, точно, седой, даже лысый. Только это от водки и прочего баловства, я так понимаю…

Последнего лета перед поступлением в институт будто не было. Целыми днями пришлось сидеть над книгами. И вот настал день отъезда. Все было собрано еще вчера. Вчера же простились с Мариной. До самого утра стояли у ворот, клялись не забывать друг друга. Теперь осталось дождаться вертолета. Но Максима потянуло к озеру. Захотелось в последний раз взглянуть на обрывы, поплавать в омуте.

На озере — ни души. Максим выкупался, с минуту постоял у воды и растянулся в траве под старым кедром. Шесть лет прошло с тех пор, когда он впервые увидел эти места. Как изменилось все за это время. А озеро все то же. Тот же обрыв над омутом, та же стена елей на том берегу. Только все стало как-то меньше, уютнее. Даже старик-кедр, под которым он лежал сейчас и где уснул в то памятное утро, когда спас таинственную незнакомку.

Сколько раз вспоминал он это происшествие. Сколько раз старался понять, что же произошло в тот день на озере. Но все так и осталось загадкой. Была та девчонка или ее не было? А если была, то кто она, откуда? Никто ее больше не встречал. Никто ничего о ней не слышал. Неужели это было лишь сном, галлюцинацией, как и все другое, что произошло после: и удар молнии, и свет в окне, и музыка на Лысой гриве, и шепот на скале, и голубая звезда?..

Впрочем, если девчонки не было, то все можно было как-то объяснить. Волки могли погибнуть от шаровой молнии. Свет в заимке и шепот на скале просто пригрезились — когда человек замерзает или теряет голову от страха, это в порядке вещей. Музыка на озере неслась из какого-нибудь транзистора — мало ли сейчас всяких людей в тайге. Мог ветер принести ее и на Зуб Шайтана. Ну, а запах — и того проще: цветов в тайге хватает.

А если девчонка все-таки была? Тогда все-все иначе. Но теперь, похоже, тайна так и останется тайной…

Максим потянулся, крепко потер глаза. Ночь, проведенная без сна, давала себя чувствовать. Сейчас вздремнуть бы часок-другой… А кто разбудит? Нет-нет, нельзя, так и вертолет проспишь! Он даже ущипнул себя, чтобы отогнать назойливую дремоту. Однако тень от кедра как-то странно изогнулась, озеро отодвинулось в сторону, обрыв закачался перед глазами. Максим с усилием поднял набрякшие веки. Еще минуту, и вставать! Он уже оперся руками о землю, как вдруг увидел, что за деревьями мелькнуло что-то светлое.

Она?..

Он скорее почувствовал, чем понял, что это она. И даже не удивился этому. Только сейчас, здесь он и мог ее встретить. Не удивился и тому, что перед ним уже не девочка, а взрослая красивая девушка — статная, высокая, с мягкими уверенными движениями. Белое платье выше колен с глубоким вырезом на груди подчеркивало красоту ее фигуры. А густой ворох медно-красных волос, стянутый на лбу зеленой, под цвет глаз, лентой, будто струился по плечам и спине, подобно снопу жаркого пламени.

Девушка вышла из-за деревьев и молча улыбнулась. Максим поспешно встал ей навстречу. Однако она остановила его движением руки, подошла ближе и опустилась на траву, жестом приглашая сесть рядом.

Максим не тронулся с места. Он почти с ужасом смотрел на открытую грудь и ноги незнакомки. Еще минута, и всю ее облепят тучи мошкары! Он сорвал с плеч пиджак, чтобы хоть немного укрыть девушку от насекомых. Она с улыбкой отстранила руку. Тут только он заметил, что вокруг них нет ни одного комара. Даже свирепые слепни, только что вившиеся у него над головой, неожиданно разлетелись в разные стороны.

Вот так фокус! Максим бросил пиджак и подсел к незнакомке. Теперь он мог рассмотреть ее ближе. Узкое, даже слишком узкое лицо. Прямой тонкий нос. Необыкновенно умные, необыкновенно выразительные глаза. И сразу стало ясно, — это и было самым необычным — ее глаза. Огромные, сильно удлиненные, с неестественно расширенными зрачками, они будто светились собственным светом. Казалось, зеленые сполохи метались в них, еле сдерживаемые тонкой сеткой ресниц, и целые потоки изумрудных лучей вырывались всякий раз, как она обращала к нему свой взор.

Максим молчал. Так вот она какая, таинственная купальщица, столь непонятно, столь удивительно вошедшая в его жизнь! Он так долго ждал встречи с нею, ему так много хотелось узнать от нее, расспросить ее, поблагодарить за все, чем она ему помогла! И вот она сидит перед ним, совсем рядом, в каких-нибудь двух шагах, а он рта не может раскрыть от смущения. Язык точно распух, прирос к гортани. В голове все перепуталось. Он неловко заправляет выбившуюся из-под брюк рубаху, не зная, что сказать, что сделать, куда деть грубые, в мозолях и ссадинах руки.

А девушка снова улыбнулась и коротко спросила:

— Уезжаете?

— Да… — еле выдавил он из себя, даже не удивившись такому вопросу, и, судорожно глотнув слюну, добавил — Сегодня, часа через три-четыре.

— Это хорошо, что вы уезжаете, — сказала она, бросив на него быстрый взгляд.

— Почему? — спросил Максим, немного приходя в себя и снова рассматривая незнакомку. Теперь внимание его привлек цветок, заколотый в прическе девушки. Цветок был, несомненно, Живой, но очень уж необычайной расцветки. Необычной была и его форма. Больше всего он походил на альпийский эдельвейс. Но с очень нежными, почти прозрачными лепестками, напоминающими удлиненные лиры. И тем не менее Максим готов был побиться об заклад, что где-то уже встречал такой цветок. Только где?

— Вы еще очень мало видели, — отвечала девушка. — Плохо знаете жизнь, людей, страну, — голос её звучал тихо, как шум листвы при слабом ветре, а глаза снова смотрели прямо ему в лицо, и в них будто струился мягкий свет. — О мире вы судите по этому глухому уголку и делаете много ошибок.

— Я делаю ошибки?!

— Конечно. Это естественно при том уровне информации, какую получает сейчас ваш мозг.

Ух ты! Максим даже зажмурился от такой учености.

— Какие же я делаю, по-вашему, ошибки?

— О, много! Очень много. Вчера, например, вы говорили девушке, что всю жизнь будете любить ее одну. Но ведь так не бывает. К тому же вы не любите ее даже сейчас. И вообще не знаете, что такое любовь.

Максим почувствовал, как мысли у него снова сбиваются. Еще час назад он был уверен, что любит Марину больше всего не свете. А теперь…

— Но я действительно люблю ее. Мы давно любим друг друга… — старался он убедить скорее себя, чем свою собеседницу.

Она покачала головой:

— Вы заблуждаетесь, она тоже не любит вас.

— Как?! Значит, по-вашему, она обманывает меня?

— Нет, она тоже не понимает своих чувств.

— Ну это, знаете, уж слишком! — сказал Максим, борясь со все возрастающим сознанием неуверенности. — И вообще, — почему вы говорите об этом? — Он хотел прекратить этот трудный разговор, перевести на другую тему. Но тут взгляд его снова упал на цветок, и слова точно замерли на языке. Лепестки эдельвейса, только что отливавшие чистым изумрудом, на глазах у него стали оранжевыми, потом желтыми и вдруг вспыхнули ярким багрянцем. Между тем, лицо девушки, ее улыбка, голос оставались спокойными и приветливыми, как прежде:

— Я в большом долгу перед вами и мне казалось естественным помочь разобраться в том, что не доступно еще вашим рецепторам и вашей мыслительной системе. Вы сами убедитесь, что ваши и ее чувства обманывают вас обоих. И будет очень плохо, если вы прежде этого решите соединить ваши жизни.

— Но почему так, почему?! — спросил Максим, все еще стараясь побороть свои сомнения.

— Потому что вся её внутренняя конституция, все первичные элементы сознания и подсознания противоположны вашим.

Будто он сам не догадывался об этом! Но у него никого не было ближе Марины. Он привык к ней, даже к ее недостаткам. Она влекла его. Чего же ещё?

— Что я, не знаю своей девушки! — попробовал он возразить незнакомке. Она чуть заметно улыбнулась:

— Людям не дано знать друг о друге, как бы близки они ни были. Человек даже себя познает слишком поздно.

— Откуда же вы знаете Марину? — не сдавался Максим.

— Так я… — девушка замялась, словно сказала что-то лишнее, и торопливо поправила прическу.

— Что — вы? — переспросил он, взглянув прямо ей в лицо.

— Сейчас это не имеет значения, — ответила она, к чему-то прислушиваясь.

— Но вы даете такие советы…

— Я не вправе давать советов. Вы вольны поступать как найдете нужным. Но если сказанное мной хоть в какой-то мере поможет вам избежать ошибок в жизни, я буду рада. А теперь прощайте. И возьмите это в память о нашей встрече. — Она вынула из прически диковинный цветок и протянула Максиму.

— Спасибо. Это такой подарок… — на мгновенье руки их встретились, и Максим замолк на полуслове, охваченный внезапно нахлынувшим волнением. Он только теперь почему-то осознал, насколько необыкновенна эта их встреча, только теперь понял, как удивительно красива, как непохожа ни на одну из виданных им девушек таинственная незнакомка, только теперь уразумел, до чего глупо вел себя, пререкаясь с нею, вместо того, чтобы расспросить о всех загадочных событиях последних лет. А она уже поднялась с места, протянула руки ладошками вперед:

— Всего вам доброго.

Максим вскочил:

— Постойте! Я хотел сказать… Я хотел спросить вас

— Мне пора, Максим, — просто ответила она, — прощайте, — и, кивнув в последний раз, пошла к лесу.

— Да нет, как можно! Кто хоть вы, откуда? — он бросился за ней следом и… проснулся.

— Фу, чёрт! Приснится же такое! — Максим взглянул на часы — Чуть вертолет не проспал! И пиджак зачем-то сбросил, — он хотел подхватить его с земли, да так и застыл с поднятой рукой. В руке у него лежал… цветок. Тот самый цветок, который подарила незнакомка!

Максим не мог поверить глазам. Что же это?.. Выходит, не во сне, а наяву он только что разговаривал с ней, не во сне, а наяву она наговорила ему кучу непонятных вещей и скрылась в лесу Он в два прыжка пересек прибрежную поляну, обшарил опушку леса. Там не было ни души. Не видно было и следов незнакомки…

Он снова вышел к озеру. Здесь тоже ничего не напоминало о странном происшествии. Все та же сонная тишина висела над долиной. И те же неподвижные ели отражались в воде. А цветок — вот он, блестящий, словно покрытый лаком, с тонкими лироподобными лепестками. И запах от него — тот самый горьковатый запах, который преследовал его все эти годы.

Максим поднес цветок к носу, и повторилось чудо — цвет лепестков на глазах у него из зеленого стал желтым, потом оранжевым, наконец красным. Все это было совершенно нереальным, как продолжение сна. И в то же время Максим ее мог отделаться от мысли, что где-то видел такой эдельвейс. Но где, где? И вдруг вспомнил: алмазная гемма! Да, пенно там, на грани сгоревшего бриллианта видел он точно такой цветок. Но что же получается? Цветок из астийского времени? Астийский эдельвейс? И сама девушка — тоже из астийской эпохи? Астийская Нефертити? Тут уж действительно можно сойти с ума. Максим забыл и о времени, и об отъезде, и обо всем на свете. Но в это время сверху, от кордона, послышались торопливые шаги. И голос Марины:

— Максим! Максимка-а-а!

Он сунул цветок в карман, пошел ей навстречу. Марина сбежала к озеру:

— Вот он, полюбуйтесь? Давно пора ехать, дома все с ног сбились. А он… Да ты что, болен?

— Н-нет… Почему же?

— Так на тебе лица нет.

— Уснул ненароком, вот и…

— Нашел время! Пойдем скорее. Там все ждут!

Только в вертолёте, когда домики Отрадного скрылись в частоколе вершин, Максим сунул руку в карман, чтобы еще раз взглянуть на диковинный цветок. Однако в кармане было пусто. Он обшарил все кругом, оглядел пол кабины, заглянул под кресло — цветок исчез. Видно, он выронил его в спешке отъезда. Будь это дома, на земле, Максим обыскал бы каждый уголок, где был в этот день. Но могучий винт машины нес его все дальше и дальше, и от дома и от озера. И низкий гул мотора перечеркивал все, что оставалось за сплошным морем тайги…

9

В институтском общежитии Максим оказался в одной комнате с третьекурсниками-палеонтологами. Ребята они были интересные, начитанные. По вечерам к ним часто приходили друзья-биологи, и они часами спорили — о путях развития жизни на Земле, о главных направлениях и законах эволюции, о новейших открытиях в молекулярной генетике.

Многого в этих спорах Максим не понимал, о многом вообще слышал впервые. Но ребята охотно посвящали его во все тонкости. И, незаметно для себя, он также увлекся наукой о вымерших животных, тем более, что это была одна из тех наук, заняться которыми советовал еще Крайнов.

Естественно поэтому, что и первым институтским другом Максима стал его сосед по койке, староста палеонтологического кружка Миша Глебов. Он сразу взял «зеленого» первокурсника под защиту своего авторитета, а вскоре затащил и на заседание кружка.

Здесь Максиму понравилось с самого начала. Тон в кружке задавали те самые ребята, которые собирались у них в комнате. Но теперь нить их споров умело направлялась и поддерживалась доцентом Стоговым, совсем еще молодым ученым, но с такой эрудицией и знаниями, что студенты почитали его, как бога. Стогов быстро обратил внимание на нового члена кружка, и уже к концу семестра Максим получил тему для доклада — «Филогения лошади в свете палеонтологических данных».

К докладу Максим готовился тщательно. Проштудировал всю рекомендованную Стоговым литературу, перерыл фонды музея и открыл для себя картину поистине удивительную. Оказывается, предком лошади, жившим более шестидесяти миллионов лет назад, был некий эогиппус, животное величиной с кошку с короткими трехпалыми ногами и плоской мордой. На лошадь оно походило не больше, чем моська на Слона. Но, поместив между этим эогиппусом и современной лошадью все известные палеонтологам промежуточные формы, Максим получил как бы сплошную лесенку, каждая ступень которой отличалась от соседней лишь самыми незначительными деталями.

Тогда и возникла мысль построить такую же лесенку для человека. В памяти, правда, были еще свежи беседы с Крайновым. Но, может быть, тот просто не знал всех достижений палеонтологии? Уж если для лошади получены столь поразительные данные, то какой материал, должно быть, накоплен по филогении человека. С неделю Максим не вылезал из библиотеки, прочел все, что смог найти по вопросу о наших предках. Потом поделился своими мыслями с Михаилом. Но тот сразу умерил его пыл:

— С человеком хуже. Слишком мало ископаемых остатков. И вообще, строго говоря, это уже сфера деятельности не палеонтологов. А ты вот что… Есть тут один парень с отделения бионики, Антон Платов. Так он уж сколько лет этим вопросом занимается. Только… Как бы это тебе сказать?

— А что?

— Да больно он того… Нигилист какой-то. Ни авторитетов для него не существует, ни общепринятых представлений. Все надо самому проверить, пощупать. Все известные теории готов вверх ногами перевернуть. А уж спорить с ним… Лучше не связывайся. Но в общем — голова!

— Он что же, филогению человека построил?

— Не то чтобы построил. Не так это просто — нашу родословную раскопать. Но во всем, что касается антропогенеза, у нас тут, пожалуй, никто с ним не потягается. Сам Стогов его в аспирантуру звал. Только теперь они, как кошка с собакой. Из-за астия.

— Из-за астия?!

— Нуда. Он, понимаешь, выступил у нас в кружке. И заявил, что по имеющимся у него представлениям — как это тебе нравится: «по имеющимся у него представлениям»? — человек жил еще в астийское время. И не где-нибудь, а у нас, в Сибири.

— Так это здорово, Мишка, просто здорово! — обрадованно закричал Максим.

— Стой ты — здорово! Здоровее некуда. Стогов его, понятно, к стенке: какие, дескать, у тебя доказательства? А он свое: а какие, говорит, доказательства, что в астийское время людей не было? Ну, дальше — больше. Такая перепалка началась, только держись!

— Слушай, Михаил, познакомь меня с ним.

— Хоть сейчас. Это над нами, на пятом этаже. Пойдем!

Друзья вышли на лестницу.

— Миша, а ты не знаешь, что за растительность была в астийское время? — спросил Максим. — Не росли тогда цветы, меняющие окраску?

— Как — меняющие окраску?

— Ну, скажем, с зеленой на красную, синюю и обратно.

— Что за фантазия пришла тебе в голову? Таких цветов не было нигде и никогда.

— Были, я знаю! — возразил Максим с жаром.

— Ты что, видел их?

— Видел, Мишка, видел! Также точно, как вот… — он вдруг остановился и замолчал на полуслове. Сверху, навстречу им спускалась по лестнице… она, та самая таинственная незнакомка, с которой он встретился на озере, из рук которой получил диковинный цветок.

Это было настолько невероятно, что Максим дважды протер глаза, чтобы удостовериться в своей ошибке. Но девушка подходила все ближе, ближе… И у него не осталось никаких сомнений: перед ним снова была астийская Нефертити — те же огромные искристо-зеленые глаза, тот же стремительный разлет бровей, строгая линия носа, те же волосы цвета меди, правда, собранные теперь в две толстые косы. Максим почувствовал, как все у него похолодело от волнения. Что это, снова галлюцинация? Он быстро взглянул на Михаила. Но тот как ни в чем не бывало отступил на полшага, давая дорогу девушке, и даже поздоровался с ней, поспешно одернув свой щегольской пиджак. Она тоже кивнула ему, просто, как давнему знакомому, не обратив ни малейшего внимания на Максима. А он прижался к перилам да так и застыл без движения.

— Ты чего это, как рыба в садке? — удивился Михаил, когда девушка скрылась из вида.

— Так это же… Ты знаешь, кто это?

— Еще бы не знать! Ларочка Эри, профессорская дочка.

— Как — профессорская дочка?

— Очень просто. Дочь Эдуарда Павловича, того самого, что вам математику читает.

— Не может быть!

— Почему не может быть? Она уже второй год у нас на радиотехническом. Первая красавица, можно сказать, в институте. Только… Слишком много туману вокруг нее.

— Как туману? — насторожился Максим.

— Ну, ты же знаешь этого Эри: настоящий доктор Фауст Да и сама она — словно «женщина в белом». А уж задается, скажу тебе! Только меня этим не возьмешь. Каждая красивая женщина, как говорят французы…

— Не надо, Михаил!

— Что не надо?

— Не надо пижонить. Я видел, как ты с ней поздоровался.

— А, чёрт глазастый] Ничего от тебя не скроется. Ну так знай, она у меня вот где сидит! — он ткнул себя кулаком в грудь. — И злюсь я на нее и кляну на чем свет стоит, а если, скажем, случилось бы с ней что-нибудь, ну, обидел бы ее кто или еще что такое, так я жизни бы не пожалел… В общем, сам понимаешь. И хватит об этом! Пошли к Платову.