Ариадна Стим. Механический гений сыска.

Эпилог

1

Над Петрополисом собиралась гроза. Первая гроза этой весны. Лил дождь. Кислотный, как и всегда. Последние кучи черного снега исчезали в его пелене. Размякшая земля комьями прилипала к сапогам, мешала идти, точно не хотела, чтобы мы увидели то, что происходит дальше.

Удары тяжелых капель дождя и лопат. Рабочие в кожаных куртках трудятся над ямой, что уже начала заполняться водой. Ветер гонит по небу темный дым. Дождь все усиливается. Строй солдат в багряной форме уже выстроился поодаль, держа винтовки дулами к низкому мрачному небу.

Вспышка молнии, вырывающая из дождя затянутый в черные одежды девичий силуэт, окруженный золотом придворных мундиров. Всепресветлейшая, Пародержавнейшая, Великая Государыня, Императрица Екатерина Третья, шла по проложенным в грязи мосткам. Вот она приняла из рук одного из князей белоснежный камень и положила его в отрытую яму, закладывая фундамент часовни, посвященной погибшим в Оболоцке и избавлению Петрополиса от мора.

Над нашими головами пронесся залп. Затем еще и еще. Церемония продолжилась, а окруженная царедворцами императрица пошла прочь. Лишь на секунду ее глаза быстро скользнули по толпе.

– Она на вас посмотрела, Виктор. Никогда бы не подумал… что вы так быстро оправдаете мои надежды. – Стоящий возле меня Мороков хищно улыбнулся.

– А кто думал? Никто. – Я сцепил руки за спиной. Капли дождя били по прорезиненным зонтам, что держали над нами графские слуги.

– Пойдемте, Виктор. Тут уже все. Пора поговорить. – Граф указал на стальной собор с налитыми светом прожекторов стеклянными куполами. В отличие от площадки, где строилась часовня, там не было места ни снегу, ни грязи. Земля, выложенная зеленым и красным стеклом. Узор столь искусен, что кажется – под отравленным небом и правда раскинулись цветы. Гранитные обелиски с высеченными крестами, массивные и увенчанные бьющими в зенит прожекторами. Совсем маленькие фонарики стоят на надгробиях младших чинов, но чем ближе к храму, тем сильней бьют в небо прожектора с могил генералов и статских советников, графов и князей. Мы шли через кипящий от света дым навстречу громаде стального храма.

– Вы часто здесь бываете, Виктор? Нет? Очень зря. Я вот люблю гулять по кладбищу. Это дисциплинирует и приучает не тратить время впустую.

Мороков вдруг невесело усмехнулся и кинул взгляд на строгий обелиск, показавшийся невдалеке от дороги. На белоснежном мраморе была вырезана знакомая нам фамилия.

– Знаете, Виктор, я вдруг понял, что то же самое сказал Светлане, перед тем как она отбыла в Оболоцк. Мы даже шли с ней, кажется, по этой же дорожке. Да… Как жаль, что ей был отмерен такой короткий срок. – Граф посмотрел на могилу доктора Луччевской. – Какие у меня на нее были планы, как много она бы успела сделать для империи, проживи хоть чуть дольше.

– Она сделала достаточно. Вы можете ей гордиться. Если бы она не начала расследование, Петрополис был бы уже поражен Гнилью.

Мороков пожал плечами.

– Я и так всегда ей гордился. Только никогда не говорил об этом. Не хотел, чтобы она расслаблялась. Что ж, теперь ей мои слова уже не требуются. Мертвецы не нуждаются в благодарностях.

Лицо графа обратилось в сухую маску, не давшую появиться на нем и тени эмоции. Покачав головой, Мороков продолжил.

– Впрочем, и то хорошо, что она напоследок успела сделать достаточно, чтобы Петрополис спасли вы. – Граф сделал особое ударение на последнем слове. – Императрицу весьма впечатлил доклад об этих событиях. И весьма, весьма впечатлили ваши действия. Сразу после того, как закончится суд над Лазуриилом и его сектантами, можете ожидать чин титулярного советника, поздравляю. А может быть, вас даже произведут сразу в коллежские асессоры, кто знает. Так что, помяните мои слова, – продолжите так делать карьеру, и вы тоже где-нибудь здесь ляжете. В граните и мраморе будете, под бронзовыми венками.

Граф выдержал паузу, внимательно разглядывая меня.

– Вот только, Виктор, во сколько лет вы в эту землю опуститесь, вот в чем вопрос.

Мороков указал на высокий обелиск из красного мрамора, увенчанный ослепительным серебряным прожектором, пробивающим дымную тьму. Ни надписи, ни даты на памятнике. Только железная урна с прахом в застекленной нише, заполненной живыми цветами.

– Посмотрите – Орфей Клекотов, прошу любить и жаловать. Уж из уважения к папеньке разрешили его похоронить здесь. А видите там, у стен церкви, рядом с могилой архиерея – памятник из белого гранита с позолоченным светильником? Весь в цветах из лучших оранжерей? Это Кошкин ваш последний дом обрел. Вы думаете, в Промышленном совете забыли о них? Нет, все они помнят. Вы нажили себе очень много врагов этими смертями. И вам ничего не простят, даже несмотря на то, что вы сделали в Оболоцке.

– Разве Клекотов и Кошкин имели в Промышленном совете такой вес?

– Важен не вес, а то, что вы против промышленников посмели вести расследования. И то, что на вас Императрица внимание обратила после этого. Такое Промышленному совету сильно не понравится. Императрицу-то они терпеть вынуждены, а вот людей, что могут быть полезны правительнице, погубить им куда проще. Так что и Клекотов-старший, и все остальные обязательно попробуют с вами поквитаться. Будьте осторожны. Вы мне нужны. Помните об этом.

За разговором мы миновали собор и вышли к ограде кладбища, где стоял серебристый локомобиль графа.

– Я рад, что нужен вам, Серафим Мирославович. И я постараюсь быть вам как можно более полезным. Я заинтересован в нашей дружбе.

Я вопросительно посмотрел на графа, и тот наконец кивнул.

– Что ж, Виктор. Я тоже заинтересован в ней. Поэтому извольте. Как видите, все по вашей просьбе.

Рука в белой перчатке указала на невысокую фигурку, стоящую возле ограды в окружении графских инженеров.

– Я не понимаю только, зачем? Я мог бы выдать вам другую сыскную машину. Сами знаете, что ремонт обошелся немногим дешевле, чем изготовление новой.

Я почти не слышал графа, глядя в синий свет глаз за пеленой кислотного дождя.

– Но, Виктор, я уважаю вашу настойчивость. Сколько своей крови вы успели вылить на ее гематические пластины, прежде чем дотащили ее до мастерской? Литр? Больше? Наверное, оно того стоит, раз вы так сделали. Знаете, не мне судить о ваших с Ариадной отношениях, но потом, как она вам наскучит, давайте выпишу вам «Афродиту». Наша самая последняя модель между прочим. Для сыскных дел конечно подходит весьма посредственно, зато для дел иных, так сказать… утонченно-куртуазных, самое оно. В общем, машина-компаньон, разработанная для самых взыскательных особ…

– Довольно, граф. Давайте без этого.

Мороков развел руками и ушел прочь, к ожидавшему его роскошному локомобилю. Его инженеры сели во вторую машину, и мы с Ариадной остались одни.

Она изменилась с тех пор, как врачи и механики инженерной коллегии восстановили ее механизмы. Новые руки. Более изящные и тонкие. Глаза стали ярче, и даже волосы, восстановленные после огня, теперь сильно отливали синевой.

Впрочем, это не стало новостью. Каждый вечер после работы я и так проводил в Инженерной коллегии, следя за работой кудесников Морокова. И тем не менее я шагнул к ней неуверенно, со страхом.

Поколебавшись, она тоже шагнула вперед.

Мы стояли друг напротив друга, разделенные лишь тонкой завесой заканчивающегося дождя.

– Я очень рад, что тебя удалось спасти, – сказал я и тут же выругал себя за то, что начал с таких глупых слов.

Повисло молчание, и Ариадна разорвала его первой.

– Знаете, Виктор, пока меня чинили в Инженерной коллегии, я очень много думала. У меня было время для этого. Думать вообще очень легко, когда не можешь видеть, не можешь слышать, когда не можешь управлять своим телом и твоя вычислительная машина остается последним твоим прибежищем.

– И о чем же ты думала?

– О нас с вами, Виктор. О нас с вами. – Она подошла ближе, и ее рука чуть коснулась моей. – Знаете, а ведь если подумать… Как вы считаете, кто виноват в том, что произошло в монастыре?

– Владыко Лазуриил?

– Это и так ясно, но кто кроме него? Не знаете? А я вот поняла для себя. Мои логические схемы сделали четкий вывод. Вы, Виктор. Вы во всем случившемся виноваты. Вы виноваты, в том, что я чуть не была уничтожена. Вы – со своим дурацким желанием привить мне ваши слабые человеческие ценности. Ну как, скажите, как? Как я, совершенная машина стоимостью сто сорок четыре тысячи золотых царских рублей, смогла подумать, что являюсь менее ценной, чем жизнь человека в десятом классе табеля о рангах? Ох, Виктор, как же смешно я себя повела! И как здорово, что в Инженерной коллегии мне сбросили все настройки вычислительных машин до заводского уровня. Я наконец-то стала собой нормальной. Виктор, ну как вы вообще могли устроить такую глупость?

Я почувствовал, как земля уходит у меня из-под ног. Кровь отхлынула. Сердце наполнил чудовищный холод. И лишь затем я вдруг понял, что отчетливо вижу, как губы Ариадны дрожат в абсолютно тщетной попытке подавить появляющуюся на них улыбку. Из последних сил она еще пыталась держать серьезную маску, но переливающиеся, полнящиеся синими искрами глаза выдали ее с головой. Мы не выдержали и рассмеялись в два голоса прямо у кладбищенских ворот. Шагнув вперед, я крепко обнял свою напарницу, что есть сил прижимая к себе.

– Спасибо, Виктор, – тихо и вдруг очень серьезно сказала она, и ее руки несмело коснулись моих плеч.

– Это тебе спасибо.

Мы долго, очень долго простояли у кладбищенских ворот: до той поры, пока не закончился дождь, до той поры, пока ветер с Мертвого залива не разорвал на секунду тяжелые тучи, до той поры, пока выглянувшее на миг солнце не заполнило прекрасный Петрополис золотом своего света.