Ариадна Стим. Механический гений сыска.

Часть третья. Темное царство. Глава 7

10011

Стол покрывала пестрая мозаика бумаг: вещи из сундука покойной Луччевской были перед нами. Казенного вида картонные папки. Листы с чертежами. Множество пухлых тетрадей всех цветов и размеров, исписанных аккуратным мелким почерком. Я посмотрел одну из них: формулы, формулы, формулы. Поняв, что будет нелегко, мы принялись за дело.

К обеду работа была закончена. Все бумаги изучены и разделены на две стопки. В одной, самой большой, были исследования доктора Луччевской в области Гнили. Во второй – сделанные ее же рукой чертежи и пометки, касающиеся улучшений витального бальзама Грозова. И только два документа никак не вязались с остальными бумагами и лежали отдельно. Один лист тоже был исписан тем же аккуратным почерком: названия деревень, поселков и городов губернии и четыре столбика чисел, напротив каждого поселения – свои. Рядом с листком лежал испорченный пятнами чернил приказ о закупке лекарств для больницы. Однако не он привлек внимание. На обратной стороне бумаги был спешно набросан карандашом план каких-то коридоров. В трех местах на нем были жирно поставлены крестики.

– Думаешь, этот план может относиться к делу? – Я скептически посмотрел на рисунок. Ни подписей, ни замечаний.

– Я это допускаю. Считаю, что нам следует пойти к доктору Чистякову-Скоблинскому. Нужно расспросить его о последнем дне Луччевской в больнице.

– Почему к нему?

Ариадна указала на лист.

– План написан в спешке. Скорее всего, на первом черновике, что попался под руку. Учитывая, что в испорченной бумаге идет речь о закупке лекарств в больницу, есть все основания расспросить людей там. К тому же у меня есть еще один важный вопрос.

– Простите, первый раз вижу. – Доктор Чистяков-Скоблинский посмотрел на протянутую нами бумагу. – Коридоры какие-то.

Ариадна положила перед врачом бумагу с цифрами.

– А они вам что-нибудь говорят?

– Конечно, это из ее мертвой арифметики.

– Мертвая арифметика?

– Да, Света эту работу так называла. Весна близится. Вот со всей губернии статистику она собирать и приказала. Как потеплеет, начнут из земли плесневики выкапываться. С вызревшими в легких спорами Гнили. И спор в них столько, что вот представьте, ползет такой холм из оплесневелого людского мяса, а споры над ним клубятся, словно бурый дым. И вирулентнее они в семьдесят раз, чем Гниль, передающаяся воздушно-капельным путем от человека.

– И что вы станете делать, когда они начнут весной выкапываться? Будет новая волна Гнили?

– Охотников расставим на вышках вокруг сел и деревень, зажигательные пули, огнеметы, всем снабдим через генерала Пеплорадовича. Впрочем, не думаю, что это понадобится. Всю осень брандкоманды работали, да и зиму тоже. Офицеры при огнеметах и респираторах высшего класса защиты. И еще охотники из местных с собаками. Осень нам на то и дана, чтоб логова все вскрывать и выжигать. Когда начинается образование плесневого плазмоида, деревья над логовом тоже гнить начинают. Трава буреет. Ищем такие места, выжигаем логово. Но Света все равно захотела свести статистику и вычислить, где в губернии еще могли остаться логова плесневиков.

– И что означают столбцы чисел?

– Тут все просто. Это ее придумка. Вот, смотрите: первый столбец – это заболевшие, второй – умершие и сожженные, третий – условно выздоровевшие...

– Условно?

– Условно. То, что от переборовшего Гниль остается, уже немного не является человеком. Ну и четвертый, это разница. По ней и можно сказать, сколько плесневиков может быть в окрестностях населенного пункта. Видите: Оболоцк, двенадцать человек. Вот у меня в столе двенадцать бумажек об их обнаружении и сожжении. Пятеро в подвале перерождались, четверо под зенитной башней, а Семен Никифорович, бакалейщик наш, с женой и невесткой на чердаке. Всегда чудаками они слыли. Всех сожгли из огнеметов. Вот село Гурьев брод, четверо пропало. Семья с детьми. Повозиться пришлось, Гниль мозг ловко поражает. Эти аж на болота ушли и там логовище вырыли. И топи такие, что не добраться толком. Хорошо, генерал Пеплорадович из столицы бомбардировочный дирижабль выделил. Золотой человек.

– Я поняла логику. Самый главный вопрос: даже в Оболоцке, большом городе, лишь двенадцать человек в итоге пропало и начало перерождаться. А вот здесь что? В Тернцах?

– А? Да, мы Тернцы так и называем: Мертвая деревня. Тут уж да, вымерли почти полностью. Но что поделать. В начале эпидемии был бардак. Упустили. Там из условно здоровых теперь один человек и остался.

– А я не об этом. Я о заболевших там. Вы, судя по статистике, там двадцати семи человек не досчитались.

– Ну... Да. Действительно оказалось, что мы не досчитались. Но ведь успели хватиться до весны! Так что нормально все. Света туда уже брандкоманду отправила. Так что перероют все, но найдут. И всех выжгут до одного.

– Давно это было?

– За пару дней до бунта.

– С людьми из команды могу поговорить?

– Ну, как вернутся, сможете. Вы что, думаете, леса и болота по зиме легко прочесывать?

Я задумался.

– От них были какие-то известия?

– Да нет. Вроде нет. Василич бы сказал, наверное. – Увидев мой вопросительный взгляд, доктор Чистяков продолжил: – Ну, штабс-капитан Петр Васильевич Черметов. Он посланную доктором брандкоманду возглавил. Точно, вы же не застали его в городе. Прекрасный специалист. Многообещающий. Он заезжал в больницу.

– Когда?

– В вечер перед бунтом.

– С Луччевской говорил? О чем?

– Говорил. Ну откуда я знаю, о чем. Вроде огнесмесь ему нужна была.

Дальнейшие расспросы в госпитале ничего не дали. Офицер приехал под вечер пополнить запасы огнесмеси. Затем поговорил с Луччевской. Никаких иных подробностей никто в госпитале рассказать не смог.

Единственное, еще раз посмотрев набросок карты подвалов, Чистяков-Скоблинский предположил место, на которое он может указывать. На многие версты от стоящих в непролазной глуши Тернцов такие ходы могли быть разве что на руинах заводов, брошенных в войну. Консервного, железопрокатного и самого близкого к деревне – винокуренного, принадлежащего деду Грозова.

– Но учтите, путь будет сложный, за Тернцами дорог с войны нет. Везде только болота и лесные заросли. От деревни придется пешком: сани не пройдут точно.

Поблагодарив медика, мы с Ариадной направились в городскую управу и вскоре заполучили в архиве старые чертежи. Подвалы котельной винокурни сошлись с картой абсолютно точно.

10100

Отца Дымогона мы нашли возле бронебашенного скита. Он вместе с монахами перетаскивал тяжеленые мешки с капустой.

– Отец, нам бы аэросани на завтра. Съездить в Тернцы.

Монах скинул с плеч мешок и перекрестился.

– В мертвую деревню? Да там же гиблое место, вы что? Столько крестьян там погибло, сколько наших братьев, что умирающих утешали да исповедовали, столько военных медиков сгинуло. Там же сам Сатанаил на чугунных ногах вдоль околиц ходит, души живые ищет. Вы что?

Мы не отставали. Со вздохом монах наконец внял нашим словам:

– Хорошо, – сдался отец Дымогон. – Но только чтоб дезпатроны у врачей взяли. У меня и так для окуривания келий не хватает. И вы уж извините, но чтоб сани с таким же запасом угля вернули, с каким уехали.

Монах сурово посмотрел на нас и попытался было погладить бороду, но вздохнул: та была грубо острижена под корень.

– Что ж это с вами случилось, отец Дымогон? – наконец, не выдержав, спросил я.

Монах помялся. Посмотрел в землю.

– Владыко меня наказал после разговора с вами. Сказал, что слишком гордо веду себя с мирянами. Достал ножницы, чикнул, да и все. Сказал, что так поменьше во мне гордости будет. Владыко такой.

– А то-то я монахов без бород тут видел. Я сперва подумал, что солдаты у вас беглые прячутся после бунта.

По-кошачьи тихо подошедший Владыко стукнул посохом, заставив меня вздрогнуть.

– Остроумов. Те солдаты, что у меня приюта попросили, так спрятаны в подземельях под монастырем, что их никто не найдет. Да. Я всем укрытие даю, кто в вере крепок и душой чист. А тех солдат, что грешен, я всех полицмейстеру сдал, можешь проверить.

Вечер переходил в ночь. Ариадна читала у себя. Я же открыл чемоданчик с респираторами: дорожный, деловой, повседневный полицейский с прилагающейся к нему бронированной маской. Модного кроя респиратор для вечерних прогулок и приемов, его я взял, наверное, зря – в отличие от респиратора высшей степени защиты со стеклянными очками к нему. Прекрасно.

– Вы уезжаете завтра? – В келью вошла Маша. – Я просто хотела сказать... Будьте там осторожней. У вас хороший респиратор? Я дезпатронов из больницы принесла. Их дымом нужно окуриваться, если с Гнилью встретишься.

– Да мы уже у Чистякова-Скоблинского все взяли. Десять дезпатронов. И витального бальзама я уже выпил на всякий случай.

– Пейте почаще. Это единственное, что может помочь не заболеть Гнилью. И то не всегда. Совсем не всегда.

– А вы его пьете?

– Виктор, странные у вас вопросы. Вы знаете, сколько он стоит? Сорок рублей за флакон.

– Но в госпитале его же выдавать должны.

– Выдают. Но у меня организм сильный. А Владыко умирающих от Гнили исповедует и больных утешает. Я свой бальзам Лазуриилу в травяные настои его подливаю по-тихому. Только тсс. Он меня прибьет за это. Дядя-то считает, что это вера его светлая от мора защищает.

Она прыснула. Я тоже улыбнулся, тронутый ее поступком. Маша все больше нравилась мне.

Звякнув склянками, я выложил половину своих запасов бальзама.

– Пейте. И чтоб без всякого.

Глаза девушки расширились.

– Виктор, я не могу, это очень дорого.

– У меня деньги есть. Пейте. Себе я потом еще куплю.

– Но…

– Берите. – Я сказал это уже строго.

Маша нерешительно взяла пару тяжелых флаконов.

– Вы так добры ко мне. Спасибо. Но мне двух флаконов хватит, честно. А остальные вы, если хотите, лучше к нам в больницу отдайте. У нас всегда нехватка. – Смущенная, она нерешительно подняла на меня взгляд.

Я только вздохнул, глядя в ее светлые голубые глаза. Как так вышло, что эта молоденькая, запутавшаяся в себе девушка, знавшая лишь строгость световеров и грубость местных жителей, сумела сохранить в себе столько добра и света? Кто знает. Но я очень надеялся, что Маша сумеет остаться такой и дальше.

– Виктор, у вас в глазах стоит печаль. – Маша участливо посмотрела на меня. – Это что, из-за Ариадны?

Я с удивлением посмотрел на нее, не понимая, с чем связан такой вывод.

– А из-за чего тогда? Мне просто показалось, что у вас с ней какой-то разлад, вот и предположила.

– Что? Нет, конечно.

– Точно?

– Просто иногда бывают небольшие… недопонимания.

– Какие? Вы не можете рассказать о ней? Я никогда не встречала таких машин и вообще не знаю, как себя с ней вести. Она как посмотрит на меня своими прожекторами, так меня дрожь берет.

Я улыбнулся. Немного поколебавшись, я начал свой рассказ о самой необычной машине, что я встречал в своей жизни. Я говорил долго, рассказывая о наших с Ариадной приключениях в Петрополисе. Однако когда я закончил, то к своему удивлению, увидел в глазах Маши глубокую грусть.

Она поднялась и, пожелав хорошей ночи, пошла к двери. Остановившись на пороге, девушка обернулась ко мне:

– Виктор, вы не услышите меня, но я все равно скажу. Мне кажется, она вас просто использует. – Сказав это, Маша вышла прочь.

10101

Было утро. Сыпя искрами, аэросани мчались по льду, окуривая паром и дымом вставшую реку. С каждой минутой мы уходили все дальше от Оболоцка. Уже исчезли из вида городские дома, пропали раскинувшиеся вокруг города богатые хутора, обнесенные земляными валами и колючей проволокой, скрылись вдали высоченные алюминиевые колокольни.

Вокруг нас сомкнулся густой темный ельник, вплотную обступивший берега неширокой реки. Сомкнулся и уже больше не отступал на все время пути, заключив нас в свой черный коридор. Ни звука вокруг, кроме шума двигателя и свиста рассекающего воздух винта. Ни птицы, ни зверя. Только давящая тьма с обеих сторон и узкая полоска серого, сыплющего ледяной крупой неба над головой.

Как бы ни были быстры аэросани, но мертвая деревня показалась лишь на третий час пути. Я заглушил мотор, подводя транспорт к трухлявому полуобвалившемуся причалу.

Сани встали, и в это же мгновение металл каблуков звонко ударил о лед: Ариадна легко выпрыгнула из кабины. Я шагнул следом, и мы осмотрелись. Никого вокруг, только вдали над провалившимися крышами сгнивших домов поднимается одинокий дымок. Аккуратно взойдя по обледеневшему берегу, мы вышли к главной и, кажется, единственной улице деревни. Нас окружала тишина. Густая, невозможная даже в таком гиблом месте. Ни лая одичавших собак, ни криков ворон. Ничего, только вдалеке изредка звякает металл, точно кто-то волочит по земле толстую цепь.

Мы шли по улице, минуя остовы домов. Окна, затянутые в бурые останки резных наличников, казалось, выпускали из себя тьму. Лишь кое-где дома расступались, открывая пепелища, оставленные огнеметчиками карантинных команд, и только в такие моменты сгустившийся средь белого дня мрак чуть отступал, позволяя мне чувствовать себя спокойнее.

Последний дом, стоящий далеко на отшибе. Тоже гнилой, покосившийся, но явно жилой. Из печной трубы поднимается струйка дымка. Хозяина видно не было, но я заметил, как кто-то на миг прильнул к окну. Меня передернуло. Дешевое, дрянного качества стекло и темнота искажали мелькнувшие там лица, превращая их в перекошенные нечеловеческие хари.

Я постучал тростью по кривому забору. Никакого ответа. Затем еще раз. Громче и требовательней. Ничего. Только в черном зеве раскрытого погреба начала сильнее позвякивать железная цепь.

– За мной держись, – приказал я Ариадне и на всякий случай убрал руку в карман, к револьверу. Мы шагнули во двор, и я снова громко кликнул хозяина. Ничего. Только хрустит снег под нашими ногами. Только в погребе наступает глубокая, не нарушаемая ничем тишина.

Все случилось, когда мы были в десятке шагов от крыльца. Оглушительный лязг разматывающейся цепи и клокочущий, булькающий вой. Из черного зева погреба вырвалось что-то огромное и костистое. Оно неслось на четвереньках, загребая снег бурыми склизкими руками, кашляя, воя и щелкая голыми, лишившимися кожи челюстями.

Я вскинул револьвер, но в тот же момент в проеме погреба появился старик в рваном треухе. Схватив цепь, он что есть мочи дернул ее на себя, а когда тварь рухнула в снег, подхватил дрын и кинулся на нее, обрушивая на ее спину чудовищные удары до той поры, пока тварь, скуля и сипя, не поползла обратно в темноту, пачкая снег темными буро-красными потеками. Только сейчас я понял, что существо на цепи было человеком.

– А ну Митька, а ну не балуй! – Старик погрозил рукой скулящему существу и широко перекрестился на небо. – Увидь, Господи, что не по злобе душевной бил, а только лишь воспитания раба твоего для.

Старик зачерпнул рукой снег и, смотря на нас добрыми и ласковыми глазами, принялся очищать дрын от крови и гноя.

– Ну а вам чего надобно-то, гости милые? Что? – Он не услышал моего первого вопроса. – Вы погромче, ваш благородие, Гниль мне уши подъела немногого, слышу плохо. Хорошо еще Митяйка выбежал, а то вы еще, чего доброго, в избу бы вошли. У меня там знаете сколько таких, как Митяй, по лавкам сидит? А я им корму-то сегодня не задавал еще. Так что уж не взыщите, давайте на улице поговорим, на чай приглашать сложно. Да и чая все равно нет. Все сожрали, гады: и чай, и сахар, и женку мою. Меня только не жрут. Потому что у меня тоже голова чуток подгнила.

Дед закашлялся и тяжело сплюнул на снег буро-серой жижей с прожилками крови.

Я инстинктивно сделал пару шагов назад.

– И давно вы так... живете?

Дед на мой вопрос похлопал мутными глазами и вдруг улыбнулся странной, диковатой улыбкой. Кажется, впервые за много времени он нашел с кем поговорить.

– Да как батюшка-май пришел, так толстобрюковские работники с болот и явились больные. С них и пошла гнить деревня. Оно, конечно, и раньше было. Места здесь нехорошие. Земля худая после войны. Порой как плуг выворотит из земли кости солдатские, с войны оставшиеся, так то поле сгниет, то семья-другая. А тут видали, какой карачук вышел? Все погнили в деревне, только меня и не тронуло. Я ж в войну с Коалицией еще служил. Когда Гниль из ракет выпустили, у нас весь полк в могилу отправился, а я вот живой остался. Доктора потом сказали, редкая у меня внутри крепость. Вот и сейчас погнил-погнил малешко, да и на ноги встал. Забочусь вот теперь о тех, кто выздоровел. У них-то внутри мозгов каша только плесневая. Пропадут без меня.

– Это выздоровевшие?

– Конечно. И в состоянии еще очень хорошем. Когда по осени докторица приезжала из города, очень меня хвалила и двадцать рублей дала серебром, за то, что их выходить смог. Вы не беспокойтесь, она их осмотрела всех. Все выздоровевшие, эти в плесневиков не переродятся.

– И чем ты их кормишь?

– А чем их кормить? Компост, гниль всякая, дерево трухлявое. Что плесень жрет, то и они теперь жрут.

– А людей?

– Хех, конечно. Докторица говорила, кальций им нужен, потому людей да скот они первым делом гложут. Вот и держу всех на цепях. У меня порядок с этим. Даже бумага от полицмейстера имеется. Он мне, кстати, тоже пять рублев дал. Но бумажкой. А она заплесневела. Я ее тер-тер, тер-тер, а плесень не сходит. Я щелок тогда налил. А теперь там дырка. Но не большая, свинья пятак не просунет, но вот поросенок если совсем еще молочный, наверно может. Но если только постарается. Вы ваше высокоблагородие, не знаете, такую принять в лавке могут? Или, может, сумеете мне ее на медь хоть сменять?

– Виктор, – ожила Ариадна, – нам нужно переходить к делу. Вам вряд ли будет комфортно доставлять нас в Оболоцк в темноте.

Я кивнул.

– Недавно сюда приезжала брандкоманда. Они должны были искать тут плесневиков. Вы их видели?

– А, да, приезжали. На аэросанях тоже. Семеро. Все офицеры. Строгие такие, что я аж испугался. При ружьях, с огнеметом. Но оказалось, что хорошие. Табака дали за то, что я их к руине вывел.

– Винокуренного завода?

– Его, его самого.

– Они еще там?

Старик пожал плечами.

– Что я, генералиссимус Суворов, чтоб они мне не докладывались? Но на себе кирки тащили, лопаты и ломы. Кажется, надолго собирались там задержаться. Может, клад какой искать вздумали? У нас же тут по лесам много лет банда капитана Полушкина скрывалась. Говорят, несметные сокровища спрятаны.

– Капитан Полушкин? Это тот, который ногу и руку на войне с Уралом потерял?

– Он самый. Озлился он на царя, что пенцию по увечью получить не смог, протезы механические себе поставил, от плоти неотличимые, и начал творить грабежи черные. Говорят, двадцать сундуков золота спрятал на болоте. Как думаете, ваш благородие, что работники толстобрюковские на болотах делали? Клад они искали. Савка-то Толстобрюков как купцом стал? Он при капитане Полушкине в банде был. Вот так. Наверно, клад они его и искали, да выкопали заразу какую-то с войны. Что-что? Опять не расслышал, а, проводить вас туда? А я не знаю, где клад капитана Полушкина. Что? А, к винокурне проводить, где брандкоманда? Ну, это я запросто. Сейчас корму только задам людишкам моим плесневым, да и пойдем, помолясь. Недалеко тут, за час управимся.