Ариадна Стим. Механический гений сыска.

Часть третья. Темное царство. Глава 3

00110

Над Петрополисом собиралась буря. Чудовищные порывы ветра с Мертвого залива разрывали дым над городом, открывали мчащиеся сизые тучи и полную луну, светящую сквозь грязный воздух больным, красным светом. Шумело железо крыш, ломались ставни, а застигнутые непогодой напуганные тяжеловозы мотали затянутыми в респираторы мордами, норовя перейти на бег. Новый порыв. Сорванная с магазина цветов вывеска взлетела высоко в небо, крутанулась и гильотинным ножом рухнула на улицу, оставляя глубокую выбоину в брусчатке.

Я поспешил вперед, желая поскорее укрыться под крышей воздушного вокзала. Одной рукой я сжимал окованный в железо чемодан с флогистонами, а другой тянул Ариадну, постоянно задиравшую голову к небу. Сзади нас пыхтел дежурный агент, тащивший остальные наши чемоданы, включая солидный запас концентрата крови для моей напарницы.

Треск. Грохот. С храма невдалеке сорвался крест вместе с освещавшим его прожектором. Шума их падения мы, однако, не услышали: пневматические двери воздушного вокзала закрылись за нашими спинами, отсекая все звуки снаружи.

Электрический свет. Спокойная музыка пианолы. Мягкий ковер. Янтарное дерево на стенах кают-компании почтового дирижабля. Скоростная машина уже запускала двигатели.

– Гневается боженька, ох, гневается… – Дородный купец в малиновой рубахе и темном, цвета антрацита с дымом, жилете посмотрел в окно и широко перекрестился, наполняя кают-компанию блеском рубиновых перстней. – Ох, на поезд билеты брать нужно было, а не на пузырь этот бычий. Слышишь, Илья Стимпанович, кажись, в левом двигателе дудит что-то! Ну, слышишь же? Ох, не долетим до Оболоцка, сердце говорит, не долетим! Рухнем! Рухнем! Помилуй, господи, за грехи наши погибаем!

Невысокий блондин в безупречном костюме тройке посмотрел на своего спутника с явным раздражением.

– Савва Крестофорович, родной мой человек, во-первых, не за наши грехи, а за ваши. Ну и во-вторых, что вы панику на людей наводите? Мы же на «Кречете» летим. Там в рубке управления ковчег с вычислительными мощами самого старца Варфоломея Ветреника стоит. С такой аппаратурой над Северным ядовитым океаном лететь можно, а вы ветра испугались. – Отвернувшись от своего соседа, мужчина невозмутимо вытащил серебряную флягу, наливая себе в стакан темную тягучую жидкость.

– А вы, Виктор, будете? – Он посмотрел на меня и протянул фляжку. – Вы же Остроумов? Ну конечно он. Кто еще в столице с таким роботом очаровательным ходит? Читал много в газетах. Очень рад такой компании.

Блондин крепко пожал мою руку и очаровательно улыбнулся.

– Грозов, Илья Стимпанович. Новый Городской голова Оболоцка.

Сидящий рядом с ним купец кинул на него колючий взгляд, но затем опомнился и тоже изобразил медовую улыбку. Я внимательно посмотрел на него. Дело купца я уже читал. Савва Крестофорович Толстобрюков, прежний городской голова, уволенный с должности из-за допущенного им бунта.

– Батюшка, Илья Стимпанович, я всегда говорил, что с вашей головой светлой, вашими бальзамами витальными у вас великое будущее будет, – заискивающе проговорил Толстобрюков. Глаза купца при этом были холоднее льда.

Грозов улыбнулся купцу.

– Савва Крестофорович, да ладно вам. Я выиграл, вы проиграли. Должность моя. А большего мне не надо. Счеты сводить за прошлое не буду. Я не вы. – Блондин посмотрел на купца с сожалением и обернулся к нам. – Какого индивида потеряли, если честно. Какой типаж был до бунта. В глаза ему никто и смотреть не смел, шапки за три улицы ломали… А теперь что? Скука... А вы, Виктор, в Оболоцк какими судьбами назначены? Расследовать делишки нашего Саввы Крестофоровича?

Грозов посмотрел на купца и ехидно улыбнулся.

– Глядите милый друг, вот скинет вас Виктор за ваши художества с дирижабля, как Кошкина, упокой господи его душу, и ведь прав будет. Не так ли?

Купец смолчал, лишь посмотрел на Грозова нехорошим взглядом, который новый городской голова, кажется, даже не заметил.

Блондин вновь протянул мне фляжку.

– Так что, Виктор, вы пить-то будете? Что значит «нет»? Вы меня, нового городского голову, обидеть, может, хотите? Давайте. Один глоточек. Это же с моего завода. Настоящее вино, а не какая-то виноградная бурда из ваших столичных оранжерей. Да вы понюхайте только, уловили? Именно! Это настоящее оболоцкое свекольное, лучшее из вин! Да попробуйте, смелее. Это нектар же, поцелуй нимфы поутру. Глоточек. Ну, вот хорошо. А? Благородство ноты уловили? А горчинку? Да? А смолку, смолку чувствуете? Десять лет выдержки в комбинированных бочках из дуба, осины и смолистой ели. Такой вот секрет букета.

Грозов заулыбался и быстро подал мне со своей тарелки пласт копченой чайки, которым я с большим трудом зажевал непередаваемый вкус предложенного нектара.

– Еще выпьете? Нет? Неужели хватит? Не понравилось? А, ну это бывает, это просто потому, что у вас нет достаточного опыта в хорошем вине.

Я поскорее схватил еще один кусок мяса с тарелки, надеясь перебить чудовищный вкус во рту, но даже пикантное чаячье мясо не могло в этом помочь.

Грозов легко засмеялся и продолжил смаковать содержимое фляжки.

Мы разговорились. Беседа, начавшаяся с пустых разговоров об обстановке на Урале и последних новостей столицы, перешла на куда более острые темы.

– А нечего и удивляться, что в городе бунт случился. Все к этому шло. – Грозов развел руками. – Как летом эпидемия Гнили началась, так я сразу понял, будет кровь. Вы вживую Гниль видели когда-нибудь?

– К счастью, не приходилось.

– Это страшное дело. Жрет все. Пшеница, свекла, свиньи, книги, куры, шпалы, ну и людей, конечно. Сперва изнутри сжирает, а потом снаружи. Вон у меня приказчик был. Так он прямо у меня в доме в горячку впал, на семью мою прыгнул. Хорошо еще, я с тростью был любимой. – Городской голова нежно погладил покрытого зеленой эмалью змея, венчающего трость. – У меня там кинжальчик в рукоятке, изумительной вам скажу остроты. В общем, пока жена детей прочь тащила, я прямо в гостиной живот приказчику и вспорол. И представьте, вот снаружи-то он человек человеком, а как кишки вывалил, там уже плесень одна и была. Просто месиво серо-бурое. И знаете, жижа такая еще с них течет, вот очень соус на этом бефстроганове напоминает.

Грозов с сомнением посмотрел на поставленную стюардом тарелку. Он помялся, однако все же решил дать блюду шанс и изящно подцепил мясо. Попробовал. Удивленно хмыкнул и, оживившись, пододвинул тарелку поближе

– А знаете, изумительно, вот на почтовых дирижаблях почему-то всегда хорошо готовят. Лучше, чем в Оболоцке по крайней мере. – Илья Стимпанович посмаковал кусочек и запил его свекольным вином. – Ах, жизнь прекрасна.

Дирижабль дернулся. Заскрипели отдаваемые тросы. Буря снаружи ослабела, и мы начали взлетать.

Испустив вздох прибиваемого к кресту мученика, купец Толстобрюков широко перекрестился. Стоящий подле него слуга спешно щелкнул чемоданчиком, извлекая большою икону, вытравленную на серебряной доске. Приложившись к ней, купец перекрестился вновь.

Ожили моторы. Зашумела раздвигающаяся крыша воздушного вокзала. Еще один толчок. Полет и первый удар ветра. Винты вышли на полную мощность. За черным окном уже неслись дымные клочья.

Прошла минута, другая, мы прорвали дым, и вокруг вспыхнули огни верхнего города. Удары ветра ослабли, и ход небесной машины стал плавным.

Наша беседа вновь вернулась к эпидемии и бунту.

– Да, страшные дни были. И странные. Цены летят, точно птицы в самое синее небо, товары гниют на складах, потому что карантин, и из города ничего не вывезти. Заводы закрыты, цеха встали, больница, куда заплесневевших свозят, людьми полнятся. Хорошо еще Светлану как раз в ту пору прислали. Ох, как она порядок-то навела. Брандкоманды заездили по всей губернии, где плесень – там сразу огнемет появлялся. Всех в городе заставила респираторы носить. Бороды всем рубить велела от купцов до дедов, чтоб респираторы нормально к лицам прилегали. Конных городовых поставила по улицам. У нас же воздух чистый, люди к респираторам непривычные, а городовой, как увидит на улицах кого, кто респиратор приспустил, так сразу подскочит и как вытянет нагайкой поперек спины!

– А народ не заволновался?

– Заволновался, конечно. Кто ж такое оценит. А ведь респираторы еще и купить надо. Их ведь продавать стали в лавках в двадцать раз дороже, чем раньше, едва мор начался. Верно, Савва Крестофорович, продавали ведь?

– Продавал, конечно. – Толстобрюков чинно погладил живот. – А как не продавать, раз покупают? Дело-то хорошее. Не зря же я завод респираторный поставил. Теперь и мне прибавка к торговле небольшая, и людям здоровье.

– В двадцать раз дороже!

– Да чья бы коровы мычала. По сорок рублев за флакон витальный бальзам со своей фабрики народу пихаете.

Грозов вскипел:

– А по сколько его продавать? Вы знаете, сколько его разработка мне стоила? Я усадьбу и завод свеклокуренный ради этого заложил! И до сих пор еще вложения не окупил!

– И не окупите. Эпидемия-то тогось. Так что быть вам, чую, банкротом скоро.

Рука Грозова сжалась на трости.

– Зато витальный бальзам не давал заразиться здоровым людям, в отличие от респираторов твоих. Там в фильтрах же сено пополам с ватой было!

– А что вата? Лучшая вата там была. Очень хорошая вата. И сено самое чистое. Все по науке.

Грозов раздраженно махнул рукой. Разговор свернул прочь и, как я ни старался, к началу бунта уже не возвращался.

00111

Разошлись мы в одиннадцатом часу. Я планировал еще почитать перед сном в каюте, но свекольное ли вино тому виной, или утомление после случившегося в Петрополисе, но стоило мне на секунду прикрыть глаза и прислонить голову к обтянутой кожей спинке дивана, как книга, блеснув золотым переплетом, скользнула из рук на колени, и я пропал, растворяясь в мерном гуле моторов небесной машины.

Проснулся я уже глубокой ночью. Электрические лампочки на потолке были пригашены, едва-едва тепля свои спирали, и теперь каюту заливал другой свет: холодный и мертвенный. Вечный дым Петрополиса остался позади, далеко за кормой дирижабля, и сейчас все кругом освещала полная луна, яркая, словно зенитный прожектор. Я выглянул в окно: внизу, в нескольких верстах под нами, проносились леса и поля, затянутые белым, абсолютно чистым снегом. Зрелище было столь прекрасным, что я невольно захотел окликнуть Ариадну, но вдруг понял, что нахожусь в каюте один.

Забыв про пейзажи, я быстро обулся и, накинув шинель, вышел в коридор. Никого. Только янтарный свет электрических рожков и чернота окованных морозом окон. В каютах обычная для глубокой ночи тишина. Дернув дверь, ведущую на верхнюю палубу, я спешно поднялся по винтовой оледенелой лестнице наверх.

Ариадну я нашел на корме дирижабля. Она была здесь долго, очень долго. Металл ее тонких пальцев уже покрыли узоры инея. Стоя возле перил, она зачаровано смотрела в небо, искристое и полное звезд.

С минуту я просто любовался ей. Затем подошел ближе и аккуратно стряхнул с ее волос снег. Механизм, кажется, так и не заметил этого. Голова Ариадны была поднята вверх. Синие глаза без отрыва смотрели на рассыпанные по черному небу мерцающие звезды.

Мы стояли в тишине, укрытые от ветра тушей дирижабля, и каждый думал о своем.

– Красиво, правда? – наконец спросил я.

Она кивнула. Медленно, будто выходя из забытья.

Мы немного помолчали, и внезапно для себя я продолжил.

– Знаешь… Все, что там внизу, все эти поля, леса… Так непривычно на них смотреть. Снег белого цвета. Я такое последний раз видел... Да двадцать лет назад. В Небесном граде Архангельске. И было все точно так же. Лес во многих верстах внизу. Полет. Но представь, летит целый город, в церковном перезвоне и свете тысячи прожекторов. И крестные ходы на Рождество. И полы в храмах из хрусталя и железа. И знаешь, смешно сказать: стоишь на коленях, молишься, да только вот не о Боге думаешь, а все исподволь смотришь вниз и видишь, как проносятся леса. Белые-белые. Искристые. Бескрайние. Такие же прекрасные, как здесь.

Я вдруг вспомнил, что в кармане моей шинели лежит прекрасная оптическая трубка; вытащив ее, я улыбнулся и подал Ариадне.

– Ты же леса никогда наверно и не видела толком. Возьми. Там оптика куда сильнее, чем твои сенсоры.

– Зачем? – Ариадна наклонила голову, показывая, что не понимает мой вопрос.

– Посмотришь.

– Посмотрю на что?

– На лес.

– Зачем мне смотреть на лес? Я вижу его отсюда. Изрезанность оврагами низкая. Лес хвойный. Густой. Даже в условиях морозного воздуха это дает неудовлетворительную слышимость выстрела гипотетических преступников или криков из жертв.

– Да нет, Ариадна, я о другом…

– А, да, конечно. Не сразу вас поняла. Лес под нами двухвековой. Преимущественно еловый. Наблюдается мной на протяжении двух с половиной часов. Исходя из наблюдений, предполагаю содержание около сотни кубических саженей дров на одну десятину земли.

Я посмотрел на Ариадну, уже сердясь.

– Какие к чертям сажени?! Да хватит железякой притворяться, ты же только что звездами любовалась!

Сыскной механизм замер на секунду, а затем до меня вдруг донесся тонкие хрустальные переливы ее смеха.

– Право, Виктор, вот говоришь с вами, говоришь, и порой кажется, что разумные вещи слышишь. А потом вы что-нибудь как ляпнете. Ну как же можно звезды с дровами-то сравнивать? Какой же вы все-таки приземленный, ну право слово. Я от вас даже не ожидала. Мне, собственно, это в вас больше всего и нравится – никогда не могу понять, какая логическая ошибка будет в вашем поведении дальше. Но ничего, Виктор, человек, в конце концов, существо обучающееся, и под моим влиянием вы со временем научитесь рациональному мыслительному процессу.

Со щелчком изобразив благодушную улыбку, Ариадна вновь отвернулась к звездам.

01000

Она вернулась примерно через час, наполнив каюту механическим холодом и запахом снега.

– Вы не спите, Виктор? Людям необходим отдых, помните об этом. И что это у вас на столе?

– Во-первых, выспаться и на том свете успею. Во-вторых, это список нормальной, художественной литературы, которую я куплю по приезде в Оболоцк и дам тебе прочитать. Ариадна, у тебя чудовищная и извращенная логика, и это надо править.

– Вас так задело, что я не выразила социального одобрения вашей истории из детства про Рождество и Небесный град Архангельск?

– Нет, меня задело, что с такой нечеловеческой логикой ты когда-нибудь провалишь расследование. Ты должна мыслить, как человек!

– Тогда вам, людям, стоило бы расширить штат сыскного отделения еще на одного сотрудника. А не вкладывать миллионы рублей в разработку машин моей серии.

– А если мотивом убийства будет чувство? Или красота? Или что-то из того, что ты не понимаешь? А если ты ошибешься и из-за тебя арестуют невиновных? И Зубцова тоже чуть не погибла из-за тебя, потому что ты не сказала мне вовремя свои догадки.

– Вообще-то она чуть не погибла из-за вас, поскольку разгадка была абсолютно очевидной. Может быть, это вам стоит начать работу с литературой из вашего списка, Виктор?

Я чуть не задохнулся. Рука коснулась лежащей в кармане книги с кодами от Ариадны, и мне очень захотелось наконец просто отдать ей приказ делать то, что нужно. Мы постояли с минуту. Ариадна напряженно следила за мной.

Наконец я взмахнул руками и отошел от столика.

– А знаешь, Ариадна, ты вполне права. Не нужны тебе книги. Ты и так хорошо работающий инструмент на службе нашей полиции. Подумаешь, что слишком примитивный инструмент, – чтобы понимать людей до конца, с примитивным инструментом действительно даже проще.

Синяя вспышка глаз Ариадны на мгновение осветила всю каюту. Шестерни в ее голове скрежетнули так, что, казалось, заглушили гул моторов за бортом.

– Примитивна? Я? Что ж, хорошо, Виктор Остроумов, человек в десятом классе табеля о рангах, позвольте-ка мне ваш список. Так уж и быть, давайте взглянем, что советует мне столь сложный человек, как вы. Так… Номер тридцать четыре: «Биологическая война и мир»; номер двадцать семь: «Штабс-капитанская дочка»…

– Хорошая книга. Там и любовь, и попытка Петра Третьего поднять восстание на Урале и вернуть себе власть…

– О, а вот это интересно… Номер восемь: «Ночь в мае, или Утопленница». Это была насильственная смерть? Там есть детективный сюжет?

– Ну… Если очень натянуть…

– Хорошо. В каких книгах из указанных вами есть элементы детективного расследования?

– Ариадна, элементы детективного расследования у тебя сегодня будут по прибытию в Оболоцк.

Сыскной механизм скептически покачал головой.

– Хорошо, Виктор. Изучу. Изучу полностью. Но только по одной причине.

– И по какой?

– Раз уж вы не в состоянии нормально понимать меня, то хоть мне нужно знать, что делается в вашем человеческом мозгу. А то из-за ваших действий и бездействий сперва Клекотов вас стеклом порезал, потом Кошкин вам ногу сломал и ребра, и если построить математический график целостности вашего тела, то, если так дальше пойдет, после этого расследования мне придется катать вас на инвалидной коляске. Что будет очень иронично. Вы уловили иронию? Виктор, ну право слово. Я буду самодвижущийся сыскной механизм, а вы не самодвижущийся сыскной человек. Ну, теперь уловили? Вы не смеетесь, значит, все-таки нет. Ладно, потом я придумаю, как объяснить вам суть этой шутки. Но вообще мне будет не очень удобно вести расследования, если вы придете в негодность. Поэтому, наверное, да, мне нужно почитать ваши книги.

Махнув рукой, я прикрыл глаза, и мне вспомнились прекрасные паровые гаечные ключи, которыми мы в училище разбирали на детали всевозможные механизмы.