Ариадна Стим. Механический гений сыска.

Часть третья. Темное царство. Глава 9

11001

Утро прошло в хлопотах. Ариадна изучала книги и документы из архивов, а я направился в госпиталь, пытаясь найти новые зацепки, касающиеся смерти Луччевской. Однако, увы, ничего не вышло, зато обед я провел в обществе Маши, отправившись с ней в прекрасный трактир, расположенный прямо в городской цитадели.

Маша, конечно, постилась, потому я заказал нам жареных грибов с картошкой, яблочный салат с орехами и черный шоколад с кофе. Потекла беседа. Я узнавал о ее жизни в Оболоцке, Маша, сперва робко, а затем все смелее расспрашивала меня о Петрополисе.

На эту тему я мог говорить часами. Я рассказывал ей о Верхнем городе и Рафаиловом саде, о Летнем дворце и Золотом селе, об огромном механическом всаднике из меди, вставшем на дыбы напротив окон Промышленного совета, и о Павловской колонне, отлитой из тысячи альбионских пушек, что были захвачены во Втором Индийском походе государя.

– Знаете, все это звучит, как какая-то сказка, – наконец сказала зачарованная моими речами Маша.

– А вы переезжайте к нам. И все увидите сами.

Девушка невесело усмехнулась и покачала головой.

– Иногда, хоть это и грешно, я представляю, как оказываюсь в Петрополисе. Но… У каждого из нас свой путь.

– И какой путь у вас, Маша?

Глаза девушки неожиданно сверкнули.

– Виктор, я грешна. Я пала низко, но никакой грех не освободит меня от необходимости служить нашему Светлому Господу. Такова моя доля.

– И кто вам об этом сказал?

Девушка недоуменно посмотрела на меня.

– А разве может разумный человек жить по-другому? Ведь иначе в душе навсегда погаснет Господний свет.

Я даже немного обиделся.

– Значит, по вашей логике, в моей душе он погас?

Девушка пожала своими худыми плечами.

– Конечно, Виктор, ну что за вопросы? Погас, и давно. – Маша ответила даже не раздумывая, но вдруг сбилась, – Но… Зато в вашей душе осталось тепло от этого света. Я его чувствую. А в светлых душах моих сестер и братьев я вижу лишь холод.

Ее рука коснулась моей.

– Знаете, я никогда не встречала таких людей, как вы. И то, что вы оказались здесь, делает меня самой счастливой девушкой на свете. Вы знаете, Виктор…

Ее слова прервал медный звон. Висящие на стене часы тяжело отбили два раза.

Обеденное время Маши закончилось. Моя спутница тяжело вздохнула.

– Виктор, вы же проводите меня до больницы? Мы договорим в дороге. Я… Я еще слишком многое должна вам сказать.

Она нежно улыбнулась мне.

Я мягко покачал головой в ответ и аккуратно освободил руку.

– Я бы с радостью, но мы договорим в следующий раз, простите, Маша. В два я сам должен был быть в архиве. Служба.

Теплая улыбка Маши медленно исчезла с лица. Глаза стали холодны.

– К Ариадне своей спешите?

– Да, она просила помочь ей с бумагами.

Маша чуть поджала губы.

– Ничего с ней не случится, если полчаса еще одна посидит.

– Маша, я ей обещал.

– А, ну если так, то конечно. Машине-то обещание всего дороже.

– Маша, да что с вами? – Я был совершенно сбит с толку этой абсолютно глупой сценой ревности.

– Со мной? Ничего. Я душу открыть решила, а вы о железке своей думаете.

– Она мой напарник. Подбирайте слова.

– Она робот обычный, Виктор, а не напарник ваш. И делает она только одно – использует вас. Что ж, до встречи. Хорошо вам поработать.

Набросив пелерину, Маша торопливо вышла. Я тяжело выдохнул, с удивлением понимая, что с механической Ариадной мне в некоторых вопросах живется куда легче, чем с живым человеком. Дав половому деньги, я взял шинель и отправился в архив.

К вечеру, разобравшись с бумагами, мы с Ариадной отправились в дом Аиды. Тот уже сиял электричеством и был полон гостей. Веселый вечер был в самом разгаре.

Генерал Пеплорадович, блестя орденами, рассказывал о своих подвигах на последней войне с Уралом. Отец Лазуриил с Грозовым стояли на балконе, обсуждая постройку в городе духовного училища. Толстобрюков деловито уничтожал подаваемые блюда и вина, работая над этим так последовательно и ловко, словно в нем стояла механическая мясорубка.

– Хорошо. – Купец довольно отер губы салфеткой и блаженно откинулся на стуле. – Ох, как хорошо.

– Говорят, сегодня удачный день. Можно вас поздравить.

– Уже слышали? Да, последний рыбзавод конкурентов купил. Теперь все. Все побережье на сто верст мое. Вся рыба! А у кого рыба, тот и царь.

Я чуть задумался.

– А что, тут в Мертвом заливе такая уж хорошая рыба?

– Только возле островов. Там вода почище. Но рыба что надо. Царская рыба.

– А Гниль ее не трогает, нет? Везет. На кораблях ловите?

– Ну не только. На кораблях дорого, их же флотилией выпускать надо, опять же миноноску держать для охраны. Сами знаете, что из Северного ядовитого океана порой заплывает. Какие раскорякены порой лодки хватают.

– И как же ловить тогда?

– Дирижаблями. Низко над водой идем, сети с них кидаем, и все.

– И много у вас дирижаблей?

– В собственности? Двадцать. Считая грозовские. Ему все свои продать пришлось, чтобы мне по осени долги отдать. За это он меня и не любит, что товары теперь, как и остальные, на санях таскает.

– Все двадцать на рыбе?

– Конечно, с этого доход больше.

Мы еще немного поговорили, но я уже знал, что делать.

– Что о Толстобрюкове думаешь, Виктор? – спросил Владыко, когда я вышел к нему на балкон. Он был один. Раскрошенной кровяной колбасой он подкармливал стайку прилетевших из леса птицежорок.

– Пока не составил мнение.

– А о Грозове? А об Аиде? Я просто думаю, а кто из них троих нас погубит.

Я напрягся, но Владыко продолжил.

– Толстобрюков с рыбным своим делом? Дирижабли ловчие завел на аэродроме, корабли железные привел по размеру больше церкви каждый, заводами лесопильными да бойнями вгрызся в землю. А Грозов? Ладно бы винокурню держал, как дед. Так нет же, мало ему. Зверя в консервы заточать начал, варить бальзамы какие-то, с Аидкой грешной путаясь, завод за заводом ставить. А Аидка? С ее фабрикой ядовитой? А ведь она уже рядом заводы оружейные взращивать начала. Все они, Виктор, на Петрополис смотрят. Не видят они, во что Оболоцк перерождают. Помнишь, как ты на Кошкинской фабрике работал? Помнишь, как на стороне Фабричной человек попирал человека? Такого зла в Оболоцке никогда доселе не было. Но, чувствую, будет. Очень скоро. Я как могу им мешаю. Цеха ни разу не освятил. Паства моя на заводах их не служит, а кто служит, так тот подламывает там все по мере сил, подпиливает им шестереночки, хе-хе. Но это же капля в море. Скоро все здесь заткет дым. Пока я жив, не бывать этому. Но вот я умру – и что дальше? Во второй Петрополис город превратят? Преемников у меня нет. А Маша молода и плотью слаба. Неужели погибнет город?

– В Петрополисе лучше, чем вы думаете. Там театров много, музеи, там деньги, а где деньги – там всегда ученые, писатели, художники.

– Читал я твоих писателей, одна кровь и блуд. Видел я твои деньги: боль и слезы одних, дающие удовольствия другим. Видел я твои театры. Вон Аидка показывала. Срамота. И чертопса жалко. Почему дворник тварь безгрешную утопил? Почто?

– Иногда, чтобы обрести свободу, нужно потерять все, что тебе близко. – Ариадна, появившаяся за спиной Владыки, грустно на него посмотрела.

– Тогда я скоро стану свободным.

– У вас есть Бог.

– У меня он есть. А у других? Их же развратит клятый Содом новый, град в яме, он же затянет их, обратит в свои шестерни. И погаснет здесь свет. Навсегда погаснет. Эх, как же так? Дурное время настало... Механическое...

Я отвернулся прочь. Из труб фабрик шел густой черный дым, но его было совсем немного, и благодаря закатному свету я видел легкие, едва заметные красно-зеленые полосы, уже намечающиеся в небе. И я не знал, что для живущих здесь людей будет лучше.

11010

– Что думаешь, Ариадна? – спросил я, когда мы вернулись в монастырь.

– Нам срочно нужно обследовать дирижабли Толстобрюкова. Учитывая непроходимость лесов, небом проще всего было вывезти плесневика с заброшенной винокурни. На борту дирижабля должны без сомнения остаться следы Гнили. Виктор?

– Да?

– Вы выглядите уставшим. Я попрошу Владыку подготовить нам аэросани на завтра, а вы идите отдыхать. Вы человек, и ваш ресурс более ограничен. Да, постойте. – Ариадна внезапно замерла и что-то достала из-под мундира. – Это вам.

Я увидел идеально срезанную стальным лезвием, но изрядно помятую железными пальцами ветку ивы с начавшими пушиться почками.

– Я увидела это во дворе и посчитала, что если вы поставите ее в спальне, вам будет приятно с эстетической точки зрения.

Пораженный, не понимающий, что все это значит, я попрощался и прошел в свою келью. Взяв стакан с водой, я поставил веточку ивы рядом с отцветающим миртом. На душе было тепло.

Скрипнула дверь.

– А она быстро учится, да, Виктор? – Что-то упало мне на кровать: Маша сбросила туда стопку книг.

Она была немного пьяна. Совсем несильно. Но достаточно, чтобы это было заметно. И одета тоже не сильно. Но тоже достаточно.

– Простите за мой вид. Я бы не решилась с вами поговорить, а потому мне пришлось пригубить вино. И кажется, я выпила чуть больше, чем надо.

Она виновато улыбнулась и покачнулась с непривычки.

– Я зашла в келью к вашей самоходной консерве. Ну не могла удержаться. Интересный факт: я узнала, что когда пьяная, я любопытная. Но не о том. Посмотрите, что она читает сейчас.

Я взглянул на рассыпанные книги: «Амур Рафинадов. Бархатный поцелуй смерти», «Жена для декабриста», «Любовь, страсть и предательство на реке Обь», «Софья Мускатова: роковая пленница эмира бухарского».

Маша серьезно посмотрела на меня.

– Там еще уйма таких. Целые горы. И все в пометочках и закладочках.

– Господи...

– Не поминайте всуе. Виктор, я же сегодня правду вам говорила. Она вас использует. Как бы она себя ни вела, ей нравится ваше общество. Знаете что? Ей нужен человек, который будет отдавать ей все свое внимание. Быть ее игрушкой. Человек, которого она будет незаметно дергать за ниточки. И, судя по этим книгам, ниточек ей стало уже не хватать.

Я оглянулся к окну. Ошарашенный. Там была только тьма. Маша встала рядом и развернула меня к себе.

– Виктор. Вы же сами мне рассказывали о ней. Да и я не слепая, я все вижу. Почему вы даете ей себя мучить? Я бы не делала с вами такого. Никогда. Послушайте. Не поддавайтесь на ее уловки. Она же механизм. Хитрый механизм.

Я не ответил. В комнате воцарилось молчание. Наконец я грустно покачал головой:

– Маша, спасибо, что вы беспокоитесь обо мне. Но сейчас… Мне надо подумать… Одному…

– О чем думать? Ночь темна. Вы говорили, что скоро закончите расследование. Вы улетите. Я останусь здесь. Навсегда, наверно. А я вас люблю. Я не хочу тратить ночи, что у нас остались. Я хочу быть рядом с вами. Говорить с вами. Видеть вас. Виктор. Пожалуйста. Не мучайте ни себя, ни меня. Поймите. Я же живая. – Она положила мою руку прямо на грудь, и я почувствовал, как оглушительно бьется ее сердце. – Пойми, ну я же лучше ее.

Темнота в комнате расступилась, вспугнутая холодным светом механических глаз. Ариадна вошла в комнату, сохранив бесстрастное выражение лица.

Подойдя вплотную к полуодетой Маше, она смерила ее долгим холодным взглядом.

– Имея крайне чувствительные механизмы восприятия звука, я прослушала весь ваш разговор, Мария. Знаете, я считаю своим долгом исправить досадную ошибку в вашей аргументации. Считаете, что вы лучше меня? Нет, вы не лучше. Вы в разы хуже, чем я. Я стою сто сорок четыре тысячи золотых царских рублей. А как хвастался недавно в госпитале военный медик Алексеев своему коллеге, вы стоите в среднем от пятидесяти копеек до двух рублей.

На комнату рухнула тишина. На глазах бедной Маши появились слезы. Всхлипнув, она со всей силы залепила Ариадне пощечину, после чего схватилась за ушибленную руку. В слезах девушка кинулась прочь. Я было бросился за ней, но, передумав, развернулся к Ариадне.

Подаренное Машей миртовое дерево, стоящее за спиной сыскного механизма, осыпало белоснежные лепестки, и точно так же что-то сейчас осыпалось, мертвело в моей душе.

Мы с Ариадной долго смотрели друг на друга.

– Я опять что-то сделала не так, Виктор?

– Не притворяйся. Ты прекрасно знаешь, что ты сделала не так. Отлично знаешь. Абсолютно, каждой своей холодной шестереночкой знаешь. Каждым остатком своих мозгов. Мне надоело. Все время, что я тебя знаю, все время ты только и играешь жертву! Бедную, несчастную, всеми обиженную. Мороковым, мной, да всеми людьми кругом! А сама! Сама! Едва появится возможность, ты издеваешься над всеми, кем можешь! Тебе же это удовольствие приносит. Какое-то извращенное механическое удовольствие. Нет, ты не жертва, Ариадночка, во всей этой истории ты не жертва. Ты... Ты просто дрянь. Себялюбивая механическая дрянь.

Я тяжело дышал, стоя перед ней раскрасневшийся и злой. Ариадна так и не изменилась в лице.

– Вы закончили наполнять мои блоки памяти бесполезной информацией, Виктор? Если да, то нам стоит продолжить расследование.

– Нет, я не закончил. Совершенно не закончил. Немедленно иди и извинись перед Машей.

– Виктор, нет ничего глупее, чем извинения от запрограммированного механизма.

– Живо.

Мы стояли, неподвижно смотря друг другу в глаза.

– Немедленно иди, Ариадна.

– Не имею программной необходимости делать это. И не раздавайте мне указания. Запомните, вы всего лишь государственный чиновничек в десятом классе табеля о рангах, а я – совершенная машина, способная точно и взвешенно принимать решения. – Ариадна подошла к несчастному миртовому дереву и отломала целый пучок веток, смяв их в железных пальцах. Затем, взяв салфетку со стола, Ариадна любовно отерла свои идеально отполированные руки. Она вновь посмотрела на меня. Уже с усмешкой.

– Или это ваш официальный приказ, Виктор? Коды управления мной Серафим Мороков вам передал. Если вы прикажете, то, конечно же, я буду вынуждена принести извинения по всей форме.

Ариадна вновь высокомерно улыбнулась и постучала меня по карману, где до сих пор ждала своего часа переданная мне графом книжка.

Я задохнулся от ярости. Рука сама выхватила ее. Лакированная черная кожа обложки обожгла пальцы холодом. Щелкнув стальной застежкой, я открыл страницы, быстро находя нужную комбинацию нулей, единиц и условных фраз.

Все стихло в комнате. На нас рухнула абсолютная, давящая тишина. Было так тихо, что я слышал каждый щелчок механизмов в голове у Ариадны. Долго, очень долго мы стояли в пустой комнате глядя друг на друга.

– Знаешь, Ариадна, а иди ты к Сатанаилу. – С отвращением отвернувшись от нее, я, обжигая руки, открыл печную дверцу и швырнул книжку с кодами в бушующее там пламя. Ламинированные страницы вспыхнули, запузырились, исходя чадным, нефтепластовым дымом.

– Виктор, зачем? – Ариадна рефлекторно шагнула к распахнутому печному зеву.

– Зачем? – Я не желал смотреть на нее и отошел прочь. – Знаешь, люди, когда им приказываешь, всегда имеют право выбора. Ты – нет. Так что как мне ни жаль, но твои поступки будут всегда принадлежать тебе. И права выбора я тебя не лишу. Хотя надо бы, видит Бог, надо.

Ариадна странно дернулась. Взгляд ее механических глаз с огромным трудом оторвался от сгорающей черной книги.

– Виктор. Спасибо. Ты… Вы… Вам сложно понять, что это для меня значит.

Я вздрогнул, когда ее механическая рука вдруг резко коснулась моей. Возможно, мне показалось, или пламя огня отразилось от ее оптики, но свет в ее глазах на миг стал теплым и почти живым. Однако прошла секунда, и все стало прежним. Резко убрав руку, Ариадна сухо кивнула мне и закрыла печную заслонку.

– Да, Виктор, это очень много для меня значит, но раз уж коды сгорели, то извиняться перед Марией я тем более не буду. Я абсолютно точно лучше, чем она. Еще раз спасибо. Эта книга меня напрягала.

Щелкнув дежурной улыбкой, Ариадна аккуратно собрала с постели свои романы и вышла прочь. Вскоре из ее кельи послышался невозмутимый шорох страниц.

11011

Больше в ту ночь мы не обмолвились и словом. Молчали мы с Ариадной и утром. Маша не появилась за завтраком. Владыко Лазуриил, удивленный этим, пытался нас расспрашивать, однако, изможденный постом, всенощными молитвами и подготовкой монастыря к Ивовому воскресенью, делал это вяло, и нам удалось отмолчаться.

Доев полбяные лепешки и выпив чай со свеклой, я напоследок попросил Владыку чуть больше себя беречь, после чего мы вышли к ожидавшим нас аэросаням, мотор которых уже заботливо раскочегарили монахи.

Зашумел винт, ударил теплый пар, упали рогожи, что защищали котел от мороза, и мы выехали из монастыря. Укатанная снежная колея повела нас за город, к полям, еще удерживающим последний мартовский снег, к темным борам, уже почувствовавшим первое весеннее тепло, к чертящим ветвями голубое небо рощам, к аэродрому центрального рыбзавода, где в огромных эллингах покачивались дирижабли купца Толстобрюкова.

Мы одолели уже половину пути. Я смотрел лишь на дорогу, моя спутница – в высокое и светлое небо над нами, не делая попыток заговорить и всецело наслаждаясь видами природы. Кончились поля. Аэродром стал еще ближе. Замелькали мимо тонкие стволики: вокруг нас потянулась молодая рябиновая роща. Именно там мы и встретили человека, бегущего нам навстречу со стороны завода Толстобрюкова. По виду обычный разнорабочий, он, увязая в глубоком снегу, кинулся к нашим саням, отчаянно размахивая руками. Я дал по тормозам, и беглец, чуть не попав под полозья, бросился к нам. Схватившись за дверцу, точно утопающий, он замер, отчаянно пытаясь отдышаться и что-то сказать.

– Да что случилось-то? – Я выскочил на снег и как следует встряхнул нежданного встречного мужика. – Случилось что?

– Толстобрюков… Толстобрюков… – Простое мужицкое лицо беглеца исказилось в странной гримасе.

– Что Толстобрюков? Говорите же! – Ариадна нетерпеливо замерла рядом.

– Толстобрюков… – Гримаса страха на лице мужика превратилась в хитрую, чуть лукавую улыбку. – Толстобрюков передает привет.

Неимоверно быстрым движением он вырвал из-под распахнутого тулупа обрез солдатской револьверной винтовки и упер ствол прямо мне в живот. Хрустнуло. Стремительно среагировавшая Ариадна всадила лезвия ему в висок, почти до половины погрузив пальцы в разваленный чудовищным ударом череп. В тот же миг я схватил ее за ворот мундира и швырнул в снег. Из глубины рощи ударили пули.

Вздрогнули ветви рябин, раскидывая кроваво-красные ягоды по белому снегу. Щеку оцарапала щепа: это прикрывавшие нас аэросани начали разбивать пули. Накрыв собой Ариадну, я выхватил револьвер. Выстрелы продолжались, снова и снова поднимая вокруг нас фонтанчики снега. По нам били из револьверных винтовок. И судя по тому, какие пробоины пули оставляли в санях, винтовки были явно армейского образца. Я насчитал троих. Отделенных от нас сотней метров глубокого, по колено, рыхлого снега. Лезвия Ариадны здесь были бесполезны. По такому снегу против десятимиллиметровой разрывной пули армейской винтовки не побегаешь.

Выстрелив для острастки, я укрылся за санями. В карманах был лишь один запасной барабан к револьверу да пистолет Парослава. Это было все, с чем придется давать бой. Я выдохнул. К такому меня не готовили даже в духовно-механическом училище. Что ж, нужно было придумать хоть какой-то план.

– Виктор, когда я скажу, начинайте стрелять, не экономя пуль. – Голос Ариадны был абсолютно спокоен.

Пригибаясь под огнем, механизм скинул мундир и резко рванул ворот рубашки. Металлические пальцы нажали на грудные пластины, и те с шипением пара разошлись, открывая внутренности машины, проводку, наполненные рубиновым светящимся концентратом крови трубки и лучащийся неземной синевой флогистон, сидящий в серебряной паутине тонких контактов. Рука Ариадны погрузилась в грудь. Раздался болезненный щелчок сломанного железа, и тонкие пальцы передали мне в руки латунный предохранитель. Новый хруст, и мне в ладонь упал второй.

– Сохраните. Если все пойдет хорошо, они мне понадобятся.

Ариадна замерла, будто решаясь на что-то. А затем с силой щелкнула металлическим пальцем по флогистону. По гладкой поверхности пробежала глубокая трещина. Сияющий камень заполнило множество искр. Пульсация света превратилась в нестерпимое мерцание. Ариадну выгнуло дугой. Кинуло на снег. Зубы болезненно скрежетнули. Я схватил ее, но в этот момент она легко откинула меня назад чудовищно быстрым движением вмиг раскалившейся руки. От ее мокрых волос и облепленной снегом одежды валил пар. Лицо перекосилось в дикой маске почти абсолютного безумия.

– Хоошо! Хршо! Хоршо! Как ж накнец хршо! – Она схватил меня, и металл ее рук обжог даже сквозь одежду. Я зажмурился: ее глаза сияли прожекторами воздушных крейсеров, даже сквозь сомкнутые веки я видел теперь только ослепительную синеву.

– Пчему я не сделала эт ранше. Как хшо! Как бстр мысли!

Захлебываясь, она говорила и говорила, загребая руками шипящий, таящий снег. Наконец справилась собой, она замерла и вдруг сорвалась с места, развернувшейся механической пружиной. Ее силуэт почти истаял, несясь через глубокий снег рваными зигзагами. Заговорили винтовки, но я тут же поднялся из-за саней и открыл огонь по отвлекшимся людям, вспоминая все, чему нас учили в духовно-механическом училище.

Пришел на ум привычный запах того времени. Ладан и оружейная смазка. Пороховая гарь и мирт. «Чада мои, в сердце каждого человека есть место как для Господа, так и для пули» – так, кажется, говорил наш учитель по баллистике и церковнославянскому языку, отец Дымитрий. Я выстрелил четыре раза. Отец Дымитрий с такого расстояния мог в четыре пули изобразить крестное знамение на механизме-мишени. Я попал лишь в плечо одного из стрелявших, но и это очень хорошо. Кто-то выстрелил уже по мне. Пуля прошла настолько близко, что вырвала клок шинели, но я, выхватив пистолет Парослава, разрядил оба ствола, стараясь как можно дольше отвлекать нападающих от Ариадны. Что ж, мне это удалось. Несколько секунд, еще пара винтовочных выстрелов, и она приблизилась к первому стрелку. Я даже не различил взмаха ее рук, но воздух вокруг нападавшего на миг заполнился тяжелым кровавым туманом, а затем то, что осталось от человека, упало в снег, заливая все кровью. Второй стрелок успел лишь навести винтовку, после чего чудовищный удар лезвий перерубил и его, и винтовку, и стоящую позади рябину. Третий, что был мной ранен, выдернул револьвер, после чего получил удар кулаком прямо в плечо. Наверное, Ариадна хотела взять его живым. Наверное. Меня передернуло. Я и не думал, что от удара кулака у человека может оторваться рука. Теперь я знал. Может.

Все затихло. Отыскав в санях трость, я поспешил к Ариадне через глубокий снег.

Стрелки были мертвы. Тонкая фигурка Ариадны лежала рядом с ними. Снег вокруг нее истаял. Глаза почти погасли. Флогистон во все еще раскрытой груди даже не светил, лишь тлел, почти не давая свет.

– Цела? – Я мгновенно подхватил ее, но тут же разжал обожженные пальцы.

– Фрагментарно. – Ариадна постучала себя по хрипящему голосовому аппарату и попыталась подняться на ноги. Не получилось. – Подвыгорела немного.

– Все будет хорошо… – У меня началась паника, я видел, как угасает флогистон в ее груди.

– Виктор, да конечно будет. Я стою сто сорок четыре тысячи золотых царских рублей. Вы считаете, что у меня резервные конденсаторы не установлены? Замените мне камень, и все.

– Сколько у меня есть времени?

– Достаточно. Этот флогистон только выньте. Он, кажется, перекалился. Быстрее.

Достав перчатки, я с трудом вытащил обжигающий камень. Он почти опустел. Опустел настолько, что не воспарял в небо, а просто лежал у меня в руках.

– Виктор, как флогистон выглядит сейчас?

– Закопченный. Почти не светит. И весь в трещинах.

– Глубокие трещины?

– Очень.

– Бросайте подальше и падайте в снег. Быстро!!!

Я тут же швырнул камень прочь и кинулся на землю. Сугроб, куда я угодил, зашипел, задымился, налился синим светом и лопнул, точно внутри разорвалась шутиха.

Я присвистнул.

– А если бы он взорвался в тебе до того, как ты израсходовала энергию?

Ариадна улыбнулась.

– Я уже отключила математический модуль для сбережения энергии, но, подозреваю, Морокову вы бы возмещали мою стоимость до конца своих дней. Вы – или сыскное отделение. Все бы зависело от расстояния, на котором я бы от вас находилась при взрыве.

– Ты спасла мне жизнь. Спасибо.

– Не думайте о себе много. И так ясно, что в первую очередь я защищала целостность своего механизма. Я слишком много стоила казне империи и должна была сделать все, чтобы не прийти в негодность от пуль. Попрошу эти слова разместить в отчете, что вы будете писать Морокову.

– Знаешь, это забавно. Пока ты это говорила... У тебя в голове сбился такт шестеренок.

– Виктор, не нужно придумывать себе утешения.

Усмехнувшись, я поднял несносный механизм на руки и понес к дороге.

До Оболоцка было не менее пятнадцати верст.

11100

За окном отгорел закат. Монастырская келья была залита пронзительно синим светом. Яркие глаза Ариадны смотрели прямо на меня.

– Виктор, я не уверена, что нам следует делать это. Мы... Не настолько близки, чтобы вы позволяли себе такие вольности. – Ариадна выгнулась, когда я вновь прикоснулся паяльником к контактам под ее нагрудными пластинами.

– Всегда надо с чего-то начинать. – Я сильнее прижал механизм к полу, пытаясь подлезть к неудобно расположенным платам, и наконец установил второй из предохранителей.

Келья, где я чинил Ариадну, полнился запахом канифоли, сгоревшей проводки и машинного масла. Пол устилали обрывки проводов и изоленты. Ярко горел новый флогистон.

– Не дергайся, тебе понравится результат моей работы. – Я принялся зачищать отгоревшие контакты. – В духовно-механическом училище все считали, что я очень хорош ремонте.

Ариадна почти по-человечески фыркнула, но все же расслабилась.

Мы пробыли в келье до самой ночи. Наконец отложив паяльник, я, вымотанный и утомленный, упал на пол прямо рядом с ней, облегченно смотря в потолок.

– Все, что мог, я сделал. Дальше нужно уже в Инженерной коллегии тебя перебирать. Перегрузка на всех механизмах сказалась.

– Я сама прекрасно могу это диагностировать. Не страшно. Если исключить сильные нагрузки, я смогу работать дальше. И... Спасибо за работу. У вас и правда очень умелые руки. Это было… Даже приятно. И то, что вы не ушли в город за флогистоном, а потащили меня в Оболоцк на своей шинели.

– Да что там. Верста всего, дальше же крестьяне помогли. Это особо и не считается.

Я помог Ариадне встать и подал уже вычищенный прачкой мундир. Машина благодарно улыбнулась.

– Послушайте, Виктор. Еще одно, на всякий случай. Бронепластину, закрывающую мою грудь, вы не сможете пробить из револьвера. Даже из винтовки не сможете.

– Зачем мне это делать?

– Чтобы взорвать мой флогистон, конечно. Виктор, помните, Мороков – опасный человек. Который делает то, что нужно ему. Если вы когда-нибудь встанете на его пути, он просто отдаст мне приказ. И я должна буду подчиниться.

Она мягко взяла мою руку и положила на свою талию:

– Стреляйте сюда. В левый и правый бок. Лучше картечью. Там почти нет брони.

– Я не буду стрелять в тебя.

– Если будет нужно, придется. Там в резервуарах с концентратом крови находятся пластины с биогематитом. От них идет питание человеческой части моего мозга. Но учтите, после того как я упаду, не приближайтесь ко мне в течение минут пятнадцати. Пластины должны достаточно просохнуть от крови. Как жабры у вытащенной из воды рыбы. Вы все поняли? Это очень важно.

Раздался стук в дверь. Ариадна резко, почти по-человечески накинула мундир. На пороге появился сам генерал Пеплорадович вместе с полицмейстером.

– Толстобрюков? Пойман? – тут же спросили мы с Ариадной в два голоса.

Полицмейстер покачал головой.

– Куда там пойман. Знаете же, какой шум поднялся после вашего возвращения? Кто-то из полиции его и предупредил. Уж казалось, всех полицейских, Толстобрюковым прикормленных, я поувольнял. Ан нет, просмотрел, видать.

Генерал Пеплорадович нахмурился.

– Ничего. Найдем. Солдат я поднял. Все его фабрики, конторы и дома осматриваем. Не беспокойтесь. Загоним его как зверя. С собаками, если потребуется.

– Он улететь не мог?

Генерал самодовольно улыбнулся.

– А зенитные батареи в губернии зачем развернуты? У меня тут без спроса по небесам даже Ангел Господень не пролетит, не то что туша толстобрюковская.

– А по воде?

– Над заливом дозорный розьер висит. Всех проверяет. Не беспокойтесь.

Я облегченно выдохнул. Значит, преступник укрывается где-то в губернии.

– Да, а что с нападавшими? Установили личности?

– Первым делом, – ответил уже полицмейстер. – Солдатики. Из бунтовщиков. Дезертиры из зенитного полка. Таких еще много по лесам укрывается. Люди горячие. Такие за деньги душу на небеса в путь отправят.

– Может, мне вам охрану вооруженную приставить, пока такие дела? – поинтересовался Пеплорадович.

– Не стоит. Зубы мы Толстобрюкову уже выбили. Теперь время снова начать допросы и понять, где он может скрываться.

Пеплорадович и полицейский вышли. В дверях появилась Маша. Она вошла в кабинет, сохраняя лицо христианской девы, выпущенной императором Нейроном на съедение львам. Гордо вскинув голову перед Ариадной, она быстро шагнула ко мне и обняла и поцеловала в щеку.

– Я отпросилась с ночной смены, как только смогла. Спасибо, спасибо, Виктор.

– Да за что?

– Что живым вернулся. – Она резко коснулась своими губами моих и, рывком отстранившись, демонстративно прошла вплотную к Ариадне, покидая келью.

Я стоял, ошалев. Ариадны молчала, лишь ее механизмы издавали частые щелчки, подобные ударам ружейных курков.

– Нам стоит вернуться к поискам купца, – быстро произнес я.

– Как можно быстрее. И сотрите с лица эту довольную улыбку. Она придает вам слишком глупый вид.