Ариадна Стим. Механический гений сыска.

Часть третья. Темное царство. Глава 8

10110

Заметенный снегом ручей вел нас через мертвый лес. Гниль, поразившая деревню, перекинулась и на него. Деревья превратились в скелеты. Рухнувшие стволы рассыпались серой трухой. К счастью, наступившие холода убили Гниль раньше, чем она успела охватить весь лес целиком, и вскоре среди мертвого частокола стволов начали попадаться первые зеленые ели.

– Гниль тепло и влагу любит. А в этих краях зиму она не выдерживает, – пояснил наш проводник, косясь на деревья.

– Как же она не выдерживает, если люди Толстобрюкова ей заразились, копая землю?

– Так Оболоцк же. Болота кругом, торфяники, ключи бьют горячие. Там плесень под черной водицею часа своего и ждет.

Разговор оборвался. Меня передернуло. Снег впереди подтаял, открыв вмерзшего в лед лося. Заплесневевшего лося. Полусгнивший, он бессмысленно глядели в небо белыми заледеневшими глазами.

Наш проводник оскалился.

– Эка его, видали когда-нить такое, ваш благородие?

Я отвернулся было, чувствуя, как подступает тошнота, но внезапно лес изменился. Резко выглянуло солнце. И в его теплом весеннем радостном свете увиденное стало еще неуместнее. За моей спиной вдруг сбилась с шага Ариадна. Оглушительно защелкали ее механизмы. Аккуратно, точно боясь что-то спугнуть, она медленно подошла к мертвому животному.

– Постойте здесь Виктор. И помолчите. Мне придется сильно загрузить вычислительный аппарат.

Она замерла. На минуту. На пять. На десять. Механизмы в ее голове работали с бешеной скоростью. Также внезапно, как замерла, она медленно пошла по кругу, осматривая со всех сторон заледеневшие рога лося. Вышедшее из-за туч солнце продолжало бить с небес, освещая эту странную картину.

– Что случилось? Это что, что-то важное? Ариадна?

Механизм наконец замер и внимательно посмотрел на меня.

– Конечно, важное, Виктор. Я все поняла. Абсолютно. Не только звезды...

– Да о чем ты?

– Преломление прямых солнечных лучей в структуре льда на его рогах. Это действительно... Весьма тонкая вещь. Это... Стоит отдельного фрагмента в долговременной памяти.

Я покачал головой. Чего еще я ожидал?

– Ариадна, пойдем от этой мерзости.

Она посмотрела на меня с сочувствием.

– Вы, люди, странные, не можете обрабатывать два понятия отдельно друг от друга. Плесень и блеск солнца, они же не связаны. – Аккуратно отломив сосульку с заплесневевшего рога, Ариадна посмотрела через нее на солнечный свет, восхищенно покачала головой и пошла дальше.

Лес расступился, открывая нам заброшенный завод Грозовых. Война и пятьдесят лет забытья не пощадили винокурню: деревянные цеха превратились в сгнившие остовы, смотрящие на нас исполинскими проломами, через которые вытащили все ценное оборудование; рабочие бараки вросли в землю, выгнулись, рушась внутрь самих себя, а единственная труба над котельной накренилась так, что вот-вот должна была упасть и она.

Собственно, только кирпичная котельная и небольшой одноэтажный каменный дом заводоуправления и остались здесь более менее целыми.

– Вот в управлении они и поселились. – Наш проводник кивнул на дом, который сейчас, впрочем, был пуст.

Ни следа вокруг. Ничего. Здесь уже давно никого не было. Сметя снег с крыльца, мы с трудом отперли дверь. Всего три комнаты, идущие друг за другом. Две заполнены остатками мебели и какой-то рухлядью. Третья же, бывшая, видимо, директорским кабинетом, встретила нас абсолютной чистотой. Видимо, именно здесь и решили расположиться военные. Однако ни вещей, ни инструментов мы не нашли. Дощатый, выглаженный за годы пол, единственный стол и холодная печь. Ничего больше. Поняв, что оставаться дальше здесь смысла нет, мы отправились к заброшенной котельной. Сверившись с нарисованным планом, мы подошли к южной стене, ища вход в подвал.

Появились первые следы людей. Было видно, что кто-то недавно очистил вход от заваливших его досок. Заколоченная дверь была выбита. На устилавшем лестницу битом кирпиче явно сохранились следы людей. Пахло гарью, очень сильно.

Вновь надев респиратор, я зажег фонарь, и мы спустились в сводчатые коридоры.

Несколько поворотов. Ржавые змеи труб над головой. Известка на полу. Разбитая стена. Мы шагнули к проему. Комната за стеной была абсолютно черна. Копоть заполнила ее от пола до потолка. Я повел лучом фонаря и с трудом удержался, чтобы не отступить. Десяток трупов, сплетшихся в одну кучу, скорчившихся, будто старавшихся укрыться от пламени бивших в проем военных огнеметов.

– Похоже, брандкоманда все же нашла плесневиков. – Ариадна чуть помедлила и залезла в пробитый проем. – Послушайте, Виктор, а ведь из этой комнаты других выходов нет.

Она еще раз все осмотрела. Затем оглядела пролом. Изнутри и снаружи.

– Кладка намного более свежая, чем остальные стены. Кирпич положен не более полугода назад, я думаю. И в комнате на стыках кирпичей потеки раствора, а в коридоре их нет. Так что заделали стену снаружи. Думаю, офицеры должны были это заметить.

– Кто-то замуровал плесневиков?

– Не плесневиков, а зараженных людей, чтобы они ими стали. Вы знаете, чем покрыт пол в комнате?

– Грязь какая-то.

– Не грязь. – Ариадна вновь шагнула в проем и, раскопав слой углей, вытащила что-то бесформенное. – Корнеплод. Свекла, скорее всего. Давно сгнившая. Кто-то забил ей камеру. Чтобы Гниль на больных приобрела достаточную массу для начала перерождения. Учитывая вдобавок, что потолки здесь протекают и под потолком пробит воздуховод, кто-то обеспечил все условия для формирования плесневика.

– Кто?

– Пока не знаю. Дайте карту. Да, все верно, это одно из отмеченных крестом помещений. Идемте дальше.

Мы осмотрели все три логовища. К счастью, брандкоманда доктора Луччевской сумела выполнить свой долг. Мы насчитали двадцать семь сгоревших останков. Столько, сколько людей и сбежало из объятой мором деревни. Вернее, считала Ариадна, а я, не выдержав, быстро ушел из подвала.

Когда та наконец вернулась, я окурил и себя, и невозмутимо вытирающую руки снегом Ариадну дезпатроном, затем не выдержал и зажег новый, повторив процедуру. Потом сделал это еще раз. Лишь после этого мы вернулись в заводоуправление и расположились в бывшей спальне брандкоманды, чтобы немного отдохнуть.

– Ты уверена, что заболевших замуровали снаружи?

– Абсолютно. И не просто замуровали – вы не обратили внимания, что в коридоре была рассыпана известь? Она была нужна, чтобы предотвратить распространение плесени и тем замаскировать логова окончательно. Думаю, офицер, который приехал к Луччевской за несколько часов до ее смерти, рассказал ей именно это.

– Но зачем кто-то попытался выращивать плесневиков? Хорошо еще, что их успели сжечь до того, как они выбрались на волю.

Ариадна провела пальцем по чистому полу.

– Да, это очень хорошо, если их успели сжечь. Виктор, мне очень не нравится это внезапное исчезновение офицеров – Она прошлась взад-вперед, внимательно осматривая комнату.

Вздрогнув почти по-человечески, Ариадна остановилась у стены. Стук металлических шариков – и она выпустила лезвия, принявшись целеустремленно расковыривать небольшое отверстие в дверном косяке.

Миг, и она вытащила что-то наружу. Я пригляделся. Пуля. Вполне подходящая для офицерского револьвера системы Горюнова.

Осмотрев расщепленные доски, я прикинул траекторию. Стреляли снизу вверх, скорее всего – от дальней стены, целясь в дверь или в тех, кто ворвался через нее. Но почему от пола? Разве что нападение было ночью и один из проснувшихся офицеров успел вскинуть оружие?

Тут же мы принялись осматривать пол, и вскоре удалось найти следы пусть тщательно, но не до конца замытых пятен крови.

– Значит...

Мне не хотелось говорить это вслух, но вместо меня сказала Ариадна:

– Значит семеро из трупов в котельной – это сожженные из огнемета военные. Скорее всего, они успели выжечь лишь две камеры, прежде чем кончилась огнесмесь. Потому что, судя по слою сажи, выжигали они там все на совесть. Затем начальник отряда поехал к доктору Луччевской и доложил обстановку. Взял еще огнесмеси. Вернулся, судя по расстоянию, уже затемно, а значит, выжигание третьей камеры отложили до утра. Но. У тех, кто ворвался сюда посреди ночи, были иные планы. Например, увести уцелевшего плесневика и скрыть следы, выиграв этим как можно больше времени.

– Для чего?

– А вот на этот вопрос нам и нужно ответить.

10111

Остаток дня прошел бурно. Оставив сани в монастыре, мы подняли военных генерала Пеплорадовича и всю местную полицию, направив формировать команды для выезда на место убийства. Доктору Чистякову-Скоблинскому был дан приказ готовить новые помещения для зараженных и усилить карантинные мероприятия. Грозов спешно нагнал людей на завод витальных бальзамов, запуская производство на полную мощность. Горожане уже стояли у его заводской лавки, раскупая последние запасы: несмотря на попытку соблюсти секретность, новость о произошедшем пожаром охватила город. В трактире напротив полицейского управления чиновники и извозчики, разнорабочие и рыбаки, дуя на чай, обсуждали найденные трупы. Даже купец Толстобрюков проникся ситуацией настолько, что из личных средств выделил по десять рублей семьям погибших. В общем, все были при делах.

Вернувшись в монастырь, мы проговорили с Ариадной до ночи, пытаясь понять, где могут находиться плесневики и как найти улики. Впрочем, ничего путного пока придумать не удалось, и в конце концов мы разошлись по кельям.

Когда миновала полночь, мне все еще не спалось. Сон убивала тяжелая усталость. Затеплив свечу, я подошел к окну кельи и аккуратно приоткрыл старую раму. Холодный воздух пах весной. Март был на исходе. Мертвый залив, в который обрывался монастырский двор, разливался бескрайней гладью. В свете луны чернела обстроенная куполами циклопическая бронебашня береговой обороны, превращенная в монастырский скит. Было тихо и покойно.

Легкий и нерешительный стук в дверь.

– Я увидела свет. Вам тоже не спится? – Маша, зябко кутаясь в укрывающую ее до самых ног шаль, нерешительно вошла в комнату.

– Да, не до сна. Трудный день. Много о чем надо подумать.

– А ваша механическая подруга? У нее тоже горит свет.

– Она читает. Я сегодня купил ей еще книг. Кажется, ей начинает нравиться. Поэтому не хочу ее беспокоить.

– Это здорово. У меня тоже много книг. Правда, я прячу их от дяди. Под кроватью. Они не очень приличные. Там о любви.

– Вот как? И кто автор?

Маша чуть покраснела. Затем подошла ко мне ближе и прошептала в ухо:

– Тургенев. У него там порой такое…

Лишь титаническим усилием воли я сумел удержать на лице серьезность.

Маша же, явно ожидавшая более яркой реакции на ее литературное грехопадение, чуть поджала губы.

– Но вы не подумайте. Я порой и другие вещи читаю. У меня детективы есть. С убийствами даже. – Она вновь отошла от меня: – Только дяде не говорите. У него слабое сердце.

Я рассмеялся, обещая промолчать об этом секрете, но глаза Маши на миг стали грустными.

– Знаете, я сейчас как раз дочитала книгу. Она тоже о полицейском. Штабс-капитане. Он очень похож на вас, Виктор, такой же отважный и смелый. И красивый.

– Постойте. Дайте догадаюсь, что-то из книг о похождениях штабс-капитана Амура Рафинадова?

– Да! Как вы догадались? Я читала «Амур Рафинадов и тайна преступной графини». Как вы думаете, Амура действительно убили в конце?

– Маша, ну нет конечно, я уже следующую книгу видел. Вы знаете, какой серия про Рафинадова доход приносит издателям? Ничего с ним не случится.

– Но... Как же? Там ведь в конце, сразу после свадьбы, коварная графиня де Бельведер оставила сыщика привязанным к их брачному ложу, отдав того на растерзание сестрам-революционеркам Миловидовым.

– Слушайте, тут я, увы, не знаток: не читаю подобную литературу, она низкосортная.

Маша чуть обиделась.

– А мне нравится. Знаете, я, когда читаю, будто нахожусь в другом мире. Таком красивом. Легком. Где можно любить и чувствовать от этого радость, а не стыд за нарушение наших запретов. Где нет монастырских стен. Где можно любить хорошего человека и никто не назовет это грехом. Вы мне очень нравитесь, Виктор. А я вам?

Кровь прилила к щекам. Сердце ударило дробью. Я вообще не был готов к такому повороту событий.

Я не успел ничего сказать. Маша освободила левую руку из-под шали, и на стол перед нами встали два бокала с вином. Затем резко, будто шагая в холодную воду, Маша сбросила шаль со своих плеч.

Свет луны вспыхнул на белоснежной сорочке.

Маша подошла ко мне, положив мою руку на гладкую ткань.

– Как вам? Я сшила сама.

Прикосновение. Я почувствовал, как голова начинает кружиться от чувства ее тела.

– Вам нравится? Это батист. Как вы думаете, он не слишком прозрачный? Просто я не могла найти в нашем городе другой, у нас в лавках очень трудно достать хорошую ткань.

Я смотрел на девушку. Батист был прозрачен донельзя.

Звякнуло стекло. Она взяла бокалы и нерешительно посмотрела на меня. – Виктор, вы будете вино? Оболоцкое свекольное. Очень хорошее, полусладкое.

– Нет, Виктор, не будет вино. Виктор предпочитает чай. Без сахара. Не так ли, Виктор?

Ариадна стояла в дверях комнаты, разглядывая нас холодными синими глазами. Пройдя к нам, она аккуратно взяла у меня из рук бокал вина и механически вылила его в горшок с миртом.

В келье воцарилась чудовищная тишина, какая бывает в грозу перед первым ударом молнии. Сыскная машина невозмутимо вернулась к девушке и отдала пустой бокал.

Словно очнувшись от этого, Маша вскинулась и, схватив шаль, выбежала прочь.

– Какого Сатанаила ты творишь!? – Дар речи вернулся, и я заорал на всю келью.

– Я что-то сделала не так? А что? Я просто услышала ваш разговор и подумала, что вам будет неприятно пить свекольное вино. Ведь когда вас угощал Грозов, вам не понравилось. А вы мягкий человек, Виктор. Вы бы не смогли бы отказать Марии. И вам бы пришлось пить невкусный, да еще и алкогольный напиток. Я просто, знаете ли, давно заметила, что вы совершаете по отношению ко мне нерациональные действия, которые в вашей человеческой литературе именуются хорошими поступками, и решила, что тоже нужно сделать для вас что-то хорошее. Не дать вам пить нелюбимое вами вино, например, и заодно пояснить Марии ваши вкусовые предпочтения. Так что, я все сделала правильно, надеюсь? Вы же рады, Виктор?

– Я. Рад. Невыразимо. Спасибо, Ариадна. Лучше тебя никого нет.

Сыскной механизм наклонил голову, рассматривая мое лицо.

– Я неясно улавливаю сейчас вашу мимику. Это что, был сарказм?

– Что ты, конечно нет. Какой сарказм?

Ариадна со щелчком улыбнулась.

– Я так и подумала. Видите, как я продвинулась в понимании людей? Что ж, доброй ночи. А я еще почитаю. Знаете, эти ваши книги действительно дают неплохой опыт.

Она ушла. Легко и абсолютно беззаботно.

11000

– Значит, кто-то решил вырастить плесневиков? – Аида, зажав в зубах тонкий мундштук, раскуривала сигарету.

Было утро, мы сидели в доме Череп-Овецкой, смотря, как все новые военные отряды генерала Пеплорадовича уезжают из города на аэросанях, чтобы подробно прочесать место убийства. Мы же сразу после завтрака отправились к Аиде, которая лучше всех знала горожан. Нужно было точно сформировать круг подозреваемых.

– Давайте обсудим, кто у нас есть из возможных убийц, – начал я. – На мой взгляд, это четыре человека. Первый – Толстобрюков. Купец. Имеет ли он мотив выращивать плесневиков?

Аида покурила.

– Да, Саввушка во время эпидемии разбогател сильно. Поля и посевы-то сгнили, и свежая рыба очень сильно в цене взлетела. Потом он еще в долг всем давал. И все ему возвращали долги исправно. С процентами. Или свое имущество вместо денег. Он банду хорошо вооруженную держит для этих целей. Из бывших головорезов капитана Полушкина. Если эпидемия продлится дольше, он будет в выигрыше. Тем более что у него есть еще и респираторная фабрика.

– Хорошо. Отец Лазуриил. Секта световеров всегда к власти была в оппозиции. Впрочем, меня смущает другое: говорит Владыко порой очень странные вещи.

– Не сказала бы, что ему будет сильная выгода от эпидемии. С одной стороны, денег ему не нужно. Но с другой – во время мора больше людей веровать стало. Но с третьей-то стороны столько же, а то и больше, из световеров поумирало.

– Грозов? – предположил я. – Фабрика витального бальзама все же не шутки.

– Не это главное. Главное – он все еще на грани банкротства, хотя пост городского головы, скорее всего, поможет удержаться на плаву. Как и мои инвестиции. Я решила плотнее с ним сотрудничать. Это дело весьма выгодно.

– И последний подозреваемый – Чистяков-Скоблинский. Присвоив исследования доктора, завершив их и начав утихшую эпидемию заново, он мог бы забрать себе славу победителя Гнили.

– Но него же есть собственный плесневик в больнице, – уточнила Аида.

– Не думаю, что его можно так уж легко выпустить в город. Да и доктор, насколько я помню, разрешила растить его лишь недавно. – Я пожал плечами.

– Итак, их четверо. – Аида прищурилась. – Купец, священник, правитель и лекарь.

– Нет, – перебила ее Ариадна, – уместнее сказать, невиновный, невиновный, невиновный и виновный. Так звучит куда более интересно. Виктор, если когда-нибудь сядете писать воспоминания, обозначьте это дело именно так.

– Три нуля и единица, может, хотя бы?

– Виктор, если бы этому делу стоило так называться, я бы так и сказала. Впрочем, мы отвлеклись. Есть еще то, что мне непонятно. Убийца Луччевской заполучит плесневика. Но что он собрался с ним делать? Он сильно живуч? Какого он размера?

– Кто знает. – Аида развела руками. – Зависит от того, сколько еды он впитал. Бывают и под тонну. А что до живучести: разрывные пули и огнеметы нужны, или хотя бы коктейли с зажигательной смесью.

– Да... Нам нужно больше улик. – Я побарабанил по столу. – Начнем с опроса Толстобрюкова...

– Он сейчас в отъезде. У него сделка по покупке нового рыбозавода. Знаете, а приходите завтра ко мне на ужин. У меня будет и Толстобрюков, и Грозов. Пожалуй, и Чистякова-Скоблинского смогу пригласить, да и Лазуриила тоже. Он давно со мной о вере поговорить хотел. Отвратить от падения во тьму. Так что завтра приходите. Но учтите: я все еще помню про кофе.

Мы попрощались. Я отправился в городской архив искать в сведениях об эпидемии хоть малейшие зацепки. Ариадна, взяв у меня денег, ушла в букинистическую лавку, сказав, что ей очень срочно нужно изучить какие-то книги. Какие, объяснять она не пожелала.

Вечером мы Владыкой гуляли по берегу Мертвого залива. О скалу, на которой высился монастырь, бились серые волны. Клубился дым: внизу к маленькой пристани шли с грузом рыболовецкие паровые катера монахов.

– Стар я стал, Виктор. Стар. Все прошло. – Лазуриил тяжело вздохнул. – Раньше как хорошо было... Я же в пятнадцать лет в Оболоцк приехал. Город тут только-только возник. Да что город. Деревенька была. Все друг друга знали. Жили одним миром. Сколько всего тут случалось... Сорок лет назад, представь, Дьябол приходил сюда. Что? Не веришь? Ну зря. Принесли его течения из самого Северного ядовитого океана. Собой он был, что дева юная, да только дева та о ста пастях была. Видишь, там, внизу, где пристань – ходы? Они от тоннелей, что под фортом остались. В этих ходах Дьябол и поселился. Ночами он лишь выходил, нырял во холодную глубь и говорил с нами оттуда, и слова его были сладкими, как грех. Много людей по его зову ушли тогда в черную воду. Матери с детьми, отцы, старики, Владыко прошлый сгинул. А я кем тогда был? Послушником сопливым. Но надежды-то в Оболоцке уж не стало. Укрепил я свой дух тогда молитвами, запостил себя, надел на шею лампадочку с нефтью чистой и багор в руки взял. И спустился я прямо сюда, во чрево скальное. И говорил со мной Дьябол и прельщал, и облик мне казал девы юной, да ничего я не видел, кроме света в лампаде, и ничего не слышал, кроме молитв собственных. Не брала Диабола сталь попервой, я до рассвета самого забивал его. Выл он так, что над Оболоцком в тот день дважды солнце гасло, но молитвой и багром одолел я его, низвергнул в вечную тьму.

Владыко Лазуриил улыбался, вспоминая, и я не понимал, было ли то, про что он говорил, на самом деле или старик уже тихо уплывает своим разумом в какие-то светлые дали.

– Знаешь, Виктор, пока я молод был, пока чудеса являл, как чисто мы жили в Оболоцке. Царство Света у нас в городе было.

– Вы и сейчас являете, вот вас ни пулей, ни штыком солдаты взять не смогли.

– Ну, сравнил чудеса и вериги железные, которыми я плоть смиряю. Ну в самом деле. Нет, раньше чудеса настоящие были. Без фальши. И люди видели их. И люди внимали мне. И слушали они писание и жили по нему, и не было места в городе для обид и распрей. Но год идет за годом. Посмотри на горизонт. Видишь, дымный он? А когда я молод был, таким светлым казался. А что теперь стало? Петрополис... Пятно тьмы в Светлом Царстве. Подступает к нам Город-зверь. Дьябол в златых одеждах сидит на плечах жителей его, алчность фундамент ему, жадность – стены его, а гордыня венчает ему золотые крыши. Нет на его дымных улицах живых людей. Только мертвецы ходят с бьющимися сердцами, заражая ядом разложения тех, кто прибывает в столицу. Смиренные рабы Господа, попадая туда, забывают о небе. Зверь-город развращает всякого, кто селится в нем, обрекает на падение в ад после смерти.

– Даже меня? – чуть ухмыльнувшись, уточнил я у Лазуриила.

– А ты что, особенный какой-то? Или на мундир свой надеешься? Умрешь ты, Виктор, ляжешь во гроб. Отпоют тебя, отдымят и отправят в очистительный огонь крематория. Пламя взовьется, плоть твоя грешная, мундир государев, все отгорит, черным дымом станет, и только душа твоя лучом светлым вознесется в лазурь зенитную. Увидишь ты все семь небес, светом кипящих. Увидишь Господа, Кузьму Лучеуста, и Фотоноила Пророка, и праведников мириады у ног их. И мать свою ты среди них увидишь и расплачешься, и ринешься к ним, и улыбку увидишь на лице Господнем, да только грустной она будет. А потом на мгновение исчезнет свет: то мелькнет лапа черная и схватит тебя Кот-Катафот, пробьет когтями стальными, да и низвергнет в ад. А знаешь, какой он, ад? Я там был, когда души выводил оттуда грешные... Ад черен, Виктор, абсолютная тьма в нем, и ни крупицы света, ни волны его, ни корпускулы ты там не найдешь.

Закричишь ты, да поздно. Черти чугунные каждый с грехи твои размером окружат тебя, утянут в глубь глубокую, и навсегда ты там останешься, на черные ножи насаженный. И все, что с тобой будет, – это только боль. Не простая боль. Боль, к которой привыкнуть нельзя. Боль, медленно-медленно, за годом в столетие нарастающая. Боль чудовищная. Выть ты будешь, орать, а не услышит никто, а не поможет ничто. А боль только сильнее будет становиться. И корчась от нее, знать ты будешь, что сейчас больно, а через время еще в сто раз больнее тебе сделается, а потом в тысячу. И ничего ты не сделаешь, только кричать будешь и корчиться. И страшнее боли только одно будет: помнить про тот райский свет, что когда-то мельком ты увидел. В раз первый и раз последний.

Владыко схватил меня, прижал к себе. Он плакал. От боли за то, что будет со мной.

– Виктор, я же старый, я умру скоро... – тихо прошептал он. – Успею ли тебя на верный путь наставить? Или умрешь ты во грехе?

Он отстранил меня и посмотрел на Оболоцк.

– Тебя, надеюсь, успею. Но они, Виктор? Они? Кто паству мою защитит, как я умру? Что им делать, когда под их двери Город-зверь придет?