Арбалетчики в Вест-Индии

5. Путь домой

Из Гадеса мы отплыли домой с чистой совестью и с сознанием выполненного долга. Всё, что требовалось — разрулили. С формированием будущей турдетанской армии дело было на мази, хозяйственные вопросы Миликон решил, а главное — удалось достичь взаимопонимания с преторским проквестором Гнем Марцием и подготовить более, чем приемлемый договор вождя с Римом, за основу которого при разработке мы взяли средневековый вассальный канон. В чистом виде его протолкнуть, конечно, не удалось — ну не понимают римляне таких вещей, как «служить сюзерену сорок дней в году», зато принцип полной автономии свежеиспечённого федерата прошёл легко. Вот что значит бросовая земля, заниматься которой гордым квиритам банально недосуг!

Удачно продемонстрировали проквестору и наше бедственное положение — приняв с нами участие в «дегустации» желудёвого пайка турдетанских переселенцев в Дахау — название таки прижилось и к городу Миликона — римлянин проникся и включил в договор пункт об освобождении всех подвластных вождю поселений в указанных границах от налогов и обязательных продовольственных поставок на пять лет. Мы о таком и не помышляли, собираясь просить лишь о трёхлетнем сроке, но, само собой, решение преторского чиновника нас ни разу не огорчило. В дальнейшем — как вассал-союзник — вождь должен будет передавать в распоряжение претора двадцатую часть урожая и приплода скота со своих земель и столько же будет обязан продать по фиксированной цене, если римлянам это потребуется. Это было обычной практикой в отношении подвластных союзников — просто подданные несли аналогичные повинности в удвоенном размере. Для тёплой и плодородной Испании это было вполне приемлемо и необременительно. Более того, мы ведь ещё и схитрожопили, настояв на ПОЛНОМ перечислении всех возделываемых культур и всей выращиваемой живности, с которых полагалось платить означенные налоги и осуществлять поставки. В результате всё, что завелось бы в хозяйстве автономии нового, в договоре не перечисленного, по букве договора налогообложению и обязательным поставкам не подлежало. Нужно было видеть при этом мгновенную ухмылку Васькина. Что он там давеча говорил о свиньях, а?

Понятно, что халявы в этом мире не бывает. За сниженные по сравнению с обычными подданными налоги и поставки союзник обязан предоставлять по первому же требованию римского наместника вспомогательные войска. Как раз на этом погорел предшественник Миликона, отправивший большую часть своих вояк в Кордубу и оставшийся беззащитным перед лузитанами. Заключённый договор гласил, что Дахау и прилегающие к нему земли должны отправлять в распоряжение претора не более половины своих войск, которые были особо оговорены как ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЕ, а наша «аракчеевщина» никак не фиксировалась, и крестьянское ополчение в договоре вообще не фигурировало. Какое же это войско? Так, сельские отряды самообороны. Уж очень неспокойно на лузитанской границе… Главный же наш финт ушами заключался в чётком указании границ автономии, в том числе и ВНЕШНИХ, полностью совпадающих с нашей частью границы римской Дальней Испании. Римляне — сами законники и бюрократы ещё те, так что данное буквоедство Гнея Марция не удивило, даже понравилось — варвары осваивают передовую римскую культуру, гы-гы! А в результате, в сочетании с полной самостоятельностью Миликона во всём, что не касалось налогов, поставок и предоставления «большому брату» вспомогательных войск, получалось, что Рим в этом договоре САМ обозначал территориальные ПРЕДЕЛЫ своей власти и юрисдикции, за которыми вождь получал таким образом полную свободу рук. И всё, что он завоевал бы там, в соответствии с ловко проведённым нами в текст договора «принципом нерушимости границ», было бы уже совершенно отдельным политическим образованием, к турдетанской автономии на территории римской Дальней Испании никакого отношения не имеющим и Риму ни под каким соусом не подвластным. Естественно, на эту тему мы с Миликоном молчали как рыба об лёд. Какие завоевания? Тут бы от набегов за укреплениями отсидеться, с нашими-то горе-ополченцами! В общем, сделали всё для юридической и организационной подготовки будущей операции «Ублюдок».

Ублюдок, а точнее, Бастард — это, если кто не в курсах, прозвище некоего гражданина Пешеходова Вильгельма Робертовича, француза норвежского происхождения, ортодоксального католика, служащего военно-феодального управленческого аппарата в должности герцога Нормандского. Почему Пешеходов? Ну, стыдно-с, господа, таких вещей не понимать. Предок Вилли как звался? Правильно, Рольф Пешеход. Ну и какую фамилию прикажете после этого назначить тому Вилли? Завоевав Англию, означенный гражданин Пешеходов, физически и биологически оставаясь одним человеком, политически и юридически разделился на двух двойников-клонов — вассала французской короны герцога Нормандского и независимого суверена короля Английского. И никого не сношало то, что это один и тот же человек — принципа нерушимости границ никто не отменял. Вот такое же политическое и юридическое раздвоение предстояло и Миликону, когда он поднакопит для этого достаточно силёнок.

Пару дней он дулся на нас из-за Дахау, который, как оказалось, хотел назвать по названию своего прежнего городка. Помозговав, мы посвятили его в секрет прикола — естественно, отредактированный в духе официальной версии нашего происхождения. Типа, была у нашего венедского племени далеко на северо-востоке большая война с германцами, а те были большими любителями пленников в укреплённые и охраняемые лагеря сгонять и заставлять там вгрёбывать как папа Карло на голодном пайке из отбросов, и настоящий Дахау — как раз один из таких лагерей, и даже внешне очень похожий. Тоже прямоугольный в плане, тоже с ограждением из плетня, тоже с такими же вышками — просто, не мудрствуя лукаво, описали ему устройство и характерные признаки его собственного лагеря, включая и кормёжку желудями. А для пущего правдоподобия не забыли упомянуть и об отличиях — охрана в шкурах и рогатых шлемах, которую мы описали по стереотипному киношному штампу древних германцев. Кто поедет проверять? Нашим басням о масштабах той бойни — с нашей стороны аж полторы тысячи полегло, и ещё пять сотен германцы в тех лагерях заморили, из которых сотню в том своём плетёном из прутьев Дахау — вождь не поверил, уменьшив заявленную нами цифирь в «стандартные» три раза, но суть прикола уловил и от души поржал, что нам от него и требовалось. Оценив юмор, он обиду выключил и махнул рукой — ладно, так и быть, пусть будет Дахау. Попросил нас только никому больше не рассказывать. Приятно человеку гордиться своей причастностью к сокровенному знанию, которым владеют лишь немногие, и он — в их числе. Особенно забавляли его самодовольные ухмылки Фабриция, действительно ПОСВЯЩЁННОГО в наш секрет и знавшего от нас НАСТОЯЩУЮ версию. От той редакции, что мы скормили Миликону, он хохотал едва ли не больше, чем от самого нашего прикола. Впрочем, сочиняя её для вождя, мы и сами поржали вволю — даже Хренио, когда я ради пущей хохмы описал ему старика Алоизыча с его характерными усиками а-ля Чарли Чаплин, но плаще из медвежьей шкуры и с чёлкой, выглядывающей из-под рогатого шлема….

— А помните, мужики, как пыжилось это чмурло, Антипка которое, когда представлялось? — припомнил, давясь от смеха, Володя, — Гней Марций Антип, — гнусаво передразнил он проквесторского клиента-вольноотпущенника.

— Дык, целый римский гражданин — не нам, варварам, чета! — хохотнул я, тоже вспомнив эту картину маслом, — Пуп земли, млять!

— Ещё вокруг Эссельты увивался, хотел её за два медяка уломать! — прикололся и Васкес, — И как надулся, когда она его отшила!

— Так ведь за какие медяки! Аж за два римских асса! Видели, какие блямбы? Так он же ещё потом и набавлял — до пяти! — спецназер аж дурашливо закатил глазки, — И кого отшила! Самого Гнея Марция Антипку, гражданина Рима! — и мы расхохотались все втроём — это ведь и в самом деле надо было видеть!

— А потом, вроде, и НАСТОЯЩИЙ Марций слюну на неё пустил? — ухмыльнулся наш мент, — Или мне показалось?

— Было дело! — хмыкнул я, — Только Софонибу приныкал, чтоб глаза ему не мозолила, а тут эта — ага, тоже типа как городская вырядилась. Он-то ведь за мою рабыню её принял и думал, что всего-то и делов — со мной договориться, а как услыхал, что свободная и замужем — видел бы ты, как скис!

Пока Нирул организовывал переезд со всем рудничным и прочим хозяйством, его жена продолжала оставаться у меня под видом служанки, дабы быть под присмотром и под защитой. И проблем это никаких не вызывало, пока римлян нелёгкая не принесла…

— Он же ещё потом таки пронюхал, что ейный муж — мой вольноотпущенник, — поделился я приколом, — Так прикиньте, у них же принято, что вольноотпущенник и на свободе должен угождать во всём бывшему хозяину, ну он и вообразил… Представляете, каково было ему разжевать, что здесь ему — не тут, да при этом ещё и не обидеть?

— Его, наверное, смутило то, как она время от времени тебе глазки строила, — предположил Володя, — Намекала, можно сказать, прозрачно! Ведь было же дело, а?

— Ну, намекала — и чего? Нахрена, спрашивается, усложнять жизнь сверх необходимости? Велия для чего со мной Софонибу отрядила, которая ей и дома очень пригодилась бы? Как раз для этого самого. А эту — сбагрил мужу обратно с рук на руки, отправил с ним — и хвала богам. Как это по-рюсски? Фрау с бричка — битюг есть легко.

— Так неужто ж самому не хотелось воспользоваться случаем? Ведь эффектная ж бабёнка! И конкретно в тебя глазками стреляла, с прицелом! И не только глазками!

— Есть такое дело. Да только, сдаётся мне, что ей не просто перепихнуться ради интереса захотелось. Вот и прикинь хрен к носу — Нирул мне такие ништяки делает, а я тем временем жену его буду брюхатить! Если ей самой мозгов не хватает сообразить, что не очень-то мы с ним внешне похожи, то мне-то мозги на что даны? Чтоб я вместо головы головкой думал? Нахрена, спрашивается?

— Ну, тоже правильно — не стоит оно того. Твоя бастулонка уж всяко не хуже — даже пофигуристее…

— И поумнее, кстати. А дома ещё и законная супружница, надо полагать, уже годна к употреблению, — коммуникации античного мира — те, что полагались нам, ни разу ещё не вершителям судеб, а всего лишь их подручным — оставляют желать лучшего, и сообщения о новостях приходят с изрядным запозданием, но по срокам Велия должна была уже и наследника мне родить, и после родов оправиться. Волний с Фабрицием осведомлены получше моего, но не колятся, стервецы — типа сюрприз. Но по ним видно, что сюрприз меня в Карфагене ждёт приятный — как говорится, спасибо и на том.

— Счастливчик! — позавидовал спецназер, — Моя-то ещё только с брюхом ходит!

— Ну так и у тебя ж рабыня есть.

— Ага, видел бы ты, как моя шипела, когда её со мной отправляла! Везунчики вы с Хренио — попали сюда без баб, женились на местных и горя не знаете.

— Так твоя ж, вроде, не такая уж и стерва. Ну, дурила поначалу, потом, вроде, за ум взялась…

— Взялась… Для этого надо иметь, за что браться. Просто угомонилась. А потом, как залетела, снова в дурь попёрла. При вас просто не выступала, но дома… Знаешь, как шипит королевская кобра?

— По-твоему, мне со стервами дела иметь не доводилось? Всякие попадались — с тех пор и научился распознавать и отфутболивать обезьян.

— То-то ты так похренестически реагировал на юлькины наезды! Она психует, а ты спокоен как удав…

— А мне-то чего психовать? Ты же сталкивался в интернете с сетевым троллингом? Так это — то же самое, только в реале. С точки зрения биоэнергетики — самый натуральный энергетический вампиризм. Ну и хрен ли на него вестись? Собака лает — а караван идёт. Каким отсеком спинного мозга Серёга думал, когда на такую польстился — это ты его самого спроси. Я — умея вампирьи присоски отсекать — с такими не связываюсь, потому как иногда просто расслабиться и отдохнуть хочется…

— Тоже верно. А ты вот как думаешь, пацан у тебя там или девка?

— Тёща уверяла, что пацан будет. Знахарка, которую она приглашала для проверки — тоже.

— И ты им веришь?

— А почему бы и нет? У тёщи и у самой в роду знахари были, так что она в этом кое-что понимает и шарлатанке не доверилась бы. Ну а я сам…

— Ах, ну да, ты ж у нас и сам экстрасенс хренов!

— Ну, я не по этой части. Мы с Велией, конечно, поработали и над вероятностями, но есть же ещё и характерные признаки.

— Ты про форму брюха? Так это, вроде, не так уж и надёжно.

— Да нет, предварительные. У наших родоков мы с братом — оба пацаны. То бишь наша порода уж точно не заточена под строгание одних девок. У моей — тоже брат, а не сестра, так что и с её стороны тоже опасности особой не просматривалось.

— Так ты, выходит, грамотно выбирал. А я, кажись, вляпался — прикинь, и у меня сеструха, и у моей. Это чего тогда получается, что она мне одних девок рожать будет?

— Ну, не обязательно, но вероятность, что она тебя девкой наградит, получается высокая.

— Млять, типун тебе на язык! Подрастёт — я ж загребусь следить, чтоб не вляпалась ни в какую хрень! Это ж девка! Да ещё и блондинка может получиться, да ещё и в Карфагене!

— Ну, с твоей бандитской репутацией и с твоими ухватками тебе только совсем уж отморозков опасаться придётся, — утешил я его, — Прочие десять раз подумают.

— А кстати, Макс, твоя тёща только определять умеет или может и повлиять? — заинтересовался вдруг испанец.

— Ну, в володином случае поздно уже влиять — что сделал, то теперь и будет.

— Это я понял. Я имею в виду — заранее. Мы с Антигоной тоже хотели ребёнка завести, как я вернусь. А я вот теперь думаю — у меня ведь тоже сестра. У неё, правда, брат, но это ведь получается равная вероятность, а мне тоже хотелось бы сына. Можно как-нибудь повлиять на это?

— Если совсем честно — хрен его знает. Мы-то с Велией над собой работали, а это легче и надёжнее — есть эффект обратной связи по ощущениям. Да и подготовка у нас всё-таки кое-какая имеется, и врождённые задатки какие-никакие. Вернёмся — напомни, поговорю с тёщей и помозгую сам, что тут можно сделать…

— Ты говоришь про врождённые задатки?

— Ну, как и в любом другом деле. Кому-то биоэнергетика даётся легко, а кому-то не даётся совсем. Школа ведь коммерческая, сам понимаешь, и книги — это прежде всего замануха для неумех на платные курсы, где с них состригут деньги за каждую ступень, а по форумам в интернете я понял, что многим и на повтор ступеней ходить приходится — выходит, снова плати. А у меня нормально выходило и по книгам — не такой яркий эффккт, как там описан, но в принципе всё выходило. Свою стал учить — у неё тоже дело пошло.

— Так это значит, ваши дети унаследуют от вас ваши задатки по обеим линиям? Способности ведь в этом случае у детей должны усилиться?

— По идее — должны.

— И ты не боишься, что это может сослужить твоим потомкам плохую службу? Ну, тем, кто будет жить при средневековой инквизиции? Я не хочу сказать, что Священный Трибунал жёг всех подряд, но всё-таки…

— Я знаю, что зверства инквизиции сильно преувеличены. Это во-первых. Во-вторых — с этими способностями у моих потомков будет гораздо больше шансов ДОЖИТЬ до той инквизиции. В-третьих, предупреждённый — вооружён. Они будут знать расклад заранее и шифроваться, где требуется. И наконец, в-четвёртых — есть те, кем манипулируют другие, а есть те, кто сам манипулирует другими. Как ты думаешь, к какой из этих ролей я буду готовить своих детей и внуков?

Перевозившее нас судно давно уже миновало Гибралтар. Конечно, и Средиземное море — тоже не Пироговское водохранилище, но по сравнению с океанскими волнами Атлантики средиземноморские — игрушечные. Так, покачивает слегка, но и только. Практически всё путешествие мы, развалившись на палубных циновках, точим лясы.

На сей раз у Тарквиниев подходящей СВОЕЙ оказии для нас не подвернулось, и мы возвращаемся в Карфаген на «попутке», никак с кланом наших нанимателей не связанной. Это не значит, что нам следует чего-то опасаться — все нужные словечки замолвлены ещё в Гадесе, но маршрут у «попутки» свой, и он несколько отличается от прежнего. Суда Тарквиниев в силу специфичности своего груза предпочитают по возможности поменьше мозолить глаза римлянам и сразу же за Гибралтаром движутся вдоль африканского берега. Прочие же — в зависимости от торговых интересов своих хозяев. Немалая часть первую половину пути проходит вдоль южного побережья Испании с заходом в её порты, и лишь потом сворачивает к Северной Африке. В их числе и та большая гаула, на которой путешествуем мы.

Примерно четверть её груза составлет кованое брусками кричное железо, а в основном она нагружена солёным тунцом, гадесским рыбным соусом — гарумом, зерном Бетики и шерстяными тканями. Часть гарума и рыбы, как мы поняли из разговора с купцом, предназначены для продажи в попутных финикийских городах, зерно, оставшуюся рыбу с соусом и ткани — в Новом Карфагене, где их охотно приобретут римляне для снабжения консульской армии, и там же хозяин судна собирался купить ещё металла, после чего — пересечь ещё неширокое в этой части море и уже вдоль африканского берега доставить существенно прибавившийся груз металла в Карфаген. По сравнению с прошлым разом получался крюк, но небольшой, да ещё и с частыми стоянками в приличных по сравнению с Северной Африкой портах. Да и удобнее большое судно для пассажиров даже само по себе.

Стоянка в Картее, расположенной практически сразу же за Гибралтаром, была короткой — только свежей питьевой водой запастись. Затем, после довольно длительного перехода, остановились — с ночёвкой — в Малаке. Пока хозяин судна проворачивал свои торговые дела на рынке, мы немного прогулялись по городу. По местным меркам он был очень даже на уровне, хоть и не шёл, конечно, ни в какое сравнение с Гадесом, не говоря уж о Карфагене. Но видно было и то, что Малака переживает не лучшие времена. Стены носили следы штурма, после которого не были ещё толком отремонтированы, народу на улицах для такого города, на наш взгляд, было как-то маловато, да и многие дома со следами погрома. Некоторые, как ни странно, даже пустовали — это при том, что и в античные времена, как мы успели уже заметить, ушлый народец не упускал случая переселиться из глухой деревни в ближайший культурный центр.

— Римляне, господин, — пояснила мне Софониба не самым весёлым тоном, — Город разграбили и многих продали в рабство…

— Это когда был тот мятеж двухлетней уже давности? — припомнил я, — В нём, вроде, и эти финикийские города участвовали. Из-за чего, кстати? Слишком большие налоги?

— Даже не так сами налоги, как вымогательства и бесчинства римских наместников и их вояк. Вон, полюбуйся, — бастулонка мотнула головой в сторону, и её взгляд сверкнул ненавистью, — Проклятая римская солдатня!

Судя по снаряжению, солдатня была не римской и даже не латинской — те экипировались аналогично римским легионерам, да и служили, собственно, тоже в легионах — чаще в отдельных, но иногда и вместе с квиритами — на правах соплеменников. Эти же, скорее, вспомогательные войска из прочих италийских союзников, неравноправных римлянам и латинянам, но здесь ведущих себя столь же нагло, а то и ещё наглее легионеров — типичный оккупационный гарнизон в далёкой от большого начальства глуши. Те, на которых указала моя наложница, растолкав прохожих, развязно приставали к женщинам, иной раз давая волю и рукам. Увидев шикарную бастулонку, оккупанты тут же заинтересовались, но заметили маленькую серебряную пластинку с хозяйским именем на цепочке, какие носят обычно очень непростые рабыни, принадлежащие очень непростым хозяевам — таким, которые запросто могут иметь достаточно крутые связи и на простого солдата управу всегда найдут. Потом, когда она юркнула за мою спину, разглядели и нас — прилично одетых, при мечах, при охране, держащихся уверенно, а главное — незнакомых, явно проездом, неизвестно куда и к кому направляющихся. А я ещё и с нехорошей ухмылочкой на них взглянул, ожидая их дальнейших действий. Это италийцев здорово обескуражило, и они, переблеявшись меж собой на каком-то своём языке, даже на латынь не очень-то похожем, демонстративно отвернулись и снова занялись местными горожанками. И не зря — здесь была всё та же Дальняя Испания, на территории которой полученный мной у преторского проквестора «аусвайс» позволил бы мне без особого труда добраться и до городского префекта…

— Скисли, мерзавцы, — прошипела Софониба из-за моего плеча, после чего снова пристроилась рядом.

— Ты ведь, кажется, сама из этих мест? — спросил я её, догадавшись о причинах её резкой реакции на италийских служивых.

— Не совсем, господин. Я не отсюда, а из Секси, но и там творилось то же самое. Город восстал вместе со всем окрестным населением, а потом пришли эти… Ты сам бывший солдат, и тебе не нужно объяснять, что вытворяют победители в захваченных городах…

Вечером, когда улеглись спать, наложница мне кое-что наконец порассказала. Раньше я как-то не сильно интересовался её прошлым и не настаивал — видел ведь и понимал, что воспоминания для неё не слишком приятны, да и суть её злоключений угадать было несложно. Правильно ведь говорит — было дело, у самого рыльце в пушку — и штурмовал, и убивал, и грабил, и насиловал. Секси же, по её рассказу, повезло куда меньше, чем Малаке, и даже чем тому туземному городишке, где куролесили в тот год мы сами со товарищи. Мы-то там, подавив сопротивление и выполнив поставленную перед нами задачу, именно что просто покуролесили, без особого фанатизма. Так, отвели душу, не более. Поселение-то было турдетанским, для большинства наших камрадов соплеменным, и свирепствовать в нём никто не рвался. Финикийские же города морского побережья ни разу не были для италийских оуккупантов своими. Более того — их воспринимали как соплеменников карфагенян, не интересуясь причинами их выступления и списывая их на происки карфагенской агентуры. Были таковые в действительности или нет — теперь уж не выяснишь, да и не столь это важно. В Малаке ещё как-то сообразили, что к чему, и после отражения первого приступа вступили с римским командованием в переговоры о сдаче. Поэтому и отделались ещё более-менее легко — казнили вступившие в город римляне немногих, да и в рабство продали только активных участников мятежа. А вот в Секси сопротивление затянулось, и в результате родной город Софонибы был взят штурмом — со всеми вытекающими…

Наутро выяснилось, что в Секси наш купец останавливаться не собирается, рассчитывая миновать его и к вечеру дойти до Абдеры. Уговорить его переменить планы не удалось — попутный ветер позволял значительно ускорить путешествие, уменьшая транспортные издержки, а заодно и поберечь силы гребцов. Так бы и не довелось моей бастулонке повидать родину, если бы не вмешались обстоятельства. Опасаясь патрулирующих испанское побережье римских военных кораблей, пираты нечасто отваживались шалить в этих водах, но раз на раз не приходится. А караваны торговых судов здесь — в надежде на тот же римский флот — невелики, и отбиться собственными силами не в пример труднее. Завидев паруса разбойников, торговцы решили не искушать судьбу, а свернуть к ближайшей гавани, да хорошенько прибавить ходу, дабы успеть. Бывшую греческую Майнаку, три столетия назад уничтоженную Карфагеном и заселённую с тех пор финикийцами, успели уже к тому моменту миновать, а попутный ветер — куда лучший движитель для тихоходных «круглых» гаул, чем вёсла, и владельцы судов рванулись к Секси. Пираты ринулись параллельным курсом мористее, надеясь обогнать и отрезать купцов от спасительной гавани, и шансы на это у них наклёвывались неплохие. Торгаши уже начали раздавать своей матросне на всякий случай оружие, мы облачились в доспехи и расчехлили свои арбалеты в ожидании перестрелки и абордажа, да и наша охрана тоже предвкушала добротную разминку, но тут из-за небольшого мыса, к которому противник и намеревался нас прижать, внезапно вынесло римских вояк-мореманов — одну трирему и две лёгких униремы. Разбойники спешно поворотили на попятный, но куда там! От унирем они может и ушли бы — сами лёгкие и многовёсельные, но разве уйдёшь от триремы — даже римской, широкой и отягощённой центурией морпехов и «вороном»? Естественно, хрен они от неё ушли. Протаранив в бочину последнего из пытающихся удрать пиратов и предоставив добивать его одной из унирем, трирема без особого труда нагнала следующего, но вместо тарана вышла на параллельный курс и опустила на его палубу свой корвус, по которому тут же побежала гуськом тяжеловооружённая морская пехота. Мы наблюдали классический римский абордаж во всей его красе. Растерявшиеся пираты не успели встретить атакующих у самого мостика, где те могли наступать лишь по двое в ряд, сражаясь против пятерых, а то и шестерых, и это позволило бы им продать жизнь подороже. Да только разве ж о славной смерти мечтали эти бандиты? Плюнув на героическую романтику, они побросали всё тяжёлое и попрыгали за борт в надежде добраться до берега вплавь и скрыться от преследования. За ними, стремясь зайти наперерез, рванулась вторая из двух унирем, и видно было, что лишь несколько лучших пловцов имеют реальные шансы спастись. Первая же унирема тем временем, дотопив протараненного триремой противника, погналась за последним, отчаянно выгребавшим к открытому морю. Но трирема, оставив на захваченном судне призовую команду из двух десятков морпехов, выдрала из его палубы и подняла абордажный мостик и присоединилась к преследованию, результат которого предсказать было нетрудно. Понял это, само собой, и главарь беглецов. И — молодец всё-таки, не перессал — ломанулся к прибрежным рифам, где широкой триреме было куда опаснее, чем ему, и та была вынуждена снизить скорость. Вперёд вырвалась лёгкая унирема, командир которой, видимо, вошёл в раж и решил, что где проскакивает пират — проскочит и он. Но пирату повезло — хрен преследователь угадал. Зная здешние подводные скалы явно лучше римлянина, беглец сумел использовать свой единственный шанс на спасение и заманить его на незаметную с поверхности каменюку, на которую тот и напоролся со всего маху. Это сразу же изменило расклад. Триреме пришлось, плюнув на преследование, спасать своих — она оказалась ближе второй униремы, а та ещё не закончила разбираться с вражьими пловцами, которых не хотела упустить, и преследовать отчаянного лихача оказалось некому. Естественно, он не зевал, а на всех вёслах понёсся в открытое море.

Наши купцы, счастливо отделавшись от нешуточной опасности, как-то не горели желанием досматривать представление, а поскорее обогнули мыс и устремились к гавани Секси. Всех ли пиратов, спасающихся вплавь, перехватила и перетопила унирема, всех ли потерпевших крушение римлян спасла трирема, мы уже не видели. Торгашей тоже можно понять — от добра добра не ищут. Если разобраться непредвзято, то маловероятно, чтобы на пути к Абдере нас подстерегала ещё одна пиратская эскадра — большими флотилиями своих лёгких, быстроходных и потому подозрительных для римского флота судов они стараются не плавать. Когда я высказал это соображение, моя бастулонка заметно помрачнела — тем более, что и сам владелец судна, похоже, колебался. Но остальные купчины капитально перебздели — на хрен, на хрен! Продолжать путь одному нашему торгашу было тоже как то неуютно, а тут ещё и его натерпевшаяся страху команда встала на дыбы и потребовала расслабона — хорошего расслабона, настоящего — с загулом и ночёвкой. В результате же в наибольшем выигрыше оказалась Софониба, получившая нежданно-негаданно возможность побывать в родном городе. И нетрудно было догадаться о смысле бросаемых на меня украдкой взглядов. Млять, жаль лишаться ТАКОЙ наложницы, привык ведь, жаба давит — спасу нет, но если ей судьба найти там родных и близких, значит — судьба…

Сойдя на берег и перекусив в портовой таверне, мы с ней пошли в город, но уже при выходе из порта я заметил, что не очень-то она рада.

— Всё напоминает о том дне? Не смотри по сторонам. Просто иди по улице, — посоветовал я ей.

— Дело не в этом, господин. Я, конечно, и не ждала, что увижу старых знакомых прямо на причале, но мы прошли через весь порт, и я не увидела НИ ОДНОГО знакомого лица. Вообще ни одного! Я знаю, что многих убили и очень многих продали в рабство, сама из этих проданных, но ведь не должны же были вообще ВСЕХ!

— Не спеши с выводами. Мы ведь не весь ещё город обошли. Веди дальше.

Но чем дальше мы шли, тем печальнее становилась Софониба. Наконец, остановившись на одной улочке, вдоль которой стояли средненькие по местным меркам дома, она окинула их все взглядом, а затем всмотрелась в один из них и не смогла сдержать слёз.

— Твой?

— Да, я жила в нём… А теперь в нём живут проклятые италийцы! — из дверного окошка, приоткрыв створку, как раз выглянул шатенистый парень, непохожий ни на бастулона, ни на финикийца, ни даже на грека.

— Не вини их в этом. Они поселились там, где им было указано. Не они лишили тебя всего.

— Я понимаю, господин… Но видеть в пускай даже и бывшем, но СВОЁМ доме этих… Не могу…

— Успокойся и присмотрись к остальным домам. Может, в каком-то…

— Нет, я уже присмотрелась — везде чужаки. Вместо соседей справа — греки, вместо соседей слева — бастетаны из какой-нибудь глухой дыры, судя по неряшливости. Напротив через улицу — наши бастулоны, но тоже не отсюда, а из какой-то деревни, а рядом с ними — опять греки и опять эти италийцы. И так — по всей улице, насколько я смогла разглядеть. Здесь нет НИКОГО из наших. Давай уйдём отсюда, господин — не могу больше на это смотреть…

Мы вернулись к порту, и у входа в него присели передохнуть на каменную скамью возле набережной. Потом зашли пообедать в ту же припортовую таверну, в которой и завтракали, где увидели за одним из столов Хренио с Володей и их слугами. Подсели к ним, заказали обед, подкрепились, подегустировали неплохого вина из окрестностей Гадеса. Поболтали с нашими, набили трубки, покурили — в Гадесе выяснилось, что несколько из привезённых Акобалом из последнего рейса мешков с табаком были подмочены морской водой в шторм, что считалось уже некондицией, и мне не составило особого труда выпросить у Волния один из них. Вкус, конечно, немного не тот, но табак есть табак — и такой с удовольствием выкурим. Докуривая, я заметил, что Софониба пристально наблюдает за каким-то дряхлым стариком финикийцем, зашедшим попопрошайничать.

— Знакомый?

— Да, он всегда здесь околачивался. Его здесь знали все, и он сам знал в городе очень многих…

— На вот, подай ему на жизнь, это развяжет ему язык, — я выудил из кошелька и вложил ей в ладонь полшекеля, — И вот ещё, угости его, — в нашем кувшинчике ещё оставалось вина на пару небольших кружек.

Пока она расспрашивала старика нищего, мы сыграли с гудящей здесь же матроснёй нашего купца в кости, проиграли им несколько медяков, которых им как раз не хватало, чтоб дойти до полной кондиции, и через это сделались в их глазах их лучшими друзьями. Потом моя бастулонка вернулась — ещё печальнее прежнего.

— Никого. Все или погибли, или проданы. Ну, почти…

— То есть кто-то всё-таки уцелел? — уточнил я для порядка.

— Ну, часть городской черни — из тех, кто всегда лизал римлянам пятки…

— Ладно, успокойся — прошлого не вернуть. Пошли-ка лучше… гм… куда-нибудь, — мы уже договорились с хозяином забегаловки о комнатушках для ночлега и прочего тому подобного времяпрепровождения. Город, в конце-то концов, как называется? Секси, если кто запамятовал. Ну и чем, спрашивается, нормальному человеку, заполнять свой досуг в городе с таким названием? То-то же, гы-гы!

Одно из достоинств этого дела — помимо основного, конечно — ещё и то, что оно здорово прочищает мозги от всякой хрени. Хорошенько вымотавшись и восстанавливая силы форсированной ДЭИРовской прокачкой энергопотоков, я заметил, что и эта часть задачи в общем и целом выполнена успешно. Ну, в пределах возможного, конечно. Понятно, что ТАКОЕ хрен забудешь, но способность соображать и рассуждать здраво к Софонибе вернулась:

— Я неточно выразилась. На самом деле уцелели многие, и не из одной только черни. По словам этого попрошайки, из важных и влиятельных — около половины отвертелись или откупились, из средних — около трети или даже немного больше. Просто среди них — никого из наших, с кем мы общались…

— Ну, всё-таки не весь город, как тебе показалось вначале. Хотя твоим, конечно, не повезло…

— Не повезло… А вот скажи мне, господин… Ну, вот если бы случилось иначе — если бы уцелели и нашлись мои родные — ты позволил бы мне тогда выкупиться на свободу?

— Выкупиться — это вряд ли, — поддразнил я её маленько, — Ну подумай сама, откуда у твоей родни взялось бы столько серебра, сколько ты стоишь. Да ещё и после такого разорения, которое пережил твой город. Пришлось бы отпустить тебя так — не разорять же твою родню окончательно. Хоть и очень не хотелось бы лишаться такой женщины, как ты, но это была бы судьба…

— Но судьбе было угодно иначе…

— Не грусти. Хочешь освободиться — так и скажи. Освобожу, давно заслужила, хоть и жаль тебя терять. Но вот, допустим, освободил бы я тебя хоть прямо сейчас — и куда бы ты пошла? Да даже и, допустим, нашлась бы вдруг каким-то чудом твоя родня — так в том ли она была бы положении, чтобы защитить тебя от всех возможных передряг? Ты видела, что творится в Малаке, и знаешь, что было здесь. Ты думаешь, дальше — в Абдере или Барии — окажется лучше?

— Я понимаю, господин. Вот это — гораздо лучшая защита сейчас, чем даже наше прежнее городское гражданство, — она приподняла на ладони свою серебряную пластинку с моим именем, которую носила на цепочке, — Нашего города больше нет. Вроде бы, никуда не делся, стоит на месте, но уже не наш. Тоскливо это видеть…

— Ничего, завтра уже уплывём отсюда. А то в самом деле…

— Для тебя есть разница?

— Ну, мало ли что? Сама же говоришь, что что не так уж и мало твоих сограждан уцелело. Вот возьмёшь, да повстречаешь ненароком ещё одного какого-нибудь знакомого, да помоложе и пообеспеченнее этого попрошайки, а тот возьмёт, да глаз на тебя положит. А на тебя ведь глаз положить нетрудно. Ну и что тогда прикажешь с тобой делать, а?

— Хи-хи! Я ещё не сошла с ума, чтобы вешаться на шею каждому, кто на меня глаз положит! А у тебя есть чем занять меня, чтобы я ни о чём подобном и не думала! — и ручкой мне туда, где «есть чем», оторва эдакая! Естественно, мы снова занялись хорошим и полезным делом…

— Слушай, Софониба, а я ведь только сейчас сообразил… Как ты вообще в Кордубу-то попасть ухитрилась? — осенило меня, когда мы снова отдыхали после трудов праведных.

— Пригнали, как и других. Ты же сам понимаешь, что нас никто не спрашивал.

— Я не про то. Смотри, что получается — в Кордубе тебя продавали за пятьдесят шекелей. В аттических драхмах это… так-так…

— Семнадцать аттических драхм за десять шекелей, — напомнила она машинально — вот что значит финикийская примесь в породе!

— Да, и это получается… так… ага, восемьдесят пять драхм — меньше сотни. Где-нибудь в Афинах или каком-нибудь другом большом городе за морем ты стоила бы в несколько раз больше. И обратили тебя в рабыню не где-то вдали от моря, а в приморском портовом городе. Любой соображающий в своём деле работорговец погрузил бы тебя на корабль — ну, не одну, конечно, а когда вас таких набралось бы достаточно — и повёз бы за море, где за тебя дали бы настоящую цену, а не погнал бы в Кордубу продавать за бесценок.

— А, вот ты о чём? Нас — тех, кого отобрали — как раз и собирались продать морскому перекупщику, но не сошлись с ним в цене, а потом римляне получили приказ немедленно выступать к Кордубе. Нами заниматься им было некогда, и нас погнали в обозе, чтобы продать при случае позже. После этого римлянам срочно понадобились зачем-то деньги, и нас быстро продали уже кордубскому работорговцу.

— Получается, я должен благодарить Кулхаса за его наступление на Кордубу? Ведь иначе «ваших» римлян не перебросили бы туда в такой спешке, и ты уж точно не досталась бы мне. Выходит, судьба?

— Судьба, господин… И… спасибо Кулхасу…

После этого у нас снова как-то не обнаружилось разгногласий, чем бы нам ещё таким заняться… Наутро, к счастью, не одним только нам было тяжеловато продрать глаза. Матросня нашего купца, да и не только евонная, расслабилась вечером так, что ни о каком утреннем отплытии не могло быть и речи. Торгаши визжали и брызгали слюной, но поделать с этим стихийным бедствием ничего не могли. Поэтому отплыли только около полудня и лишь к вечеру безо всяких приключений прибыли в Абдеру. Следов штурма город не носил, да и странно было бы — в кулхасовско-луксиниевском мятеже Абдера не участвовала. Но Софониба, сама того не желая и совершенно к тому не стремясь, таки сумела пробудить во мне интерес к некоторым специфическим тонкостям. Ради этого интереса я навёл справки и выяснил любопытную картину.

Будучи ещё в границах Дальней Испании, но не поддержав охватившего большую часть провинции восстания, этот финикийский город не дал римлянам повода для военного подавления — нечего было подавлять. Тем не менее, без репрессий чисто полицейского характера не обошлось и здесь. Наводя порядок в провинции, римляне и в Абдере ухитрились «обнаружить» карфагенских шпионов Ганнибала и их многочисленных пособников — общей численностью свыше двух сотен. Приговор — продажа в рабство вместе с семьями — нас почему-то уже абсолютно не удивил. А на улицах города мы обратили внимание, что оккупационная солдатня ведёт себя ещё наглее и бесцеремоннее, чем даже в Малаке. Как-то раз, во избежание вооружённого столкновения с особо охреневшими от безнаказанности италийцами, когда Бенат уже ждал от меня только знака, чтобы покрошить этих уродов фалькатой, мне пришлось даже достать и предъявить их старшему проквесторский «аусвайс», при виде которого тот мигом сдулся и долго извинялся, моментально «вспомнив» даже скверный, но вполне понятный финикийский. В результате нам — в целях недопущения подобных инцидентов в дальнейшем — дали текущий гарнизонный пароль, и пару раз в тот день он нам пригодился. Так то мы, а каково приходится тем, кто не имеет ни блата, ни «ксивы» и не знает пароля, нам довелось понаблюдать собственными глазами.

— У нас перед восстанием творилось то же самое, — тихонько сообщила мне моя бастулонка, — Такое впечатление, будто эти мерзавцы нарочно подбивают горожан на бунт. Тебе не кажется, господин?

— Мне — не кажется. Я в этом давно уже уверен, — ответил я ей на русском языке, который она понимала уже практически полностью, — Думаю, что в Барии будет так же или даже ещё хлеще.

— Из-за того, что ближе к Новому Карфагену? — въехал в мою логику Володя.

— К его рудникам, — поправил Васкес.

В Барии, где была следующая стоянка, я не стал проверять нашей догадки, а сразу же предъявил «аусвайс» первому встречному римскому патрулю прямо в порту и получил от римлян пароль. Но уже и в самом порту мы увидели такой беспредел римлян по отношению к беззащитным местным финикийцам и бастулонам, что гулять по городу нам как-то расхотелось. Млять, скорее бы уж домой — в Карфаген…