— Всё, как вы и предполагали! — сокрушённо развёл руками Фамей, — Ятонбал клянётся богами, что и эти его рабы тоже сбежали — прямо один за другим бежать от него повадились. Я уверен, что негодяй нагло лжёт, но доказать ничего нельзя, а без доказательств я не могу арестовать и подвергнуть пытке наследника уважаемого рода и сына верховной жрицы Астарты.
При этих последних словах отца Аришат поморщилась — едва заметно, стараясь не показать вида, и я решил пока не заострять на этом внимания. Позже её расколю, с глазу на глаз…
— Тем более, что совершенно непонятно, зачем это ему, — добавил Васькин.
— Я знаю, зачем! — заявил вдруг Велтур.
— И молчал? — прихренел я.
— Я пытался тебе рассказать, но тебя это не заинтересовало!
— Даже так? Ладно, я был неправ, и теперь меня это интересует. Рассказывай!
— Ну, я ведь тогда начинал рассказывать тебе про этого дурака и козла — жениха Милькаты? А это он и есть, этот самый Ятонбал.
— Он не так уж и глуп, — заметил суффет.
— Ладно, это не столь важно, — вернул я разговор к теме обсуждения, — Какое ему дело до нас? Допустим, ему удалось бы — что он от этого выигрывает?
— Так месть же! Я же его невесту… ну, в общем…
— Сделал женщиной, — закончил я за него, — Это было на празднике Астарты, и если он сам проворонил, то кто ему виноват? Лучше было бы, если бы размалёванное чудо в перьях какое-нибудь её распробовало? И кстати, а почему он сам проворонил? ТАКУЮ деваху — ну никак не должен был…
— Так говорю же — дурак он! Мильката мне сказала, что он увлёкся ещё какой-то жрицей и в праздник эту жрицу искать пошёл, а про неё забыл. Ну, Мильката и обиделась, а тут ещё и эти дикари…
— Что за жрица? — обернулся я к Аришат, — Вас в храме и двух десятков не наберётся, и все видят всё, так что ты должна знать, кто именно.
— Да неважно это, — поморщилась финикиянка, — Какое это имеет отношение к делу?
— Нам тут любые подробности важны.
— Я тебе потом расскажу — с глазу на глаз, ладно?
— Нужно, чтобы знал и Хренио — он у нас как раз по части расследований.
— Ладно, но не сейчас. Не при отце…
На эту тему мы с ней говорили вполголоса, а мой шурин тем временем развивал другую тему — о патологической дури соперника:
— Кем надо быть, чтобы не понимать? Жрица могла и до другого дня подождать, а девчонка уже пришла и уйти не может, пока не… гм… это самое… А этот идиот — вообще непонятно, о чём думал. А теперь бесится, хоть сам же и виноват.
— Это похоже на него? — спросил испанец у Фамея.
— Ну, молодой, горячий, мог и наделать глупостей сгоряча…
— Не сгоряча, а спьяну, — шёпотом прокомментировала для меня Аришат.
— Хотя — странно всё-таки, — продолжал её отец, — Мог, конечно, в дурь попереть, но чтоб НАСТОЛЬКО…
Нормальная тема для мирной застольной беседы? Увы, слишком уж она для нас сейчас злободневна…
Как мы и ожидали, придуманная Васкесом ответная провокация оказалась результативной. Приведённый под конвоем и помещённый в подземелье фамеевского особняка раненый «пленник» — его старательно изобразил переоблачённый и размалёванный соответствующим образом один из наших туземных проводников — заставил наших тайных недругов занервничать. А уже ночью, ближе к рассвету, в дом попытался проникнуть диверсант. Не то, чтоб его ждали именно в эту ночь, но чисто из профессиональной ментовской паранойи Хренио допускал и версию внутригородских интриг, и исключительно в её рамках мы убедили суффета перестраховаться. Мнимый пленник, которому в «кутузке» было возвращено его настоящее обличье, уже поздним вечером был тайком выпущен и присоединился к соплеменникам, с которыми и покинул город совершенно открыто, а его место в подвале занял загримированный под него боец из наиболее преданных Фамею воинов городской стражи. Засада состояла из нескольких его сослуживцев, притаившихся в самом доме. Так, для порядка — в качестве основной версии мы рассматривали туземную, и именно к ней наш мент готовился всерьёз, собираясь на следующую ночь засесть в засаду сам с пятью хорошо натасканными и тщательно проинструктированными бойцами из числа наших бодигардов. Млять, ну и облажались же мы с этим приоритетом версий! Нет, бдительности-то эдемским стражам порядка хватило, не хватило квалификации. Взять проникшего в дом злоумышленника живым им не удалось, и наутро мы лицезрели лишь его труп. А мёртвые — они ведь просто поразительные молчуны. Впрочем, не всегда и не для всех. Когда убитого рассмотрели местные, в нём опознали одного из рабов видного и заведомо добропорядочного гражданина Ятонбала. Было от чего выпасть в осадок! По словам его именитого хозяина, раб был послан им накануне с мелкими поручениями на рынок и — ага, не вернулся. Что ж, при всей необычности инцидента — увы, бывает и такое. Но это были ещё только цветочки — ягодки ожидали нас днём…
Иду я, значится, по рынку, никого не трогаю — даже рэкетировать никого и не думаю, гы-гы! С самыми мирными и даже законопослушными намерениями, короче говоря. И тут из толпы вдруг выпрыгивает размалёванный гойкомитич, да без единого звука сразу на меня бросается, да всё это как-то моментально — я и перебздеть-то толком не успел. Юмора, естественно, ни хрена не понял, на автопилоте руку его с кинжалом перехватил — это когда он уже второй раз замахивался. В общем, не будь на мне моей бронзовой кольчуги под туникой — так бы и пал героически во славу Тарквиниев, млять! Индюк вырывается, отскакивает — видно, что тоже юмора не понял. Я — всё ещё на автопилоте — за меч хватаюсь, Бенат с Тархом — уже с мечами наголо — подскакивают и продырявить чингачгука норовят, я хриплю им, чтоб «живьём брать демона», тот въезжает, что здесь ему — не тут, да наутёк, мы — следом. А чингачгук, хоть и босой, но бегать умеет, надо отдать ему должное. Гоняться за этим горе-ассасином по всему рынку — ага, мальчика нашли, млять — в мои планы не входило. Народец-то ведь кругом тоже всполошился, а среди толпы каждый третий — такой же гойкомитич, и они ж для нас практически все на одно лицо, так что неразбериха назревала ещё та. Исключительно чтобы пометить нужного нам, дабы ошибки не вышло, я шмальнул ему вслед из пружинной пистоли и угодил в поясницу. И тут это чудо красножопое, почуяв, что дело — дрянь, вдруг ещё один кремнёвый ножик выхватывает — тот кинжал оно, убегая, зачем-то под ноги нам швырнуло — и по горлу себе чикает. В общем, опять не склонный к даче показаний труп нам достался. Так это, думаете, конец истории? Хрен там!
Практически одновременно состоялось аналогичное покушение и на Велтура. Ну, мы-то все в кольчугах под туниками, так что и результат, хвала богам, точно таким же оказался. Только вот охрана шурина всё-же с квалификацией подкачала, да и сам парень погорячился, вместо пружинной пистоли — я дал ему свою вторую на всякий пожарный — меч обнажил. Ранить-то они этого индюка ранили, и достаточно приметно, но не тяжело, и тот таки смылся. Что характерно — тоже не забыв бросить под ноги преследователям орудие не удавшегося убийства. Ну, этот-то в конечном итоге тоже хрен ушёл — попался патрулю городской стражи, от которой и схлопотал копьё в брюшину. Короче — три безмолвных трупа и три каменных кинжала. Два последних трупа, когда их отмыли, да местным показали, тоже рабами этого Ятонбала оказались — ага, тоже сбежавшими, не спросясь хозяйского дозволения. И кинжалы откуда-то из неведомого хозяину источника взявшими — туземные каменные, но по туземным меркам весьма непростые и уж всяко не дешёвые. Причём, в двух последних случаях редкое, дорогое и весьма характерное оружие ПРЕДНАМЕРЕННО оставлялось для будущего следствия — ага, типа эдакой подсказки для особо тупых…
Я уже говорил, кажется, о разнице между каменным оружейным ширпотребом и предметами роскоши? Да, помню, только на примере копий и дротиков. Ну так и с ножами та же самая хрень. Нормальный практичный каменный нож гойкомитичей — короткий, чаще всего его клинок короче рукояти. Даже у ритуальных жертвенных ножей тех же самых ацтеков, уж всяко не ширпотребовских, редко когда их кремнёвый или обсидиановый клинок заметно длиннее рукояти бывал. Нет, кинжалы-то длинные боевые и охотничьи у чингачгуков тоже есть, но они у них либо костяные, либо из твёрдого дерева, а режущие лезвия — наборные из вклеенных в желобок костяной или деревянной основы каменных микролитов. А иногда и ими не заморачиваются, кинжал ведь — оружие прежде всего колющее, а режущим ему при этом быть не обязательно. Но это — нормальный функциональный ширпотреб, изготавливающийся и применяющийся рационально. Перед нами же лежали три длинных цельнокаменных кинжала, прямо таки кричащих о своей редкости, эксклюзивности и ну никак не ширпотребовском назначении. Зарезать или заколоть таким кинжалом надёжно удерживаемую и лишённую возможности сопротивляться жертву на алтаре — это я представить себе ещё могу, но вести им бой — одноразовое какое-то оружие получается. Собственно, у всех трёх острия и выкрошены при ударах и падении, как и следовало ожидать. В общем, при наличии нормального и вполне функционального ширпотреба — прямо сюрреализм какой-то получается. Театр абсурда, если не считать того, что он чуть ли не аршинными буквами — ага, специально для тугодумов вроде нас — указывает на Чанов.
Как мы и рассчитывали, кое-что Фамей нам о них порассказал. Это не племя и не род, это объединение местных туземных жрецов. Причём, какое-то отдельное, прямого отношения к местным племенам не имеющее. Их уважают, их почитают, их побаиваются, но как-то опосредованно. Я ведь, кажется, уже упоминал, что развитой канонизированной религии у тутошних гойкомитичей нет? Есть какие-то ритуалы, есть шаманы, есть священные пещеры, где они молятся духам — всё как у людей… тьфу, у дикарей. А вот настоящей религии нет — ни храмов, ни жреческой касты с её иерархической организацией и запретными для мирян тайнами. Но это у них нет, у простых кубинских дикарей, а вот у Чанов — есть. Ну, не египетские храмы и не месопотамские зиккураты, попроще и поближе к природе, но кое-что. Например, пирамидальные земляные насыпи, на вершинах которых — деревянно-земляные святилища. Примерно о таких же рассказывают и плававшие на материк купцы, но это у ольмеков тамошних сейчас по бедности, а раньше они их и камнем облицовывали. Ну, в городах, конечно, в деревнях-то всё попроще было. В глубокой древности, до того, как зажрались — тоже, говорят, не облицовывали и в городах, так что к истокам, можно сказать, вернулись. Так то ольмеки материковые поздние, которым после этапа развитой цмвилизации сами боги велели пирамиды строить — хотя бы уж земляные, раз каменные не под силу. А тут — дикари натуральные, даже земледелия настоящего не знающие, некоторые даже в пещерах всё ещё живут, а всё туда же — тоже земляные пирамиды сооружают. Кто у кого этот обычай собезьянничал, интересно узнать? Но о таких тонкостях эдемский суффет не знал. Знал только о том, что земляные пирамидальные подножия святилищ были всегда — и на имеющем развитые земледельческие культуры материке, и здесь, на этом населённом дикими охотниками и собирателями острове. Только не на всём острове, а у Чанов. Живут они к северо-западу от Эдема, у подножия невысоких гор и в самих горах — ага, тех самых, в которых Васькин коку выращивать предлагает. Горы это известняковые, с крутыми склонами, но почти плоскими вершинами, да и пещер в них — видимо-невидимо. В этих пещерах и в селениях из примитивных хижин и шалашей живут точно такие же дикари, как и по свему острову, а рядом с ними — насыпные пирамиды и посёлки этих таинственных Чанов. И так было всегда, как сказал нам Фамей, с самых незапамятных времён….
Какова степень влияния этого жреческого объединения на окружающие их племена местных чингачгуков, главный городской финикиец и сам не очень-то представлял. Власть в её традиционном понимании Чаны имели лишь над теми дикарскими общинами, что жили непосредственно рядом с ними, кормили их и участвовали в их обрядах хотя бы в качестве зрителей. То бишь, говоря современным языком — над адептами своей религии, в отношении которых правомерно говорить о какой-то первобытной теократии. Странно для примитивного охотничье-собирательского социума? Однако ж — факт. Но сколько их там таких, фанатично верующих? Горстка по сравнению со всем населением острова! А над прочими племенами власти у Чанов не было, был только авторитет. Хватит ли его на то, чтобы поднять все окрестные племена на «священную войну» против эдемцев? Этим вопросом Фамей задавался и сам, и возникавшие при этом мысли его не радовали. Судя по произошедшим инцидентам, их организаторы явно считали, что запросто может хватить. Иначе какой смысл натравливать его на немногочисленную и слабую в чисто военном отношении жреческую общину?
Политик есть политик. Мы с Хренио гадали, рассматривая различные версии, в том числе и эту, а суффет сразу же почуял, что ноги у этих провокаций растут из города — однозначно и без вариантов. Все прежние конфликты колонистов с туземцами происходили из-за инцидентов непосредственно с соседними племенами и ограничивались войной с конкретным племенем, в которую прочие не вмешивались. Чаны — тем более. За несколько столетий существования колонии не возникало у них для этого причин, никакого дела до города им не было, как и городу до них, и наше появление ничего в этом раскладе не меняло. А вот кое для кого в городе — очень даже меняло. Клан Тарквиниев сейчас — единственная связь Эдема со средиземноморской прародиной, без которой судьба колонии представляется исключительно в мрачных тонах. Бросить-то баснословно выгодный бизнес Тарквинии, конечно, и не подумают, но инциденты с сыном и зятем наследника главы клана, то бишь с Велтуром и со мной — это ведь не хрен собачий. Даже не смерть, даже не ранение, даже сам факт покушений — уже повод для нешуточного скандала с гарантированным поиском виновных «стрелочников». А кто главный «стрелочник»? Тот, кто должен был обеспечить нашу безопасность, то бишь городская власть. А власть здесь — это он, Фамей. Прошляпил, не обеспечил, а в результате — подверг всех своих сограждан опасности ссоры с единственным связующим звеном через океан. Тут уже не столь важно, как на самом деле отреагируют на инциденты Тарквинии, важнее настрой перепуганных перспективой ссоры горожан. Это во-первых, а есть ведь ещё и весьма не пустяковое «во-вторых». От него ведь теперь будут ожидать и требовать немедленных действий, а все улики указывают на Чанов. А война с ними, судя по расчётам злоумышленников, чревата и войной с окрестными дикарями, и это — ещё большая опасность для колонии. А виноват кто? Правильно, опять власть, то бишь опять он, Фамей. Так может, он — того, занимаемой должности не соответствует? Может, городу другой суффет нужен, поблагоразумнее и поосмотрительнее?
Теоретически на должность суффета мог претендовать любой гражданин. На практике — достаточно обеспеченный, поскольку у финикийцев, как и у римлян, жалованья от казны магистратам не предусматривалось. Хочешь занять престижную должность и этим прославиться — прославляйся, но за свой собственный счёт. Ещё реальнее — с хоть какими-то реальными шансами быть избранным, а не провалиться на выборах — могли тянуть на суффетскую должность лишь представители пятнадцати богатейших и влиятельнейших семейств, как раз и составлявшие городской Совет. Но и в Совете Пятнадцати не все одинаковы. Род Фамея — традиционно знатнейший и влиятельнейший. Если бы законы позволяли избираться каждый год подряд — скорее всего, он так бы и был бессменным суффетом, как и его напарник из дружественного семейства. Такого священные законы предков не позволяют, но какая разница? На следующий год, после осенних выборов, его сменит верховный жрец Баала, представитель второго по знатности рода, и оба они с напарником будут продолжать его же политику, с ним же и согласованную. А ещё через год их снова сменят они с напарником, и так всё время. В отличие от крупных городов Средиземноморья, Эдем невелик, в нём все знают всех, и политика здешняя проще и «домашнее». И не в свой год правления городом многие решения фактически, будучи бесспорным лидером всех четырёх «суффетских» семейств, всё равно будет принимать Фамей — вплоть до того, что и гонцы с донесениями частенько будут бегать сперва к нему, а потом уж к действующему суффету. Все ведь обо всём прекрасно знают, и всех это вполне устраивает — ну, кроме некоторых смутьянов…
Род Ятонбала был из числа крутых полутора десятков «советских», то бишь по местным меркам олигархических, но не из числа четырёх «суффетских». Словом — не из «партии власти». И из тех остальных он не был бы самым крутым, если бы не мамаша евонная, из фамеевского рода происходящая и двоюродной сестрой самому Фамею приходящаяся. Дальняя родня, короче, но по женской линии, в официальный расчёт не принимаемая. И если, скажем, суффет Фамей вдруг в глазах сограждан круто облажается, так это он не просто сам по себе персонально облажается. Если бы! В его лице облажается вся его «партия власти», и тогда новых суффетов города осенью запросто могут выбрать из противостоящей им в Совете группировки. И Ятонбал в этом случае — один из наиболее вероятных претендентов. Есть познатнее его, есть побогаче, но не у всех мамаши — верховные жрицы Астарты. Суффет-то надеялся, что родственница обеспечит лояльность своего нового семейства, а выходит — зря надеялся. Родной сын ей ближе двоюродного брата, а влияние храма Астарты в городе, населённом по-архаичному набожными финикийцами — уж всяко немалое. Млять, ну и гадюшник же тут у них, в этом ихнем «раю земном»!
— Теперь — рассказывай! — велел я Аришат, когда мы наконец прошли в её покои после пирушки, — Что там с этим Ятонбалом и жрицами твоего храма?
— Ну, вы ведь уже слыхали, что его мать — наша верховная жрица? Но понимаете ли вы, что это значит?
— Я уже понял, что она — твоя начальница. Или ты имела в виду что-то ещё?
— Как вы уже знаете, для любого эдемца провести ночь со жрицей Астарты — очень престижно. Со жрицей высшего разряда — ещё престижнее. А уж иметь с ней постоянную связь — догадываетесь? — и подмигивает мне с улыбочкой — типа, осознай и зацени своё счастье, — И чем выше позиции жрицы в храме — тем престижнее. А я — считаюсь первой после верховной и её наиболее вероятной преемницей. А поскольку она уже не в том возрасте, чтобы продолжать служить богине на ложе — получается, что из тех, кто служит, я — первая, — ага, и снова мне подмигивает эдак многозначительно.
— Я оценил, — подтвердил я ей с ухмылкой, — Не отвлекайся от рассказа.
— Ну, а Ятонбал — её сын. И он домогается меня — представляете? Его мать — двоюродная сестра моего отца, он мне — троюродный брат, и это его совершенно не останавливает!
— А как к этому относятся ваши законы? — поинтересовался испанец.
— Браки между родными и двоюродными братьями и сёстрами запрещены категорически. При родстве от третьего до седьмого колена — уже не так строго, но не одобряется. Требуется специальное разрешение, которое при родстве в третьем колене получить — ну, за всё время существования Эдема ещё не было таких случаев, чтоб разрешили. Даже для четвёртого колена не припоминаю…
— А почему тогда?..
— Так в законах ведь говорится о браках, а не о… В общем, получается лазейка, на которую нет чёткого и однозначного запрета. Он домогается, его мать прозрачно намекает, что надо поддаться и что так угодно Астарте, я уклоняюсь всеми правдами и неправдами, а отцу не говорю — не хочется скандала. И так отношения между ними гораздо хуже, чем следовало бы между роднёй…
— Так, ну а к нам это каким боком? — вернул я её «ближе к телу».
— Ну, я уклоняюсь как могу, а тут вы приплыли. А на носу ведь ещё и праздник Астарты — дикари, естественно, набегут, проходу от них не будет. Ну, я к отцу — надо, мол, от дикарей этих как-то отвертеться, ну а с кем-нибудь из вас меня свести он уже и сам сообразил. В целях улучшения важных для города торговых отношений, хи-хи! Тут нашей верховной крыть нечем, причина уважительная — не может же Астарте быть неугодна польза для всего Эдема, хи-хи! Ну, она пока отстала, без её давления сынка её отшивать легче, а он обиделся, в праздник напился, а он ведь, как напьётся — глупее ламантина делается. Такое отчебучит, что хоть стой, хоть падай…
— Забыл о невесте и полез к тебе?
— Ну да! Только ко мне его, конечно, никто не пустил — я ведь занята была… ну, кое с кем! — и снова подмигивает мне, оторва, — А этот ещё хлеще обиделся, о Милькате и не вспомнил, стал к другим жрицам приставать, ну и нашлась одна, перед мамашей его всё время выслуживается…
— Так-так! Я, значит, получается, тебя у него из-под носу уволок, а Велтур тем временем его невесту вместо него распробовал? А этот проспался, протрезвел, осознал…
— Снова напился и обиделся уже на вас обоих, — закончила за меня мою мысль финикиянка.
— Из-за того, в чём сам же себе и виноват? — хмыкнул Васкес.
— Из-за этого — в особенности, — подтвердил я, — Обезьяны, особенно высокопоставленные, всегда правы, а виноват у них всегда кто-то другой. Обычно — тот, кто испортил настроение. А уж тот, кто выставил такого примата дураком — враг номер один, покусившийся на святое, — из-за цейтнота с моим аппаратом я так и не успел скормить нашему менту даже «Непослушное дитя биосферы» Дольника, не говоря уже о Протопопове с Новосёловым. А их ведь там, в полиции, этологии не учат, их только ортодоксальной психологии учат, которая сама многого не догоняет, так что — увы, не всё в человеческом поведении понятно и доблестным правоохранителям…
— Ну, может, ты и прав. Наш комиссар иной раз именно таков и бывал. Как-то раз облажался, а я ведь предупреждал, что так нельзя — так я же и виноватым у него оказался, что не сумел убедить. Сержанта вон из-за этого не получил в положенный срок…
— Начальство — оно практически всё такое. Это тут нам с Тарквиниями крупно повезло, но такое толковое начальство — редкое исключение, а обычно уроды вроде твоего комиссара попадаются. Думаешь, моё начальство в прежней жизни лучше было? Обезьяны ещё те! Особенно — потомственное начальство, не в первом поколении которое — бабуины бабуинами, млять…
— О чём это вы? — поинтересовалась Аришат, поскольку начальственные кости мы перемывали, конечно же, не на финикийском.
— Да об обезьянах — двуногих и без хвостов, — разжевал я ей суть.
— А разве такие бывают? — здесь вообще только один вид американских широконосых обезьян водится, так что она ни о в натуре очень похожих на людей человекообразных обезьянах Старого света, ни даже о макаках с павианами не в курсах, и аналогия ей сходу не понятна.
— Так а этот Ятонбал — кто по-твоему? Да и разве один только он?
— Точно! — подтвердила жрица после того, как въехала наконец и отсмеялась.
— Так тогда получается, что все эти покушения — просто из-за ревности Ятонбала? — с явным сомнением спросил Хренио, — Два последних на рынке — ещё можно было бы на это списать, будь они единственными, но ведь было же ещё и нападение в лесу, а затем — попытка убрать нашего пленника. Не слишком ли грандиозно для обычной ревности?
— Причём, напавший на меня САМ перерезал себе горло, чтобы не попасться нам живым, — добавил я, — Такая преданность хозяину — большая редкость, и такими рабами даже не самый умный хозяин не станет жертвовать по пустякам.
— Тем более, что прошло несколько дней, и Ятонбал должен был успеть и протрезветь, и одуматься, — заметил Васькин, — Нет, хоть убейте меня, но тут наверняка что-то посерьёзнее…
— Наверное, вы правы, — согласилась Аришат, — И ешё, я бы посоветовала вам приказать охране пленника не пускать к нему вообще НИКОГО — ну, кроме моего отца и вас самих. Только скажите об этом отцу сами, а я… Ну, в общем — я вам этого не говорила, вы сами додумались.
— И ты нам, конечно, ничего не расскажешь? — предположил я.
— Не могу — я поклялась перед Астартой. Постарайтесь догадаться сами…
— Перед Астартой, говоришь? А ведь такую клятву с тебя могла взять только ваша верховная, верно? И вряд ли она стала бы посвящать тебя во что-то, о чём надо молчать, если бы это знание не требовалось тебе для выполнения какого-то её тайного приказа — так? И если это связано с нашим пленником…
— Яд у тебя уже при себе? — тут же въехал в суть Васькин.
Ничего не отвечая нам вслух и не нарушая тем самым формально данной клятвы, финикиянка лишь глазами показывала нам, что мы на верном пути к разгадке.
— А объяснила она тебе своё задание тем, что нельзя допустить опасного для города скандала? — и снова в ответ молчание, но с утвердительным взмахом ресниц.
— Выходит, твой отец прав, и интрига направлена прежде всего против него, — подытожил наш мент, — А имитация мести из ревности — маскировка на случай, если мы всё-таки что-то пронюхаем? Что у вас полагается по вашим законам для таких случаев?
— Даже за убийство может быть присуждена денежная вира, — ответила жрица, поразмыслив, — Не в вашем случае, конечно — слишком большой скандал. Но это если вас собирались убить. Если только ранить без смертельного исхода, то и с вами речь была бы только о вире. Ятонбал достаточно богат, чтобы заплатить её. Заплатит, поклянётся перед богами больше так не делать, и инцидент будет считаться исчерпанным…
— Тогда с покушениями в городе ситуация ясна. А с нападением в лесу? Десять человек, из которых потеряны пятеро. Разве у Ятонбала так много настолько преданных ему рабов? Сомневаюсь! Да и наши дикари говорили про соседнее племя…
— То чудо в перьях во дворе храма, что недовольно зыркало на нас с Тархом! — припомнил я, — Оно из того племени?
— Да, это один из их вождей, — подтвердила Аришат, — Как раз на днях у него пропало несколько человек, а позавчера я видела у него на поясе железный кинжал…
— Вы продаёте оружие дикарям? — быстро спросил испанец.
— Нет. Формально это не запрещено, но так никто не делает. Маленькие хозяйственные ножики и топорики из мягкого и быстро тупящегося железа — это самое большее. А вообще — хватает с них стеклянных бус и цветных ленточек. Они и со своим-то каменным оружием опасны, а если дать им ещё и железное — да спасут нас боги от такой беды!
— Ясно. Значит, кинжал — вознаграждение вождю за предоставленных для нападения на нас людей. Раньше он принадлежал Ятонбалу?
— Не тот, который он носит сам. Не роскошный, а самый обычный — вряд ли удастся доказать, что он принадлежал ему. Такие у многих наших горожан.
— Облом, — констатировал мент, — К чему ж прицепиться-то…
— Откуда у дикарей редкие и дорогие длинные наконечники для их дротиков? — напомнил я вопрос, которым мы задались ещё в лесу, — Эти жрецы ихние, Чаны которые, торгуют ими?
— Очень редко и понемногу, — сообщила финикиянка, — Стоят они дорого и хранятся бережно, так что хватает надолго. Даже у самих Чанов такие наконечники — скорее церемониальные, чем охотничьи.
— То есть покупка нескольких десятков таких наконечников — очень крупная сделка? — Хренио в этот момент здорово напомнил мне взявшего след охотничьего пса — не зря ведь ментов издавна ещё и легавыми кличут, гы-гы!
— Да, и в тайне её не сохранить, — закончила понявшая его мысль жрица.
— А дикари не слишком богаты для таких крупных покупок, — заметил я.
— Верно, — Хренио призадумался, — А в городе никто из местных богатеев не коллекционирует оружие дикарей?
— Коллекционируют. Как раз Ятонбал и коллекционирует, — сказал неведомо как подошедший незаметно для нас Фамей, — С этим я разберусь…
Когда суффет и Васькин ушли заниматься следственными мероприятиями, мы с Аришат, ясный хрен, тоже зря время не теряли — ага, в горизонтальном положении. Она ведь в нём просвещать меня предполагала «с глазу на глаз», так зачем же разочаровывать классную бабу? А вот после того, да ещё и выкурив сигару — отчего ж не поговорить?
— Зачем вы с шурином вообще на рынок пошли? Вам-то здесь что покупать? — недоумевала финикиянка.
— Да мы и не покупать, мы — так, присмотреться…
Покупать нам тут и в самом деле нечего, ведь самые лучшие товары нами же и привезены. А присматривались мы к местному ширпотребу, дабы въехать, чем вообще живёт город, вокруг которого мы не увидели ни хлебных полей, ни виноградников. Пшеница и виноградное вино здесь — редкие элитные деликатесы, которые только олигархам местным и доступны. Тем не менее, и хлеб простые горожане едят, и вино пьют. Как нас тут уже просветили, в принципе-то и пшеница, и ячмень в этом климате и прорастают, и вызревают. Да ещё какие! В человеческий рост трава вымахивает, а то и выше, но колосков с зерном — хрен, да ни хрена. И климат благодатнейший, и земля плодороднейшая, да только не в коня корм — всё в стебли с листьями и уходит, то бишь в солому, а урожай зерна — мизерный, да ещё и собирать его неудобно с эдакой-то высоты. Птицы явно больше склюют, чем жнецы соберут. Такая же хрень и с ячменем получается, из которого, вдобавок, и хлеб выходит говённый. Потому-то и не заморачиваются здесь с зерновыми. Для элитариев торговцы со Старого Света пшеницу привезут, дабы те пищей предков полакомились, а прочие — кукурузный хлеб трескают. Я ведь уже упоминал, кажется, о торговых связях эдемцев с ольмеками? Кока андская через них транзитом идёт, ну а заодно и кукурузное зерно у них же покупают. У ольмеков оно сущие гроши стоит, цивилизация ведь — аграрная, на кукурузе той как раз и базирующаяся, так что смысла колонистам выращивать её самим — ни малейшего. Ага, местечковая глобализация…
Кукуруза, впрочем — одно название по сравнению с привычной нам современной. Зёрнышки мельче современных раза в два, початок — редко когда заметно крупнее хорошей еловой шишки. А так — кукуруза как кукуруза. Мать рассказывала мне про кукурузный хлеб — детство её на времена Хруща пришлось, на той кукурузе помешанного, так что наелась она его, что называется, по горло, и впечатления по сравнению с пшеничным — ниже плинтуса. И крохкий, и комковатый, и тяжёлый, и вкус какой-то совсем не хлебный — раскритиковала мне его в пух и прах. А ведь и за таким в очередях давились в те полуголодные времена! Может, от этого у матери и такие воспоминания о том кукурузном хлебе? На мой же вкус — вкус человека, выросшего в куда более сытое время — ну, своеобразный хлеб, на любителя, но есть можно вполне. Если, конечно, желудок его принимает и переваривает. У меня — переваривает без проблем, так что я воспринял его нормально, да и Велтур тоже, а Хренио он, например, даже понравился.
С вином же здесь ещё проще. Местный дикий виноград — тот, который настоящий — не очень-то для виноделия пригоден, хотя экспериментировали эдемцы в своё время и с ним. Не то, чтоб привезённый не прижился — прижился, но за ним же ухаживать надо, а колонисты местные по сравнению со своими средиземноморскими предками здорово обленились. Зачем утруждать себя без необходимости? Разве за этим они через океан плыли? Так что культурный виноград у них быстро выродился, а дикий каким-то не таким оказался. Ну так и что с того? Олигархи тутошние привозным вином лакомятся, а простонародье давно уж тому винограду замену нашло — морской виноград. Строго говоря, он не морской, а приморский, то бишь на берегу растёт, а не в самой воде, да и не виноград это на самом деле — не вьющаяся лоза, а настоящий кустарник, и листья у него округлые, совершенно на виноградные непохожи. Похожи только грозди ягод, да только сами ягоды — с одной крупной косточкой и очень сладкие, когда созреют. Из-за этой косточки есть надо осторожно, как и груши эти местные костистые, авокадо которые — тоже с виду груша как груша, но внутри одна крупная косточка. Вот и виноградины эти морские такие же точно. Их и так едят, и варенье из них делают, и вино. Не виноградное, конечно, своеобразное, но тоже очень даже неплохое. При этом растёт себе этот псевдовиноград сам по себе, ухода не требует, да ещё и солёной воды не боится — по барабану она ему. Не то, что эти тоже вкусные, но страшно капризные груши-авокадо, у которых хорошо, если одно дерево из десятка нормально заплодоносит. С этим морским виноградом таких проблем нет — нашёл подходящий молодой кустик, аккуратно выкопал, в свой сад пересадил, и все дела. Ну, поливать ещё иногда в сухой сезон не помешает, а так — посадил и забыл, что называется. Хрен его знает, чему он там на самом деле родственен, не ботаник я ни разу, но растительность явно полезная, и как вернёмся в Карфаген — надо будет с Наташкой поконсультироваться на предмет его акклиматизации.
Собственно говоря, примерно так эдемские колонисты и выращивают для себя всё то, что выращивают сами. Табак — не в счёт, это — основной экспортный товар, а всё прочее — по линии наименьшего сопротивления, как говорится. Папайю, например — дынное дерево, на пальму похожее, хотя и не пальма ни разу, плоды которого в натуре здорово дыню напоминают — точно так же, как и морской виноград — пересаживают к себе найденное в лесу молодое деревце. Она совсем не так капризна, как авокадо, так что грушами, которые не груши, в Эдеме мало кто заморачивается — разве только те, у кого сад большой и рабов достаточно, а дыни, которые не дыни — как и виноград, который тоже ни разу не виноград — есть практически у всех. Есть тут и здоровенная настоящая пальма — знаменитая кубинская королевская, как Васкес мне объяснил, дающая плоды вроде орехов — отдалённо кокосовые напоминают и тоже съедобны, но мельче, гораздо мельче, и до настоящих кокосовых по качеству им далеко. А настоящих кокосовых пальм, которыми современная Вест-Индия кишмя кишит, мы здесь почему-то не увидели ни одной, да и сами колонисты ничего о них даже и не слыхали. Не только сухопутные горожане, даже те местные морские купчины, что к ольмекам на материк за кокой и кукурузой плавают. Это оказалось неприятным сюрпризом — Коллинз уверял, что испанцы в Центральной Америке застали её практически повсюду, а Колумб, вроде бы, даже и на Кубе обнаружил, и я крепко надеялся набрать зелёных орехов на обратный путь. А тут — такой облом. Выходит, Колумб королевскую пальму с кокосовой перепутал? Так ведь не настолько они похожи, а настоящие кокосовые он должен был видеть и хорошо запомнить ещё до своих плаваний, когда бывал на португальской службе на западном побережье Африки. Ну да ладно — хрен с ним, с этим Колумбом, нет — так нет, не очень-то и хотелось. Так или иначе, жратвы местной — дикорастущей и привозной с материка — эдемским финикийцам хватает, а та, что привозится из Средиземноморья — так, полакомиться для тех, кому по карману. В окрестных лесах ещё хватает дичи, море полно рыбы и тех же ламантинов с черепахами, а во дворах местами даже привезённые с материка индюки попадаются. С голоду без наших поставок тут вряд ли кто скопытится.
Такая же примерно хрень и с тканями. Шерсть здесь стричь, конечно, не с кого, да и жарковато для шерстяной одёжки, а хлопковых плантаций мы близ города не углядели, но какую-то дерюгу местные из чего-то выделывают. Я ведь упоминал уже, что тонкими тканями хорошей выделки и средиземноморский античный мир не слишком избалован? Ну так а тутошняя ткань и по средиземноморским меркам — мешковина мешковиной, разве только нищебродам каким на одёжку сгодилась бы. Поэтому элита местная в привезённые из-за океана ткани одевается, а простонародье и дерюгой этой довольствуется. Надо для приличия быть хоть во что-то одетым, ну и достаточно, на тенты от солнца, на паруса и на занавески от москитов тоже годится, а от холода на Кубе никто ещё не задубел. Перегреться на солнце здесь не в пример реальнее! В принципе, и без наших поставок тканей ничего с Эдемом не случилось бы, если бы не одно «но». Цветные ленточки, которые так обожают дикари, должны быть не просто яркими, а ещё и тонкой выделки. Дерюгу же вроде местной эдемской гойкомитичи и сами выделывать умеют, и за неё не выручить ни коки, ни кукурузного зерна. Да и стеклянные бусы с прочими безделушками, этот второй по важности товар для меновой торговли с туземцами, эдемцы вообще-то и сами делают, но говённые по сравнению с нашими средиземноморскими. Наши — качественнее на порядок, и спекуляция ими, как и ленточками из тонкой ткани, как раз и обеспечивает колонию как кокой для нас, так и кукурузным хлебом для себя. И это при том, что эдемцы давно нашли в здешних водах и пурпурного моллюска — наши ткани, например, в местный пурпур окрашиваются. Но кому, спрашивается, интересна окрашенная в пурпур грубая мешковина?
Выделывают колонисты и собственный металл — благо, железной рудой остров богат, едва ли беднее Испании. Трудность у них в квалификации местных кузнецов — разве отправится в заокеанскую глушь хороший мастер, который и в Средиземноморье себе на безбедную жизнь заработает? С рудой-то здесь с любой работать умеют — и с богатой, которую на мелких прибрежных островках прямо с поверхности скальных пород добывать можно, и с красной болотной, которая гораздо беднее, зато в любом болоте есть. Даже из почвы, из этого самого краснозёма, добывать железо пробовали и получалось, хоть и малопроизводительно — но это для подстраховки, на случай войны с чингачгуками, чтоб прямо из-под ног на крайняк запасы металла пополнить можно было. В этом плане — извлечь железо из чего угодно — эдемцы любого испанского кузнеца за пояс заткнут, но вот в работе с готовой крицей им до испанских иберов далеко. И куют хреновенько, и науглероживают слабо, а от этого и закалка готового изделия даже по античным меркам — так, на троечку с минусом. Красножопые-то и такое оторвали бы с руками, да только им колонисты железо стараются не продавать принципиально — нехрен лишаться своего главного военного преимущества и вооружать дикарей против себя же. Так что и собственным железом город обеспечен, хоть и далеко не первоклассного качества. Воевать-то с голопузыми туземцами, если придётся, и таким можно, так что привозимое нами оружие — такой же предмет роскоши, как и ткани с бусами, зерном и вином, и если статус в социуме не обязывает, то и местным обойтись можно вполне. Но тут критично не оружие, а инструмент! Я ведь упоминал уже, что из камня в Эдеме не строятся, а строятся из глины и дерева? А глиняное строение ещё больше от деревянных несущих конструкций зависит, чем каменное. Балки перекрытий, колонны — это же всё из дерева делается. И не из абы какого. Тропики здесь, если кто запамятовал, а в тропиках в изобилии водится такая пакость, как термиты. Дерево, изгрызенное этой сволочью, видеть доводилось? Так это ещё не самый хреновый случай, когда повреждения от термитов своевременно обнаруживаются. Чаще же эта мелкая шестиногая мразь выгрызает древесину втихаря изнутри, поверхность не трогая. Снаружи — балка как балка или колонна как колонна, а внутри — труха, и заметишь это лишь тогда, когда обрушится дом. И если это не жалкая бедняцкая лачуга, а солидный особняк, то там ведь и вес соответствующий — убить на хрен или искалечить жильцов при обрушении может запросто. Поэтому не всякое дерево здесь годится для строительства, а только особо твёрдое, которого термитам не угрызть. Красное, например, из которого тут в основном каркасы солидных зданий и строят. А на небольшие, но ответственные детали — вообще «железное», которое не зря так названо — ещё твёрже даже того красного. А ведь и красное-то дерево обычным — даже современным — деревообрабатывающим инструментом не очень-то угрызёшь. Я его, например, только ножовкой по металлу пилил, простой по дереву даже и не пытался — мазохист я, что ли?
А железо местной эдемской выделки — сталью его назвать у меня язык не поворачивается — пластилин пластилином. Тупится об твёрдое красное дерево, не говоря уж о «железном», моментально, так что хрен его обработаешь местным инструментом, если интересует хоть какая-то вменяемая производительность, а не просто чтоб рабы загребались. Даже хороший карфагенский инструмент на таком материале жало держит хреново, так что без элитного инструмента из дорогой высокоуглеродистой лаконской стали, который мы сюда и привезли, жизнь местных плотников и столяров стала бы сущим мучением. И это надо взять на заметку. Я ведь для чего всем этим интересуюсь? Раз уж принесла меня сюда нелёгкая, оторвав от семьи, ради увеличения поставок табака и коки для тестя, так надо заодно и о дальней перспективе подумать. Элитные ткани и высококлассная стеклянная бижутерия, да лаконский инструмент — это то, без чего не обойтись местным колонистам, и это должно оставаться монополией клана Тарквиниев. И о существенном снижении себестоимости этих столь нужных эдемцам ништяков подумать очень даже стоит — особенно о лаконском инструменте. Почему бы тестю не озаботиться сманиванием к нам пары-тройки лаконских сталеваров и кузнецов-инструментальщиков? Наверняка ведь у себя в Лакедемоне за гроши работают, а львиная доля цены — торговая наценка. Так пусть в Испании — даже не в Карфагене — инструмент свой высококлассный делают, нехрен торгашам-перекупщикам втридорога переплачивать. Это, скажем так, вопрос относительно ближней перспективы, «наркоторговли» нашей трансатлантической касающейся. А есть ведь ещё перспектива и более отдалённая.
Нам промышленность собственную налаживать и развивать предстоит, и не столько добывающую, сколько обрабатывающую, для которой античный мир — поле непаханое. А обрабатывающая промышленность — это не только инструмент, это ещё и оборудование — станки и прочие механизмы. А механизмы — это подшипники. До нормальных подшипников качения — хоть шариковых, хоть роликовых — нам как раком до Луны, и лично я дожить до такой лафы не рассчитываю и даже практически не надеюсь. Нам будут реально доступны только подшипники скольжения — бронзовые для сильно нагруженных узлов и деревянные для второстепенных. Так вот, для деревянных — дерево тоже не всякое годится. Нужно твёрдое, плотное и маслянистое, самосмазывающееся при трении. Как раз таково баснословно дорогое чёрное дерево из Египта, но таково же по свойствам и местное кубинское «железное» дерево — бакаут, кажется, если мне склероз не изменяет. Небольшое, кривое, корявое вроде нашей яблони, крупное чего-нибудь хрен из него сделаешь, но на серьёзную ответственную мелочёвку — в самый раз. Надо будет обязательно прихватить запасец, когда обратно домой собираться будем.
Баба есть баба — всех этих технических нюансов Аришат не понять, и это к лучшему. Не вникая в суть, но по наслышке зная о многом, она в перерывах между постельными занятиями — исключительно дабы значимость свою продемонстрировать — выболтала мне немало подробностей, проясняющих непростые местные расклады. Её отец, политик до мозга костей, да ещё и понимающий технические тонкости мужик, наверное, поостерёгся бы рассказывать мне и половину рассказанного незадачливой дочуркой. Хоть и не собираются Тарквинии душить Эдем своей монополией на привозные ништяки, но мало ли как обстоятельства могут сложиться? В политике ведь важны не намерения, а возможности…
— Ятонбал сбежал из города! — огорошил меня вечером Хренио.
— Мыылять! Вы его что, спугнули?
— Да Фамей этот, чёрт бы его побрал! Вообразил себя великим знатоком следственных дел и припёр Ятонбала к стене — покажи, мол, ему немедленно свою коллекцию дикарского оружия! Представляешь?! Хоть бы посоветовался сперва, идиот!
— Млять, надо ж было втихаря сперва разнюхать!
— Вот именно! Завербовать осведомителя из числа его домашних слуг, да через него всё потихоньку выведать! А этот высокопоставленный остолоп…
— Ясно, — процедил я. Увы, частенько именно таким и бывает высокое начальство. В чём-то весьма неглупое, во многом даже почти гениальное, иначе хрен бы когда в таком гадюшнике наверх пробилось, но у пробившихся и утвердившихся, когда не надо уже ни перед кем лебезить, а лебезят уже перед ними, нередко проклёвывается этот дурной обезьяний гонор, особенно характерный для цивилизаций Востока! А финикийцы, пускай даже чисто географически и западнее некуда — это Восток по менталитету. Мыылять!
Фамей, как объяснил мне мент, мало того, что не провентилировал вопроса аккуратно, не поднимая шума, так ещё и со стражей домой к Ятонбалу заявился — ага, власть свою наглядно продемонстрировать. Видно, утомляет его всё-же общение с нами, представителями того, с кем ссориться нежелательно, тянет попрессовать кого-то, и тут как раз повод наклюнулся. Дуреют от этого высокоранговые обезьяны и соображать перестают. Ведь хоть бы образцы отметившихся в покушениях смертоносных камней с собой прихватил! Тогда, если уверен, что они отсюда, можно слуг к стене припереть, да опознать те каменюки заставить, а так — естественно, вышел пшик. Коллекции у Ятонбала, ясный хрен, не оказалось, но хрен ли толку? Правильно, скоммуниздили. А почему не заявил о краже? А не успел, сам буквально только что пропажу обнаружил. И ежу ясно, что нагло врёт, да только сходу ведь это хрен докажешь, а не доказав — нет и повода для ареста. Грамотного же расследования молодой интриган, само собой, дожидаться не стал…