Араб у трона короля

Глава 20

Моё узнавание великого изобретателя и художника произошло так неожиданно, что я невольно вскрикнул:

— О! Леонардо! Мне есть, что вам сказать по поводу вашей зрительной трубы!

Голос, просоленный морскими ветрами, прозвучал в пустом зале резиденции главы католической церкви так хрипло и уверенно, что все трое гениев, вздрогнув, оглянулись и уставились на нашу немногочисленную, но очень вооружённую компанию. Не узнать моему современнику Леонардо было просто невозможно. Автопортреты им были выполнены настолько мастерски, что я узнал его с первого взгляда.

Подойдя к «святой» троице, я взял из рук Леонардо грифель, которым он прямо на стене чертил золотое сечение и расположение в нём каких-то фигур.

— Прошу меня извинить, но вопрос очень важный, а у меня совершенно нет времени, — сказал я и, нарисовал несколько схем подзорных труб: с выпуклыми стёклами, с выпуклыми и вогнутыми, и начертил линии преломлений. Написал формулы расчёта фокусных расстояний и линзовых удалений.

После этого я отдал грифель несколько удивлённому Леонардо и, махнув перед собой шляпой, удалился. У нас совершенно не было времени на разговоры, а я понимал, на сколько они растянутся, начавшись.

Зато через три года у нас появились три нормально ориентированных подзорные трубы, в одну из которых Санчес потом рассматривал острова Тихого океана не в перевёрнутом, а в нормальном виде. Вложенную в посылку записку с короткой фразой благодарности я и сейчас хранил в своем рабочем блокноте-ежедневнике, постоянно перекладывая её в новый гросбух. Через год до меня дошло известие, что Леонардо умер в том же 1519-м году.

Больше таких труб я не встречал. Боюсь, что их и сделал Леонардо всего три. И никому смотреть в трубы Леонардо, мы не позволяли. Ни я, ни Санчес, ни Магеллан. Пусть все думают, что у нас «обычные» перевёрнутые трубы.

И сейчас, как ни проявлял Бельский свой интерес, никто из нас троих даже не дрогнул лицом. Это был наш кровный уговор. Уговор троих основателей ордена «Славных». По-английски это звучало, как «глориус», почти как имя моей жены, укрывшейся от меня в Бразилии, но это слово имело и иные смыслы: «восхитительный», «чудесный», «прекрасный» и «замечательный». Все эти эпитеты могли относиться и к нашей миссии, и к моей ещё любимой жене.

— Как вы установили, что у ногаев нет пушек? — Спросил я Бельского.

— Наши конные разведчики, шахиншах, проскакали у ногаев перед самым носом. У вас прекрасные длинноногие кони. Ногайские их не догоняют.

— За каждую из них ты в ответе головой, боярин. Ты помнишь?

— Помню, шахиншах, — ответил Бельский, преклонив голову. — Она ваша.

Со взмахом моей руки Бельский отступил спиной и исчез.

— Не верю я ему, — проскрипел Магельянш.

— Верить нельзя никому. Людей объединяет не доверие, а общие дела и цели. Вот вам, господин Магельянш я не верю ни на грош, потому что вы не видите себя здесь. Поэтому я вам поручил конкретное задание, с которым вы успешно справились и теперь вы можете возвращаться в нашу Бразилию. Переток из Дона в Волгу действует, оросительные плотины на Дону показали себя исключительно. Урожай ячменя, ржи и пшеницы, что мы собрали в ваши эвкалиптовые зернохранилища, великолепный. Ваш селекционный картофель дал три урожая…

— Да… Тут дни летом длиннее и много солнца, — согласился Фернан.

— Да! Лесопилки работают и исправно снабжают нас брусом и доской. Сейчас начнём пилить дубы, поступающие с Дона.

— О-о-о! Это шикарные деревья! Только весьма капризные к сушке. Предпочитают сохнуть стоя. А я предпочитаю строить корабли из наших деревьев, коих не ест червь-древоточец.

— Вы и продолжите строить корабли для нас из нашего дерева, а мы станем делать корабли для «них» из этого дерева. Чтобы освоить технологии.

— Так значит я, сир, могу возвращаться? — Перебил меня Магеллан.

— Можете, Фернан. Я, почему-то тревожусь о нашем Клондайке. Последний отчёт почему-то задерживается.

— Вот и я тревожусь…

Санчес молчал и в разговор не вникал. Он поднялся из-за стола и, вглядываясь в трубу, сделал несколько шагов к озеру, выйдя из-под шатра. Потом обернулся к нам.

— Там, сир, что-то изменилось. Появились люди в красных и жёлтых халатах.

— Это, наверное, приехал бий, — предположил я. — Не мог же он приехать с отрядом в сто сабель. Он пришёл со всем войском. Наверняка, они увидели наши красные шатры. Задержимся здесь, господа. Пока на сутки, а там посмотрим. И вывесите наши императорские штандарты.

— Я, на всякий случай, разошлю своих ночных охотников и расставлю слухачей по стенам, — уведомил Санчес.

— Делайте, что следует, а я на вечерней зоре попытаюсь что-нибудь поймать в озере. Грех не воспользоваться моментом.

Октябрь на Волге золотой, и в плане осенней окраски деревьев и в плане заготовок. Температуры днём редко поднимались выше десяти, а ночью опускались до пяти градусов. Случались ночью и заморозки до минус пяти. Самое благоприятное время для заготовки рыбы вялением и копчением из-за, практически, отсутствия мясной мухи.

В Англии мы с Генрихом Восьмым предавались сазаньей и карповой рыбалке. Королю нравилось терпеливое выуживание. Я предпочитал рыбалку на хищных рыб, но для Генриха научился приготавливать приманку, типа варёных бойлов. Плотных шариков из смеси различных привлекающих рыбу компонентов. Я использовал кукурузную и иную муку, перец, и другие специи, замешивая их на рыбном клее.

Сомы предпочитали рыбную муку, а я предпочитал выуживать в старицах Дона гигантских сомов. Решил закинуть снасти и здесь. Сомовьи бойлы «работали» и на других крупных рыб.

Смеркалось, когда я вдруг почувствовал удар в спину, и день для меня погас раньше положенного часа. Спиной я был повёрнут к северу и с той стороны нападения не ожидал.

Моё тело опустилось в воду, но сильные руки подхватили меня и поддерживая голову над водой, повлекли за собой, к противоположному берегу, занятому ногаями. Но я этого уже не видел. Зато видели индейцы тупи, которые были отосланы мной подальше, чтобы не мешали релаксации. Но, к сожалению, они оказались не из моряков, а из сухопутных, которых нам так и не удалось научить плавать.

Как потом рассказывали, моё тело двигалось с такой скоростью, словно меня утащила акула. Был однажды со мной и такой случай, когда я не захотел отпускать загарпуненную добычу. Но сейчас это была всего лишь многовесельная лодка, прошедшая каналом из Волги. Запрет на проход перетоком судов мы ведь не вводили. Вот ногаи и воспользовались нашей оплошностью, поднявшись в озеро и пройдя по-над его северным, старым, заросшим камышом берегом.

Сознание возвращалось неохотно. Мне даже мнилось, что я снова упал за борт судна и борюсь с океанскими волнами. Однако вода, попадавшая в горло, не имела солёности, и моё сознание улетело к озеру на острове Лангкави. Вода была намного холоднее и сознание унеслось в моё детство, в момент, когда я тонул, провалившись под лёд при катании на коньках. На этом моё сознание притихло, и я его потерял совсем.

— Он очнулся, — проговорил кто-то по-тюркски и я понял, что это сказано обо мне.

«Странно», — подумал я. — «Кто у меня дома может так говорить?».

Открыть глаза я не мог. Мешала какая-то повязка. Постепенно сознание возвращалось и пришло понимание: «кто я», и «где я».

— Очнулся!? — Переспросил другой. — Потащили его к Шейх-Мамаю.

Руки, связанные за спиной в локтях, хрустнули в плечах и левое прострелила острая боль. Невольно вырвался стон. Который я пытался сдержать сквозь стиснутые зубы. Ноги попытались оттолкнуться от земли и помочь телу встать и пойти, но тащили меня быстро и ноги не смогли найти опору.

— Я сам пойду, — простонал я по-тюркски.

— О! Это не русич! — Воскликнул один.

— Они тоже по-нашему научились говорить. Помнишь того пленника, что у нас выкупил Сахид Герей? Тот лучше нас лопотал. Да хоть и не русич. Этот, тоже одет, как жирный гусь. Перстни одни чего стоят. Наверное — визирь шахиншаха.

Мне захотелось крикнуть, что я сам шахиншах, но потом передумал, вдруг поняв, что это может быть чревато.

Меня дёрнули вверх, поставив на ноги, и толкнули в спину. Едва не упав, я быстро заперебирал ногами, опасаясь споткнуться о камни. Слышалось лошадиное ржание и переругивание ногаев. Вскоре меня одёрнули. Вероятно, за верёвку, привязанную за руки.

— Доложи Шейх-Мамаю, что мы пленили османского визиря.

— Где вы его взяли?

— Не твоё собачье дело! Доложи!

— Зато моё это дело, — раздался совершенно спокойный голос. — Где вы его взяли?

— На том берегу, уважаемый Ак-Кубек.

— И сколько вы за него хотите? Бия всё равно нет. Он объезжает захваченную арабскую кобылку.

— Мы тогда потом придём, — раздался нерешительный голос одного из моих похитителей.

— Вы оставите его здесь, а бий решит, как вас наградить. Или вы забыли, что все пленники принадлежат Шах-Мамаю? Если это визирь, то если он умрёт, умрёте и вы. А если вы ему сломаете руку, сломают и вам. Вы и сейчас не особо с ним церемонитесь, а бий этого не любит. Так что, оставляйте и проваливайте. Приходите завтра. Да! И развяжите ему глаза!

Повязку с моей головы сдёрнули, не особо церемонясь, едва не содрав с затылка скальп.

Я машинально выругался.

— Урус?! — Спросил меня пожилой ногайский начальник, которого называли Ак-Кубек.

Не зная, что говорить, я промолчал.

— Так ругаются только урусы. Я много раз слышал, — рассмеялся Ак-Кубек.

Уже стемнело, и мы стояли в свете потрескивающих факелов.

— Так кто ты, урус?

— Меня зовут Пётр Шиловский, — назвался я своим «русским» именем и замолчал.

— Урус? — Спросил ногай.

— Урус, — вздохнул я.

— Чего так тяжко вздыхаешь?

— Сожалею, что не визирь. Что взять с бедного уруса, живущим на содержании хана.

— Хана, — удивился ногай. — Здесь крымский хан?

— Нет! Крымского хана тут нет, здесь войско шахиншаха.

— Значит тут и правда войска шахиншаха Араби? — Удивился Ак-Кубек. — И он, действительно, шахиншах?

— Да.

— Но ведь это титул персов! Причём тут османы?!

— Араби захватил Персию.

— Не может быть?! — Ужаснулся Ак-Кубек и, не услышав от меня продолжение, воскликнул:

— Но он не сверг Тахмаспа! Я удостоился чести быть принятым шахиншахом Тахмаспом в столице Персии Казвине тем летом.

Ак-Кубек обращался не ко мне, а к окружавшим его богато одетым ногаям. И обращался, важно и со значением произнося каждое слово.

— Ты лжёшь, урус. И тебе следует отрезать язык.

— Я тоже встречался с шахиншахом Тахмасипом в Казвине. Только на три года раньше тебя. Я не стал отбирать у него титул шахиншаха Персии. Мне не нужна Персия. И он помог мне захватить Османскую империю. И Шахиншах Тахмасип скоро сам придёт сюда помогать мне завоёвывать Московию. А шахиншахом зовут меня мои шахи, чтобы не путаться, так их у меня много. Сам я называю себя Пётр Арабский, или просто — Араби.

Пока я произносил эти слова по-татарски, лица Ак-Кубека и окружающих менялись, но к чести сказать, они не упали передо мной на колени, а рассмеялись.

— Ты хочешь сказать, что ты — Араби, истребивший янычар и убивший султана Сулеймана?! — Давясь от смеха спросил Ак-Кубек.

— А что тебя в моих словах удивляет? — Спросил я на фарси.

Ак-Кубек поперхнулся.

— Но ты же урус?!

— А ты знаешь, ничтожный, что турецкий шах Мехмед Паша тоже бывший урус и бывший янычар?! — Спросил я громко, чтобы услышали подъезжающие всадники.

Ак-Кубек выхватил кинжал и уже почти ударил меня им, но его остановил насмешливый окрик.

— Ак-Кубек! Ты забыл кон?

Раздался щелчок и кончик кнута ударил мурзу по поднятой для удара, но задержавшейся руке, выбив кинжал.

— Совсем вы, мурзы, законы орды не чтите, — сказал я, сплёвывая под ноги Ак-Кубеку.

Наверное, это я сделал зря, потому что Ак-Кубек выхватил из-за короткого голенища сапога кривой короткий нож и ударил им меня в живот левой рукой.

Руки, связанные за спиной в локтях, оставляли свободными и торчащими в стороны кисти. Я успел отшагнуть правой ногой в сторону, чуть на ней присесть и развернуться, сделав циркуль левой ногой. Одновременно я умудрился кистью правой руки чуть отвести нацеленный в живот клинок.

Однако, кривой нож шёл снизу по диагонали и, коснувшись моей кисти, разрезал её, как кусок колбасы. Я повернул кисть, прокручивая нож и пытаясь захватить его запястье, но пальцы не сомкнулись.

Я продолжил вращение на правой ноге и выбросил назад левую ногу, круговым движением послав пятку в затылок мурзы.

«С голой пяткой против сабли», — мелькнула глупая мысль.

Но пятка была, действительно, голая и попала мурзе точно в мозжечок. Ак-Кубек шагнул вперёд, молча рухнул на колени и повалился лицом во взбитую многими копытами землю.

Окружающие нас ногаи отхлынули в стороны. Всадник надвинулся на меня.

— Ты не убил его, шахиншах? Жаль потерять такого опытного воина, как Ак-Кубек. Ты как здесь оказался?

Высокомерной манерой речи он напомнил мне Абдулу из фильма «Белое солнце пустыни».

— Я, — Шейх-Мамай, правитель ногайской орды. Ты позвал астраханского бия, но я решил прийти сам. Не правильно, когда с шахиншахом говорит низший.

— Я думал, что ты оставил орду на Саид Ахмета.

— Мы, братья, поделили Орду на три части. И правим по очереди. Сейчас моя…

Он рассмеялся.

— Меня заарканили, когда я удил рыбу, — рассмеялся я. — И я сам, как рыба плыл за лодкой.

— Ты смелый и весёлый, так про тебя писал Тахмасип.

Шейх-Мамай спрыгнул с лошади и, с почтением склонив голову, подошёл ко мне.

— Дозволь самолично разрезать путы, великий шейх Араби?

Я кивнул головой, но сердце моё провалилось ниже кобчика, когда он зашёл мне за спину с ножом. Коварству тюрков нет предела. Выпрямив спину и гордо подняв бороду, я ожидал взмаха его руки.

— Режь, — сказал я.

Шейх-Мамай хмыкнул и аккуратно перерезал кожаный ремешок, перетянувший мне вены на руках. Онемевшие руки обвисли.

— Перевяжите шахиншаха. И определитесь, что с Ак-Кубеком?

— Он будет жить, — сказал я, зная, что удар у меня не получился слишком сильным, и перелома основания черепа ногайский мурза избежал.

Со связанными за спиной руками я удар никогда не отрабатывал. А надо бы…

Я не стал просить проявить снисхождения к пленившим меня ногайцам и их шестерых казнили прямо у меня на глазах.

— Может ты сам, о великий? — Спросил Шейх-Мамай.

Я покачал головой.

— За что их казнить? Я бы сам снял кожу с предателей, и отдал бы их моим нукерам, а те приготовили бы из них хорошие отбивные. Натуральные отбивные… Мои нукеры обожают съедать моих пленников. Сам я человечины не ем, но чужие традиции чту.

Шейх-Мамай содрогнулся.

— Тахмасип рассказывал про твоих дикарей, которые добивали и съедали раненных. Я не приемлю, такую жестокость.

Я хмыкнул.

— Ну да… Содрать с живого кожу и завязать её на голове, а мясо посыпать солью и оставить пленного так умирать, как делают твои воины, это ты считаешь гуманным?

Я рассмеялся.

— Ислам запрещает есть себе подобных…

— Они не мусульмане и съедают только тех, кого взяли в плен. И самое для тебя будет удивительным, что они жаждут, чтобы их съел я, потому что я их пленил и отобрал их имя. Это честь для них. Они из очень далёкой страны.

— И что, ты их ешь?! — Спросил хан ногаев, с ужасом глядя на кусок жаренной баранины в моей левой руке.

— Нет. Я чту всевышнего и его заветы. Но я правитель той страны и должен чтить их законы.

— У тебя, великий, наверное, много земель? — Осторожно спросил хан.

— Много, Шейх-Мамай.

— Много земель, значит много людей. Ты бы мог сам захватить Московию…

— Могу и сам, но тогда ты сказал бы, что я жадный.

— А ты не жадный?

— Нет. У Тахмасипа я не только не забрал казну, но даже заплатил ему за русских рабов. Мы выкупили тех, кто захотел вернуться домой. И с ним мы договорились, что он не будет больше покупать русских рабов.

— Ты и нам предложишь отказаться от русских рабов? — Недовольно спросил хан.

— Предложу.

Хан дёрнул головой.

— И нам заплатишь?

— Заплачу. Русы могут продавать вам много еды и хороших вещей, а вы продаёте русов и опустошаете их земли. Когда вы продадите всех русов, что вы станете продавать? Вы, ногаи, не думаете о будущем ваших детей. Скоро Рим построит железные корабли, которые вы не сможете потопить из своих пушек. Я более чем уверен, что даже мои деревянные корабли ваши пушки не пробьют.

— Нам не нужны корабли. У нас есть наши кони.

— Ваши кони хороши и неприхотливы, но слабы и небыстры. Ты видел моих коней. А есть и другие, которые могут в одиночку тащить три арбы сразу.

Мамай удивлённо покачал головой.

— С вашими конями вы будете ждать прихода крестоносцев в ваши степи, потому что ни Московию, ни, тем более Польшу с Литвой без кораблей и пушек вам не удержать, если возьмёте, конечно. А если Московия объединится с Польшой, то не только не возьмёте, так ещё и своё отдадите.

— А ты, шахиншах, устоишь один? — Усмехнулся Мамай.

— Я уже не один. Со мной Османы, Персия, Индия, Аравия. Ты со мной.

Мамай помолчал и спросил:

— Ты уверен? Что я с тобой?

— Уверен.

— Почему?

— Потому, что я ничего у тебя не прошу, а даю много.

— И что ты нам хочешь дать? Золото? — Серьёзно спросил Мамай.

— Дороже, — усмехнулся я. — Я готов помочь тебе сохранить твои земли. У вас сколько сейчас ханов ногайской орды? Трое? И желающих ещё столько же… А мы станем гарантами твоей власти и то, что после тебя будет править твой сын, или тот, кого ты выберешь сам. Не я выберу, а ты. Сам.

— А кто будет править после тебя? — Засмеялся Мамай.

— Мой наследник, — сказал я. — Я понимаю тебя. Риск, что что-то пойдёт не так, всегда присутствует, но и у каждого из нас есть возможность пойти своим путём, в таком случае. Однако, есть возможность попробовать создать настоящую империю и в её границах твоё ханство может вырасти до Самарканда.

— И кто будет императором?

— Пока я, ведь я уже император, — засмеялся я. — У меня сейчас больше силы и войск. А там видно будет. Но я буду сидеть в Крыму и править Московией. Мне не будет дела до тебя, пока тебе не понадобятся мои сила и знания. У тебя в горах лежат несметные сокровища. И дело даже не в золоте и серебре, а в других металлах. Если ты научишься их искать и добывать, может, станешь императором ты.

— Я ничего не понимаю в металлах… — Мамай рассмеялся. — Кроме золота…

— Боюсь, что ты и в золоте ничего не понимаешь. Чтобы его из земли добыть и повесить себе на грудь или надеть на пальцы, много надо знать и уметь.

— А ты знаешь и умеешь? — Почти обиделся хан.

— Знаю и умею. Вот это будет мой тебе второй подарок — знания. Мы откроем школы и университеты, и ты воспитаешь таких ногаев, которые своими знаниями заткнут за пояс греков. Ты сам будешь строить корабли и дворцы. Вон, посмотри на моих «дикарей». Они любой дворец выстроят.

— Мы воспитаем, — шёпотом сказал Мамай.

— Да, — вспомнил я. — Надо гонцов на ту сторону послать, а то, боюсь, мои «дикари» тут всё разнесут, к чёртовой матери.