Аландская Звезда

Глава 13

В начале августа 1855 года на Балтике снова запахло порохом. Правительства королевы Виктории и императора Наполеона сумели, наконец, договориться о совместных действиях и направили к русским берегам главные силы своего флота — шесть броненосных батарей. Четыре британских типа «Этна» и два французских «Девастасьона» (еще три Наполеон III все же предпочел отправить прикрывать Босфор, здраво рассудив, что угроза атаки русского флота и десанта в Проливах после событий прошлого года выглядит отнюдь не иллюзорно).

Собственно говоря, к этому типу принадлежали все шесть кораблей, ибо англичане построили свои корабли по французским чертежам, но раздутое самомнение «владычицы морей» не позволяло признать этот факт. При том, что ТТХ новейших броненосцев, прямо скажем, не поражали.

Виной тому оказались слишком слабые для таких больших и тяжелых кораблей машины в 400 сил у франков и чуть более 500 у британцев. В результате чего расчетной скорости в 6 узлов не смогли развить ни те, ни другие, показав на мерной линии весьма скромные от 3.2 до 3.8 узлов, или, говоря по сухопутному, около 6 верст в час. То есть, вполне сравнимо с бодрой походкой какого-нибудь бедного студента, торопливо шагающего в университет по Тучкову мосту.

Поэтому французы, не мудрствуя лукаво, буксировали свои батареи с помощью колесных пароходов. Оценив здравый подход союзников, британцы последовали их примеру. Еще несколько пароходо-фрегатов шло в охранении. А всего, вместе с судами снабжения под командованием произведенного ради такого дела в полные адмиралы Кокрейна, оказалось около сорока вымпелов.

Трудно сказать, что сподвигло королеву и лордов отдать старому авантюристу руководство собранной на скорую руку Балтийской эскадрой. Возможно, других желающих рискнуть всем, поставив на карту карьеру и репутацию, просто не нашлось. Зато мотивы самого сэра Томаса были ясны как божий день. Во-первых, месть за сына, погибшего год назад во время сражения в Лумпарских проливах. А во-вторых, желание поддержать реноме «Первого после Нельсона».

Благодаря телеграфу и обширной корреспондентской сети можно было следить за подготовкой похода буквально в реальном времени, а потому неожиданностью появление новой армады союзников для нас не стало. Мы в свою очередь тоже не теряли времени даром, усердно занимаясь переоборудованием кораблей, возведением укреплений и устройством новых минных заграждений.

На остальных фронтах этой войны тем временем наступило нечто вроде затишья. В Закавказье продолжалась осада Карса. Не имея достаточно сил для решительного штурма, Муравьев блокировал крепость, решив взять противника измором. Турки под командованием Вели-паши несколько раз пытались оказать осажденному гарнизону помощь, но после ожесточенных стычек были вынуждены ретироваться.

Такое же спокойствие царило и в Трапезунде. Подошедший к городу корпус Омер-паши не стал предпринимать решительных шагов, ограничившись перекрытием дорог, что не причинило снабжаемым по морю русским войскам ни малейших неудобств. По сути, единственными активными действиями на данном театре военных действий стали набеги кораблей Черноморского флота, буквально терроризировавших турецкое побережье.

Еще тише было на Белом море. Учиненный в 1854 году Шестаковым разгром привел союзников в состояние полного замешательства. Сторонники войны требовали послать на Русский Север новую эскадру, чтобы смыть «позор поражения» кровью. Противники, в свою очередь, вполне здраво указывали, что случившаяся неудача далеко не первая. А также, что новая авантюра может потребовать слишком много сил, которые в таком случае не получится использовать в другом месте.

В общем, после долгой дискуссии, адмиралы обеих стран, не сговариваясь, пришли к выводу, что судьба войны так или иначе решится на Балтике, а значит и суетиться, посылая эскадру в эти Богом забытые места, нет никакого смысла. И в этом была их ошибка…

Во-первых, как только выяснилось, что визита союзников в наши северные воды не будет, флагманская «Аляска» и остальные корабли Беломорского отряда тут же направились к берегам Британских островов. А во-вторых, задание пощипать британское судоходство было не единственным.

Произведенный за все свои подвиги сразу в капитаны первого ранга Шестаков и раньше предлагал перенести боевые действия на вражескую территорию, воспользовавшись для этого царившими в Ирландии антибританскими настроениями.

«Имея в составе своей команды много уроженцев этого края» — писал он в одном из своих донесений — «неоднократно имел возможность убедиться в их горячей нелюбви к английской короне и англичанам вообще, коих не без оснований считают поработителями своей родины».

Но если раньше сама мысль о том, чтобы возмутить чьих-то подданных против «законной государыни» казалась нашим престарелым генералам и адмиралам невозможной ересью, то теперь это начинание благословил сам государь.

Получив карт-бланш, Шестаков принялся за дело со свойственной ему энергией. Выйдя в море, он прихватил с собой еще почти три десятка ирландцев, завербованных с помощью штурмана «Аляски» Патрика О´Доннелла из числа пленных. По-хорошему, конечно, сначала следовало добраться до САСШ, связаться с тамошними патриотами Зеленого острова, обговорить условия, набрать сторонников, снабдить их оружием и так далее. Но на все это не было времени…

Еще одним театром боевых действий стали необозримые просторы Дальнего Востока, где у нас был, если не считать владений Русско-Американской компании, один единственный порт — Петропавловск-Камчатский, отразивший в прошлом году нападение Англо-Французской эскадры. В этом году союзники снова попытались захватить его, но, к своему изумлению, обнаружили на месте города лишь пепелище. Повинуясь приказу генерал-губернатора Восточной Сибири Муравьева — дальнего родственника и полного тезки наместника Кавказа, контр-адмирал Завойко эвакуировал гарнизон и местных жителей, оставив противника в дураках.

Впрочем, подробности всех этих героических дел стали широко известны гораздо позже, а пока доходившие до Петербурга вести из отдаленных уголков нашей необъятной родины просто меркли на фоне разворачивающихся в балтийских водах событий.

Общественное мнение, с недавних пор появившееся в России, в эти грозные дни разделилось на две неравные половины. Большая, состоявшая в основном из чрезмерно возбужденных одержанными мною громкими победами патриотически настроенных обывателей ждала, что великий князь в очередной раз выведет в море могучий российский флот и покажет противнику, где раки зимуют.

Вторая группа, костяк которой составляли люди более разумные и осторожные, к числу которых принадлежал и мой августейший брат, полагали довольным, если мы будем действовать от обороны, отбивая атаки противника, в конце концов вынудив его отступить и согласиться на мирные переговоры.

Я же, как, впрочем, и большинство моих соратников, не обращал ни на тех, ни на других особого внимания, поскольку все это время мы были заняты делом. Сильный броненосный флот для нашего богоспасаемого отечества сначала требовалось создать и лишь потом выходить на бой против двух превосходящих его во всем тяжеловесов.

Все лето мы были заняты подъемом со дна Рижского залива вражеских кораблей. К счастью, осторожничающий противник этим работам практически не мешал. Первым еще в середине мая вытянули из-под воды винтовой фрегат «Империус», затем в последних числах мая подняли «Дюка Веллингтона», дальше работа продолжилась ударными темпами, так что к середине июля самые перспективные из утопленников оказались сначала в Кронштадте, а затем либо в Петербурге, либо в Гельсингфорсе, то есть там, где имелись промышленные мощности для спешной перестройки их в броненосцы.

Работы в доках и мастерских велись практически круглосуточно. Я и сам бывал там практически ежедневно. Иногда в компании с Путиловым, Головниным или Лисянским, но чаще сам. А почерневший и спавший с лица Чернявский и вовсе там практически поселился. Тут нам повезло в том, что «Пембрук» и «Хоук» сумели захватить почти целыми и еще в начале мая увели на верфь для переделки. Правда, у второго из них была сильно разбита машина, но его корпус и уцелевшие части активно использовали для ремонта. Так что третий броненосец, получивший гордое имя «Бомарзунд», уже поднял флаг и был в присутствии всей императорской фамилии и самого государя торжественно принят в строй.

К середине августа ожидалась готовность еще одного броненосца (основой для него стал «Империус»), к концу месяца третьего. Вот этот обязан был впечатлить всех, потому что его базой стал британский трехдечный флагман с его могучими машинами, которые наши мастера смогли пересобрать и восстановить. Что же касается остальных, имелась надежда достроить их к концу сентября, началу октября.

Вспоминая впоследствии все эти напряженные и полные трудов дни, я пришел к выводу, что только постоянная занятость не дала мне сойти с ума и не наделать глупостей. Смерть Санни и последовавшие за этим события едва не подкосили меня. Как бы ни пытались мы скрыть факт самоубийства, кое-какие слухи все-таки просочились и достигли Синода. Заседавшие там седобородые старцы, несмотря на сопротивление тайного советника Карасевского, исправляющего в те печальные дни должность обер-прокурора, хотели было даже запретить отпевать и хоронить ее на освященной земле, и только личный приказ государя, прямо заявившего, что его невестка погибла в результате покушения, заставило их пойти на попятный.

Еще одной заботой стали дети. Четырехлетнюю Ольгу и годовалую Верочку забрала к себе императрица Мария Александровна, обещавшая вместе с государем воспитывать и заботиться о них, как собственных детях. Хотели забрать и Николку, но тут взбеленился я.

— Мой сын останется со мной, — отрезал я, услышав предложение брата.

— Мы с Мари понимаем твои чувства, — вздохнул тот. — Но разумно ли это?

— Это не обсуждается!

Несколько дней планомерной осады и бесконечных уговоров всех женщин нашей довольно-таки немаленькой семьи, включая матушку — вдовствующую императрицу Александру Федоровну и тетушку Елену Павловну, не дали никакого результата.

В конце концов они отступились, молчаливо признав мое право воспитывать сына самостоятельно. Почему я так уперся? Все просто. Николка пришел ко мне и спросил, честно и прямо глядя мне в глаза:

— Папа, ты не оставишь меня?

Что я мог ответить малышу? Только молча обнял и мысленно поклялся себе никогда не обмануть доверия сына.

Когда «битва за наследника» отгремела, то первым делом я нашел ему воспитателя или, как принято сейчас говорить, «дядьку». Им, к немалому изумлению августейшей родни, оказался простой нижний чин — Семен Васильев сын Ермаков — артиллерийский квартирмейстер из архангелогородских кантонистов.

Начавший служить еще при предыдущем императоре кавалер двух знаков отличия военного ордена, именуемых в просторечии георгиевскими крестами, был еще крепок и по странному стечению обстоятельств приходился крестным отцом моему вестовому — Ивану Рогову. Тот, собственно, и попросил за начавшего дряхлеть ветерана. Мол, стар он управляться с пушкой, и нельзя ли пристроить заслуженного унтера хотя бы в швейцары? Причем просил, разумеется, не меня, а пользовавшимся непререкаемым авторитетом среди прислуги Кузьмича. Я же этот разговор случайно услышал и решил вмешаться.

Краткий разговор с Ермаковым убедил меня в высоких моральных качествах квартирмейстера, и я неожиданно для всех предложил ему место дядьки при своем наследнике. Тот согласился, и судьба Николки оказалась решена. С тех пор мы практически не разлучались. Куда бы ни заносила меня судьба, рядом всегда был одетый в специально пошитую на него матросскую форму мальчишка, мгновенно ставший всеобщим любимцем.

Забегая вперед, не могу не отметить, насколько верным оказался этот спонтанно сделанный выбор. Старый моряк обладал не только твердыми нравственными принципами, но и поистине русской широтой души. Будучи, как это и подобает унтеру, строгим и взыскательным, он ухитрился не утратить за время службы способности к состраданию и всегда был готов прийти на помощь страждущему.

Еще одним замечательным качеством новоиспеченного дядьки была способность увлечь своего воспитанника занимательными историями, которые он умел рассказывать, как никто другой. Обладая прекрасной памятью, он знал множество поморских сказов и моряцких баек, а также целый ворох прибауток, присловий и пословиц на все случаи жизни. А рассказывал их так, что вокруг почти всегда собиралась толпа желающих послушать, причем не только из нижних чинов, но и молодых офицеров.

Старый унтер оказался неплохим педагогом и умел придать каждому своему рассказу своеобразную мораль, суть которой можно было свести к нескольким простым правилам: не лги, не наушничай, служи честно, цени товарищей и не спускай обиду.

В какой-то мере эти истории напоминали те, которые поместил в свой сборник «Матросские досуги» известный ученый лингвист Владимир Иванович Даль, с той лишь разницей, что были пережиты рассказчиком лично. Впоследствии самые яркие из них были записаны по памяти уже подросшим Николаем, после чего изданы для матросского чтения. Впрочем, это уже совсем другая история.

А пока я занимался делами, стараясь при этом не забывать, что рядом со мной находится маленький человек, вся будущность и благополучие которого целиком и полностью зависят только от меня. Поэтому я при всяком удобном случае старался брать его с собой. Вместе мы посетили добрую половину кораблей нашего флота от самых малых канонерок до самых больших броненосцев и линкоров. Побывали на многих бастионах и батареях. И даже участвовали в награждениях.

Последних, к слову, было довольно много. Герои недавнего сражения, как вы сами понимаете, не могли остаться без царской милости, и на экипажи всех принимавших участие в нем кораблей пролился целый дождь из наград, а также чинов и повышений. Лихачев, как командир отряда, помимо всего прочего, был удостоен орденом Аландской звезды с бриллиантами и производства в контр-адмиралы.

Голенко, как автор первого тарана, получил золотую саблю с надписью «За храбрость» и Аландский крест второго класса на шею. Такой же орден получили проведшие рядом со мной все сражение Аркас и командир «Великого князя Константина» Беренс. Мофета наградили орденом «Белого орла», что на мой взгляд было немножечко перебором, ибо такую же награду получил Нахимов за Первое Синопское сражение. Впрочем, это было еще цветочками.

Представьте мое возмущение, когда в одном из наградных списков я увидел фамилию едва не сорвавшего мне всю операцию фон Платера! Не знаю, кто его представил, но в связи с выслугой и «беспорочной» службой ему причитался орден святого Александра Невского.

В другое время я, возможно, и не стал поднимать волну, тем более что престарелый адмирал был уже переведен на новую службу как можно дальше от флота в Межевой департамент Правительствующего сената, но после трагической смерти Санни во мне как будто что-то оборвалось. В ту же ночь Григорий Иванович был арестован и доставлен в Кронштадтскую гауптвахту, где ему предъявили обвинение в государственной измене.

Тот, разумеется, все отрицал и рвался подать жалобу государю императору, на что проводивший допрос Беклемишев ответил, что не намерен беспокоить его величество по пустякам, а курьер с сообщением о постигшей адмирала неприятности пойдет в Петербург пешком.

— Но ведь сейчас лето, — ошарашенно посмотрел на него фон Платер.

— Значит, подождем, пока станет лёд, — развел руками жандарм. — А вы, ваше высокопревосходительство, за это время попытайтесь вспомнить, кто надоумил вас игнорировать приказы его императорского высочества?

— Издеваетесь? — затравлено посмотрел на него размещенный против всех правил в предназначенном для штрафных матросов каземате адмирал.

— Ни боже мой, — устало покачал головой капитан. — У меня, извольте видеть, и без вас дел невпроворот. Но сейчас необходимо узнать, что явилось истинной причиной попытки задержать отряд Лихачева. Ваше собственное скудоумие или заговор?

— Не было никакого заговора! — закричал тот, после чего, схватившись за сердце, тяжело опустился на скамью.

Некоторое время спустя Александр, разумеется, узнал о случившемся и повелел отпустить адмирала, что и было немедленно исполнено. Однако указ о награждении все-таки отменил и тишком отправил вздорного старика в отставку, после которой тот быстро зачах и вскоре покинул земную юдоль.

Стоит ли говорить, что после этого никто больше не смел игнорировать мои приказы? Правда, несколько заслуженных адмиралов вскоре поспешили сменить место службы, но лично я об этом жалеть не стал. Другим следствием данного происшествия стала всеобщая ненависть морских офицеров к Беклемишеву, почему-то решивших, что именно он является инициатором этого дела.

Возглавивший объединенную союзную эскадру 10-й граф Дандональд сэр Томас Кокрейн всегда славился отвагой, граничащей с безрассудством. Получив новое назначение, он начал действовать со свойственной ему решительностью. Не прошло и двух дней после его прихода, как англо-французская эскадра оказалась у Аландских островов. Обменявшись несколькими залпами с береговыми батареями и убедившись, что нашего флота здесь нет, союзники отошли к Ледзунду.

На следующие сутки их корабли появились у Дагеррортского маяка, а еще через двое весь флот вышел на траверз острова Нарген и встал в виду Ревеля, вызвав тем самым изрядный переполох. На берегу разом поднялась тревога, мирных жителей отвели за пределы города, укрепления заняли прибывшие на усиление полки 2-й Гренадерской дивизии.

Несколько дней продолжалась эта война нервов. Враг не предпринимал решительных действий и словно размышлял, куда же направиться дальше. Кокрейн разослал к нашим главным базам в Финском заливе корабли-разведчики, которым, к слову, никто просто так действовать не позволил. Их встретили и после коротких стычек заставили отступить. Преследовать неприятеля я запретил, обоснованно опасаясь ловушек.

В принципе, дальнейшие действия Кокрейна не представляли для меня секрета. Ведь сколько по Финскому заливу не ходи, а достойных целей для такой мощной эскадры не так уж много. Ревель, Нарва и другие небольшие города на побережье Эстляндии не годились в силу своей ничтожности. Кронштадт был слишком хорошо укреплен, а простиравшееся между ним и Петербургом мелководье не оставляло шансов на успех, даже если бы им удалось подавить его батареи.

Оставался прикрывавший подходы к столице Финляндии Гельсингфорсу и прикрывающей его с моря крепости Свеаборг. Несмотря на более чем солидные укрепления последнего с ними броненосные батареи союзников могли справиться, после чего с легкостью овладеть Гельсингфорсом. Затем… а вот так далеко никто из них не заглядывал.

Наполеон III, судя по донесениям разведки, желал добиться хоть какого-нибудь успеха, после которого можно будет с чистой душой и чувством выполненного долга перейти к мирным переговорам. Что же касается англичан, то они почему-то считали, что стоит им занять столицу великого княжества, все финны немедленно восстанут против русского владычества и присоединятся к победоносной британской армии.

Особенно упорно проповедовал эту теорию хорошо известный всем, кто учился в советской школе, публицист по имени Карл Маркс. Будущему классику «единственно верного учения всех времен и народов» казалось, что жители Суоми спят и видят, как бы поскорее вернуться под власть королей Швеции. То, что у прагматичных финнов на этот счет может быть иное мнение, в расчет не принималось. Мысль же, что какому-то малому народу в составе России может быть лучше, чем под властью просвещенных европейцев, и вовсе казалась глашатаю революции ересью…