Ад уже здесь

15 СТАРШИНА

Это становилось уже дурной привычкой — находиться в карантине. На сей раз не было клетки, как у московских конфедератов. Не было уютной комнаты с музыкой из динамика, как у рейдеров. Был карцер со скрипучей кроватью. Холодный и сырой. С тусклым светом. Электричества едва хватало, чтоб хоть чуточку накалить вольфрамовую нить спрятанной в плафон из толстого мутного стекла лампочки. Но удручало не это. Удручало то, что в этом карантине их держали отдельно друг от друга. Николаю уже казалось, что он прошагал несколько километров, меряя шагами карцер из угла в угол. Останавливался. Тупо смотрел на паутины трещин в стене из крупных шлакоблоков. Снова мерил шагами. Поговорить с товарищами так и не удалось. Конвой воспрещал это делать, пока их сюда вели. Хотя, быть может, их разлучили сразу. Ведь глаза им снова завязали. Во всяком случае, они живы и здоровы. Уже это должно было радовать. Но настроение были подавленным. Даже снисходительное обращение комиссара не оставляло положительных впечатлений. Они ведь хотели добыть топливо и сократить время пути при помощи все того же самолета. Но теперь получалось, что им предстоит пробыть взаперти неопределенное время.

В голове Николая постоянно крутилась мысль, что, возможно, стоило идти к Гау. Он ругал себя за отсутствие инициативы в данном вопросе. Ругал товарищей за неправильное решение в выборе союзника. Ругал старого охотника за то, что он, судя по всему, ввел их в заблуждение своим рассказом о местной ситуации, основанным на его личной неприязни к Гау.

Васнецов наконец перестал ходить и улегся на кровать, которая заскрипела, напомнив о родной солдатской койке в родном и невероятно далеком подвале Надеждинска.

«Надо было ставить на Гау», — вздохнул он и прикрыл глаза. После этого прошло меньше минуты, и он погрузился в глубокий сон.

Огромная толпа, собранная в большом ангаре, продолжала истошно вопить. Мужчины, женщины, подростки. Много людей в униформе натовского образца. Ее нетрудно было узнать по характерным кевларовым шлемам, чем-то напоминающим германскую каску сталкера Армагена из Москвы, по защитным наколенникам и налокотникам. Те, кто разрабатывал амуницию для солдат НАТО, знали свое дело хорошо. Они заботились о защите и комфорте для своих солдат. Она отличалась от формы российских солдат обилием продуманных деталей и элементов. Чего греха таить, в российской армии закостенелое мышление засидевшихся в креслах чиновников и бюрократов было далеко от того, чтобы озаботиться о добротном обмундировании своих солдат. Бойцам не хватало качественной обуви. Им давали повседневную форму, которая в силу своего качества принимала плачевный вид после первой же стирки, а там, наверху, думали не об этом, а о том, подшил солдат белый подворотничок, который практически не имел никакого смысла, или нет. А все новое и качественное, что создавалось для армии, можно было найти лишь на рынке и в магазинах. Хотя в небольших количествах новая и по многим параметрам превосходившая западные образцы униформа все-таки доходила до некоторых подразделений российской армии. Так, во всяком случае, рассказывали на занятиях в новой эпохе. Эпохе после всеобщего конца. Тем не менее на занятиях с воспитуемыми в Надеждинске немало внимания уделяли униформе солдат НАТО. Если поначалу после атомной войны ожидалось, что очень скоро придется с ними столкнуться на своей земле, то много позже, когда все покрылось снегом и тучами, эти уроки стали больше похожи лишь на дань прошлому. На занятиях говорили о достоинствах и недостатках униформы противника и о том, что наша армия выигрывает у них лишь не имеющими мировых аналогов тулупами, ушанками и валенками. Поначалу это могло звучать смешно. Но спустя некоторое время именно от тулупов, валенок и ушанок стала зависеть человеческая жизнь. Да и вообще выживание вида. И все прелести натовской повседневной одежды канули в прошлое. Он еще долго разглядывал всю эту нескончаемую массу людей, поражаясь синхронности их возбуждения и единому порыву, в котором они что-то монотонно вопили. Мужчины, женщины, подростки. Иногда старики или взрослые с грудничками на руках. Их взоры, отражающие бордовый с синим свет в ангаре, были устремлены к большой трибуне, на которой, однако, никого не было.

— Гау!!! Гау!!! Гау!!! Гау!!! — орала толпа, вскидывая руки с зажатыми кулаками над своими головами.

Если у кого-то на руках были маленькие дети, то они плакали от этого страшного шума и жуткой психосферы, окутавшей всех людей, как дым горящего здания окутывает всех находящихся в нем жильцов. Но детский плач тонул и терялся в сотнях глотках, скандирующих:

— Гау!!! Гау!!! Гау!!! Гау!!!

Васнецов только на минуту задумался над тем, что он вообще тут делает и как оказался здесь. Общий настрой толпы смахнул с него всякую способность мыслить и анализировать. И ему захотелось так же взмахивать руками и орать заветное «Гау!», погружая себя в иррациональный экстаз дикого восторга, и стать частью этой безликой толпы, создавшей своим эмоциональным состоянием что-то вроде коллективного разума… Или наоборот… Всеобщее бессознательное…

Но этого сделать ему не довелось. Он проснулся, почувствовав чье-то прикосновение. Миловидная женщина лет сорока, поставив поднос с едой на табурет, накрыла Васнецова старым солдатским одеялом, что и стало причиной его пробуждения.

— Извини. — Она по-доброму улыбнулась.

— Ты кто? — недовольным голосом спросил Николай.

— Не ты, а вы, — сказал кто-то строго. — Она тебе в матери годится.

Васнецов повернул голову. У входа стоял вооруженный охранник с обрезом охотничьего ружья.

— Никита, это невежливо — намекать на мой возраст, — тихо засмеялась женщина.

Николай снова взглянул на нее. О возрасте ей говорить не требовалось. Она выглядела очень хорошо. И дело не в красивых чертах лица и ухоженных вьющихся каштановых волосах, обрамляющих лицо и шею. Она буквально источала жизнь и оптимизм, даже несмотря на глубокую грусть в темно-карих глазах.

Охранник на замечание только недовольно шмыгнул носом.

— Тебя ведь Николаем зовут? — Женщина обратилась к Васнецову.

— Да. Николай.

— Ты поешь. Я еду принесла.

— Не хочу я есть, — проворчал Васнецов, усевшись на койке.

— Ты не брезгуй, — рявкнул Никита. — Это ваша жрачка. Из вездехода вашего. Свою провизию мы на вас тратить не собираемся.

— Никита, ну хватит уже. — Она нахмурилась. Затем снова обернулась к узнику. — Тебе, кстати, привет передавали.

— Кто? — оживился Васнецов.

— Друзья твои. Они вообще друг другу приветы передают, — улыбаясь, говорила женщина. — Я им всем еду принесла. Только все отказываются есть. Покушал только этот, в черном. С усами. Илья. Еще и поблагодарил.

— Ты ешь, ешь, — снова заговорил охранник. — И спать не заваливайся. Скоро вас сам товарищ Старшина примет.

— Какая честь, — брезгливо усмехнулся Николай, который все не мог отделаться от мысли, что надо было идти к Гау. И в голове пульсировали возгласы толпы, которые так его манили.

— Следи за языком, пацан. Тебе за Старшину тут любой голову открутит. Ладно, Лена, хватит с ним нянчиться. Пойдем.

— Пошли, — кивнула женщина, и они покинули карцер.

Николай вздохнул, медленно растирая ладонями лицо и пытаясь понять смысл своего сна. Затем он сорвал белое полотенце с подноса, обнажив железную миску с едой и кружку с компотом из сухофруктов. Есть все-таки хотелось.

Новая Республика представляла собой небольшой городок. Во всех поселениях, что им встречались, жизнь ушла под землю. Исключение составляли лишь кантина «Три свиньи» и Вавилон. Но там все было обнесено общими стенами и сводом, представляя единый комплекс. А Новая Республика выглядела иначе. Можно было только представить, какой титанический труд проделали подданные Старшины, укрепляя старые здания дополнительными стенами из бревен, досок, шлакоблоков и бетонных плит. Помимо доработки старых зданий они давно возвели и новые, послевоенные. В ход шло все. Даже речные баржи и блоки глины с тростником. Архитектура зданий была прямоугольно проста, но упор строители делали на непробиваемости стен и сохранении тепла. В единые комплексы были объединены лишь некоторые группы зданий, которые находились близко друг от друга. Иногда откуда-то из глубин строений доносились звуки работ или бодрые солдатские речевки: «Фашистам, натовцам и Гау у наших есть один ответ! Добро пожаловать, ублюдки, готовим вам свинцовый мы обед!»

Многие строения соединялись между собой тоннелями из железобетонных труб большого диаметра. Суровые условия ядерной зимы заставили граждан Новой Республики придумывать самые разнообразные ухищрения для отопления своих жилищ и сохранения в них тепла. Резиденция главы этого города-государства была в центре Новой Республики, в трехэтажном здании управления. Помимо обители самого Старшины там был генеральный штаб республики и так называемый университет, место, где граждане республики могли получить какие-то дополнительные знания. В своей цитадели Старшина держал и всех имеющихся здесь ученых, которым были предоставлены жилые комнаты. Повсюду, снаружи и внутри зданий, виднелись различные агитационные плакаты. То идущий в штыковую атаку солдат, под которым значилась надпись: «Удави зверя Гау», то изображения каких-то местных героев с перечислением их заслуг и призывом следовать их примеру. То плакаты с жуткими иллюстрациями бесчеловечности и опасности Легиона Гау. То изображение какого-то усатого человека, держащего перед собой в руках маленького ребенка, и надпись: «Старшина подарил нам надежду! Подарим ему победу!» В помещениях много черных флагов с перекрещенными из угла в угол мечами. На сей раз им почему-то глаза не завязали, что давало возможность все это рассмотреть. И на попытку поговорить конвоировавшие четверку путешественников гвардейцы Старшины никак не реагировали.

— Мы куда вообще идем? — тихо спросил Николай у Варяга, когда они миновали усиленный блокпост из долговременных огневых точек и танка ПТ-76.

— К их лидеру. Он принять нас хочет, — ответил Яхонтов.

— Вот как…

— Почему у вас флаги черные? — Людоед обернулся к одному из гвардейцев. Черный цвет вызывал неприятные ассоциации с полотнищами черновиков.

— Это траур по всем, кто погиб в мировой войне, — мрачно ответил боец. — И вообще, это наш вариант Андреевского флага. Только траурный и боевой одновременно…

Пройдя мимо многочисленных постов охраны административного здания, они наконец поднялись на третий этаж, где их ждал комиссар-наблюдатель Николай Андреевич и еще один человек в мундире и голубом берете.

— Здравствуйте, — вежливо кивнул комиссар пришельцам. — Проходите. Охрана остается в коридоре.

— Я возражаю, — нахмурился человек в берете.

— Это приказ товарища Старшины, — тоном, не терпящим возражений, ответил комиссар.

И они вошли. Нет, это не было роскошными апартаментами погрязшего в роскоши среди всеобщего бедствия диктатора. Просторный кабинет. Отделанные досками стены. Большой стол. На столе настольная электрическая лампа, обрамленная зеленым абажуром с одной стороны и керосиновая лампа — с другой. Подсвечник с огрызком свечи. Несколько старых блокнотов в центре стола и десяток карандашей в отполированном до блеска обрезке артиллерийской гильзы. Пепельница из такой же гильзы. Полевой телефон. Вдоль стен стеллажи с огромным количеством книг. Массивный сейф. Ряд стульев перед столом и один стул со стороны хозяина. Причем хозяйский стул был такой же, как и те, что для гостей. В углу вешалка с висящей на ней армейской шинелью и тулупом. Под потолком лампа дневного света. Окон в кабинете не было, поскольку он находился в глубине здания. В противоположной от входа стене еще одна дверь, справа от которой висела большая карта.

Вот из этой двери и вышел человек, как две капли воды похожий на того, что был нарисован на плакате держащим в руках ребенка.

— Встать! — скомандовал комиссар рассевшимся на стульях гостям.

Они поднялись. Однако человек в зеленом мундире без погон и нашивок небрежно махнул рукой.

— Садитесь, — тихо сказал он и расположился на хозяйском месте.

Ему было уже за пятьдесят. Невысокий, плотного телосложения. Темные волосы с обильной сединой. Густые черные усы. Густые брови, обрамляющие пристальный взгляд с прищуром.

— Здравствуйте, — размеренно проговорил он. — Меня зовут товарищ Старшина.

— А мы с Варягом полковники, — усмехнулся Людоед.

— Уверяю вас, здесь это не имеет значения, — спокойно ответил Старшина. — Все ваши звания, регалии, заслуги. Кто вам это присвоил, кто награждал, нет возможности проверить.

— Вы не любите офицеров? — поинтересовался Варяг.

— У нас тут много офицеров. — Хозяин пристально посмотрел ему в глаза. — Настоящих офицеров.

— Но заправляет всем старшина, — снова ухмыльнулся Людоед.

Комиссар недобро на него посмотрел, но промолчал, видимо выжидая реакции хозяина.

Хозяин никак не отреагировал. Только так же спокойно произнес:

— Сомневаюсь, что вы тут найдете того, кто этим недоволен.

— Недовольных вы, наверное, в лагерь посадили или расстреляли, — проворчал Николай.

— Коля, заткнись, — тихо проговорил Сквернослов.

— Отчего же. Пусть говорит. Зачем мне ваша неискренность. Не будет доверительной беседы, не будет и толка от нашей встречи. Но эту встречу ведь вы искали. Не я.

— А откуда у вас электричество? — Варяг взглянул на лампу, решив увести разговор в другое русло. Неприятности с местными властями им были совсем не нужны. — Я что-то ветряков у вас не заметил.

— Генераторы есть. В другом месте. Но они работают не на ветре, а в основном на воде, — ответил Старшина.

— На воде?

— Да. Вода есть самая универсальная субстанция, известная человеку. Она дарит жизнь. Но может нести смерть. Тяжелая вода. Оксид дейтерия. Вообще в воде скрыты колоссальные энергетические ресурсы. И я, и вы состоим из воды на три четверти. Наш мозг. Наше сердце. Даже бензин гореть не будет, если из него убрать всю воду.

— Но как? Как из воды можно получить электричество? У вас гидроэлектростанция?

— Слишком примитивно. — Старшина неторопливо покачал головой. — Водород. Пища мириадов солнц. Есть группа ученых… — Он вдруг встал со стула и, повернувшись спиной к гостям, взглянул на карту. — Вы ведь не будете спорить, что самоистребившаяся цивилизация в основе своей зиждилась на потреблении. Грабила единственную планету, на которой ютилась. Пилила сук, на котором сидела. Однако иногда являлись миру светлые умы. И была группа ученых, которая в инициативном порядке разработала технологию получения экологически чистой энергии. Это оказалось более эффективной технологией, чем солнечные батареи. И даже более дешевой и простой, чем ветряные генераторы. Небольшая установка, питающаяся водой и синтезирующая водород. Система цикличная. Потом снова получается вода. КПД колоссальный, и при всем при этом технология удивительно простая в реализации. Но надо было быть очень наивными людьми, чтобы в мире, где правили те, кто сколачивал немыслимые богатства на нефти, на углеводородном сырье, пытаться протолкнуть эту технологию в быт всего человеческого общества. Началась травля этих людей. Кого-то даже убили. Еще до войны. Но потом цивилизация погибла. Начались миграции выживших. И вот эта группа, вернее, то, что от них осталось, оказалась у нас. И на нашу удачу, и на их счастье. — Он вернулся на свой стул. — Однако оставим это лирическое отступление. Технология засекречена, поскольку Гау тоже нужна дешевая электроэнергия. Так что давайте перейдем к самой сути.

Он выдвинул ящик стола и извлек оттуда две курительные трубки. Одну из них Николай узнал. Она принадлежала Варягу.

— Это ваше? — Он протянул трубку Яхонтову.

— Да. Но у меня еще при обыске табак изъяли, — ответил Варяг.

— Табак, значит. — Старшина хмыкнул и поставил на стол деревянную шкатулку. — Угоститесь моим пока, — сказал он и поднял трубку полевого телефона.

— Коменданта мне, — строго сказал Старшина. Через некоторое время в трубке послышался хрип, на который строгим голосом хозяин ответил: — Помощник? А где сам?.. Так… Это я понял… Значит, слушайте внимательно, у вас есть тридцать минут, чтобы его разыскать и передать ему мое распоряжение. Пусть вытрясет дух из бойцов, что изымали имущество у вчерашних задержанных. Через полчаса у меня в кабинете должно быть абсолютно все, что они изъяли. Даже если к кому-то прилипла ниточка от вещей задержанных, то они должны вернуть и ее. Полчаса. Все. — Он положил трубку телефона и принялся забивать табаком курительную трубку. — Откуда вы?

— Мы из Калужской области, — ответил Варяг.

— Все четверо? — Он снова пристально взглянул на гостей.

— Я из Москвы, — мотнул головой Людоед.

— Вот, значит, как. Ну и как столица?

— Как и все остальное. В руинах. Но выжившие есть.

— Враждуют?

— Враждуют, — кивнул Крест.

— Логично. — Старшина закурил и, поднявшись, подошел к карте. — Калужская область, значит. Москва. А вот где мы. И как вас так угораздило?

— Давайте все по порядку расскажу, — вздохнул Варяг.

— Именно на это я и рассчитываю, — не оборачиваясь, произнес Старшина.

И Варяг начал рассказ. Он говорил о Надеждинске. Рассказал о неожиданном визите космонавтов. О землетрясении, белом медведе и чудовищном черве. Поведал о ХАРПе и решении Совета Надеждинска его уничтожить. Рассказал об экспедиции. О визите в Москву. О пси-волках. О конфедератах. Об их дальнейшем пути. Не забыл упомянуть о Вавилоне и рейдерах. О том, что происходит в Екатеринбурге, и, разумеется, о самолете. Старшина слушал внимательно и не перебивал. За время этого долгого рассказа он только один раз пыхнул трубкой, и она потом вовсе погасла. Наблюдавший за ним Николай вдруг понял, что диктатор курит больше не для удовольствия, как Варяг, а для других целей. Он чаще затягивался, когда вел разговор. Видимо, трубка помогала ему правильно вести этот разговор. В нужном ему русле. Каждая затяжка давала ему время обдумать очередное слово и каждую новую фразу. Обдумать очередной вопрос и правильно его сформулировать. Или ответить на вопрос именно так, как ему надо, а не иначе. Судя по всему, он был очень недоверчивым и подозрительным человеком.

Когда Яхонтов закончил свой долгий рассказ, прервавшийся лишь на минуту, когда в кабинет внесли пакет с вещами, которые прикарманили обыскивавшие четверку путников бойцы Новой Республики, Старшина снова закурил и через минуту размышлений произнес:

— Космонавты, значит. На Луну летели. — Он усмехнулся. — И это у вас, значит, луноход.

— А что вас смущает? — поинтересовался Варяг.

— Разве я сказал, что меня что-то смущает? Мне просто интересно, эти ваши космонавты, земля им пухом, случайно не рассказывали вам, как они собирались преодолеть пояс Ван Аллена, если собирались на Луну?

— Какой пояс?

— Радиационный пояс вокруг Земли. Пояс Ван Аллена. Жесткое космическое излучение там, где уже не предохраняет от него магнитное поле Земли, как на орбите. Как они собирались его преодолеть? Ведь не из свинца же был их корабль, верно?

— Погодите, но ведь всякие аппараты на Марс и еще бог знает куда отправляли.

— То аппараты. Там не было людей. Но, судя по вашему рассказу, на Луну летели люди.

— А как американцы туда летали еще черт-те когда? — вмешался в разговор Людоед.

— А они туда летали? — Старшина прищурился и усмехнулся.

— Погодите, вы хотите сказать, что…

— Я ничего не хочу сказать. Просто любопытствую. И этот ваш луноход… Такие аппараты — товар штучный. Особенно в стране с таким бюджетом и валовым внутренним продуктом, какой была наша родина перед войной. Но оказывается, что такими аппаратами укомплектованы еще и вооруженные формирования этих рейдеров. Не много ли луноходов делала страна, которая толком не могла свою армию содержать?

— Но разве их много? — возразил Варяг.

— Много. Для лунохода их много. Это ведь не Ка-пятьдесят, которых у нас по пальцам можно было пересчитать. Это не МиГ МФИ, который был у нас всего один. Это луноход. Машина не для этой планеты даже. Такие вещи на конвейере не делали.

— И что это, по-вашему? — нахмурился Яхонтов.

— Вы слышали о так называемых танках политбюро? — ответил Старшина после минутной паузы.

— Нет. И что это?

— Особые транспортные средства для передвижения и жизнедеятельности представителей высших эшелонов власти, партийных и военных лидеров, на случай глобальной и неограниченной ядерной войны. Их разработкой занимались еще, кажется, при Хрущеве.

— Не слышал, — ответил Варяг. — И что, вы думаете, что это и есть тот самый танк политбюро?

— Ну, думать можно все, что угодно. На деле может оказаться, что это действительно луноход и что они действительно летели на Луну. Да не долетели. Во всяком случае, сейчас это уже совсем не важно. Сейчас важно другое. — Старшина извлек из-за стола сверток материи для солдатских портянок и развернул его. В нем лежал предохранительный стержень от ядерного заряда Людоеда и флакон с эфиром, который дал Дитрих. — Это зелье — дело понятное. В быту бывает полезным. Но вот в своем рассказе вы уважаемый гражданин Варяг, отчего-то не упомянули про ядерный заряд, который везете. Откуда он у вас?

— Это мой сувенир, — усмехнулся Людоед.

— Ваш? — Старшина пыхнул трубкой и поднял брови. — Я-то думал, что ядерное оружие России есть собственность министерства обороны страны.

— В былые времена — да. Только где сейчас это министерство? Квартиру я получить не успел. С пенсией тоже оказия вышла. Так ведь что-то в память о родном министерстве нужно было оставить. Вот я и прихватил. Ну а вообще, если серьезно, это наш ответ ихнему ХАРПу. Надеюсь, вы не думаете конфисковать у нас это оружие и использовать по своему усмотрению?

Старшина в очередной раз скрыл свою задумчивость за пеленой выпускаемого из трубки дыма.

— Я, откровенно говоря, рассчитывал не на это. Я рассчитывал на то, что с ядерным оружием давно покончено.

— Если хотите знать, то я тоже надеюсь, что она последняя, — ответил Илья.

Николай понимал, что он лукавит. По крайней мере, рейдеры обладали ядерным оружием. И кто знает, где еще в мире были выжившие, сохранившие это рукотворное исчадие ада для каких-нибудь целей.

— ХАРП. — Старшина снова подошел к висящей на стене карте. — Аляска. А ведь была когда-то нашей территорией. Интересно, как бы все сложилось… Н-да. Наверное, после революции ее все равно аннексировали бы американцы. Но… Когда укрепился во власти собиратель имперских земель и вырезал всю старую большевистскую гвардию своими чистками, то он стал бы изыскивать способы вернуть Аляску… Война. Если бы эта территория была нашей… Танковые армады Красной армии блицкригом прошлись бы по континенту. Как это было в войне с японцами. Три недели — и все, мы в Мексике…

— Да вы маньяк, — вырвалось у Николая.

Комиссар устремил на него гневный взор, продолжая ожидать реакции Старшины. Тот медленно повернулся, показывая не предвещающую ничего хорошего улыбку.

— Обоснуйте, молодой человек.

— Что тут обосновывать? Дорвавшийся до власти унтер, выкормленный войной и кровью. Нет? Всюду плакаты. Угрозы. Ваши портреты. Да у вас культ личности и диктатура! Вы еще и мировым господством грезите!

— Однако как много вы успели понять за то малое время, что здесь находитесь, — усмехнулся Старшина.

— Все время, что я у вас нахожусь, я был в застенках ваших карательных органов. Как и мои товарищи…

— Колян, захлопни пасть, — зашипел Вячеслав.

— Ну уж нет! Он хотел откровенности!

— Разумеется. — Старшина кивнул. — Давайте откровенно. Диктатура? Конечно. Вы жаждали демократии? Вы знаете, кто придумал демократию? Древние греки. У них было тепло. Климат такой. И сытно. Они любили философствовать. Много философов у них было. Потому что им ни хрена не надо было делать. Им не надо было думать, как согревать свои жилища. Потому что у них было тепло. Им не надо было думать, как добыть еду. Потому что всем этим занимались их рабы. Они, быть может, не угнетали рабов своих, как это делали те черновики, про которых вы тут рассказывали. Рабы там, наверное, жили в сытости. Но они были рабами. Как и сытые рабы этих ваших рейдеров. И, придумав демократию, эти греки даже представить не могли, что не будет рабов, а будет всеобщее равенство. Равенство они видели для себя. Как и демократию. Посему суть демократии проста до боли. Демократия — для демократов. А для рабов — рабство. Кем бы вы родились при демократии? Рабом или элитой? Какая сложная дилемма, да? Все и всегда вы можете решить за себя сами? Боюсь, жизнь сама внесет свои коррективы. А у жизни злая ирония. Когда настал крах советской империи, люди кричали: нужны реформы. Нужна демократия и рыночная экономика. Старая система никуда не годится. Да, при новой экономике будет двадцать процентов безработных. Зато жить будем припеваючи. Как на Западе. Только им почему-то и в голову прийти не могло, что они окажутся среди этих двадцати процентов. Демократа спросили, понимает ли он, что его реформы приведут к смерти двадцати, а то и тридцати миллионов людей в огромной стране. Он сказал: и что же, не проводить никаких реформ? Эти люди, значит, не вписались в новые реалии и условия жизни. Вот так легко и просто. Ведь он себя не видел среди этих миллионов. И близких своих не видел. Одну особу из штатовского госдепа спросили, понимает ли она, что экономические санкции против государства Ирак за десять лет привели к гибели десятков тысяч иракских детей. Она ответила, что это очень трудный, но нужный выбор. Ибо это путь демократии. Вот так вот запросто. Это ведь не ее дети. Те, кто развязал ядерную войну, надеялись на свои бункеры и запасы. Хрен с ними, с миллиардами людей. Главное в ядерной войне — это бункеры для элиты. Демократия — это выбор. Безусловно. Выбор между тем, раб ты или элита. Жертва или тот, кто этими жертвами устилает путь. Но разве ты делаешь этот выбор?

— А что, тирания лучше? Человек волен распоряжаться своей судьбой, когда над ним стоит тиран? — возразил Васнецов.

— Нет. Тирания не лучше. Но тирания тирании рознь. Вот вам пример: за годы опричного террора при тиране Иване Грозном было казнено людей в десять раз меньше, чем в то же время за одну Варфоломеевскую ночь в просвещенной Европе. Но Иван — тиран, а они там культурные и цивилизованные люди. А что было бы с гражданами Новой Республики, не будь этой самой Новой Республики и жесткого централизованного управления? Я работал. Мои соратники работали. И мы заставили работать и создать себе условия жизни всех, кто был здесь и пришел сюда. Неважно, кто этот человек. Чиновник краевой администрации, генерал, бизнесмен, солдат или рабочий. Все вкалывали. Были тут и те, кто пофилософствовать любил. Болтологией заниматься. Мы, дескать, люди другого склада. Нам другой вид деятельности предначертан. Мы интеллигенция. А кто сказал, что интеллигенция — это безделье? Я им показал, что им предначертано. Трудовые лагеря, вот что. И важно помнить, что там, за рекой, всего в тридцати километрах, обосновался враг. Кучка предателей. Со своей аморальной идеологией. И враг с нами цацкаться не будет. Война не окончена. Война продолжается.

Я тиран? Будь по-вашему. Тиран. Знаю, меня так многие называют. Да что там, пройдут годы. Возродится все, быть может. И тогда меня тираном назовут все. Ведь жизнь станет другой. Может, настанет весна. Природа проснется. Отстроятся города. Будут жить в теплых квартирах люди и смотреть телевизор. Им не надо будет в борьбе и тяжком труде добывать еду. Они пойдут в ближайший супермаркет и все, что надо, там купят. Конечно, в их понимании я буду тиран. Ведь им не хочется думать о том, как мы жили. Как выживали. Какую цену нам приходилось платить, чтобы в труде и борьбе сделать возможным будущее благоденствие. И они будут чураться своей истории. Пугаться ее. Клеймить свое прошлое. И злого тирана Старшину. Ведь у них все будет по-другому. Легко и просто. Но от непонимания своего прошлого они впадут в невежество. Снова. И все тогда повторится. Скатятся в хаос и беспредел, в аморальность и безнравственность, где нет жесткой руки и львиного сердца, болеющего за вверенный ему в подданство народ. И тогда они возмечтают о диктатуре. О жесткой руке. О льве на троне. Ведь если баранами правит лев, то они станут львами. А если львами правит баран, то они обречены быть баранами. Ведь единственная свобода, которая по большому счету нужна человеку, — это свобода от ответственности и бремени принятия решений. Пусть государь думает, как сделать жизнь лучше. Пусть он заботится о народе. А если не справится, мы его свергнем и призовем тирана. А если справится, то потом, когда придут новые времена, мы назовем его тираном и отречемся от него. Это ведь так легко, пнуть мертвого льва.

Он принялся выбивать из трубки пепел, стуча по обрезанной гильзе-пепельнице.

— Излюбленная забава человечества — пляска на граблях. Одних и тех же граблях. Шекспир сказал, что весь мир театр. Я говорю, что он не прав. Мир — это цирк. Большая круглая арена. И люди бегут по этому кругу, как дрессированные верблюды. Все это уже было. Были лишения и жесткая рука. Был тяжкий труд, в котором строилось будущее. И будущее отстояли ценой неимоверных усилий и больших жертв. Но в будущем люди стали гадить на могилы своих трудившихся и сражавшихся отцов и посыпать свою голову пеплом. Может, потому мы и пришли к такому ужасу, который в итоге случился. Потому что не любим делать выводов и извлекать уроки. Ведь мы любим свободу. Свободу от принятия решений и бремени ответственности. Кто-то один сказал за нас, что там, в прошлом, все было плохо и неправильно. Значит, так оно и есть. Кто-то сказал, что надо пустить ракеты, и все нажали кнопки. Ну, пусть через много лет назовут меня тираном. Значит, будущее это будет. И в том наша будет заслуга. А то, как они удержат наш дар, уже будет их забота, ответственность и решение. Но я держу все в жестких руках, чтобы новые люди в Новой Республике были воспитаны по-другому. Чтобы была преемственность. Чтобы помнили уроки. И знали, что жить они будут ценой наших жертв. А сейчас… Мы выжили, чтобы жить. А чтобы жить, надо выживать. Неужели в вашем Надеждинске все по-другому?

— У нас нет лагерей и тюрем. И наказания там только административные. И правит всем Совет, а не один человек. И не видим мы в каждом прибывшем врага. И…

— Ты просто не помнишь, Коля, что было в самом начале, — проворчал Варяг. — Нам в Надеждинске пришлось пройти все круги ада, чтобы все утряслось и превратилось в дружную трудолюбивую общину. Да, легче было в том, что у нас в основном слаженные подразделения военных.

— Тут тоже военные…

— И среди них предателей много, — перебил его Старшина. — Я ведь не с этого начинал. Я считал своим наипервейшим долгом сохранить людей и оказать возможное сопротивление врагу. Десант ведь был, и был он до войны. Перед самым началом. В огромной стране с никудышной системой контроля, с не оклемавшейся после развала и децентрализованной системой ПВО. С продажными должностными лицами, которые, подобно тем оборотням в погонах, что пропустили колонну груженных вооруженными бандитами «КамАЗов» к роддому… За тридцать сребреников… А тут командир подразделения и чиновник местной администрации были повязаны с вражеской агентурой. Они хорошие деньги поимели. Им было чем торговать. В этих краях курсировали машины «Тополь-М». Они их сдали. Продали безопасность страны и народа. Вероятность ответного удара. Нарушили равновесие, предохраняющее от мировой войны. Я не знаю, кто все заварил. Я не знаю, кто все это начал. Ведь, как я понял из вашего рассказа, перед войной мы тоже похулиганили. Верно, товарищ Крест? База противника в Северной Атлантике — ваша работа?

— Моя, — кивнул Людоед.

— Ну, ясно. Сразу скажу, упрекнуть мне вас не в чем. Во всяком случае, в этом вопросе.

— На том спасибо. — Илья улыбнулся.

— На здоровье. — Старшина открыл свой ларец с табаком.

— Угоститесь теперь моим. — Варяг протянул ему кисет со своим табаком, который вернули полчаса назад.

— Без обид, товарищ Яхонтов, но я курю только свой, проверенный табак, — ответил Старшина. Он набил трубку и снова закурил. Покачивая головой, разглядывал дым. — Непросто было поначалу. Но я не зря в былые времена много времени уделял солдатам. Даже взял на себя обязанность проводить с ними занятия по общественно-государственной подготовке. Офицерам было лень. У них других забот хватало. Армию ведь сокращали. Но не сокращали обязанности. В итоге то, что делали раньше десять человек, приходилось исполнять пятерым. Даже необученным. Да и кому охота возиться с бойцами. Что-то им объяснять. Выслушивать их. Быть им старшим братом. Не хотели офицеры этого делать. И я взял эту функцию на себя. И разумеется, я не читал им казенные бумажки, написанные теми, кто понятия не имел, чем живет боец. О чем думает и переживает. И они стали тянуться ко мне. Излишних поблажек по службе я не давал. Но относился к ним по-человечески и выслушивал. Помогал чем мог. И много с ними беседовал. Прививал то, что школа уже давно не прививала, а родители забывали. Любовь к Родине. Гордость за свою историю. Гордость за свою нацию. Кем бы он ни был. Русский, татарин, якут, дагестанец, чуваш, калмык. Ну и за кем солдаты пошли, когда все началось? За теми, кто слушать об их проблемах не хотел? Кто смотрел на них как на бесплатную рабочую силу? Или за мной? Многие хотели уйти. Добраться до дома. Я их понимаю. Но есть долг. Я поговорил с ними. Уговорил остаться на неделю. Покончить с окопавшимися врагами и предателями здесь. А потом я их не держу. Но идти им уже было некуда. Тут ядерных ударов не было. Глухая тайга кругом. А вот в их города и поселки пришла ядерная смерть. А я задолго до этого говорил солдатам, что война неизбежна. Политическая и экономическая ситуация во всем мире такова, что война — дело времени. И объяснял им, что надо делать в этих условиях. Провидцем оказался. — Он усмехнулся. — Авторитет мой от этого только вырос. И это был не дешевый авторитет, какой зарабатывают некоторые командиры, закрывая глаза на неуставные отношения в подразделении или пьянство подчиненных. Нормальный авторитет лидера. Старшины. Строгого, но справедливого. И дел потом у нас не убавлялось. От своих людей я узнал, что глава областного УВД собрал архив с дактилоскопическими картами военных. Каждый военный ведь должен был сдавать отпечатки пальцев. И материалы хранились в УВД. И этот мерзавец хотел эти материалы передать врагу. Ведь если эту зону оккупируют и кто-то из военных уйдет в подполье, то их легче будет вычислить. Мы перехватили и уничтожили и этого предателя. Архивы у меня. Потом подняли голову недобитки. Появился Гау.

Васнецов слушал его и вдруг ощутил болезненную пульсацию в висках. Он отчетливо вспомнил разбитый вагон, где он с ушибленной головой и Юра Алексеев с загнивающими от ран ногами грелись у костра, в который Николай подбрасывал письма. Там было письмо одного солдата из армии. Он хорошо помнил. Тот писал своей матери, что попал в хорошую часть, потому что у них хороший старшина. Только говорил этот старшина много о войне. Что она неизбежна…

— У нас было много времени на переосмысление произошедшего, — продолжал говорить Старшина. — Мир был обречен. Мир зашел в тупик. Неверная экономическая модель. Потребление невосполняемых ресурсов. Вражда и навязывание своих идеалов другим. Интеграция и глобализм. Все могло прийти к истинной тирании. Единоличному диктату группы авантюристов. Тайного мирового правительства. И тогда не было бы никакого спасения. Никакой альтернативы. Никакого выбора. Одна модель. Одно мнение. Один режим. Да, были бы у нас личные свободы. Хочешь черную одежду — иди и купи. Хочешь пеструю — иди и купи. Хочешь быть голубым… Да пожалуйста. Твоя задница. Хочешь смотреть дебильный сериал, умовыжигательное ток-шоу, словоблудов и обезьян, произошедших от человека, светские хроники публичных куриц и будни гламурных потаскух, смотри на здоровье. Мы сделаем для вас дешевые телевизоры. Мы сделаем для вас четыреста каналов. У вас есть выбор на этих каналах. Между дерьмом, блевотой, мочой и соплями. Выбирай. Вот твои свободы. Хочешь выбрать между слоном и ослом, выбирай. Это ведь свобода и демократия. Хочешь умирать — умри. Хочешь жить, попробуй. Хочешь сказать, что президент дурак, ну скажи. В этом ведь ключевое отличие тирании от свободы. Плохой тиран льет тебе на голову дерьмо, но ты молчи. Хороший демократ льет тебе на голову дерьмо, но ты теперь можешь открывать рот. А кто тебя будет слушать? Что это изменит? Ничего. У тебя иллюзия свободы и отсутствие тирании. Ведь вокруг демократия. Чего еще желать? Нет. Конечно, то, что я сейчас скажу, это чудовищный цинизм, но война принесла благо. Мир сейчас разрушен до основания и покрыт снегом. Это чистый белый лист. И с этого чистого листа нам надо начинать все сначала. Опираясь на неудачный опыт прошлого. Помнить его уроки. Ведь последняя цивилизация, как, видимо, и те, что были до нее, не справилась с наипростейшей задачей вселенского разума — идти вперед и развиваться. Вместо этого все бегали по замкнутому кругу цирковой арены, как дрессированные верблюды. И наступали на одни и те же грабли. Мы начали с самого начала. И в начале пути нужна жесткая рука, потому как надо бороться. И от нового воспитания людей и их анализа ошибок прошлого будет зависеть, возникнет в дальнейшем необходимость тирании или нет. Но если вам, молодой человек, что-то не нравится, то сейчас именно у вас есть такая честь и привилегия, как выбор. Вы не наш человек. Не гражданин Новой Республики. Если вы хотите идти к Гау, я вас не держу. И предателем вас никто не объявит. Кого вам предавать? Вы меня не знаете. Но вы не знаете и Гау. Не знаете, какое это зло…

— А если Гау добро, вы ведь все равно будете говорить, что он зло. Ведь так? Это ведь суть вашей пропаганды? — возразил Николай.

— Это суть любой пропаганды, — улыбнулся Старшина, выпустив очередной клуб дыма.

— Нам нужно топливо для самолета, а если я не ошибаюсь, оно есть у Гау, — вмешался в разговор Варяг.

— Конечно. У них его в избытке. Они ждали много самолетов. Но мы постарались, чтобы не дождались. И какие ваши предложения?

— Вы не считаете, что пора покончить с Гау раз и навсегда? Пора уже переключаться на другие задачи. Мы же вам много рассказали. Есть рейдеры на Урале. Есть Вавилон за Уралом. Есть конфедераты в Москве. Есть Надеждинск, в конце концов. Пора налаживать связи.

— Не спорю. Пора, — кивнул Старшина. — Для налаживания связей ох как пригодились бы ваш самолет и ваш вездеход.

— Это исключено. И вы это прекрасно понимаете, — нахмурился Людоед.

— Разумеется. Уничтожение ХАРПа сейчас приоритет номер один. Иначе все наши труды и жертвы напрасны. — Старшина уселся на стул и, закинув ногу на ногу, взглянул на доселе молчавшего комиссара. — Николай Андреевич, как думаешь, каким образом поступил бы Титос, узнав, что у Старшины появилась атомная бомба и он хочет покончить с Легионом Гау раз и навсегда?

— Трудно быть уверенным относительно того, что у этой твари в голове, — пожал плечами комиссар. — Но я могу сказать, как поступил бы на его месте я.

— Ну и?

— Отступать некуда. Некуда бежать. Они много труда вложили в свой гарнизон. Тут только один вариант. Бросить все силы. Всю свою свору, все оружие на Новую Республику. Массированное наступление. Быстро и молниеносно выдвинуться к границе врага. Тогда враг не решится применить бомбу. Иначе накроет и его. Враг тоже будет биться всеми силами. И это момент истины и единственный шанс. Либо Гау, либо Старшина.

Диктатор покачал головой и улыбнулся.

— Знаешь, Николай Андреевич, я ведь тоже поступил бы именно так.

— Послушайте, — еще больше нахмурился Людоед. — Эту бомбу применять нельзя. Она для ХАРПа.

— Это я понимаю, — махнул рукой Старшина. — В ядерном оружии важно его наличие, а не применение. Не все это, правда, понимали. Ну да ладно. Мне докладывали, что вы испрашивали возможность помыться и постирать свою одежду. Это так?

— Так, — кивнул Варяг.

— Сейчас у вас будет такая возможность. А нам с тобой, Николай Андреевич, надо кое-что обмозговать. Детально и обстоятельно.