41 - 58 Хроника иной войны (СИ)

Фрагмент 8

2-й механизированный корпус понёс в тяжёлых боях очень существенные потери и по наличию техники едва дотягивал до полноценного танкового полка.

Ещё 12 августа его остатки сняли с фронта и перебросили к Кременчугу для пополнения и переформирования. Где уцелевшие танки (32 лёгких БТ, 8 Т-34, 11 Т-26, 4 ХТ) и бронеавтомобили (44 БА-10 и 37 БА-20) свели в единый кулак в составе 14-го танкового полка 15-й моторизованной дивизии генерал-майора Белова. А вот 11-ю генерал-майора Волоха и 16-ю полковника Мандро танковые дивизии фактически заново снабжали техникой. Да какой!

На станции Малановка уже разгрузили несколько эшелонов техники, и её передачей занимался сорокалетний подполковник-танкист в непонятной должности «инструктор». Форма едва-едва обмялась, но прекрасно видно, что носить её командиру отнюдь не в новинку. Зато представление о ещё невиданной в мехкорпусе технике он имел прекрасное.

Танки. Кажется, те же самые, что и раньше, Т-34, но на тех, что с 76-мм пушкой, везде установлено более мощное, чем Л-11, орудие Ф-34. Башня шестигранная, на некоторых машинах литая, а на других штампованная. Их было всего несколько штук, и все носили на не единожды перекрашенной броне отметины от попадания снарядов. Основная же масса — с просторной обтекаемой башней и 85-мм пушкой. Ходовая часть от траков гусениц до колёс — обновлённая. Хотя и сохранилась привычная подвеска Кристи. Выросло до пяти членов экипажа: в каждом танке обязательно установлена рация и должен быть радист, ведущий также огонь из курсового пулемёта. По словам «инструктора» подполковника Михалёва, ресурс гусениц увеличен многократно, так что бояться длинных маршей не следует.

Лобовая броня башни увеличена до 90 мм, хотя прочее бронирование осталось прежним. На лобовой броне корпуса подвешены пять запасных траков, обеспечивающих дополнительную защиту механика-водителя. По словам Михалёва, коробка передач новая, пятиступенчатая, более надёжная, чем у машин образцов 1940 и 1941 гг. Фрикционы перестали быть «больным местом» машины. Моторы новые, более мощные, но на основе всё того же В-2. Моторесурс двигателя увеличен.

— Но техника хоженая, и в основной массе — остаточный моторесурс всего около ста часов.

Всего! Да редкие машины корпуса до этого дотягивали до полусотни! Слова про то, что машины не новые, вызвали удивление у красных командиров, но на вопросы о том, откуда они взялись, если никто раньше не слышал о такой модификации, быстро отреагировал сопровождавший «инструктора» особист, категорически запретивший впредь вести подобные разговоры.

Запас топлива за счёт дополнительных топливных баков-бочек, установленных на крыше моторного отделения, увеличен до 810 литров, но из-за возросшей с 26 до 32 тонн массы дальность хода сократилась с 400 до 360 километров. Зато обзорность через приборы наблюдения, а также качество прицелов — просто великолепные в сравнении со старыми машинами.

Подведя командиров дивизий, полков и батальонов к следующему образцу, подполковник категорично объявил:

— Прошу всех запомнить раз и навсегда: это — не танк! Это самоходная артиллерийская установка с противопульным бронированием, и её задача — не ходить в атаку на вражеские позиции, а поддерживать танков в качестве самоходной дивизионной пушки. Идеально — с закрытых огневых позиций. Или, на крайний случай, при стрельбе прямой наводкой из засады как противотанковое средство. Но даже огня из крупнокалиберного пулемёта её броня не выдержит. К тому же, как видите, у неё нет верхнего бронирования боевой рубки, и брошенная пехотинцем граната-«колотушка» не только убьёт экипаж, но и повредит машину. Да и пулемёта для самообороны от вражеской пехоты у неё нет.

Михалёв начал сыпать характеристиками самохода, изготовленного «вокруг» неизвестной всем 76-мм дивизионной пушки Зис-3. Следует отметить, очень приличной по возможностям пушки.

Противотанковую артиллерию, которую предстояло освоить танковым дивизиям, представляли те же самые Зис-3 и 57-мм Зис-5 с тонким и длинным стволом. Зенитную — 37-мм автоматы, 57-мм орудия и спаренные 12,7-мм и 14,5-мм пулемёты, установленные в кузове грузовика. На вид — обычного Зис-5, но несущего на капоте надпись «Уралзис».

Для буксировки пушек дивизионной артиллерии предназначались двухтонные полноприводные машины марки Газ-63, а 122-мм гаубиц М-30 — трёхосные Зис-151 грузоподъёмностью 4,5 тонн. 57-мм пушки таскали Зис-5.

Тяжёлую корпусную артиллерию представляли 152-мм гаубицы Д-1, буксируемые гусеничным артиллерийским тягачом марки АТ-С и самоходы со 122-мм пушкой. Великолепно бронированные и не требующие дополнительного тягача для буксировки. Судя по ходовой, сделанные на базе танка КВ*. Радовало, что каждый из самоходов имел рацию и крупнокалиберный зенитный пулемёт

*Тут танкисты ошибаются: базой для ИСУ-122С является танк серии ИС.

Порадовало то, что для экипажей боевых машин предусмотрено вооружение не пистолетами ТТ, а куда более мощными и достаточно лёгкими (хотя и неказистыми на вид) пистолетами-пулемётами ППС.

— Как они по сравнению с пистолетами пулемётами Дегтярёва? — не удержался кто-то из «экскурсантов».

— По огневым характеристикам не хуже. По надёжности лучше. А уж если говорить про стоимость и простоту — вообще никакого сравнения. Лёгкое, надёжное, скорострельное и удобное оружие, — уверенно отчеканил подполковник.

Для стрелковых подразделений предназначались карабины с неотъёмным штыком на основе «мосинки» и автоматы ППШ, только-только ставшие поступать на вооружение РККА. В качестве противотанкового оружия стрелкам придавалось по одному расчёту 14,5-мм противотанковых ружей на отделение. Пулемётов «Максим», вместо потерянных в боях, не прислали ни одного. Их должны били заменить более лёгкие станковые СГ, о которых тоже никто не слышал. Много миномётов калибром 82 мм, 120 мм и фантастических 160 мм, но ни одного лёгкого ротного 50-мм.

Опытный глаз красных командиров заметил, что значительная часть техники и вооружений, доселе им неизвестных, имеет следы более раннего использования, но особист ясно дал понять, что никаких вопросов об их происхождении задавать не следует. А с этими товарищами спорить как-то не хотелось…

Увы, но на весь корпус «обновок» не хватало. Да, в общем-то, и людей, даже с учётом прибывающего пополнения, недоставало для того, чтобы восстановить корпус до штатной численности личного состава. По-хорошему, с учётом необходимости освоения новой техники, требовалось месяца три, чтобы 2-й механизированный снова вступил в бой. Вот только куратор войск Южного направления маршал Будённый, связавшийся с командующим корпусом генерал-лейтенантом Новосельским, сроки готовности корпуса к ведению боевых действий определил очень жёстко.

— У тебя есть только десять дней. Уже 24 августа ты вместе с частями 12-й армии должен нанести фланговый удар по зарвавшимся фашистам из 17-й пехотной армии у Кривого Рога.

— Но ведь Кривой Рог пока ещё наш.

— Вот именно, что пока. 18-ю и 9-ю армию давят так, что они уже не могут остановиться. Сегодня, 14 августа, немцы вышли к Чёрному морю между Аджалыкским и Тилигульским лиманами. Немецкая 11-я пехотная армия давит на Черевиченко с запада и севера. Как бы мы в дополнение к Приморской армии Софронова в блокированной Одессе не получили заблокированную в районе Николаева и Херсона 9-ю армию. И 18-ю, прижатую к Днепру у Никополя и Запорожья. Пока спасает только то, что пощипанный Клейст не может перебросить ни одной танковой дивизии из-под Киева. Поэтому надо срочно дать по морде Штюльпнагелю. Вот этим вы с Понеделиным и займётесь.

— Но…

— Знаю, что ты мне хочешь сказать! — оборвал генерала Будённый. — Что техника новая, требующая освоения. Да и недостаточно её для укомплектования штатов. Зато какая техника! Лучшая из того, что у нас вообще до сих пор была. Что людей у тебя не хватает. Их сейчас вообще ни у кого не хватает. И у германца тоже не хватает. Вспомни, как вы их горнопехотные дивизии пощипали. И если мы сейчас не ударим, то придётся нам до Сталинграда и Кавказа драпать. Есть слово «надо»! Поэтому делай что хочешь, изворачивайся, как сможешь, хоть богу свечку ставь, хоть чёрту кочергу, но 24 августа твой корпус обязан быть на острие удара.

На удивление, инструкторов, помогающих личному составу освоить технику, оказалось немало. И танкисты, и артиллеристы, и пулемётчики. Отлично знающие своё дело люди, хоть по большей части и немолодые. Да и пополнение в части технических специальностей приходило не «от сохи». Точнее, такими были только механики-водители, все как один, имевшие опыт работе на тракторе, а то и служившие в танковых войсках. Пусть даже на устаревших танках.

В кои-то веки не жалели на учёбу ни горючего, ни патронов, ни моторесурса. Именно по настоянию Будённого не жалели.

— Сколько нужно будет, столько ещё пришлём, — отрезал маршал, едва стоило заикнуться о затратах ресурсов на обучение.

Поэтому по 12 часов в день крутилась карусель на маршруте танковой трассы, тренировались развёртывать и сворачивать огневые позиции пушкари, скакали в кузов машины и обратно, окапывались и бегали в атаку стрелки. Не только где-то там, на западе и юге грохотали орудия и трещали винтовки, но тут, в глубоком тылу неподалёку от Днепра ухали танковые пушки, строчили пулемёты и автоматы, с противным свистом летели миномётные мины.

В своих мрачных прогнозах Семён Михайлович не ошибся. 16 августа стало окончательно ясно, что Одесса находится в блокаде. 6-я армия начала отход на рубеж Ровное — Бобринец — Долинская. 18 августа 12-я армия уже вела бои за Кривой Рог. 20 августа немецкая 11-я армия вышла к Днепру в районе населённого пункта Дудчаны, частично оттеснив 18-ю армию Смирнова за Днепр, а частично — на рубеж Апостолово — Зеленодольск — Золотая Балка. 9-я армия Черевиченко, опасаясь удара в тыл, начала отход к Херсону, оставив Николаев. Севернее, в районе Канева немцы полностью очистили от советских войск правобережье Днепра, и теперь готовились к удару на Черкассы и Смелу. 38-й механизированный корпус, «давший прикурить» немцам и венграм, дабы избежать охвата с юга, отошёл в район Смела — Новомиргород. К исходу дня части 17-й пехотной армии, прорвав оборону на стыке 6-й армии Понеделина и 12-й Музыченко, вошли в Жёлтые Воды, и немцам открылся путь на Днепропетровск.

Ещё вчера вечером Степан Егорович Лысухин пьяно плакал в полусгнившем (чтобы пережить зиму, нужно успеть до холодов поменять нижние венцы сруба) домишке на окраине Пензы. А что ему ещё оставалось делать? Сокращение Советской Армии на два миллиона человек сделало его, боевого офицера, человеком без будущего. Дослужился до звания майора, но это был «потолок», поскольку звёзд с неба не хватал и ни в какую академию поступать не желал. Ну, может быть, ближе к пенсии из командира батальона Т-44 сможет ещё дорасти до зампотеха полка. Как он считал, пока Хрущёв не решил сократить армию сразу на два миллиона человек. А потом и вовсе заговорил про сокращение ещё на миллион двести тысяч.

В первую очередь, конечно, под сокращение попадали больные, выслужившие военный стаж и «совершившие проступки, несовместимые со званием советского офицера». Но добивали до требуемого количества увольняемых ещё и честными служаками, каковым считал себя Лысухин, успевший после окончания военного училища с боями дойти от Вислы до Берлина.

Это во время войны звания и должности сыпались, как из рога изобилия: кое-кто из его однокурсников умудрился всего за полгода из командиров экипажа «добраться» до ротного. Но не он, возглавивший взвод «тридцать четвёрок» буквально 1 мая, за несколько часов до того, как немцы в Берлине начали сдаваться. А в мирное время карьера военного очень замедлилась. Очень! Поэтому и не ждал, что когда-нибудь наденет на голову каракулевую папаху.

И тут — это чёртово сокращение. А поскольку увольняли его далеко не в первых рядах, устроиться на гражданскую работу оказалось очень непросто, поскольку другие офицеры, вышвырнутые из армии (для себя Степан определил этот процесс именно таким словом), успели ухватить всё то, на что он мог бы претендовать.

В военном городке уволенным жить не разрешали, требовалось самостоятельно искать жильё там, куда семья офицера намеревается перебраться. Посоветовавшись с женой, решили ехать в областной центр, где когда-то жили её родственники. Но тех в городе больше не было: завербовались на какую-то стройку в Сибири. С трудом сумели снять домишко, где до недавних пор, царствие ей небесное, обитала какая-то бабулька. И устраиваться кочегаром в котельную на зарплату, которой едва-едва хватало на прокорм.

С горя начал попивать, а поскольку, выпив, становился мрачным и злобным, через полгода Нюра ушла вместе с детьми. Нашла «кавалера», назначенного начальником цеха на открывающийся где-то в Красноярском крае завод, и помахала Степану Егоровичу ручкой. Так что поводов для того, чтобы накануне выходного дня выпить в одиночку бутылку водки и поплакать над своей судьбинушкой, только добавилось.

Утром, когда нестерпимо болела голова и подрагивали руки, он начинал ненавидеть себя. За то, что сломался под ударами судьбы, за то, что он, некогда не боявшийся летящих навстречу ему вражеских снарядов, теперь боится, до спазмов в желудке боится так и остаться до конца жизни никому, кроме собутыльников, не нужным спивающимся кочегаром. Ненавидел себя и тяжко вздыхал, вспоминая войну, во время которой он был… счастлив. Счастлив от осознания того, что делает великое дело. На своём крохотном кусочке, но в единении с другими такими же молодыми, смелыми, задорными парнями, объединёнными мечтой добить врага и зажить, наконец-то, в мире. Мечтой о том, что мир после Победы будет другим: более справедливым, более счастливым, более приветливым к ним всем. Эх, сколько бы он лет этой постылой, одинокой жизни отдал за то, чтобы снова окунуться в ту фронтовую атмосферу!

Сотрудника военкомата, принимавшего у него документы при постановке на учёт по новому месту жительства, Лысухин узнал. Но, привыкший за два года к тому, что день ото дня в его жизни всё становится только хуже (думаете, невесть какому начальству над кочегаром нравится, когда их подчинённый иногда выпивает даже на работе?), посчитал, что у военкоматского возникли какие-то вопросы по тем самым документам. И теперь ему, небритому и похмельному, придётся тащиться, чёрт знает куда, чтобы разбираться в этом.

Тащиться действительно пришлось. Но не ради документов, а ради беседы, которую с ним хотел провести недавно назначенный «спецуполномоченный». А тот совершенно ошарашил майора танковых войск в запасе неожиданным предложением, сделанным после десятиминутного разговора «за жизнь». В ходе которого Лысухин в сердцах и ляпнул, что даже на фронте ему жилось лучше, чем сейчас.

— А как вы, Степан Егорович, смотрите на то, чтобы снова попасть на фронт? Ну, не командиром экипажа, конечно, а в вашей последней армейской должности, командиром танкового батальона. И не в победном сорок пятом, а осенью и зимой сорок первого. Но не на БТ, Т-26 или даже «тридцатьчетвёрке» первых выпусков, а на прекрасно известном вам уже пятнадцать лет Т-44. Может быть, даже вашего полка.

— Да я бы даже душу дьяволу продал, если бы такое было возможно!

— Ну, душу никому продавать не нужно, а вот подписку дать придётся, если вы не шутите…

Не прошло и недели, как майор Лысухин шагал по тропинке через берёзовую рощу к военному городку, расположенному в паре-тройке километров от вокзала крошечного зауральского городка Чебаркуль. А поскольку среди его попутчиков оказалось ещё человек десять, одетых в офицерскую форму с танкистскими эмблемами, быстро сообразил, что это и есть его будущие боевые товарищи. Так что знакомиться начали ещё по дороге к лагерю, именуемому по железнодорожной платформе Транссибирской магистрали, «Звезда».

Первым делом, их разместили в офицерском бараке-общежитии с двухместными «номерами». И лишь после этого командир формируемой танковой бригады встретился с вновьприбывшими, начав разговор с вопроса:

— Никто не передумал?

И зачем спрашивать такое, если люди, формально ещё не восстановленные на службе, явились сюда?

Судя по тому, что возраст собравшихся был от двадцати пяти до сорока пяти лет, фронтовой опыт имели далеко не все. Но сам Лысухин учил батальон, которым командовал, основываясь именно на нём. И, как ему было известно, так поступали все его знакомые, так что, несмотря на молодость старших лейтенантов и капитанов, прибывших одновременно (или почти одновременно) с ним, те сумеют применить на практике выстраданное с кровью сверстниками Степана.

Бригаду наполнили материальной частью и личным составом достаточно быстро: уже к середине августа на полигоне, расположенном к северо-востоку от военного городка ровными рядами стояли «сорокчетвёрки». Они приходили эшелонами на соседнюю с Чебаркулем станцию, расположенную на берегу озера, заросшего по берегам камышом. Карася в нём, должно быть, видимо-невидимо, да только времени у командира батальона нет, чтобы сбегать на озеро и «искупать червяка». Ведь даже прибывшие по «железке» танки нужно сначала спустить с платформ, и лишь потом своим ходом гнать на место. При этом заодно и успевали проверить состояние двигателей, ходовой части, приборов наблюдения.

Поскольку часть «брони» снималась с консервации, а другая часть успела изрядно послужить в строевых частях, далеко не все боевые машины были в состоянии «хоть сейчас в бой». Так что техническим службам бригады работа нашлась. Те же танки, что были совершенно исправны и укомплектованы всем необходимым, использовались для восстановления навыков личным составом танковых подразделений бригады. Ведь среди механиков-водителей, наводчиков и заряжающих оказалось очень мало только-только ушедших в запас солдат. Основная масса — уволившиеся со службы от двух до десяти лет назад. Но абсолютно весь солдатско-сержантский состав в бригаде — добровольцы, рвущиеся «дать прикурить фрицам».

Вот с этими-то шапкозакидательскими настроениями, в первую очередь, и приходилось бороться офицерам и бывшим сверхсрочникам, успевшим повоевать в Великую Отечественную. Доказывать, что нельзя верить некоторым фильмам, где гитлеровцы показаны полными идиотами, поскольку, как прекрасно знал Лысухин, «немец — солдат умный, хорошо обученный, и воевать с ним будет очень тяжело». Даже на столь хорошей технике, как Т-44. И особенно — в сорок первом году, когда фашисты уверены в своих силах. Но ничего, к тому моменту, когда закончится слаживание бригады, совместно с замполитами удастся и эту дурь из некоторых особо горячих голов вышибить.