Черные ножи

Глава 7

За следующие две недели я полностью вошел в ритм своей новой жизни. Расписание было следующим: подъем — шесть тридцать утра, легкая разминка, туалетные процедуры, завтрак. Семь часов — выход из дома, и пешком вместе с Лехой до Танкограда — это вместо пробежки, а будет теплее, начнем бегать реально, но пока хоть так. С восьми утра — начало смены. Я учился делать свою работу все лучше и лучше, пару раз даже удостоился одобрительного бурчания от Михалыча. В шесть вечера нас отпускали, хотя остальные трудились дольше — по двенадцать-четырнадцать-шестнадцать часов в день, многие без выходных. Нас же щадили в силу возраста и, вероятно, моего здоровья.

А потом мы шли в подвал, который Алексей за пару дней оборудовал в некое подобие спортзала, и там начинались тренировки. Поначалу я решил, что Леха быстро сдастся — все же физические нагрузки после тяжелой заводской смены выдержит далеко не каждый даже взрослый мужчина. Но воля его была крепка, а желание стать физически сильным, суметь в случае необходимости победить врагов, не угасало. Я догадывался о причинах подобной его упертости. Леша хотел пойти на фронт добровольцем, более того, мечтал служить в разведке. Но какой разведчик из обычного, неподготовленного тылового парня? А с новыми умениями, которые я передавал ему изо дня в день, он медленно, но верно становился опасным, тренированным бойцом. Конечно, за столь короткий период невозможно сделать из неподготовленного материала мастера спорта, но чему-то полезному научить его было вполне мне по силам. Плюс, что немаловажно, этими занятиями я очень быстро развивал и собственное тело. Растягивал связки, наращивал мышцы, учился двигаться резко и стремительно, приводил в единое целое теорию и практику. И дело шло.

В остальном жизнь более-менее наладилась. С тетей Зиной мы виделись крайне редко, и до сих пор никаких неприятных разговоров так и не случилось. А может, я уже немного притерся к этому времени, и в те редкие минуты нашего общения не говорил ей ничего такого, что выходило бы за рамки привычного.

С Анастасией же Павловной все обстояло с точностью до наоборот. С того самого дня она словно невзлюбила меня, всячески избегая общения. На следующее после ее визита в цех утро, я явился в медсанчасть, как она и велела, но саму Настю там не застал. Вместо нее в кабинете сидела пожилая женщина-врач, которая тщательно осмотрела меня, посоветовала питаться как можно сытнее, а так же предложила пить витамины и рыбий жир, после чего отпустила восвояси. Я еще пару раз заглядывал после в санчасть, но натыкаясь все на ту же врачиху, тут же стремительно ретировался.

Ну и ладно! Значит, мне показалось. Не хочет Настя меня видеть, и не надо! Иногда, когда я думал об этом, меня переполняла буря эмоций, потом же я чуть приходил в себя и пытался иронизировать — это же надо так подпасть под женские чары, как в первый раз в жизни, словно глупый мальчишка. Им я, по сути, сейчас и являлся… но неужели бытие определяет сознание, а не наоборот? Если у меня тело шестнадцатилетнего, то и вести я себя должен соответственно возрасту? А как же мой предыдущий опыт, разве он не в счет? Получается, это не прогресс, а регресс, возврат к уже пройденному когда-то давно жизненному этапу. С другой же стороны, многие мечтают вновь хоть на мгновение вернуться в юность, ощутить масштабность огромного мира, разделять все исключительно на черное и белое, без полутонов, влюбиться до беспамятства в нежное создание, и верить, что жизнь бесконечна, и все только начинается…

— Блок! Правой, правой по печени, уклоняйся, теперь левой! Да шевелись ты, тормоз!

— Я не тормоз, я просто буксую!

В нашем подвале пахло потом и упорством.

Зима в этом году выдалась лютая. Мороз стоял такой, что плевок буквально замерзал на лету. В неотапливаемом подвале было жутко холодно, но мы и не думали прекращать наши тренировки. Три крохотные спиртовки давали немного света и практически не давали тепла, но мы не жаловались.

Всеми правдами и неправдами мы раздобыли две пары боксерских перчаток из мягкой козьей кожи, набитые конским волосом, с желтыми шнурками, и теперь спарринговали, отрабатывая тренерские задачи. Леха учился быстро, схватывая все на лету, но до нормального уровня ему было еще далеко. Ничего, зима долгая, успеем.

— А ты крути педали в голове, вот и буксовать перестанешь! Думать — это хорошо, но у тебя должны выработаться рефлексы. Большую часть схватки они будут думать за тебя!

— Дим, а давай отработаем атаку с ножом? Ну, зачем нам эти перчатки? Разве в настоящем бою кто-то их наденет?

Я рассердился.

— Во-первых, до настоящего боя еще дожить надо. Во-вторых, я не хочу тебя покалечить, и не хочу, чтобы ты случайно изувечил меня. Для этого и предназначены средства защиты: перчатки, каппа. В-третьих, нож не всегда будет у тебя под рукой, а вот кулаки — это твое природное оружие. Научись драться ими, старайся использовать все резервы своего тела, грызи зубами глотки, если придется, и тогда даже нож не пригодится, ты и так всех порвешь! Понял?

Леша заулыбался. Он вообще по характеру был весельчак и добряк, верил в светлое будущее и надеялся лично до него дожить. В первые дни наших занятий он явно не доверял моим знаниям, еще бы — его друг, с которым столько всего пережито, внезапно превратился в тренера и наставника. А с наставником сложно дружить, его нужно слушаться и доверять. Но с этим мы разобрались быстро. Несколько бросков через бедро, пара приемчиков — дело сделано, я в абсолютном авторитете. Но только в рамках тренировок.

— Все понял, все осознал!

Через час, когда, полностью физически вымотавшись, мы вытирались вафельными полотенцами, тут же укутываясь в теплые одежды, чтобы не простудиться на морозе, Леша спросил:

— Думаешь, меня возьмут?

Опять он про фронт. Эта идея неотступно сидела в голове Лехи с самого первого дня войны. Он рвался убивать врагов, мечтая отомстить, но не понимал, что сейчас он представляет собой скорее обузу, чем помощь. Здесь, в тылу на заводе он приносил ощутимо больше реальной пользы, чем если бы оказался на передовой. Но объяснять такие вещи было бесполезно, сердцу не прикажешь, а тыловую службу многие считали чем-то постыдным, годящимся только для женщин, инвалидов и детей. Мол, все настоящие мужчины обязаны воевать ТАМ. Те же, кто остались ЗДЕСЬ оказались сродни неполноценным.

Это ощущение собственной никчемности прошло у многих сквозь всю оставшуюся жизнь. Помню, читая в детстве «Эру милосердия», удивлялся, почему Жеглов с пеной у рта доказывал Шарапову и всем окружающим, что бороться с преступностью так же опасно и тяжело, как и ходить за линию фронта, вынося оттуда на собственных плечах вражеских языков. А Шарапов лишь тихо улыбался, не споря с Глебом… но почему-то казалось, он просто о чем-то недоговаривает… и лишь оказавшись тут, я все понял. Те из мужчин, кто не прошел войну, очутились как бы в отдельной касте, несмотря на все тыловые заслуги. Поэтому Михалыч и все члены нашей бригады раз за разом писали заявления с требованием отправить их на фронт, и раз за разом получали отказы от начальства. И все остальные рабочие писали, и им тоже отказывали. Они были нужны здесь, без них производство моментально остановилось бы!

— Не рефлексируй, просто делай, что умеешь.

А что я мог еще ему сказать? Разведчики — элита. Попасть в их число одновременно и сложно, и страшно. Именно их пошлют туда, откуда нет возврата. Но и в случае удачи, разведка меняет всю ситуацию на линии фронта.

Потом, когда мы закончили тренировку и шли домой, разговорились о книгах. Леша был заядлым любителем фантастики, я же больше предпочитал бессмертную классику.

— Как ты можешь не знать эти имена? — возмущался он. — Богданов, Замятин, Окунев, Заяцкий, Орловский, Валюсинский, Пан, Зозуля?

— Из фантастов я знаю Толстого, Беляева и Булгакова, — отмахнулся я. — Мне хватает! Читал «Аэлиту»? Вот это вещь! Построили коммунизм на отдельно взятом Марсе, и на Венере построим! Или «Роковые яйца» — вот где размах, масштаб, эпичность! Кавалеристы против страусов!

— Да что бы ты понимал в этом! — Леха чуть не плакал от моей тупости. Эх, жаль, что я не мог дать ему почитать книги более поздней эпохи. От ранних Стругацких он был бы в восторге.

— Казанцева хотя бы прочти! — ткнул в меня пальцем Леха. — «Пионерка» печатала его «Арктический мост», жаль, без финала. Вот где мощь! Глыба!

До широкой известности Александра Петровича Казанцева, как писателя, было еще далеко, в эти годы он лишь начинал делать первые шаги на литературном поприще, служа инженером саперного батальона, а после — начальником особой опергруппы военно-инженерного управления армии.

— Почитаю! — клятвенно пообещал я. — Когда он напишет «Клокочущую пустоту», тогда и почитаю, клянусь!

Вот только до этого момента оставался сорок один год. Леха понял, что я подшучиваю над ним, хотя и не сообразил, в чем именно, но все же возмущенно отмахнулся.

— Хотел тебе рассказать кое-что интересное, но теперь очень сомневаюсь, стоит ли это делать! — он отвернулся в сторону, растягивая интригу.

— Говори уж, конспиролог! — усмехнулся я, прекрасно прочитывая все его хитрости.

Но тут он меня удивил. Алексей резко повернулся и очень серьезно посмотрел мне в глаза, после чего спросил весьма напряженным тоном:

— Как ты думаешь, тут у нас в Челябинске много врагов?

— Каких еще врагов? — не понял я. — Шпаны и бандитов?

— Нет же, настоящих врагов! Фашистов!

— Да откуда им здесь взяться, — отмахнулся я. — Мы в глубоком тылу, какие фашисты, о чем ты…

Но Леша не отставал:

— Ну, может, не реальные фашисты. В смысле, не немцы, а наши… но от этого еще хуже. Идейные враги! Предатели!

Я задумался и ответил правду, как сам ее видел:

— Наверняка, такие найдутся. В любом обществе будут люди, которые считают, что с ними или их родными поступили несправедливо. Тем более в нашей, еще очень молодой стране. Вот только сейчас вычислить подобных личностей будет весьма сложно, очень уж старательно они маскируются. В военное время разговор короткий, вот и боятся… А что случилось? Почему ты спрашиваешь?

— Да есть в нашем цеху одна бригада… я давно за ними наблюдаю… что-то с ними не так. А что именно, никак понять не могу…

— Да ты параноик, братец, — рассмеялся я, не принимая сказанное Лешей всерьез. — На завод так просто не попасть, каждого проверяют, все же стратегическое предприятие, особый уровень контроля, понимать надо! Никаких врагов или предателей там быть не может!

— Да я все понимаю, — упрямо гнул свою линию Леха, — и все же… вот чувствую, не наши это люди! Нет, они русские, в этом сомнений нет, но не нравятся они мне, и все тут!

— Ну, хорошо, — сдался я, — если тебе от этого станет легче, давай понаблюдаем за ними какое-то время? Сам убедишься, что ничего подозрительного они не делают — я в этом уверен, — успокоишься и займешь свою голову чем-то более полезным. Например, тактикой боя!

Честно говоря, я был абсолютно уверен, что Леха просто увлекся конспирологией, прочтя очередную книжку, на этот раз про шпионов. Но если от этого ему станет легче, почему бы чуточку не подыграть? Побудем пару дней сыщиками, это даже интересно.

— Спасибо! — обрадовался Леша. — Я знал, что ты поможешь!

— А чья бригада-то? — тяжело вздохнул я. Будто других забот мало, теперь еще придется следить за кем-то. Но я уже пообещал, и отступать назад не собирался.

— Зуева, они в нашем цеху работают на второй ленте.

Я смутно помнил этих людей — обычные работяги, точно такие же, как и тысячи других вокруг. Хоть мы и трудились в одном цеху, но пересекались редко — каждый отвечал за свой фронт работ, а гигантские размеры цеха не доставляли желания постоянно бегать из конца в конец, хотя это и помогало чуточку согреться. С отоплением была совсем беда. Мы мерзли, как цуцики, несмотря на массу теплых вещей и валенки на толстой кожаной подошве, которые нам выдали на заводе во временное пользование. Зима выдалась поистине лютая, и короткое потепление давно закончилось, вновь ударили крепкие морозы, а столбик уличного термометра частенько переваливал за отметку минус тридцать пять.

— Информацию принял, товарищ Носов! — торжественным тоном сказал я. — Предлагаю разработать план оперативных мероприятий!..

Но на следующее утро нам оказалось не до слежки, работы навалилось столько, что ни на секунду не получалось отвлечься, а когда пришло время обеда, Петр Михайлович приказал не расходиться, а собраться всей бригадой в первой столовой.

Весь день с самого начала смены творилось нечто странное — почти каждый, проходящий мимо рабочий, норовил одобрительно похлопать меня по плечу, улыбнуться или сказать что-то поощрительное. Словно у меня день рождения, который внезапно отмечает весь ЧТЗ. Через какое-то время я стал чураться людей и периодически проверять, застегнута ли у меня ширинка. А тут еще Михалыч с этим общим сбором…

В кои-то веки мы отправились в столовую всей бригадой. В остальные дни все питались, кому как было удобнее. Кто-то кушал в общей столовой, другие носили с собой судочки, а после того, как приканчивали их содержимое, шли в столовую и наполняли их готовыми блюдами. Наши продуктовые карточки, которые мы в начале каждого месяца сдавали в заводоуправление, отоваривались в столовых, часто в два или три раза выше нормы — это было своеобразное поощрение за ударный труд, которое мог позволить себе комбинат. Так что многие уносили еду домой, чтобы поделиться с семьями. Это разрешалось.

Меня по дороге в столовую и за обедом то и дело окликали незнакомые люди:

— Поздравляю!

— Ты молодец! Гордимся!

— Наш человек!

Петр Михайлович лишь загадочно улыбался, глядя на это представление. Остальные недоуменно косились в мою сторону.

Филиппов уточнил:

— Ты случаем в лотерею не выиграл? А то займи сто рублей!

Могучий Казаков отводил руками особо настойчивых, приговаривая:

— Отстаньте от парнишки, ему покушать нужно! Видите, какой худой?..

Я же совершенно не понимал, в чем дело. И Леха удивленно крутил головой по сторонам, тоже ни черта не соображая в происходящем.

И лишь когда мы сели за стол, взяли свои порции, съели их до последнего кусочка, Петр Михайлович торжественно достал из-за пазухи сложенную пополам газету «Комсомольская правда» от сегодняшнего числа, и, раскрыв ее на первом развороте, показал всем присутствующим содержимое.

Там в разделе «Люди с горящими сердцами» красовалась моя фотография в анфас из личного дела, с широко раскрытыми чуть испуганными глазами, а рядом шел крупным шрифтом кричащий заголовок: «Челябинский комсомолец-герой в одиночку задержал банду преступников!»

Тут мне внезапно стала понятна всеобщая сегодняшняя суета вокруг моей персоны. Еще бы, материал в центральном издании, выходящим десятками миллионов тиража по всей стране. И моя физиономия на развороте! Вот уж внезапная вселенская слава, которой я вовсе не жаждал. Я взял газету и быстро пробежал глазами текст. Все было написано в лихом стиле, видно, для привлечения молодежной аудитории, и сама история оказалась изложена достаточно правдиво и подробно. Получилась некая ковбойская перестрелка в стиле западных вестернов — наш советский истерн, со мной в главной роли, но мораль была подведена крепкая: только настоящий комсомолец способен на подобный подвиг!

— Товарищи! Друзья мои! — Михалыч поднялся из-за стола и взял в руки стакан с чаем, и мне показалось, что он даже слегка прослезился. Вот уж в ком, а в нем я никогда прежде не подмечал сентиментальных черт. Оказалось, даже в его железном сердце есть место чувствам и эмоциям. — Я не силен в речах, но хочу сказать, что горд находиться рядом с такими ребятами! Казалось бы, пацаны совсем… молодые, без головы… а правильные, смелые! Спасибо Дима, спасибо Алексей!..

Он настолько растрогался, что мне даже стало неудобно. А Леха, о котором в тексте не было упомянуто ни словом, надулся от гордости.

И люди, смотревшие на наш стол со своих мест, внезапно поднялись на ноги и тоже взяли в руки стаканы с чаем и компотом, поднимая этот импровизированный тост в мою честь.

Я встал и нелепо раскланялся на все четыре стороны. Мне было дико неудобно.

Потом, когда все вокруг успокоилось, и мы вернулись к еде, Михалыч негромко сказал:

— Да, вот еще что. С утра к девяти часам дуй в бывшую школу №48 по Спартака. Знаешь, где находится?

Я кивнул, это было недалеко от завода.

— Там на первом этаже сейчас располагается челябинский обком. Оттуда позвонили в заводоуправление и попросили тебя явиться. Ну как попросили… приказали! Отгул на первую половину дня я уже подписал.

Всесоюзная слава не проходила даром. Кажется, на меня обратили внимание люди, облеченные властью. Это плохо, я предпочел бы держаться в тени. Но выбора не было, все решили за меня. Я лишь уточнил у бригадира:

— А Леша со мной?

— Его туда не звали, — хмыкнул Михалыч, — так что твой друг, как штык, обязан быть в цеху к началу смены!

Алексей, прекрасно слышавший этот диалог, лишь тяжко вздохнул, выражая этим всю бесконечную несправедливость нашего мира. Но я ничем помочь ему не мог.

Подумав немного, я негромко поинтересовался у своего друга:

— Слышь, Лех, а у тебя остался школьный костюм и галстук?