Черные ножи

Глава 22

Январь и февраль в 1943 году выдались лютыми, как, впрочем, и ноябрь с декабрем прошлого года. Ледяная крошка сыпалась с небес, ветер был такой силы, что сбивал с ног, столбик спиртового термометра опустился куда-то в самый низ и там и застрял. Мороз не думал отступать, что играло на руку нашим войскам и убивало как личный состав немцев, так и их технику, не приспособленную к подобным холодам. Но в Челябинске нам тоже приходилось не сладко. Мерзло все: от линий электропередач до воды в кране. Птицы падали на лету мертвыми ледяными комками. Такой суровой зимы не было давно, но мы держались.

Я в последнее время был просто нарасхват. Работа в цеху — это раз, помощь в проверке и обкатке танков в группе Евсюкова — это два, тренерская работа с молодежью — три, а в довесок еще надзор за беспризорниками, которые постоянно так и норовили что-то учудить. Ни минуты на сон или личную жизнь… которая стала у меня достаточно насыщенной. Мы с Настей скрывали ото всех разгоравшуюся между нами симпатию, но, мне кажется, Леха обо всем догадывался. Впрочем, он молчал, лишь хитро поглядывал в мою сторону. Сам же Носов обхаживал Снегиреву с упорством, достойным лучшего применения. Но там девица была кремень, и, сомневаюсь, чтобы она поддалась его неловким ухаживаниям. Все ее сердце, целиком и полностью, принадлежало комсомольской работе, и это вовсе не шутка.

По поводу обкатки: Евсюков стал чуть не через день забирать меня от Корякина, и мы втроем с Васютиным гоняли вокруг цехов, проверяя надежность сборки машин, вышедших с конвейера, и моторы на работоспособность. Конечно, проверяли мы не только тридцатьчетверки, но и тяжелые КВ-1* и КВ-1с, и средние танки тяжелого бронирования КВ-13, созданные совсем недавно в 1942 году, а так же начали обкатку двух новых танков, которые называли «Объект 237» и «Объект 240». Я сразу распознал по знакомым очертаниям будущие ИС* и ИС-2, но, разумеется, тщательно скрывал свои знания, дабы не попасть под подозрение в военно-промышленном шпионаже.

*Аббревиатура «КВ» означает Клим Ворошилов, «ИС» — Иосиф Сталин.

В целом новые танки были просто шикарными, вот только пушка ИСа оказалась слабовата — немецкого Тигра не пробьет, но подобные испытания еще не проводились, и мне приходилось молчать и об этом, ожидая момента, когда история, которую я знал, свершится здесь и сейчас. К осени пушки улучшат, и обновленный ИС пойдет в производство, но будет выпущено всего чуть больше сотни машин, а уже в начале следующего года его место на конвейере займет ИС-2, оказавшийся очень удачным. Одно то, что безаварийная работа Иса-второго перекрывала дистанцию в тысячу километров, говорила о многом. Тридцатьчетверки ломались существенно быстрее, но и ремонтировать их было просто — машина была удивительно ремонтопригодной.

Евсюков просил меня у Корякина насовсем, но бригадир отказал, и мне пришлось разрываться между испытаниями и сборкой машин. Моим мнением никто, разумеется, не интересовался. Время от времени мы бригадой испытателей выезжали на полигон, где проводили стрельбы. Туда меня брали охотно, после того случая, когда я заменил Евсюкова за орудием. И я не подводил, все так же раз за разом выдавая отличные результаты стрельб. Не удивительно, что в нашей команде я вскоре получил кличку «Снайпер». Несколько раз я видел Зальцмана на полигоне, и он кивал мне, узнавая.

Обещанные репортеры из «Челябинского рабочего» явились в начале января. Точнее, одна репортерша — молодая, но строгая девушка по имени Ольга Полякова, а с ней в довесок пришел хромой фотограф. И в качестве незваного гостя — лейтенант госбезопасности Куликов, который должен был завизировать конечный текст статьи. Интервью получилось масштабным. О себе я говорил крайне мало, зато о рабочем коллективе постарался дать как можно больше разрешенной информации. Не забыл поведать и о нашем славной комсомольской ячейке, о перевыполнении обязательств, о просветительской деятельности и готовности трудиться столько, сколько потребует от нас государство до полной победы над немецко-фашисткими захватчиками. И даже общее фото сделали, поставив в центр счастливую Снегиреву. В общем, интервью получилось достойным, и Зальцман как-то раз на полигоне даже похвалил меня за него.

Секция самбо, которую я столь необдуманно возглавил, отнимала последние силы, но при этом, как ни странно, тело мое только набирало форму, и я достиг прекрасных физических показателей — мог подтянуться больше двадцати раз, жал с груди восемьдесят, приседал сотню, и садился на шпагат, как продольный, так и поперечный, не забывая не только наращивать мышечную массу, но и уделять внимание растяжке. Кстати, за короткий я прибавил десять килограмм веса, хотя с продуктами было все так же туго.

Еще приходилось подкармливать моих беспризорников — минимум раз в неделю в свой законный выходной я мотался в Миасс в детдом, обязательно прихватив гостинцы. Благо, деньги еще оставались, хотя и таяли с каждым днем. К Аньке я особенно привязался. Девчуля оказалась чудесная — тихая, спокойная, очень умная, но совсем не образованная. Впрочем, там почти все дети этим страдали. Работникам детдома приходилось заниматься их обучением, но контингент подобрался особо трудный, и учебные процессы шли медленно. Поэтому я проводил своими силами образовательные часы, собирая детей в круг — ко мне они тянулись охотнее, чем к воспитателям, — и изучая с ними математику, физику, биологию и классическую литературу. Не сказать, что я сам был светоч знаний, но все же кое-что в голове осталось со школьной и университетской скамей. Главное — дети учились новому, и мне этого хватало.

После гибели бригады Зуева, ничего подозрительного на заводе больше не происходило. Леша так и не вспомнил обстоятельства нападения — тот вечер полностью вывалился из его сознания. Странных происшествий, несущих угрозу моей или Лешиной жизни, тоже более не случались, и я расслабился, посчитав все былое цепью случайных событий, произошедших без чьего-то злого умысла. По поводу же зуевцев, насколько я понимал, так ничего и не выяснилось, видно, НКВД и милиция тоже все списали на несчастный случай.

Я окончательно втянулся в новую жизнь и почти не вспоминал о старой, разве что иногда сны приносили мне яркие куски прошлого, и тогда картины моей молодости всплывали вновь, и я переживал заново все, что уже успел совершить прежде.

Шестнадцатого января в «Уральском рабочем» опубликовали статью «Танковый корпус вне плана». В ней три области: Челябинская, Свердловская и Молотовская* взяли на себя обязательства по выпуску танков и самоходных машин — «Столько боевых машин, сколько необходимо для одного танкового корпуса». Люди обязались оснастить новый корпус всем необходимым, от пуговиц на форме до танков, а так же обучить своих добровольцев-рабочих водителей. Но официального приказа до сих пор не было, и мы все его ждали.

*Сейчас Пермская область.

В феврале мне исполнилось семнадцать, но, варварским образом подправив паспорт, я прибавил целый год. Конечно, оставались и другие документы с точной датой моего рождения, но кому надо копаться в кипе бумаг? Правильно, никому. Вот и я на это надеялся, ожидая, пока представится возможность подать документы на фронт.

Близилась весна, но лишь по календарю. Погода все так же не радовала, бесконечные холода создавали впечатление, что все это продлится вечно, что тепла более не будет и весь мир накрыла вечная мерзлота.

Мы с Лехой написали заявления с просьбой о зачислении в создающийся танковый корпус и теперь ждали решения комиссии. Я не забыл приложить рекомендательные письма от Евсюкова и Корякина, а так же вырезку из «Комсомолки» с той самой старой статьей про меня, и из свежей «Челябки» с интервью. Проскочила мысль попросить и Зальцмана написать рекомендацию, но я постеснялся к нему обратиться, да и не встречал его в последнее время, даже на полигоне. Хотя такая записка наверняка решила бы вопрос.

Десятого марта я заскочил в кабинет, который занимала наша комсомольская ячейка, и увидел, что стол Снегиревой завален грудой документов, а сама она сортировала бумаги по какому-то лишь ей ведомому принципу.

— Буров? — удивилась она моему появлению. Здесь я был редким гостем. — Чего надо?

— Да вот зашел узнать, когда решится мой вопрос.

— Что за вопрос? — не поняла Маша.

— Я заявление писал, хочу в корпус. Говорят, на днях будет приказ о его формировании.

Снегирева устало провела рукой слева направо, указывая на сотни листов документов, грудой покрывавших ее стол.

— Видишь? Знаешь, что это? Заявления! Каждый хочет попасть в корпус, многие пишут чуть не каждый день, а мне разгребать… и это только члены комсомола, боюсь представить, что творится в парткоме. Возьми, почитай!

Я взял со стола первый попавшийся лист. Корявыми старательными буквами там было начертано: «В объединенную ячейке ВЛКСМ от комсомолки сборочного цеха №3 И. П. Мироновой. Заявление. Искренне прошу зачислить меня в ряды бойцов Особого Уральского танкового корпуса. Во время Отечественной войны я научилась водить трактор, и сейчас хочу пересесть на боевую машину, чтобы помочь нашей доблестной Красной Армии изгнать ненавистных захватчиков с Советской земли. Клянусь, что буду громить врага, как этому учит нас Родина-мать!»

Я осторожно отложил письмо в сторону, взял другое.

«Заявление от Ивана Спиридонова. Прошу зачислить меня в Танковый корпус. Мне только шестнадцать лет, но я обещаю беспощадно бить врага и никогда не испугаюсь. У меня имеется счет к гитлеровцам за смерть моих сестер и брата».

Я брал одно заявление за другим, но видел одно и тоже. Каждый просился в корпус, приводил аргументы в свою пользу, доказывал, требовал, умолял.

— Понял теперь, Буров? Жители Урала уже собрали более семидесяти миллионов рублей на оснащение корпуса, суммарно подано более ста десяти тысяч заявлений, что в двенадцать раз больше необходимого, поэтому отбор проводится самым тщательным образом. Выбираем квалифицированных специалистов, активных коммунистов и комсомольцев. Я видела твое заявление. Будет собрание, будем решать. А теперь, иди, не мешай работать…

Из кабинета Снегиревой я вышел в задумчивости. Такими темпами я могу и не попасть в число избранных, несмотря на рекомендательные письма. Нужно было придумать какой-то неожиданный ход, чтобы потом не остаться в дураках. А в бригаду я должен был попасть непременно. На заводе работы выше головы, да и на полигоне тоже… но мое место не здесь, я это чувствовал.

У проходной повесили большой плакат «Агит-окно №10», на котором родина-мать с мертвым ребенком на руках указывала пальцем на токарный станок, за которым трудился рабочий. Снизу чернела крупная надпись: «Мсти у станка!»

В левой части плаката было написано стихотворение:

— Видишь ли ты ее слезы, рабочий?

Слышишь ли голос призывный ее?

Сделать рабынею враг ее хочет,

Сжечь твои нивы, жилье твое…

Пусть это пламя коснется сердца,

Тверже будет в труде рука.

И пулею мсти стервятнику-немцу,

И мсти ему у станка!

Помни все. Ничего ты врагу не забудь:

Ни виселиц, зверств и ни пытки огнем,

За все разрушенья безжалостным будь

И за все мсти, товарищ трудом!

Пусть пулей летит за деталью деталь

Для мести, согретая в сердце твоем.

Дай больше их фронту, ярость влей в сталь!

Мсти, товарищ, мсти грозным трудом!*

*(прим.авт) к сожалению, не сумел найти фамилию автора этих строк.

Подобной агитацией начальство пыталось удержать тех, кто рвался на фронт, но это помогало мало. Мужчины и женщины всеми силами стремились попасть в число избранных — тех, кого отправят на передовую. Это могло показаться странным и непонятным, если смотреть на ситуацию со стороны. Мол, зачем желать попасть туда, где вероятность гибели крайне высока? Но человеку с западными ценностями, при которых выше собственной жизни ничего нет, сложно понять тех, кто мечтает отомстить, причем сделать это лично, своей рукой. Почти в каждый дом пришло горе: у кого-то погиб на фронте муж, брат, отец… у других целые семьи остались под руинами разрушенных бомбардировками домов… в стране не осталось безучастных. Общая беда сплотила людей, сделала их единым целым, окончательно выковала и закалила советский народ. Так было и будет в России во все времена — ненависть всего остального мира и желание врагов нас уничтожить, вместо того, чтобы напугать до ужаса и заставить сидеть, сложа руки, лишь объединяет нас, цементирует, заставляя без сожаления отбросить в сторону все лишнее и напускное, показывая, что такое русский дух.

На выходе из кабинета Снегиревой я столкнулся с Лехой. Он мчался, не глядя вперед, думая о чем-то своем.

— Стоять! — я едва успел отступить на шаг в сторону, чтобы он меня не сбил с ног своим напором. — Куда бежим? К ненаглядной Марии?

— Нет! — замотал головой Носов. — Я просто мимо проходил!

В руке он держал свернутый в трубочку лист бумаги, и я обратил на это внимание.

— Еще одно заявление? Если ты сейчас с таким подойдешь к Снегиревой, прибьет на месте, причем левой — слабой рукой. Поверь, у нее там подобной писанины выше головы.

— И что же делать? — взволновался Леша.

— Работать на заводе, — всерьез предложил я. Мне искренне казалось, что он еще и близко не готов для войны. Слишком юн и чересчур восторжен. Да и физически не достиг нужных кондиций, хотя с каждым днем лишь прибавляет. И в психологическом аспекте Леха все еще оставался подростком, хотя схватка с псом изменила его, но одно дело — опасный зверь, а другое — люди. Не знаю, как бы он повел себя в столкновении с немцами. Рано! Рано! Чуть подрасти, окрепни, и вперед. Не зря же возрастной ценз введен с восемнадцати лет, а не раньше. Вон и в шестнадцать попадаются здоровенные лбы, поперек себя шире, но в голове пустота и целая вселенная. Такие угробят и себя, и товарищей. — Плакат на проходной видел? Мсти здесь!

Носов, судя по всему, был со мной не согласен, но не решился спорить в открытую, лишь невнятно пожал плечами, оставшись при своем мнении. Нет, этот человек не отступит от своего. Так или иначе он проникнет туда, где ему пока не место. Хотя… кто я такой, чтобы решать за других. Если он того хочет, так тому и быть.

А на следующий день — свершилось!

Когда мы пришли к проходной, то услышали в очереди оживленные разговоры и радостные крики «Ура!»

По внутрезаводскому радио сообщили: «Приказом Народного комиссариата обороны от 11 марта 1943 года новому корпусу было присвоено наименование — 30-й Уральский Добровольческий танковый корпус».

— Пусть только попробуют и в этот раз отказать! — возмущенно встретил меня Корякин.

А Казаков пояснил:

— Мы еще раз всей бригадой подали заявления.

— Так и мы с Лехой подавали, но пока ничего не ответили, — пожал плечами я.

— А разве вам уже по восемнадцать? — удивился Воронин, натягивая рабочие перчатки.

— Конечно, мне в феврале как раз исполнилось, и Лехе тоже скоро стукнет, — подтвердил я. Корякин посмотрел в мою сторону с подозрением, он вполне мог помнить, что в документах у меня изначально значился иной год рождения.

К нам подошел Евсюков с мрачным выражением на лице.

— Что случилось? — поинтересовался Петр Михайлович.

— Отказали… сказали, я тут больше нужен, что без меня, мол, никак…

Корякин и остальные тревожно переглянулись. Если уж отказ в отправке на фронт дали командиру испытателей, который знает особенности каждого танка, то работников сборочного цеха и подавно могут послать по известному адресу.

— И что теперь?

— Напишу еще одно заявление, потом еще и еще… рано или поздно они не выдержат. Могу я Снайпера забрать на полдня? Нужно погрузкой машин на платформу заняться, его помощь не помешает.

Корякин лишь кивнул, и я отправился с Евсюковым. Железнодорожные пути подходили почти к каждому из цехов, и часто танки грузили прямо внутри цеха, но в этот раз состав с платформами, на которые нужно было загнать и зафиксировать определенным образом боевые машины, находился за десятым цехом. Дело это было несложное, но времени занимало много. Грузовая платформа должна находиться на одном уровне с перронном, и мехвод аккуратно заводил каждую машину на нужное место, а я ему помогал.

Евсюков следил, чтобы машина была поставлена правильно. Башню разворачивали стволом в противоположную сторону. Потом мы выбирались наружу и устанавливали специальный шпоры на траки. Легкое движение машины вперед — и все, шпора намертво входит в деревянный пол платформы. Затем с точностью до миллиметра линейкой нужно вымерить свес танка, а после этого поставить противооткаты между катками и закрепить их скобами. Пушку обернуть брезентом, перемотать проволокой в несколько слоев и привязать к кронштейнам на вагоне. После чего закрутить проволоку ломом, создав натяжение. Дальше — проще. Краской маркировать положение машины на вагоне, прикрепить табличку с маркировкой центра тяжести, в салоне открутить «массу» от выключателя, закрыть оборудование чехлами и опломбировать — последним уже занимался лично лейтенант госбезопасности Куликов, когда все приготовления были сделаны. Ну и последним пунктом — слить все топливо и залить заново ровно десять литров.

Процесс был у нас отработан, но народу для погрузки выделили мало, так что на одну машину у нас уходило около часа. Было бы хотя бы еще человек десять в помощь, могли бы справляться и за пятнадцать минут на танк. Но… что есть, то есть. Время до отправки еще имелось — состав должен был уйти только через несколько дней. До вечера мы успели погрузить десять танков из тридцати пяти — по времени в планы вполне укладывались.

Вечером Леха зашел ко мне. На общей кухне было пусто, и мы расположились за столом, собираясь поужинать. Я поставил на плиту чайник.

Пока суть, да дело, обсуждали, как бы половчее устроить так, чтобы наши имена все же вписали в список УДТК. Носов, разумеется, меня не послушал и заявление все же вручил сердитой Снегиревой. Но известие о том, что Евсюкову отказали, сильно его обеспокоило.

Так ничего и не придумав по существу, вернулись к старой теме, которая все еще, несмотря на прошедшие месяцы, меня волновала.

— Ты занимался по той программе, что я тебе дал? — спросил я. Некоторое время назад я разработал для Леши специальный медитативный курс, надеясь, что он все же сумеет вспомнить забытое. Да, бригада Зуева давно мертва, но я не оставлял надежды узнать правду о той истории.

— Занимался, даже сумел на время войти в состояние чистого сознания… но это получилось у меня всего раз, и то на несколько минут. Ничего за это время я так и не вспомнил, кроме своего детства. Представляешь, я увидел себя в годовалом возрасте! Чудеса!

— Это отличный результат! — обрадовался я. — Многим так и не удается поймать нужную точку входа. Практикуй и дальше, не бросай это! Мне очень хочется, чтобы ты все же вспомнил!..

В кухню вошел Степан Григорьевич в домашнем халате и тапочках. Я в последнее время редко с ним пересекался и при встречах перекидывался максимум парой слов.

— Молодые люди, — сказал он негромко, — я случайно услышал ваш разговор. У вас, Алексей, провал в памяти, правильно я понял?

— Ударили по голове еще в декабре… а кто и за что — хоть убейте, не помню! — подтвердил Леша.

— Я могу вам помочь! — торжественно заявил старик. — Дмитрию я уже предлагал однажды этот метод, но он отказался… впрочем, это его личный выбор. Я могу приготовить для вас особую настойку, выпив которую, вы вспомните все, что скрыто в чертогах вашей памяти, и даже больше! На приготовление средства мне потребуется какое-то время. Согласны?

Мы с Лешей переглянулись. Не то, чтобы я не доверял Будникову, но сам бы я пить неизвестное средство не стал. Леха же был человеком более безалаберным, и еще ему очень хотелось вспомнить выпавший из жизни вечер.

— А что? — лихо ответил он, ухмыльнувшись, как приговоренный перед казнью. — Не отравите же вы меня насмерть? Я готов рискнуть!