Зыбучий песок

31

«Понимаешь, это судьба, события налетели на меня, как туча мошкары, как ливень.

И я должен справиться со всем одновременно, но у меня только две руки, и я не могу их поймать, и они уходят. Это как в шахматах, когда не можешь сбить фигуру противника, потому что тогда подставляешься под шах. Я стою на черной клетке и бессильно смотрю, как другие проходят мимо на белые.» Он вдруг понял, что Арчин уже давно замолчала и сидит теперь тихо, вся в своих видениях, о которых только что рассказывала. Под гипнозом ее не волновало, если он задерживал следующий вопрос. Она не реагировала и на звук выдвигаемого ящика, когда он доставал оттуда очередную пилюлю.

«Какую взять? Осторожно, будет плохо, если случайно засну сам: ах да, я принимал дома снотворное или нет? Спал долго, чуть не опоздал, пришлось убегать без завтрака. Но побрился. Тсс, никто ни о чем не догадается, тсс, интересно, она уже успела сделать аборт, бесформенный человеческий комок, выкинутый вместе с мусором в лондонскую канализацию. Ни жены, ни покоя. К чертовой матери, время уходит, посмотри на эти часы, коса качается, туда-сюда, отсекая его совсем.

Есть. Транквилизатор.»

Он проглотил таблетку. Ожидая, пока подействует, он просматривал бумаги, которые писал, пока Арчин говорила. Но этим занималась только часть его сознания.

«Это плохо. Но, Господи, что мне делать? Это потому что я плохо сплю, это от невысыпания, но я не могу больше глотать таблетки. Эти тихие звуки по ночам, скрип половиц, в котором между сном и явью мне чудится звук шагов, телефонные звонки, и первая мысль, что Айрис сейчас сама снимет трубку, все это превращается в кошмар. Не потому что я так сильно ее любил, и не могу примириться с потерей, а потому что отвык и не могу опять привыкнуть к одиночеству. Может, стоит запереть дом и переехать в больницу; в конце концов, он все равно не мой, раз куплен на ее деньги. Но каждую ночь слушать скрежещущий бой наверху!.. Интересно, Элсоп что-нибудь заметил? Наверняка. Слава Богу, что не говорит прямо. Хочет посмотреть, как я намерен справляться с личными проблемами, и как это отразится на работе. Пока нормально. Мне легче сконцентрироваться и на дипломе (здесь можно поговорить о широком спектре между единичным травмирующим опытом и дезориентирующей обстановкой, что может обусловить шизофреническую реакцию), и на повседневной работе (пожалуйста, сестра, попросите старшую сестру, не будет ли она так добра передать сестре мою просьбу, чтобы она, если ей не трудно, сделала так, как приказал доктор Элсоп), и конечно, Арчин, но…» Строчки в блокноте плясали у него перед глазами, словно сопротивляясь неуклюжим попыткам в них разобраться и сформулировать следующий вопрос.

«Не знаю. Может на него и не произведет впечатления мой успех с Арчин.

Я ничего ему не говорил, просто на всякий случай, вдруг я ошибаюсь, потому что с ней так легко ошибиться: А может он не спрашивает прямо, потому что решил списать меня со счетов. Откуда я знаю, что творится в голове у этого скользкого ублюдка.» Он взглянул на Арчин и неожиданно почувствовал, как в нем поднимается теплая волна нежности.

«Держись, милая девочка. Только ты одна отделяешь меня от полного краха, ты знаешь это? Меч в ножнах, вытащить его однажды и поразить всех блеском догадки, «такое предвидение, доктор Фидлер, такая проницательность, это огромный вклад в теорию болтофобии!«» – Расскажи еще, – сказал он вслух. – Расскажи о : – Он не мог вспомнить, о чем хотел спросить, но она помогла ему и начала говорить так, словно кто-то нажал кнопку.

«Кстати: может, взять отпуск? Но две недели в незнакомом месте, о котором я никогда не слышал, где не с кем поговорить, одинокие вечера и люди, которых я никогда раньше не видел и никогда не увижу потом. Вот если бы попасть туда, откуда появилась Арчин…» Квадратик за квадратиком – сейчас, после того, как случайный вопрос на ее родном языке прорвал плотину, он выстраивал картину ее мира. Перевернув в блокноте несколько страниц, он обнаружил, что несмотря на то, что в последние сеансы записывал лишь ключевые слова и сокращения, теперь, словно расколдованные ее речью, картины всплывали перед ним во всей своей полноте и живости.

«Это ведь как моя жизнь. Вилка, выгнутая наружу, и она попала в тупик.» Идея, принявшая форму похожих на вилку обертонов, вдруг вспыхнула в нем ярким светом, осветив огромное пространство.

«Мне все ясно! Да, теперь я уверен, что все понимаю. Не столько гость, сколько исследователь, а когда я спрашивал ее в первый раз, ей просто не хватило слов.» Он прервал ее, не обращая внимания на то, что она сейчас говорила.

– Арчин, когда было это другое время, из которого ты пришла?

– Я не могу объяснить. Оно не здесь.

– Оно было давно или еще не наступило?

«Безопасно играть со словами и из мира сумасшедших иллюзий. И тем не менее:

какое-то странное очарование. Убежать из мира, поймавшего меня в капкан. Если бы я только мог…» – Н-нет, – она отрицательно замотала головой. – Не впереди и не сзади.

Северо-запад.

Она подалась вперед и уставилась на него молящим взглядом, словно упрашивая понять.

«Нельзя разочаровывать тебя, девочка, или ты разочаруешь меня, и тогда:

Северо-запад? Вперед, но под каким-то чудным углом?» Он осторожно спросил:

– Ты рассчитывала попасть сюда?

– Нет! – Внезапный проблеск надежды. – Ты: все это: – Жест, охватывающий кабинет, Чентскую больницу, весь мир. – :не в нашей истории.

– Что же ты искала?

– Они: – Она по-прежнему не объясняла, кто такие «они», но, очевидно, это были какие-то представители власти. – :они послали меня узнать: – Она с трудом подбирала правильное слово. – :о веке беспорядкости?..

– Смуты? – подсказал Пол.

– Правильно! Ответить на много вопросов, почему история: ну: сломалась.

Написать отчет и оставить его в специальном месте.

– Когда ты собираешься вернуться?

Она молчала; потом ответила почти беззвучно:

– Нельзя вернуться. Время движется вперед с одинаковой скоростью, как скорость света.

«Не уверен, что понял все правильно, но во всем, что она говорит есть какая-то роковая последовательность.» Он опять отлистал назад свои заметки.

– Что такое твоя история, Арчин? Ты знаешь, чем она отличается от нашей?

– Рим.

– Что?

Транквилизатор наконец вернул ему способность сосредотачиваться, и он не слишком внимательно стал просматривть предыдущие записи в надежде найти ключ к разгадке.

«Но вот что сбивает меня с толку. Туманные намеки на пасторальный мир без городов, люди, живущие по сто пятьдесят лет, воплощение утопии!» – Рим, – снова повторила Арчин. – Вы называете свое письмо латинским, так? Я нашла в библиотеке всего несколько книг по истории, и то очень плохих, но:

подожди, я сейчас покажу: – Она полезла в свой помятый портфель, который по-прежнему повсюду таскала с собой.

– Просто скажи, – вздохнул Пол.

Она разочарованно опустила портфель на пол.

– Хорошо. Римляне были завоевателями, победили всех вокруг того, что вы называете Средиземным морем, дошли даже сюда. Оставили странную письменность, странный язык. Для меня история говорит, что люди были из: аах: – Она прищелкнула пальцами, досадуя на саму себя за то, что забыла слово. – Средней Азии, вот. Азия: Учились писать в Северной Италии рядом с горами, которые вы называете Альпы, отрезали край куска дерева вот так. – Она провела ребром правой ладони поперек указательного пальца левой.

Пол недоуменно уставился на нее. Внезапно его сознание вдруг поймало в фокус все, что она только что говорила.

«Господи, это же нелепо. Шумахер говорил, что в ленте, которую я ему дал, он нашел следы угро-финского влияния. И форма глаз: азиатская складка при европейской структуре. И она только что объяснила мне почему руническое письмо острое и прямое, а наше закругленное. Как же глубоко она разработала свои построения?» – Почему же ты не попала туда, куда хотела, Арчин? И куда ты хотела?

– Городок назывался: – Он не уловил слово, его уши не воспринимали звуки чужого языка. – Мясной рынок, рынок одежды, овощной, тринадцать тысяч жителей, управлялся Господином Западных Гор, сразу перед началом войны против Средиземной Равнины. – Она произносила это так равнодушно, словно пересказывала какой-то сон о совершенно невозможных событиях. – Вместо этого я здесь. Я много думала одна в комнате. Я думаю, время похоже на: как называется такое место в конце реки?

– Устье?

– Нет, нет. Когда широкая земля разделяет воду на много линий?

– Я понял. Это дельта. – Он нарисовал в блокноте похожую на вилку фигуру и показал ей. Арчин энергично кивнула.

– Дельта! Начинается здесь: – Она показала на главное русло реки. – Потом идет сюда, сюда, или сюда. В твоей истории Рим был, а в моей нет. Я была здесь, – она ткнула в самый левый рукав дельты, – а теперь здесь: – первый из правой связки рукавов.

«Господи. Ты знаешь, что если кто-то и может воспринять это серьезно, то только «другой Пол Фидлер».» Он в замешательстве смотрел на Арчин. После первого прорыва, когда он вынудил ее признаться в том, что, по ее мнению, запрещали неведомые «они», гипноз требовался все меньше и меньше, чтобы заставить ее говорить. Сейчас он затруднялся сказать, в трансе она или нет. Вся живость и энергия ее характера светились в глазах и ясном, звонком голосе.

– Как ты совершила это: путешествие, Арчин?

– Честное слово, в твоем языке нет слов, чтобы это сказать. В моем языке нет слов, чтобы сказать мотор, ракета, космонавт, которых я видела по телевизору – нет даже слова телевизор. Все другое. Мы делаем другие вещи и решаем другие задачи.

«Общество, которое радикально разошлось с нашим, у них высшее достижение – путешествие во времени, а у нас – самолеты и ракеты на Луну.

Не об этом ли она думала тогда в лесу, когда ходила вокруг машин и трогала их так, словно ничего подобного не видела в жизни?» С неожиданным энтузиазмом он сказал:

– Расскажи мне о мире, откуда ты пришла, Арчин.

Она с сомнением посмотрела на него.

– Послушай, Пол, я сначала объясню тебе одну вещь. Когда я только поняла, что со мной случилось, что я промахнулась, и никогда не попаду домой, я хотела рассказать, кто я и откуда, но мне было нельзя. Ты этими часами и мягким голосом сделал то же самое, что и они, чтобы запретить мне говорить людям там, куда я иду, о том, что будет потом.

«Она все правильно объясняет. Если кто-то намерен отправиться из будущего в прошлое, имеет смысл дать ему гипнотическую команду и запретить говорить лишнее, чтобы предки не восприняли его слова всерьез, и не сделали что-нибудь, чего не записано в истории, и тем самым не уничтожили бы их родное будущее.» Во всем этом было какое-то поразительное обаяние, как от хорошо выстроенного романа, когда следишь за тем, как автор разгадывает загадки, которые сам же и назагадывал.

Пол задал провокационный вопрос:

– Тогда почему ты так открыто со мной говоришь?

– Язык изменился между Веком – как ты сказал? – Смуты, да? – Веком Смуты и моим временем. Команда была не говорить никому, кто спрашивает на старом языке, но ты вспомнил, как мы говорим «привет», а это было можно.

Она неожиданно подалась вперед, схватила его за руку и заглянула в глаза.

– Пол, я так рада, что могу тебе рассказать все это. Это было так: так больно сидеть одной и знать, что я самый одинокий человек в мире.

Пол вздрогнул и отдернул руку.

«Я мог сейчас наклониться и обнять ее: Стоп. Стоп. Это просто перенос, это фиксация, как у Мориса Дукинса. Как Морис смотрел на меня своими масляными глазами. Боже сохрани.» – Расскажи мне о своем мире. И сядь, пожалуйста обратно в кресло.

Она со вздохом подчинилась.

– Расскажи мне о:

«О чем бы таком эмоционально нейтральном ее спросить? Может, о политике? В нашем мире со времен античности это вызывает разве только отрицательные эмоции.» – Расскажи мне о вашем правительстве. Кто вами руководит?

Она послушно откинулась на спинку кресла и положила руки на подлокотники.

– Оно не такое, как ваше. Оно очень мирное: ох: мировое?

– Миролюбивое.

– Да, миролюбивое, спасибо. Двести восемьдесят лет нет войн, сумасшедших людей, преступников. Правители – это люди, которых мы выбираем, чтобы они были хорошими. Должны быть отцами, и все дети должны сказать за них. Если хоть один сын или дочь хоть в шестьдесят лет говорит нет, его не выбирают. То же самое везде, потому что когда нет войн, люди не хотят никого бояться, и не нужно никого, чтобы заставлять что-то делать.

– Ты, кажется говорила, что люди живут до ста пятидесяти лет?

– Да, дети, которые родились в то время, из которого я пришла, могут на это рассчитывать.

«Милосердное правительство, преступности нет, душевных болезней нет, фантастическое долголетие: Как же меня угораздило родиться в мире со смертями, водородными бомбами, автокатастрофами, налогами, тюрьмами и сумасшедшими домами.» Некоторое время Пол позволил своему воображению плыть по течению мимо прекрасных картин. Потом вдруг сообразил, что держит Арчин уже гораздо дольше положенного времени, а в столе его ждет груда работы.

«Трудно надеяться, что она легко оставит свои фантазии. В один прекрасный день взять и забрести в совершенный мир. Это как праздник, или отпуск. Но мне нельзя брать сейчас настоящий отпуск.» В состоянии, близком к панике, он сжал кулаки.

«Потому что: кто, кроме меня, станет слушать ее фантазии? У кого, кроме меня, хватит воображения и терпения понять, насколько они для нее реальны, кто, кроме меня, поостережется сказать «У крошки просто поехала крыша»?

Кого еще донимают другие варианты самого себя, те, что свернули не на том повороте дороги жизни и сигналят теперь оттуда о своей беде, как она это назвала, из северо-запада через время?»