26

В дверь постучали. Пол, не оборачиваясь, крикнул, чтобы заходили.

Это оказался Мирза с объемистым пакетом в руках, который он с грохотом опустил на край стола.

– Это тебе, – объявил он.

– Что это?

– Я увидел эту штуку в будке у портье и вызвался доставить. Зря, между прочим.

Уж очень тяжелая. – Мирза ловко вскарабкался на подоконник и вытянул длинные ноги.

– Премного благодарен, – сказал Пол. Он протянул Мирзе сигарету и, с интересом поглядывая на пакет, рассеянно закурил сам. Имя на наклейке стояло его, но отправляли на адрес больницы, в которой Пол работал раньше; кто-то зачеркнул и написал сверху адрес Чента.

– Ерунда, – сказал Мирза. – Я все равно хотел спросить, как поживает твоя блестящая идея.

– Какая еще идея?

– Которая пришла тебе в голову вчера в «Иголке».

– А-а: – Пол откинулся на спинку стула и коротко рассмеялся. – Боюсь, на деле она оказалась не такой уж блестящей.

– Что-то насчет Арчин?

– Скажи честно, Мирза, ты читаешь мысли или подслушиваешь у замочных скважин?

– Позволь понять твои слова, как комплимент собственной проницательности. Но догадаться на самом деле не трудно. Последнее время ты больше ни о чем не думашшь.

Пол стряхнул с сигареты пепел.

– Наверно, так и есть: Ну, если тебе действительно интересно:

– Ты сказал, что я подал тебе идею. А я привык интересоваться судьбой своего потомства.

«Мог бы подобрать другую метафору.» Пола передернуло, но он сумел это скрыть.

– Приблизительно так. Хотя Арчин уже понимает и даже говорит по-английски почти свободно, она по-прежнему отказывается сообщить хоть что-нибудь о себе. Возможно она на самом деле не в состоянии это сделать – амнезия, другими словами – или боится сказать что-нибудь не то, потому что не просто находится в чужой стране, но еще и в окружении душевнобольных, и у нее нет критерия, что считать правильным. Я подумал, что стоит попробовать поместить ее в относительно знакомую обстановку и заставить ее сознание работать так, как оно привыкло.

– Разумно, – согласился Мирза. – И как ты это устроил?

– Когда она здесь только появилась, я записал на пленку ее речь – просто несколько минут звучания родного языка; филфак университета недавно прислал пленку назад – они окончательно отказались от затеи выяснить, что это за язык. Я спрятал магнитофон и без предупреждения включил запись. Это ее потрясло, и я подумал: что-нибудь может получиться, – но она почти сразу догадалась и рассердилась так, словно это был самый страшный обман в ее жизни. Потом я попросил ее нарисовать что-нибудь из тех мест, откуда она появилась, или спеть какую-нибудь песню – та музыка, которую она слышит по радио, ей явно непривычна – но пока ничего не получается. Хотя, наверно, еще рано сдаваться.

Мирза потянулся вперед, чтобы стряхнуть пепел.

– Кремень, а не характер. В любом случае, желаю удачи. Она симпатичная девочка, и было бы очень жаль продержать ее в Ченте до конца жизни: Кстати, ты собираешься это открывать? – спросил он, стукнув пальцами по пакету.

Пол бросил на него подозрительный взгляд.

– Уж не твой ли это сюрприз?

– Вот те крест, – усмехнулся Мирза, – я просто не в меру любопытен.

– Ради бога.

Пожав плечами, Пол разрезал веревки, потом разорвал верхний слой оберточной бумаги и гофрированного картона. Под ними оказался деревянный ящик.

– Понятно, почему она такая тяжелая, – прокомментировал Мирза.

Крышка коробки была привязана, а не забита гвоздями, поэтому открылась легко.

Под ней, почти полностью зарытые в стружку и обрывки бумаги, лежали часы.

«Что за чертовщина…»

Он вытащил их. Часы были примерно полтора фута высотой. Циферблат располагался на пьедестале из темного полированного дерева с латунными колоннами по углам. И это все, что в них было нормального, – остальное выглядело гигантской шуткой чьего-то больного ума. Рядом с пьедесталом возвышалась блестящая латунная фигура Отца Времени: его голый череп ухмылялся из-под ниспадавшего капюшона, одна костлявая рука сжимала песочные часы, другая – косу. Доставая часы из коробки, Пол, видимо, пробудил к жизни оставшуюся в пружине энергию, и коса начала раскачиваться взад-вперед в такт с ходом.

Вдоль основания сооружения была выгравирована надпись: Среди жизни – смерть.

– Невероятно! – воскликнул Мирза, наклоняясь вперед, чтобы получше рассмотреть надпись. – Жаль, что мне не шлют такие подарки.

– Можешь забрать его себе, – пробормотал Пол, – мерзость какая-то.

– Ох, перестань! – сказал Мирза. Коса остановила свое качание, и он осторожно потрогал ее, словно проверяя остроту лезвия. – Гротеск, да, но роскошный, тем не менее. Он кого они?

– Понятия не имею.

Мирза пододвинул коробку и принялся рыться в стружках.

– Должна быть записка. Ага, вот она. И ключ от часов заодно.

Он протянул Полу сложенный вдвое листок бледно-розовой бумаги с написанными на нем несколькими строками. Пол с содроганием прочел:

«Когда я увидел эти часы, я сразу вспомнил о тебе и подумал, что так и не выразил как следует свою благодарность. Надеюсь, они дошли в целости и сохранности. Я звонил позавчера в больницу, но они не говорят, где ты. С наилучшими пожеланиями – Морис.» «Нет! Только не это!» – Завод на восемь дней, судя по тому, что написано на циферблате, – удовлетворенно доложил Мирза, закрывая стекло часов. Коса возобновила свое безумное движение.

– Замолчи, – сказал Пол.

Мирза отпрянул.

– Прости, – вымолвил он наконец. – Я думал, это просто шутка. Что случилось?

Пол смял сигарету в пепельнице.

– Это прислал человек, которого я надеялся никогда больше не видеть и не слышать, – его зовут Морис Дукинс. Один из моих первых пациентов.

Посещал терапевтическую группу, которую я вел. Классический маниакально-депрессивный психоз, прогноз: гм: неопределенный. У него образовалась совершенно фантастическая сублимация, он зафиксировался на мне, и это стало абсолютно невыносимо.

– Гомосексуализм?

– Как у знаменитого мускатного ореха. Только отягощенный комплексом вины. Его не тянуло к тем, кто мог ответить ему взаимностью – только тогда, когда у него не было никаких шансов.

– Бедняга, – сочувственно проговорил Мирза. – Чем же все кончилось?

– Я старался не обращать внимания, и он показывал неплохие результаты.

Нам удалось сгладить его цикл, и целых три месяца о нем ничего не было слышно. Затем случился какой-то кризис в делах – он вдвоем с партнером торгует антиквариатом, – и все началось сначала. Узнали мы об этом по подарку, который он прислал мне вдруг ни стого, ни с сего. Как этот.

Только тогда было зеркало.

Он беспомощно развел руками.

– Потом пошли телефонные звонки, и в один прекрасный вечер мы с Айрис возвращались из театра и нашли его у себя под дверью. Мы тогда привели его в чувство, но это оказалось лишь интерлюдия, и потом, Господи, Боже мой, все повторилось опять.

– Что он прислал тебе во второй раз?

– Черт бы драл, что тут смешного! – рявкнул Пол.

– Прости, ничего. – Мирза опустил глаза и принялся разглядывать свои пальцы. – Ты думаешь, он найдет тебя в Ченте? Наверняка на твоей прежней работе у людей хватит ума не говорить, куда ты уехал.

Пол замялся.

– Дело в том, – сказал он наконец, – что он знает нескольких друзей Айрис. Если захочет, он меня вычислит.

«Но это не все, что он знает. Будь он проклят.» – Если ты не возражаешь, – продолжал Пол, – я выясню, кто сейчас его лечащий врач, и предупрежу. – Он потянулся к телефону.

– Похоже на превентивный удар, – сочувственно проговорил Мирза и вышел из кабинета.

Дожидаясь, пока его соединят с Лондоном, Пол дрожащими руками зажег новую сигарету. Идиотские часы насмехались над ним своим лысым черепом; он смотрел на них и не видел. Сознание его затопляло видение неминуемой катастрофы, худшей из всех, которые могли ему представиться.

«Кто, черт бы вас всех побрал, внушил мне мысль раскрыть Морису свою тайну?

Уговоры, увещевания: «Это может случиться с кем угодно, это даже случилось со мной.» А потом выворачиваться наизнанку, держать его подальше от Айрис, чтобы он, не дай Бог, не проболтался. Если она узнает сейчас: Я почти слышу, как она говорит, что не хочет моего ребенка, потому что у него будет плохая наследственность. Это был срыв от переутомления, а не органический психоз, но она не станет ничего слушать. Нужно было признаваться пять лет назад. Я сам вырыл себе могилу: Нет. Никаких могил.

Нерожденных детей не хоронят в могилах.

Их просто выбрасывают.»

После разговора с бывшим коллегой, который вел сейчас Мориса, Пол еще минут десять сидел, перемалывая в голове мрачные перспективы, пока не сообразил, что скоро на ежедневную беседу должны привести Арчин, а он совершенно к ней не готов. Чувствуя себя виноватым, он сделал то, что в последний раз позволял себе только когда Айрис уехала к Парсонсам, и он вдруг решил, что она может остаться там навсегда.

Он спустился в аптечку и в раздумье остановился у полки с транквилизаторами.

Фармацевт возился с бумагами в другом конце комнаты. Наконец, Пол остановился на довольно безобидном средстве – нескольких капсулах либриума в уродских черно-зеленых оболочках. Богатая давнишняя практика научила его глотать лекарства без воды, что он немедленно и сделал.

Ожидая, когда вернется назад проглоченный пузырь воздуха, он разглядывал длинный ряд коробочек, склянок и пакетиков.

«Полный буфет чудес! Сон в порошке, сон в таблетках, сон в микстуре; энергия в пилюлях, в пузырьках, в шприцах; лекарства, чтобы подавлять голод и стимулировать аппетит, чтобы заглушать боль и вызывать конвульсии: Когда-нибудь мой потомок придет в аптеку и выберет таблетку с надписью: Растворимое здравомыслие, для взрослых шизоидных женщин европейского типа весом от 40 до 50 килограмм. Господи, я надеюсь, этого не случится. Потому что…» Он почувствовал в горле знакомое движение. Поскольку он уже успел забыть, что дожидается здесь именно этого, звук получился довольно громкий, так что фармацевт повереул голову и усмехнулся. Пол смутился и вышел за дверь.

«:Потому что задолго до того, как мы доберемся до растворимого здравомыслия, с нами произойдут непоправимые вещи. Пилюли для всеобщего счастья, как опиум в средневековом Китае или британская гашишная монополия в Индии; пилюли для политического конформизма (антикомми натощак при приступах левизны), для сексуального конформизма (ортогетеро дважды в день после еды, и все как рукой снимет), для малолетних преступников, для уклонистов, для тех, кто вам не нравится. Таблетки для начальников, чтобы давать подчиненным, таблетки для жен, чтобы давать мужьям…» Парадоксальным образом эта идея переключила его мысли от кошмаров наяву к повседневным заботам, и, входя в кабинет, он уже чувствовал, что мучительные видения прочно заперты где-то в дальних закоулках сознания.

Часы, на которых Мирза заботливо выставил точное времи, показывали, что Арчин должна быть с минуты на минуту. Он переставил их на полку, где они, по крайней мере, не будут так часто попадаться ему на глаза, хотя стараниями Мирзы ему придется теперь неделю, а то и больше слушать дурацкое тиканье. Пока он устраивался за столом, ему в голову вдруг пришла тревожная мысль, он резко обернулся и принялся наблюдать, как минутная стрелка достигает получасовой отметки.

«Если они начнут бить, я выброшу их в окно.» Но этого делать не пришлось; прозвучали только башенные часы наверху.

Сестра Вудсайд привела Арчин, а у него, между тем, не было даже смутной идеи, чем с ней сегодня заняться.

Он попытался спланировать предстоящий разговор – в основном, ответы на бесконечные вопросы Арчин о словах, которые она недавно услышала, но смысла которых не знает, – но в голове у него не появлялось ни единой свежей мысли, так что он только вспоминал те, что были раньше. Она по-прежнему не станет связывать себя ни с одной страной на карте кроме Британии, по-прежнему не будет рисовать ничего, кроме надоевших картинок больницы и окрестностей, по-прежнему откажется спеть ему что-либо кроме знакомых до отвращения песенок, которых наслушалась по радио.

Пол удрученно рассматривал девушку, чувствуя, как улетучиваются остатки вдохновения.

«Не в том дело, что я чего-то о тебе не знаю, Арчин. У меня уже кипа бумаг в дюйм толщиной – и все о тебе. Беда в том, что я не могу связать это все вместе.

Ты отказываешься есть и даже прикасаться к мясу, но как, черт возьми, совместить твое непреклонное вегетарианство со сломанной рукой Фабердауна?

Я знаю пацифистов, которые, наоборот, разглагольствуют о ненасилии, заедая свою проповедь бифштексом с картошкой, но это все же понятнее. И если у тебя амнезия, и ты не можешь говорить о своем прошлом, то почему это никак не отразилось на других твоих чертах? Если у тебя настолько хорошая звуковая память, что ты можешь повторять дурацкие песенки с точностью магнитофона, а английский знаешь уже так хорошо, что это не укладывается в голове, то…» Она смотрела мимо него на часы, и в ее взгляде читалось легкое беспокойство.

«Арчин, Арчин, что же мне с тобой делать? Смотри сама: Или ты вполне нормальная иностранка, но тогда тебе нет абсолютно никакого смысла притворяться, или ты сочинила себе собственную жизнь в собственном мире.

Но если это так, то, черт возьми, с твоим интеллектом ты могла бы сделать это получше! Ты должна с упоением водить меня за нос; у тебя должны быть готовые ответы на все вопросы на любую тему. Господи, даже Морис в маниакальной фазе делал это совершенно по-другому. Он выстраивал неимоверные фантазии из любой ерунды и был счастлив вовлечь в игру других, словно ребенок, сооружающий корабль из перевернутого стола.» На мгновение их глаза встретились. Словно чувствуя за собой вину, она не смогла выдержать его взгляда и снова уставилась в какую-то точку за его спиной.

«Так что же дальше? Ассоциативный тест? Неадекватно словарю. Нет, надо либо набраться терпения, либо ломать ее сопротивление наркотиками. И, честно говоря, я не знаю, надолго ли меня хватит.» Он посидел некоторое время, молча перебирая возможности, которые дает современная фармакология, и наконец заключил, что не знает, чем сегодня заняться. И, поскольку другой работы оставалось еще немало, он встряхнулся и встал с места.

Арчин никак не отреагировала на его движение. Он непонимающе уставился на нее.

Глаза девушки были открыты, и слегка вытаращены, рот тоже полуоткрыт.

– Арчин? – по-идиотски проговорил он.

Она что-то сказала на своем языке, но ни одна чась ее тела, кроме губ не шевельнулась. Встревоженный, он подошел поближе и собрался было тронуть ее за руку, когда в голове вдруг словно вспыхнул свет. Он проследил за направлением ее взгляда и увидел, как яркий луч падает из окна на качающийся маятник-косу, скользя взад-вперед, как метроном.

Получалось так, что Морис Дукинс оказал в конце концов ему услугу.

Загрузка...