Звезда заводской многотиражки

Глава первая. Плановое устаревание

— А за что вас увольняют? — внезапно спросил Сережа, глядя на меня прозрачными незамутненными глазами.

«Не твое собачье дело!» — чуть было не ляпнул я. Уже разболтали, блин. Надеялся по-тихому уйти. Зря. Я посмотрел на Сережу. Неплохой парень наш фотограф, на самом деле. Тупенький такой, жизнерадостный. Как помесь хаски с померанским шпицем, даром, что ростом под два метра. Нелепый, как ветряная мельница на крыше малолитражки.

— Не сошлись характерами с новым начальством, — дипломатично ответил я. Ну да. Он мне сказал на толерантном, что я мамонт, и мои представления о жизни вообще и работе в частности устарели уже лет десять как, а я в сердцах обматерил этого сопляка с художественно выбритыми висками. — Ну где там этот хренов сторож уже?

Я еще раз с силой вдавил пуговку звонка и приложил ухо к двери. Звонок заливался тревожной трелью.

— Может, через забор перелезем? — предложил Сережа. — А удостоверения потом предъявим...

В его словах был резон. Заброшенный новокиневский шинный завод — не ахти какое ценное имущество. Сдается мне, нынешний собственник сторожа сюда посадил, чтобы кого-то из своих престарелых родственников к делу пристроить. Мало ли всяких бодрых пенсионеров, которые не работать не могут, но их богатый жизненный опыт на нынешнем кадровом рынке стоит хрен да маленько. «Вроде тебя», — ехидно подсказал внутренний голос. Стало тоскливо. Это перед Сережей я могу сколько угодно выпячивать челюсть и цыкать зубом. Себя-то не обманешь... Вот закончу я последнюю свою статью для «Молодежной правды», и что потом? Обивать пороги редакций других газет? Унижаться перед сопляками вдвое себя моложе в креслах главных редакторов? Краснеть до ушей, отвечая на вопросы невесомых девочек-эйчаров? Нет, нет, не был, не владею, у меня кнопочный...

За дверью КПП раздались шаркающие шаги.

— Чего надо? — раздался приглушенный голос. — Частная территория, устебывайте отсюда!

— Мы из газеты «Молодежная правда», — сказал я. — Вам должны были звонить из редакции.

— А документы у вас есть? — сварливо буркнула дверь.

— А то, — хмыкнул я. — Удостоверение прессы, задание редакции с печатью, все честь по чести. Вы же Иван Львович?

— Сейчас, погодите минуту, — шаги ушаркали вдаль. Минуты через три вернулись. Скрежетнул ключ в замке, лязгнула щеколда. Заскрипели ржавые петли. Дверь распахнулась. Изнутри пахнуло горячим воздухом, запахом домашнего супа, и было слышно, как бормочет телевизор. Иван Львович явно не ждал никаких гостей. И особенно оказался не готов к тому, что гости будут вежливо стучаться в дверь, размахивать корочками прессы и бланками с печатями. Выглядел он примерно так, как я его себе и представлял. Седые волосенки, майка на босу грудь, треники... Блин, ну вот откуда он в нынешнее время взял такие треники, а? Кто-то до сих пор их производит для таких вот ретроградов, которые желают в домашней обстановке выглядеть как образцовый дворовый обрыган позднебрежневских времен? Нет, я тоже ретроград, но от вида растянутых коленок меня аж зло берет.

Сторож выпятил вперед впалую грудь, приосанился и с подозрительным прищуром оглядел нас с ног до головы.

— Вы что ли журналисты? — спросил он с видом важным, как у гуся-альфача.

«Табличку на лоб забыли приклеить, старый хрен», — подумал я. И вдруг с ужасом понял, что не такой уж он и старый. Выглядит как мешок говна, это да. Но ему еще и шестидесяти нет. «Смотри, вот оно, твое будущее!» — ехидно осклабился внутрненний голос. Я молча, жестом бывалого опера, выхватил удостоверение и предъявил его в развернутом виде. Сторож подслеповато прищурился.

— Колоколников Жан Михайлович, — прочитал он почти по слогам. — Что за имя такое? Ты не русский что ли? На вид вроде нормальный...

— Местный я. У отца чувство юмора было дурацкое, — я хмыкнул. Знал бы он, сколько раз мне приходилось отвечать на этот вопрос. В школе я всерьез даже думал сменить имя на что-то более привычное русскому уху, вроде Евгения или Святослава. Но ноги не дошли, а сейчас какой смысл уже?

— Колокольников... Это не ты, часом, писал про мафию Мельникова в толстушке? — взгляд выцветших глаз сторожа впился в мое лицо. Надо же! Никогда не знаешь, где слава тебя настигнет, а! Я думал, что мои подвиги в девяностые никто и не помнит уже. — А я еще, помнится, думал, что это за инициалы такие — Ж и М.

Сторож глумливо захохотал и отступил от двери, пропуская нас внутрь КПП. Единственного официального входа на территорию бывшего завода. Проходная давно и прочно забита фанерными щитами, над забором — шипастый серпантин колючей проволоки. Свеженькой такой, видно, что подновляют. Правда, судя по фотографиям всяких любителей индустриальной заброшки пробраться на запретные пятьдесят гектаров можно, крысиных нор за долгие годы наделали достаточно. Но мы же не какие-то там маргиналы, у нас официальный допуск!

Внутри бетонной будки рядом с ржавым железным занавесом боковых ворот ничего непредсказуемого не было. Узкий коридор со второй дверью в конце, стеклянная стенка с окошечком и облупленной надписью «предъяви пропуск!». За ней — диванчик, тумбочка с маленьким телевизором, стол. На столе — миска с супом и старенький электрический чайник. На пакете — нарезанный хлеб, половина луковицы и граненый стакан. Наполовину полный прозрачной жидкостью. Обедать собирался наш Иван Львович, а бутылку под стол спрятал, перед тем, как дверь открыть.

— Документики при себе имеются? — Иван Львович шустро пробрался в застекленную каморку, сдвинул миску супа и хлебушек в сторону и достал откуда-то потрепанного вида гроссбух и авторучку с погрызенным колпачком. — Так... Сейчас четырнадцать десять...

— Иван Львович, вы серьезно? — не выдержал я.

— Порядок должен быть! — сторож строго уставился на нас. А потом резко махнул рукой и захлопнул журнал. — Да ладно, кому это нужно уже? Идите себе, бродите сколько угодно, все равно там давно хлам один только остался.

— Приятного аппетита, Иван Львович, — сказал я и прошагал по узкому коридору к внутренней двери, еще в незапамятные времена обитой коричневым дермантином.

— Столько места зря пропадает, жалко, — сказал Сережа, расчехляя свою камеру. Я поежился. После жарко прогретой будки КПП ноябрьский воздух уже не казался таким уж теплым. Ну, то есть, для ноября было тепло, конечно... — Могли бы что ли общественное пространство тут открыть. Или торговый центр хотя бы.

— Для новомодного лофта дореволюционные постройки нужны. Краснокирпичные и с фигурными окнами, вроде спичечной фабрики или того же пакгауза на набережной Киневы, — я хмыкнул, осматривая покрытый трещинами асфальт, посеревшую облицовочную плитку длинного административного корпуса, обвалившуюся галерею, ведущую к бетонной махине одного из цехов... — А тут голимый совок. Скучные коробки, как их ни закрашивай.

— Не скажите, Жан Михайлович, — Сережа несколько раз щелкнул фотоаппаратом, пристреливаясь. — Это как раз и может быть фишкой. Кстати, а почему его забросили? У меня дед здесь работал, судя по его рассказам, все было хорошо. Профилактории какие-то были. Лыжная база, дворец культуры. Куда это все сейчас делось?

— Сережа, ну что ты как ребенок, ей богу? — я задрал голову и приложил ладонь ко лбу. Все-таки вблизи эти цеха производили впечатление, что и говорить. Внутри, наверное, парочка гинденбургов легко разместятся, и еще место останется. — Это же при Советском Союзе было. Тогда у всех было все хорошо. И профилактории, и профсоюзные путевки на море, и прочие семью семь удовольствий.

— Если все было хорошо, то почему развалилось? — Сережа опустился на четвереньки, чтобы снять крупным планом валяющийся на россыпи стеклянных осколков здоровенный болт.

— Я журналист, а не политолог, — буркнул я и торопливо пошагал вдоль бетонной стены. Под ногами хрустела то бетонная крошка, то битое стекло, то сухие стебли травы. Разруха была прямо-таки образцовая, в каждом предмете, в каждой постройке. Растворена в воздухе, размахана ржавчиной по металлическим арматурам, грязными разводами по бетону, расползалась трещинами на асфальте.

А вот и проходная с внутренней стороны. Стекол уже давно нет, вместо них — изрисованная уродскими граффити фанера. И сразу за ней — круглая площадь. Когда-то куча мусора посреди нее была клумбой. А у статуи героического рабочего в середине когда-то были обе руки.

— Шинный завод старший Мельников приватизировал, — сказал я. — Еще в самом начале, когда Союз начал рушиться. Потом выяснилось, что для управления производством его бычье совершенно непригодно, и он продал его москвичам. В две тысячи четвертом завод снова запустили и даже частично модернизировали. Ты уже должен был застать, нет?

— Мне было восемь лет, я не сильно интересовался, — сказал Сережа, подбираясь поближе к статуе. — Но вроде что-то помню. Дед уже тогда был на пенсии, но радовался, что завод снова ожил. А потом что?

— А черт его знает... — я натянул капюшон. С неба начало сыпаться что-то среднее между дождем и снегом. — Сначала там авария случилась с пожаром, потом убили одного из совладельцев, потом раскрыли чуть ли не наркокартель на базе местной поликлиники. Потом вскрылся еще какой-то криминал... В общем, какая работа в таких условиях? Так что всех опять пнули в бессрочный отпуск, производство остановили. И так уже лет десять.

— И что, реально кто-то до сих пор считает, что он в отпуске? — Сережа уставился на меня немигающим взглядом. Глазищи эти его незамутненно-детские. Хвостик на макушке. В ухе серьга с какой-то висюлькой. На шее видно край татухи. Если бы я так выглядел в его возрасте, я бы даже до соседнего квартала бы не дошел. Ой, да фигли я? Другое время, другая мода...

— Пара сотен сотрудников в штате числится, да, — я кивнул. — Пойдем в цех заглянем. В тот, где пожар был...

— Слушайте, а вы не думали ютуб-канал вести, а? — в прозрачных глазах Сережи засветился неподдельный энтузиазм. — Вы же столько всего про город знаете, да еще и внешность у вас фактурная... С монетизацией, конечно, сейчас непросто, но можно бусти завести, да и на донаты народ не скупится. Внешность у вас такая фактурная, только стрижку я бы подправил чуток...

— Снимай давай лучше, — я ускорил шаг. В самое яблочко бьет, филин простодушный. Даже фотограф, вдвое меня моложе, и тот больше думает о моем будущем, чем я сам. Ютуб-канал завести, надо же... Это что-то на молодежном, куда мне?

Хотя не такой уж я дремучий ретроград, каким пытаюсь прикидываться, что уж. Ноут современный, в онлайн-игры играю, да и ютуб за завтраком-ужином поглядываю. Обзоры всякие, стримы. Внешность фактурная? Я всю жизнь работал в газете, перед камерой держаться не умею. Да и что рассказывать, в камеру-то? Про то, как я раскрутил дело развесистого треста Мельникова-младшего, а потом, когда его уже повязали, меня его быки по городу гоняли, чтобы научить не совать свой длинный нос в чужие дела? Или про то, как я пробрался под видом пациента в психушку, чтобы репортаж написать? Или...

Сережа продолжал говорить. Сыпал терминами на современном, размахивал руками, рисуя радужные перспективы. Еще пара минут, и он начнет писать бизнес-план осколком кирпича на темно-сером бетоне. Захотелось выматериться. Сдержался. Он и правда хороший парень, просто время неудачное. Вот сдам материал, вернусь домой, выдохну. Обдумаю все как следует.

— Я даже сначала не поверил, что Лео вас уволил, — сказал Сережа. — Как так-то? Вы же всегда были таким... незыблемым, что ли.

— Ага, — я горько усмехнулся. — По земле еще динозавры бегали, а я уже в газете работал.

— А почему вы не стали главным редактором? — вопрос Сережи отразился от бетонных стен цеха и посыпался битым стеклом прямо мне в душу.

«Журналистом? И какую карьеру ты сделаешь?» — спросила мама, когда мне было шестнадцать.

«Смотри, тут вакансия выпускающего редактора, может позвонишь?» — спросила жена, когда мне было тридцать.

«В сорок лет уже неприлично бегать по заданиям, как студент!» — сказала бывшая жена, когда мне было сорок.

«Вы уволены!» — сказал Лео вчера. Когда мне пятьдесят.

— Смотри, какая конструкция! — я зашагал в сторону ломаного клубка из ржавых арматурин. — О, тут есть лестница. Как думаешь, сверху хорошие кадры получатся?

— Ржавое все, — гладкий лоб Сережи покрылся складками, обозначающими мыслительный процесс. — Давайте я дрона расчехлю. Видос должен отличным получиться.

— Нафига нам видос, мы же газета? — спросил я.

— Так для канала в телеге же, — Сережа раскинул свои длинные руки в стороны. — Наши читатели очень любят бэкстейджи.

Канал в телеге. Фидбэк из соцсетей. Рассылка в мессенджерах.

Рррррр... Я снова почувствовал себя стариком, который ловит блох в свитере. Черт возьми, когда, вот когда мир успел так измениться? Я пришел в «Молодежную правду» сразу после универа, и работал в ней без малого тридцать лет. С небольшим перерывом в девяносто шестом, когда пытался затеять свой бизнес. Я всегда был газетчиком, всегда в гуще событий, всегда держал руку на пульсе! Был всеми руками за, когда у газеты появилась электронная версия. А сейчас... Сейчас вдруг осознал, что безнадежно отстал. Редакция изменилась, ее заполнили новые лица, вертлявые девицы в разноцветными волосами, парни в дредах, пыхающие вейпами. Медиапространство. Инфополе. Целевая аудитория...

— Хочу сам посмотреть, — сказал я и направился к ржавой лестнице.

— Может не надо, Жан Михайлович? — голос Сережи звучал испуганно. — Там такое все хлипкое... Давайте лучше дроном, а?

«Да пошел ты в жопу!» — подумал я. Я был единственным во всей редакции, кого называли на вы. Мамонт, мля. Мастодонт. Ходячее живое ископаемое.

Я взялся за покрытую ржавой слизью ступеньку. Пальцам сразу стало холодно. Да и пофиг. Не холодно же мне было сидеть в засаде за гаражами зимней ночью. Не испугался же я перестрелки на «Сковородке», когда надо было досмотреть до конца разборку между «мельницей» и «сухачами». И сатанистов придурочных не испугался на кладбище. Выследил, когда менты руки умыли уже, чтобы найти, кто это собачек похищает.

Я начал подниматься. Ботинки скользили. Надо было зимние кроссовки надеть, пофиг, что снега до сих пор нет.

— Жан Михайлович, не надо! — крикнул снизу Сережа.

«Надо, Сережа, надо!» — подумал я, выбираясь на первую промежуточную площадку. Эффектно, да. Черная клякса старого пожара была сверху выглядела как след от взрыва. Железный хлам бывших станков и конвейерных лент смотрелся фигурами безумного тетриса. Я посмотрел наверх. Какая тут высота, интересно?

— Спускайтесь, Жан Михайлович! — жалобно запричитал Сережа. Как они выживают вообще, это поколение? Чуть что похожее на опасность — бежать. Чуть настроение качнулось — в аптеку за антидепрессантами. Намек на проблемы — к психотерапевту...

Я принялся штурмовать следующий лестничный пролет. Металлические перекладины опасно поскрипывали, но вроде держались. Со злобой почувствовал, что колени мои протестуют против таких физических упражнений и поскрипывают тоже. В такт ржавым ступенькам. Замерзшие пальцы так уже плоховато гнулись. Какого черта я перчатки не надел? В кармане же лежат, сунул перед выходом...

Вторая площадка. Снизу окна в цехе выглядели узкими полосами под потолком. На деле же каждое из них было выше человеческого роста. В раме застряли серые от грязи осколки стекол. Мерзкий пронзительный ветерок швырнул мне в лицо горсть мокрого снега. Уже тает, начал припорашивать. Напротив окна росло дерево. Все в засохших коричневых листьях, какое-то больное на вид. Как оно вообще здесь оказалось, неужели выросло за то время, пока завод был заброшен? Я посмотрел на цех. Да, разруха... Отличные кадры бы получились, зря Сережа боится сюда залезть.

Последний пролет. Лестница выглядит так себе. Одной ступеньки не хватает, другая явно скоро отвалится. Может, не лезть выше?

— Жан Михайлович? — раздался снизу голос Сережи. Как серпом по яйцам! Что значит, не лезть? Раз начал, то долезу до самой верхотуры! А там и на крышу можно выбраться, вон он люк...

Мне не хватило какого-то сантиметра. Думал, что хватаюсь за поручень на верхней площадке, но пальцы скользнули по ржавой пустоте. Раздался заунывный скрежет, и как в замедленном кино вся эта металлическая конструкция начала складываться.

Гладкие подошвы ботинок соскользнули со ступеней, пару секунд я трепыхался на одной руке, пытаясь найти еще хотя бы одну точку опоры. Но потом вставший на дыбы железный богомол ржавой лестницы стряхнул меня с еще одним натужным скрипом.

Я падал.

Бесконечно долгое мгновение, за которое, по идее, я должен был увидеть всю свою жизнь.

Неужели все, а?

Погибший с мечом в руке викинг попадает в вальгаллу, где его ждут бесконечные пирушки с пышнотелыми валькириями по вечерам, а днем сражаются в свое удовольствие. А куда попадает после смерти журналист, если погиб с пером в руке?

Я громко захохотал, поняв, что в последний момент своей жизни судорожно пытаюсь нащупать в своем кармане авторучку.