Однако лететь теперь было труднее. Колбасы упирались в пах и мешали движениям. Консервные банки в карманах пиджака от взмахов крыльев шарахались друг об друга, производя глухие чмокающие звуки. К тому же голод — я ведь с утра ни маковки не проглотил — все настойчивее напоминал о себе тоскливым бурчанием в животе. Короче, к исходу второго часа я был уже в изнеможении и, едва держась в воздухе, неумолимо терял высоту. К счастью, Хлынь наконец-то открылась моему взору. Расправив крылья, я стал планировать вниз.
Был уже вечер, тихий, ласковый. Заходящее солнце отражалось в окнах домов. Хлыновцы семьями сидели на скамейках и, с удовольствием пожевывая корешок, любовались закатом.
— Ах, хорошо-то как… — доносились до меня их ленивые слова.
— Истинный бог, хорошо…
Я вспомнил Хлынь, окруженную со всех сторон водой, я вспомнил затопленные леса и дороги, я вспомнил покосившиеся столбы и провода, висящие над самой водой, и, скажу вам честно, дядюшка, мне стало жутко от их сонного оптимизма. Наконец увидел я избу хозяйки моей и ее саму, сидящую на приступках с горестным лицом. При моем появлении Марфа Петровна поднялась навстречу.
— Костенька, миленький! — запричитала, прикладываясь ладошкой к щеке. — Хуже внучку моему. Много хуже. Сбегайте за врачом. Я уж два раза ходила, а его нет… Найдите его, Костенька…
Тут только вспомнил я, зачем летал в такую даль, совершенно забыл я о пенициллине из-за дурацкой этой колбасы, из-за рисковых авантюр своих.
— Сейчас, конечно, Марфа Петровна, — успокоил я старушку. — Сейчас схожу. Только переоденусь. По лесу гулял. Промок весь.
С какою-то странной радостью закрыл я за собой дверь. «Сейчас я помогу, — шептали мои губы, — я и только я. И больше никто не поможет…» Коробки с пенициллином лежали в пиджаке, и, чтобы освободить его, я вытряхнул груз свой, все эти колбасы и банки, на диван. Но, сунув руку в карман, вдруг почувствовал — что-то неладно там, помяты упаковки и согнуты. У меня даже сердце защемило от такой неожиданности. Неужели разбились ампулы? С горьким предчувствием извлек я лекарство и вскрикнул от изумления — половина сосудов была перебита. Когда это произошло? Где? В полете ли? При приземлении неудачном? А может, совсем недавно, когда, забыв про пенициллин, использовал я пиджак как суму, тащил в ней грешный груз. Дрожащими пальцами трогал я сохранившиеся ампулы и едва не ревел. Но все же и это было лекарство, утешал я себя, для начала хватит, а после еще раз слетаю, экий труд… Решив так, я бережно выбрал из осколков уцелевшие ампулы и сложил их в коробку. Потом торопливо начал переодеваться. «Сейчас сгоняю за врачом, — думал я, — отдам ему лекарство. И баночку икры в придачу, чтоб лучше лечил мальчонку… Хорошо-то как. Так приятно делать добро…» Тут скрипнула калитка, и, выглянув в окно, я, к радости своей, увидел того, за кем хотел идти, — Александра Иваныча, доктора нашего. Марфа Петровна встречала долгожданного гостя на ступеньках, брала под руку и, причитая что-то, тащила к себе в половину. Тут понял я, что подошло мое время выступить на сцену. Укрыв провиант пиджаком, я высунулся в форточку.
— Александр Иваныч, — сказал, — зайдите-ка на секунду…
— Угу, — отрешенно кивнул ни о чем не подозревающий эскулап, — вот только проведаю больного…
— Нет, нет, — остановил я его требовательным тоном, — прямо сейчас зайдите. Не медля…
У Александра Иваныча от удивления поднялись брови. Марфа Петровна же нахмурилась, недовольная, что я задерживаю врача.
— Что ж, извольте, — пожал плечами доктор и повернул к моей двери, — иду…
Марфа Петровна, едва сдерживая праведный гнев, отвернулась от нас.
— Он мигом… — постарался я успокоить бедную женщину.
Но обиженная хозяйка даже не ответила мне.
Через мгновение Александр Иваныч возник на моем пороге.
— Чем могу служить? — стягивал он с головы шляпу.
— Вот, — без лишних слов протянул я ему коробку с пенициллином, — для мальчика…
— Откуда?! — Зрачки его расширились.
— По случаю достал… — ответил я первое, что пришло в голову, не готовый к такому вопросу.
— И где достали? — Александр Иваныч дрожащею рукою раскрыл коробку.
— Не могу сказать… — неумело изворачивался я.
— А еще сможете достать? — Эскулап испытующим взглядом смотрел мне в глаза.
— Не знаю, — смутился я, — вряд ли… И вот еще что, — наверное, уже зря, но все же говорил я, — у меня просьба… Ни слова никому, что это я нашел… — прижал я палец к губам. — И Марфе Петровне тоже ни слова…
— Это почему ж?
— Настоящее добро, — наконец-то сообразил я, как выкрутиться, — настоящее добро делается тайно…
— О!.. — то ли восхищенно, то ли издевательски проговорил доктор. — Да вы философ, Зимин… Не ожидал… Не бойтесь, не скажу…
Пожав мне руку, он нахлобучил шляпу на лысеющую голову и толкнул дверь. А я, опустившись на диван, почувствовал, как независимо от воли слипаются мои глаза.