Закон Мерфи в СССР

Глава 21, в которой тучи сгущаются

Что делать и кто виноват? Вот извечные вопросы, возникающие в человеческой голове после того, как дерьмо уже случилось. Положим, со второй частью вопроса всё было ясно: виноват некто Герман Викторович Белозор! Как гласит третий закон Ньютона, «действию всегда есть равное и противоположное противодействие», а наворотил я немало — вот и получил.

А по вопросу «что делать?» решение я нашел тоже довольно быстро: сбежать к черту! Чего мне тут высиживать, в компании шести душегубов и одного слабохарактерного милиционера? Бить их по кумполу, чтобы не сбежали, всех по очереди? Не-не-не! Я напаковал в рюкзак всего самого необходимого, включая все деньги, документы, фотоаппарат, диктофон и оружие, запер дверь и усвистал прочь.

Безответственность и инфантилизм? О да, и еще какие!

«Прочь» — это означало к одинокому телефону-автомату, до которого было минут пять быстрым шагом. В душе моей боролись противоречивые чувства. С одной стороны оптимизм вопил: «Ай да Гера, ай да сукин сын! Из такого дерьма выпутался!» С другой — пессимизм мрачно бубнил о последствиях и неминуемом продолжении истории.

— … Петра Петровича можно? Нет? А Антона Шевченко? Белозор просит, да..

Привалов реально пропадал где-то, уже который день. Вообще, если задуматься — в Минске что-то происходило. И это что-то никак не было связано ни с «пробегами», ни с пожарами на Сельхозпоселке. Вот и участковый пришел — молоденький, чуть ли не вчера назначенный! А где же тот матерый усатый дядька, от одного появления которого бабульки начинали мелко вибрировать, а шпана — делать бледный вид? Да и постовых, и патрульных в городе как-то я почти не видал…

— Да! — крикнул в трубку Тоха. — Что там у тебя, Белозор?

— Говорю коротко и по-существу: у меня в квартире, по адресу такому-то, лежит…. Раз, два… Два фарцовщика. Три, четыре, пять — три бандита из «седых», шесть — один Эрнест, московский наркоман, и семь — один ваш, участковый, ему дурно стало, я тут ни при чем. Все, кроме участкового, связаны и имеют травмы разной степени тяжести. Нужна скорая, а может даже две. Все эти товарищи почему-то одновременно решили меня уничтожить, но я итоге — победили друг друга. Ну и я помог слегка, да… Оно так случайно вышло в общем, я не виноват! Пистолет Марголина, с которым Эрнест приперся, я положил в мусорное ведро, чтобы сразу не нашли.

— Погоди, Белозор, что ты вообще такое несешь? — изумлению Шевченки не было предела. — Какие бандиты? Какая фарца?

— В квартире. Семь человек. Один из них — участковый, остальные — преступники. Делайте с этим что хотите, ключ под ковриком. Не ломайте двери, пожалуйста, хотя они меня сегодня и бесят. Простите ребята, я не специально — так совпало! — я повесил трубку и огляделся.

Никого! Никто не приглашал меня вежливо сесть в машину и проехать для дачи показаний, никто не терся вокруг… Это что агенты-инквизиторы САМ меня сегодня не пасли, получается? Да что ж творится-то такое?

Следующим пунктом моего маршрута была «Почта. Телефон. Телеграф». Да-да, я решил отправить телеграмму. Кому? Тасе, на дачу, в Узборье! Я и так здорово рисковал, подвергая их опасности, когда по скудоумию своему впрягся в дело с «седыми», а сейчас и вовсе всё пошло к черту…

— Девушка, «молнию» пожалуйста! Да-да! — телефона на даче не было, а «молнию» теоретически доставляли в течение сорока минут — и это мне подходило.

Я нацарапал на бланке «КВАРТИРУ НИ НОГОЙ ОСТОРОЖНО ПАРУ ДНЕЙ ОБЪЯСНЮ», написал адрес дачи и протянул деньги.

— В Узборье. Доставят скоро?

— Узборье? — женщинка за стойкой сморщила нос и фыркнула. — Платите — доставят в течение часа. Мы — почта, а не блошиный рынок!

И чего она прицепилась? Ну да, наверное для нее это выглядело странно: не дальний свет, можно и на автобусе проехать… Ну и плевать! Пусть цепляется, и говорит что угодно. Что мне Гекуба? Что я Гекубе? Главное чтобы Тася не поехала на Зеленый Луг любимую сковородку забирать.

Таким образом успокоив себя, я вышел из почтамта и побрел к остановке. Нужно было сделать еще кое-что: выполнить обещание, данное Поводу. Надеяться на то, что арест Сережи и его друзей останется вещью в себе — не стоило. Последствия будут, это как пить дать… К тому же — мне нужно было где-то укрыться и переждать бурю. Привалов убьет меня если увидит! Потому — идея хотя бы до следующего утра пересидеть в укромном месте показалась мне вполне рациональной.

Старик Повод был не самым лучшим вариантом — но и не самым худшим.

Пробираясь по железнодорожным путям в сторону СПП-17, мимо бесконечных стройплощадок, ржавых вагонов и штабелей с рельсами и шпалами, я пытался понять: что же меня так напрягает в окружающей действительности? Казалось, сегодня весь Минск — столичный, в целом благополучный, мирный город как будто замер. Вдохнул — и не выдыхает.

Лица людей были напряженными, взгляды — колючими, раздражение накапливалось — но не выплескивалось наружу. Я ощущал это на улицах, в автобусе, в магазине, куда зашел прикупить съестного… Да, чуть чаще чем обычно слышались сирены милицейских машин и «неотложек», и, кажется, чуть больше военных вдруг решило прогуляться по Минску. И тот факт что я, журналист газеты, которая на постоянной основе входила в топ-3 советских изданий, совсем ничего не знал о происходящем говорил о том, что события происходят весьма зловещие. Война? Эпидемия? Теракт?

Минчане, по всей видимости, тоже были растеряны — они чувствовали беду, но не могли понять, откуда именно она может нагрянуть, что конкретно происходит здесь и сейчас?

Погруженный в мрачные мысли я брел вдоль неиспользуемой, ржавой железнодорожной ветки к убежищу Повода. Ботинки чавкали по грязи, обильно присыпанной мокрым снегом из плотных низких туч. Поддувал влажный холодный ветер, глумясь над моими попытками спрятать башку под капюшоном «Аляски». Шапку нужно было надевать!

Внезапно сквозь грохот проходящих составов, шум строительных работ и гудение ветра в проводах я услышал громкий, захлебывающийся злостью собачий лай, и резкие, командные выкрики. Что за нахрен?

Инстинктивно дернувшись за штабель из бетонных шпал, я подобрался чуть ближе к источнику шума и замер в ужасе. Картина, представшая моим глазам была самой жуткой из всех, что может привидиться полешуку-белорусу. Хуже, разве что, только обгорелые остовы-трубы печей на пепелище сожженной деревни.

…Цепочка людей в форме, с автоматами наперевес. Рвущиеся с поводков овчарки. Напуганные люди, которых тентованных кузовов грузовиков переправляют в открытые двери вагонов. Мужчины, женщины, дети. Кузов пустеет — и тут же подъезжает новая машина. И снова людей поглощает длинный железнодорожный состав, они пропадают в его нутре. Поезд оцеплен милиционерами и солдатами, сбежать — невозможно, да никто и не пытается.

Я не удержался: вытащил фотоаппарат и сделал несколько снимков. И это помогло мне выдохнуть на секунду абстрагироваться и понять, что же именно я вижу?

Кого-то били, подгоняли, обращались жестоко? Нет. Напротив — женщинам сотрудники милиции подавали руку, слабым и возрастным помогали спуститься из кузова и подняться в вагон. Детей военные и милиционеры при необходимости принимали на руки с борта автомашин и опускали на землю и подсаживали в вагоны — аккуратно, бережно.

Они походили на будущих узников концлагеря? Отнюдь! Вещей у этих странных пассажиров с собой было довольно много: чемоданы и баулы нёс каждый. Никаких следов побоев или ограбления перед пересылкой. Вполне здоровый, упитанный вид у невольных пассажиров. Лица — растерянные и испуганные, но это и понятно! В такой ситуации кто угодно растеряется и испугается!

Вагоны… Вагоны были плацкартными. Не теплушки, не тюремные вагоны — обычный плацкарт. Семейных — не разделяляли, садили вместе. Одиноких мужчин и женщин — сортировали по полу и распределяли в разные вагоны. Что тут вообще происходило? Депортация? Кого и куда?

Я определенно знал, кто мог ответить на эти вопросы. И был чертовски зол, что… На что я был зол? На то, что со мной не поделились информацией? Так я ведь сам тщательно избегал политики, пытаясь не замараться. Чему же удивляться? На что злиться? Ключевые события в жизни Союза проходят мимо меня, а я становлюсь их случайным наблюдателем лишь потому, что совершил очередную глупость и теперь убегаю от последствий?

Да и вообще — кого я обманываю? Самого себя? Ясно же, что происходит! По отмашке с самого верха Волков начал чистки. Машеров бы не одобрил? Точно, что ли? Это ведь он говорил: «…Я очень люблю людей. Я ведь любому человеку могу все зубы выбить. Но я же ему потом и другие вставлю — лучшие, более верно действующие. Я очень люблю людей…» Вот и выбивает зубы. И в первую очередь — в своей родной Синеокой, где батька Петр лучше всего знает, что происходит, что в связи с этим делать, и кто виноват. Но связанный по рукам и ногам кремлевской камарильей Машеров не мог приступить к инвазивным стоматологическим процедурам. Теперь он сам стоит во главе этой камарильи. И вот — приступил…

— Знаешь, выхухоль, а я такое в Гомеле видал, когда ассирийцев в Пензу эвакуировали, — раздался голос над самым моим ухом. — Но там не церемонились. Приклады, штыки, мат-перемат… А тут — гляди, с вещами! Гляди — ручку ей сержант подает, как барыне какой!

— Тьфу! Напугали! Чего подкрадываетесь? — я едва не врезал ему локтем под дых от неожиданности, и остановил такой порыв в последнюю долю секунды.

Что за манера у него дебильная — то нож к горлу приставит, то бормочет в самое ухо! Ненормальный, что ли?

— Ружжо понравилось, щас скраду! — ухмыльнулся Повод. — Вон, торчит из рюкзака. А ты чего — шпиёнишь?

— Не, я к вам иду. А это вот всё случайно увидел. И много тут таких? — людей, поездов, солдат — этого уточнять я не стал.

— Так везут со всей республики! Гродненских видал, Пинских — тоже. Еще какие-то были… Но там не всегда понятно. Грузовики-то — военные, по номерам не разбересся! Наверное, тыщи две нагрузили уже… Интересно, куда их? Может — в лагеря? — старикан прищурившись смотрел, как последних пассажиров садят в поезд, следом за ними запрыгивают милиционеры с автоматами — по три-пять в каждый вагон, и локомотив, издав печальный гудок, утаскивает за собой состав в неизвестном направлении.

К запотевшим оконным стеклам прижимались лица детей, собаки лаяли, прощаясь с уходящими вагонами, черный дым из трубы локомотива густым облаком поднимался в небеса. Мы проводили взглядом этот страшный поезд, дождались, пока солдаты погрузятся в машины. Они не торопились — вяло переругивались, курили, спорили о чем-то с милиционерами, и, наконец — уехали.

— Ну шо, последний? Всё на сегодня? — Повод распрямился и хрустнул шеей.

Наверное, он имел в виду состав с депортированными. Репрессированными?

— Думаете, будут еще? — хмуро поинтересовался я.

— А то! Батька Петр щас за них возьмется…

— Главный же Романов? — это точно была попытка провокации с моей стороны.

— А шо — Романов? Романов — он в «Правдочке» каждый выпуск на первой полосе, с красивой прической и в пиджаке, зарубежные визиты делать поехал. Гляди — пока ленинградский там с этим…. Как его? Стаболичевым? Стаболовым? Черт знает, какой-то то ли румын, то ли болгарин… В общем, Романов там в Югославии с мужиками целуется. А батько Петр в Союзе дела делает!..

О как! Оказывается, первый визит на посту Генерального секретаря Коммунистической партии Советского Союза Романов в Югославию совершил? Очень интересно! Совсем я от общественно-политической ситуации оторвался. Надо бы наверстывать… Наверное.

— Очень интересно! — как будто прочитав мои мысли, вдруг сказал Повод. — А ты какого хрена ко мне прёсся? Или случилось что?

— Случилось, случилось… Обещал предупредить — вот и приперся.

— Грёбаный Экибастуз! Пошли скорей, стоим тут с тобой вдвоем как три тополя на Плющихе… Давай, шевели поршнями… — Повод очевидно занервничал и повел меня какой-то тропкой к своему обиталищу.

Дошли быстро. Наученная горьким опытом собаченция из-под металлического бокса носу не казала — боялась, что я снова ее отпинаю. Загремев ключами, старикан отворил тяжелую дверь и пропустил меня внутрь. Я прошел сквозь крохотный коридорчик с хозинвентарем и рабочей одеждой в ту самую комнатку, обклеенную газетами. Газеты, кстати, теперь лежали и на столе: целая стопка номеров «Комсомолки», «Известий», «Правды», даже — информационный бюллетень «Аргументы и факты»! Ничего себе дедушка, эрудированный! Держит нос по ветру! А еще делал вид, что румын с болгарами путает… Ну и артист!

Повод убрал с одной из табуреток стопку чистой одежды, предложил:

— Садись, рассказывай, — и пошел кипятить воду для чая.

Я сел, облокотившись на колени, запустил пальцы в отросшие волосы, дернул за них хорошенько, собираясь таким образом с мыслями, и рассказал. Про тренажерку, попытку внедрения в банду, общение с фарцовщиками, дуролома Серёжу и странное стечение обстоятельств, которое привело к наличию шести связанных и травмированных идиотов и одного участкового в моей квартире. Умолчал о личности Эрнеста. Просто сообщил, что наркоман из Москвы, мол — личные счеты.

Повод слушал-слушал, а когда я закончил, цыкнул зубом:

— Шоб я сдох! Был бы кто другой — я бы нахер послал, за брехню. И шо делать думаешь?

— Думаю у тебя попроситься переночевать, а потом — в УГРО идти сдаваться. Утро вечера мудренее.

— Ну, ночуй, — внезапно быстро согласился старикан. — Я тебе раскладушку достану. Только одно условие: за котлами посмотри, чтобы не остыли. Я схожу, прогуляюсь… Надо пацанов вытаскивать, щас менты власть почувствуют, лютовать будут — ну, ты понял. Подмогнешь мне тут?

— Подмогну, почему нет? — я не видел проблемы в том, чтобы подбросить пару дровишек в огонь в течение ночи.

— Пойдем тогда покажу тебе суть работы, дам тулуп и варежки: ночи холодные, простудисся ещё, с жару-то…

Пара дровишек оказалась штабеле. здоровенных березовых колод, которые пришлось еще и колоть чудовищного вида инструментом: колуном на длинной ручке. На самом деле я был даже рад такой работе: тяжелой, бездумной, чистой.

Как говорил один персонаж в фильме про подпольные кулачные бои: «это может быть как работой так и тренировкой». Если правильно браться и делать техничный рывок — поясница не пострадает. Бац! Колода становится на плаху. Перехватить колун поудобнее, размахнуться как следует, придавая необходимый импульс инструменту и — ГДАХ! Деревянный хруст возвещает о том, что дело сделано: березовый монолит дал трещину! Еще пара ударов — и охапка дров готова.

Колотые поленца отправляются в одноколесную самопальную тачку — не на руках же мне тащить их в топочную? На плаху становится новая колода — БАЦ! На небе — ни тучки, звезды мерцают от мороза, ярко светит луна, воет псина из-под металлического бокса, боясь выбраться наружу, звенят-гудят рельсы, возвещая прибытие поезда.

— Тадах-тадах! — стучат колеса…

Пассажирский! Люди едут по своим делам, скорее всего — возвращаются из столицы к себе, в глубинку. Кушают курочку, разгадывают кроссворды, выпивают. Для них — ничего не изменилось. Что такое две, три, четыре тысячи человек в рамках десятимиллионной республики? Никто и не заметит… Разве что — коллеги, родственники.

Размахнувшись колуном, я рубанул что есть силы. Хрясь! Колода разлетелась на четыре ровненьких поленца, в стороны полетели березовые щепки.