Закон Мерфи в СССР

Глава 13, в которой шантаж не удается

— Поверить не могу что держу ЭТО в руках, — Ваксберг смотрел на разворот с броским, совсем не советским заголовком «Крах фруктовой мафии». — Что дальше? Объединение Германии? Альтернативные выборы? Туалетная бумага трех цветов в каждом ларьке Союзпечати? Хе! Хе! Хе! Эпохальное событие, товарищ Белозор!

— Как думаете — аресты прямо сейчас идут? — я смотрел в пол.

— Думаю, ночью начались, — пожал плечами Ваксберг. — Вот уж по ком грустить не будут — так это по проворовавшимся номенклатурщикам. Это не «шпионы японской разведки» из тридцатых, это совсем другой коленкор…

Я только вздохнул. Чувствовать себя причастным к чисткам — это было странно и страшно. С другой стороны: а чистки ли это? Уголовные дела за коррупцию и превышение полномочий, никакого политического подтекста — чистая экономика. Наверное.

— Точно у нас остаться не хочешь? С твоим напором — тебе бы в международники… Сначала — Азия, Африка, Куба. Потом — глядишь и в Америку наведался бы… Там как раз место спецкора простаивает, при генконсультве в Нью-Йорке. Генеральная Ассамблея ООН, статуя Свободы, Манхэттен — самое сердце загнивающего Запада. А?

— Аркадий Иосифович, помилуйте! Мне бы как-то чуть пожиже, к земле поближе… Я и в Минске с трудом терплю миллион незнакомых лиц, а вы — Нью-Йорк! Дайте обвыкнуться, а? Да и жениться мне пора, а то заявление в ЗАГСе залежалось…

— Жениться — дело хорошее. Но над моими словами ты подумай. До лета! Там предложу второй раз, а больше — не буду. Хочешь сидеть в своей Синеокой — сиди, будешь директором корпункта вместо Старовойтова через пару лет, потом главредом где-нибудь тебя пристроят… Твоя жизнь, сам решай!

— Решу, — кивнул я. — Сами-то вы как, Аркадий Иосифович? Отобьетесь? — терять ТАКОГО главреда мне точно не хотелось.

— Повоюем! — усмехнулся Ваксберг. — Давай, не задерживаю. Машина тебя внизу ждет. Инквизиция прислала.

Ну, если инквизиция — значит там Степанов! Я прошелся по редакции, прощаясь и пожимая руки, и обещая «обязательно-как-нибудь-еще-раз…», спустился по лестнице, напугал уснувшего консьержа и выбежал наружу, на улицу Правды.

— Не так быстро, товарищ Белозор! — раздался решительный голос.

Я обернулся и увидел некоего капитана транспортной милиции, похожего на Сэмуайса Гэмджи.

— Опять вы? — из машины на меня посматривал Степанов, но не вмешивался, умница.

— Отойдем? — проговорил капитан Федоров.

— Снова-заново? Представьтесь пожалуйста, покажите удостоверение…

— Това-а-арищ Белозор! — нахмурился Сэм. — Предположим, я здесь как частное лицо. У меня дело личного характера.

— Ага. Как частное лицо, значит. Ну, предположим, почему бы не предположить? — стоит ли говорить, что верный диктофон в моем кармане уже работал? — Хотите отойти — давайте отойдем.

Капитан милиции шел, озираясь и пряча голову в воротник пальто. Он всем своим видом демонстрировал неуверенность: еще бы! Ведь сейчас его команда всухую проигрывает бульбашам из САМ! Почему бы ему не переживать? Однако, какую такую подлянку мне подготовили товарищи из враждебного лагеря, я сообразить никак не мог. Снова похитят? Отпинают меня сейчас толпой? Убьют? Ну, не-е-ет, так дела не делаются. Тут что-то другое, более мелкое и подленькое.

Оказавшись в укрытом от всех ветров бетонном закоулке, Федоров шагнул ко мне близко-близко, сунул руку за пазуху и достал конверт.

— Вы широко шагаете, товарищ Белозор. Как бы вам не оступиться, — скривив рот в злобной гримасе проговорил он.

«Работа такая» тут уже не прокатывало. Тут у него было что-то своё, личное. Он и правда испытывал ко мне какой-то сугубый негатив и теперь надеялся выплеснуть его на меня, с максимально разрушительным эффектом.

— Это что? — кивнул на конверт я.

— Это причина, по которой вам придется попридержать язык, если хотите сохранить репутацию и место в «Комсомолке», — сказал Федоров.

Я едва сдержался, чтобы не расхохотаться ему в лицо: номер напечатан и полетел по всему Союзу! Не привыкли тут пока к такой оперативности, это вам не эпоха интернета — нынче в печать материалы попадают спустя несколько дней, это в лучшем случае, да и то — после того, как они пройдут все круги ада. Если только у статейки нет волшебного вездехода от руководителя самой молодой из советских спецслужб и одобрямса от простого советского Учителя…

Так что этот капитан Федоров — он может притащить с собой всё, что угодно. Только его «крыше» даже ядерная бомба теперь не поможет: широка страна моя родная, весь тираж не изъять, фарш обратно в мясорубку не провернуть! Он не знал, что и его шеф Виктор Васильевич, и все остальные, замешанные в этом деле, уже находятся в состоянии живых мертвецов. Даже если Волков не загрызет их насмерть, то «городов нового типа» в Приморье хватит на всех, это точно. Батька Петр и другие — там, наверху — видимо, очень внимательно читали мою папочку, и к проблеме «разворота на Восток» отнеслись серьезно. Со всей большевистской прямотой отнеслись, и решать задачу тоже стали по-большевистски…

Капитан милиции, а точнее — частное лицо Семен Федоров — кажется, разглядел задумчивое выражение моих глаз, и потому с гаденькой улыбочкой протянул мне стопочку фотографий. Сказать по правде — мне малость поплохело, когда я увидел на первой фотокарточке Тасю у стойки портье, в гостинице «Минск». Но чем дальше я листал качественно отпечатанные черно-белые снимки, тем дальше уходил страх за близких и досада на ситуацию, и тем сильнее расцветала в моей душе жгучая ярость и испанский стыд.

Испанский стыд — это такое чувство, когда тебе неловко не за себя, а за других. Вот и эти горе-шантажисты конкретно так обосрались, только сами еще этого не поняли. И мне было очень, очень стыдно, что в нашей стране в органах работают люди, которые считают, что меня — Геру Белозора, да и кого бы то ни было еще, можно шантажировать чем-то подобным. Но, так или иначе…

— ДАЦ! — я врезал ему без предупреждение, четко впечатав кулак в левый глаз.

Бланш будет конкретный, иссиня-черный, месяц повисит в качестве напоминания! Стоит отдать Семену должное — он на ногах удержался, хотя и покачнулся, поймав нокдаун. Думал — рухнет на бетон, но — повезло. И мне, и Федорову. Ухватив частное лицо за шиворот, я притянул его к себе.

— Ну что, вуайерист хренов, как тебе, понравилось? — спросил я. — Как там ваш отдел, самообладанием позанимался? Взяли себя в руки? Вы — чертовы дилетанты. Но фотограф у вас замечательный, талантище! Можешь передать ему от меня уважение и предупреждение: он тоже получит бланш под глаз, раньше или позже. Я каждому из вас разобью хлебальник, каждому, кто видел мою женщину так, как полагается видеть только мне. Не сегодня и не завтра это случится, но ходите и озирайтесь теперь, ожидая, когда вам прилетит по щам. Ей-Богу я уделю этому время, специально возьму отпуск и настигну каждого! Вы все там конченые тупицы, от горкомовца вашего до тебя, убогого. Вы решили, что Белозор привел в номер случайную красивую девку и попользовал ее, и теперь ему можно пришить аморалку? Бл*ть, вы даже справки обо мне не навели толком! Вас что, в транспортную милицию по объявлению понабирали? Эта женщина — моя невеста, я вернусь в Минск и мы поженимся, врубаешься? Что ты собрался делать с этими фотокарточками? Пойдешь в «Комсомолку» и на партсобрании продемонстрируешь фотографии на которых занимаются любовью два взрослых человека, подавших заявление в ЗАГС? Ё* твою мать, да пожалуйста! Мы там неплохо смотримся, между прочим! И это я даже бицепсы не напрягал и живот не втягивал… Правда, тогда мне придется бить хлебальники всему партсобранию, а это долго… — меня прорвало знатно, и Федоров очумело мотал головой, пытаясь прийти в себя после моего джеба и понимая, что диалог у нас пошел совсем в неподконтрольном ему ключе.

Я же продолжал извергать яд:

— Вы, олухи, даже понятия не имеете что я в партию так и не вступил! Где бы вы меня песочили — в Федерации дворового бокса? Если бы, кур-р-рва, я так статьи писал как вы шантажировать меня пытаетесь, то максимум что меня ждало бы — это стенгазета «Белгасхарчпрамгандля!» Фоточки, кстати, я себе оставлю, уверен — у вас есть копии, можете использовать как наглядное пособие… Хотя нахрена вам наглядное пособие? Таким жалким типам как вы бабы только на картинках и светят… У вас там походу команда мечты собралась, бл*ть, парад уродов…

— Ты это, Белозор, — с угрозой проговорил Федоров. — Ты на капитана милиции нападение совершил!

— Да? — я достал диктофон из кармана и щелкнул парой кнопок.

— «Това-а-арищ Белозор! Предположим, я здесь как частное лицо. У меня дело личного характера», — сказал диктофон голосом Сэмуэйса Гэмджи.

Частное лицо превратилось в кислую мину. Может он когда-то и был неплохим парнем и честным милиционером, но попал на удочку кому-то сверху, и теперь вынужден был исполнять всю эту дрянь… Но жалеть я Сэма вовсе не собирался:

— Туебень, какой ты капитан милиции? Ты только что сам признался, что в данный момент — никто иной как проходимец, который, пользуясь служебным положением, распространяет порнографию, врубаешься? Ну и шантаж журналиста с целью повлиять на его профессиональную деятельность — тоже неплохая тема, м? А, и еще тебе, кажется, стоит дойти до ларька Союзпечати и купить сегодняшнюю «Комсомолку». Это поможет слегка переосмыслить события этого чудесного ма-а-а-асковского утра. Давай, чао-какао… — идиотское прощание само вырвалось у меня, и помогло снизить уровень пафоса, который изливался из меня как из рога изобилия.

Я сунул пачку снимков в нагрудный карман куртки, и подумал, что нужно будет посмотреть их вместе с Тасей — она там и вправду смотрелась просто огонь!

— Что это было? — поинтересовался Степанов, когда я сел в машину.

Он разглядывал бредущего шатающейся походкой по тротуару Федорова и пытался рассмотреть причину, по которой тот прижимал к лицу ладонь.

— Это? Это была самая дебильная попытка шантажа, какую только можно представить. Поехали сначала к гостинице, потом на вокзал, ага?

— Ага. А в гостинице что?

— В гостинице я разобью хлебальник одному портье, заберу вещи и… И всё.

На самом деле имелся еще и план обыскать номер, чтобы понять, где они посадили фотографа, или камеру поставили. Ракурс-то у меня был перед глазами, на фото! Ну да, это ничего бы не изменило, но любопытство съедало. Без вспышки, при дурацком освещении — как у них это получилось?

Степанов молча вел автомобиль и выдал реплику только у «Минска»:

— Помощь нужна?

— С портье-то? С портье я справлюсь.

Мне понадобилось секунд семь, чтобы понять, что этот упырь за стойкой действительно был в курсе, и настучал кому нужно, когда ко мне пришла Таисия. Глазки-то у него забегали сразу, как он меня увидел! Они у него и в тот раз также бегали, только я внимания не обратил.

Теперь же, после того, как я забрал вещички из номера и спустился, чтобы отдать ключ, двуличный халдей старательно прятал глаза, делая вид, что очень занят чириканьем ручкой в журнале.

— Что-нибудь еще? — не отвлекаясь от рисования каракулей, спросил он. — Нет? Тогда всего хорошего.

Я протянул руку, ухватил его за галстук и — ХРЯСЬ! — впечатал его мордой в стойку:

— И тебе всего хорошего!

А место для фотографа у них в платяном шкафу располагалось. Там дверка в стеночке была — эдакий проход в Нарнию. Нарния по-советски — это, оказывается, не сказочная страна, а «Помещение для хоз. инвентаря». По крайней мере, я попал именно туда, выломав фальшпанель.

«Видел я все дела, какие делаются под солнцем, и вот, всё — суета и томление духа!» — так сказал Екклезиаст, и именно поэтому я любил поезда и не любил самолеты. Самолеты преумножают суету, наращивают скорость жизни. Поезда же суету снижают, притормаживают людей и расслабляют. Именно в поезде я наконец поверил в то, что мой суетливый отпуск наконец окончился и я могу отдохнуть.

Отдохнуть от отпуска… Вообще, можно было попросить Старовойтова оформить мне отзыв как положено, и догулять… Сколько? Сколько дней я работал, а сколько отдыхал — там, в Анакопии? Примерно пятьдесят на пятьдесят. А что, предъявить ему номерок «Комсомольской правды» с «Крахом фруктовой мафии», вытребовать хотя бы дней пять — и отоспаться, наесться, на… Хм! Всё это было очень заманчиво, но как говорил мой дед, «если человек не работает, у него начинаются заходы». А у попаданца, который своими заброшенными вперед камешками пустил круги на воде, более напоминающие цунами, и подавно заходов избегать следует. Потому — понедельник начинается в субботу!

Размышляя таким образом я дождался, пока поезд наконец отправиться. Попутчица была одна: какая-то тихая и доброжелательная бабуля, верхние полки пока оставались свободны, так что я закинул туда рюкзак, а сам ждал проводника, чтобы заказать чаю с лимончиком.

— Чемоданчик-то свой приберите? — вдруг раздался бодрый голос и в проходе показался плотный лысый парень лет тридцати. — Это моя полка.

— Конечно, — откликнулся я. — Нет проблем!

Кроме моего рюкзака там стоял еще какой-то картонный ящик, принадлежавший бабуле. Мы задвинули его под стол, и несмотря на первоначальную неловкость, нашли некий баланс в отношениях. А буквально через полчаса, балагуря о том о сем накрыли стол и перекусывали на троих.

— Берите всё, хлопцы, берите кушайте до чего руки дотянутся, мае даражэнькия! — радовалась бабуля.

Говор ее звучал очень певуче, мягко: родом она была «з Дроги-и-ичина!» И снеди у нее оказалось на целый батальон. Картошечка, маринованные огурчики, вареные яйца, запеченная курица, какие-то расстегайчики, коржики, салатики в маленьких баночка и Бог знает что еще. Бабуля гостила в Мытищах у сестры, и та напаковала ей так, будто она собралась в этом самом купе ехать во Владивосток.

Я выставил на стол всякие покупные деликатесы типа сырокопченой колбаски и твердого сыра, но это всё, конечно, с бабулиным изобилием сравниться не могло. Парня-попутчика звали Миша, и он тоже решил вложить свою лепту в застолье: достал из сумки ноль пять «Столичной».

— Нет, хлопцы, вы на гарэлку налегайте сами, только тихо, па-людску, а я пойду у други край вагону, там мая знаёмая едет, землячка — так нам надо срочно Шпаричиху обсудить. Ой, гвалт, она в шестьдесят гадоу замуж выскочила, ты подумай! — бабуля всё-таки была мировая!

А мы с Мишей таки решили приговорить бутылку. В конце концов — я мог себе это позволить! Ну что такое двести пятьдесят грамм за таким знатным столом? Да и попутчик мой производил самое благоприятное впечатление: он вовсе не походил на несчастных, у которых с первой рюмки слетает клямка, и они превращаются в буйно помешанных. Нормальный, основательный рабочий мужик, становой хребет нации, надежа и опора советского государства.

Короче, сидели мы капитально. Выпивали, закусывали. Говорили о том, о сем: про кино, Высоцкого, музыку, книги. Миша этот, несмотря на свой пролетарский вид, оказался человеком широких взглядов. По крайней мере, содержимое картонной коробки, которая стояла под столом, он разглядел — даже сквозь щелочку.

— О, лучок! Бабуля сказал — можно брать и кушать всё, до чего руки дотянутся! Эх, щас последняя под лучок зайдет… Люблю водку с луком, Гера! Присоединишься?

— Не, это без меня, Миша. Я вон лучше огурчики из баночки… Очень они замечательные!

Вообще-то, хрустеть репчатым луком в вагоне — это было чистой воды издевательство над попутчиками. Но мне после четырех порций «Столичной» было практически наплевать, я вполне мог рассчитывать на крепкий и безмятежный сон. А что касается вкусовых предпочтений… Ну, нравится человеку погорячее, ну что тут поделаешь?

И пока я хрустел миниатюрным и божественно вкусным огурчиком, он вмиг достал коричневую небольшую луковицу, очистил ее ножом, разлил остатки огненной воды по стаканам, мы чокнулись, выпили и закусили.

— Ой! — удивленно сказал Миша. — А чего это такой сладкий лук?

— Ой! — сказала появившаяся из ниоткуда бабуля. — Ты чего тюльпаны жрош, рэмень?

Я медленно сползал под стол и давился от дурного смеха. И как после этого не любить поезда?